Читать книгу: «Скверное дело»
Форма цветка или узор лишайника могут быть многозначительными символами, а могут и не быть ими. Но нет такого булыжника на улице, нет такого кирпича в стене, который не являлся бы в самом деле символом, исполненным смысла – посланием от какого-то человека, таким же, как телеграмма или почтовая открытка.
Гилберт Кит Честертон
Детективный роман про убийство должен оставаться, в уютных, «домашних» рамках, должен отражать повседневные переживания читателя и в известном смысле давать выход его собственным подавленным желаниям и эмоциям.
Стивен Ван Дайн
Проплывает образ, лик или тень —
Больше тень, чем образ, и лик, чем тень,
С мумии, как с веретена,
В петли троп развивается пелена,
Рот, иссохший и бездыханный,
Бездыханные созывает рты.
У.Б. Йейтс.«Византия» Перевод М.Гаспарова
Глава 1
В кабинете генерала Шемякина все было расставлено по чину и должности. Длинный стол светлого дерева, за которым рассаживалось более десятка человек, небольшой столик в углу для бесед тет-а-тет, когда генералу требовалось взглянуть собеседнику прямо в глаза, стеклянный плоский шкаф с книгами и бюстиком, а чей – за дальностью расстояния было не разглядеть. Допустим, Пушкина или Маяковского. А почему бы и нет? Еще был портрет Дзержинского в высокой фуражке, который уцелел во время вселенских перемен и своим присутствием утверждал, как душили преступный элемент, так и будем душить. Можно остановиться на портрете президента страны и флаге государства, но это совершенно обязательная подробность, по которой сверяешь историческое время чисто машинально. Часы тоже были, огромные и звучные напольные куранты. А за окнами напоминали о себе церковные колокола. Звона у нынешнего времени было много. На этом можно остановиться и перейти к описанию событий, имеющих прямое отношение к делу.
Оно так и называлось Дело и лежало на столе перед генералом. Сбоку от него в начале Т-образного стола сидел второй участник беседы. Генерал, чтобы долго не описывать, был такой, как показывают в кино – представительный и седой, только грубее и мясистее, для рассматривания не в фас и не в профиль, а между, чтобы отдельные черты лица, не перекрывали друг друга и создавали не индивидуальный портрет, а образ человека, который не станет понапрасну лезть в экран, маячить и светиться.
Другим участником разговора был сравнительно молодой человек, лет сорока, что подразумевает не только молодость, но и опыт. Разговор явно шел по долгу службы, и выправка говорила, что человек этот – военный или, точнее, служивый.
– Ты, Сережа, – говорил генерал, – этим вплотную займись. А то, я смотрю, у тебя не шибко.
– Только получил, товарищ… генерал.
– Товарищ, товарищ… рано из меня господина делать. Ерунда какая-то. Чего его убивать. Разобрался, кто такой?
– Кульбитин Павел Николаевич. Главный специалист. Живет на зарплату.
– Вот именно. На зарплату. Чего трогать. Так бы и жил. Докладывай, что у тебя.
– Нашли за две улицы от музея. Там сквер и стройка рядом, народ сейчас бывает редко. Конец сентября, в девять часов темно. Собаку прогуливали, она и учуяла. Травма черепа. А может, он сам ударился, когда падал. Там кирпича хватает.
– С работы шел?
– Да. Охранник выпускал. Он за ключ расписался. Где-то часа за полтора до того, как нашли.
– Что он на работе так поздно? Один?
– Тут неясно. У них для сотрудников отдельный вход есть. Как правило, он закрыт, но свои пользуются. Сам мог впустить и выпустить. Замок хороший, не поврежден.
– А что он там делал так поздно?
– Пьянки не было. Народа много толчется, и свои, и посетители заходят в рабочее время. Следов полно. – Балабуев (так звали подчиненного) пытался изложить суть дела. – Пепельничку перед уходом вымыл.
– Что за народ такой. Фильмы американские смотрят. Учат их, учат. Убил, так обмакни пальчик и напиши кровью. На зеркале, на стене. Прошу считать меня психопатом и хочу быть пойманным.
– Этому на заборе нужно было писать. Стройка рядом.
– Они и пишут. Только не в тему. Вот я и говорю. Идут к психиатру, находят, ага, известный маньяк. Еще не поймали, а уже явка с повинной. Нам бы так. А этот даже пепельницу вымыл. Чистюля. Ладно. Бери свое Дело. Как думаешь, Балабуев, нюх у меня есть.
– Так точно, товарищ генерал. – Балабуев даже привстал.
– Сиди. Откуда, спрашивается, базар? Дали человеку по голове. На то она и преступность. По горячим следам задержать не удалось. То же бывает. Чего шум? Звонят по поводу этого Кульбитина. Интересуются. Чувствую, придется всерьез этим заниматься.
– Кто звонил? – Балабуев раскрыл блокнот.
– Выше некуда. Ты вот что. Есть такой Закс Семен Иосифович. Можешь с ним этот вопрос неофициально обсудить. Наш человек. И не дури. Я твою манеру знаю.
– Товарищ генерал… – Балабуев развел руками.
– Знаю, знаю… Я сам фантазию люблю. Иногда и дурачком прикинуться не мешает. Профессия такая. А дров наломать, это каждый может. Ума не надо. Ну, иди, трудись. И выбери кого-нибудь из ребят пошустрей в помощь. Есть на примете?
– Шварц. Мы с ним неразлучные.
– Ну вот, Шварца и возьми. – И уже в дверях генерал остановил подчиненного. – Ты как, менять профессию не надумал, если честно?
– Никак нет.
– Знаю, мысли такие есть. Не могут не быть. Платят мало, по службе не продвигают. Вот тебе, Балабуев, и перспектива. Родина не забудет… Я прослежу…
Глава 2
Вообще-то Балабуев Сергей Сидорович сорока одного года впрямь надумал уходить. Некоторые из его коллег так и поступили и счастливо работают на те самые учреждения, по которым Уголовный кодекс рыдает крупными слезами. – Что делать, – разводили коллеги руками. – Ты погляди, что делается. Если мирно, по хорошему, так и к тебе хорошо, а начнешь пружинить, правду искать, уберут. Раз предупредят, а второй не станут, не те пошли времена.
Крупное дело о хищениях было прекращено по вине самого Балабуева. Так ему объяснили. Не имел он права… дальше шел длинный список превышений полномочий, которые Балабуев допустил, изобличая преступников. Заинтересованные лица оказались на свободе, а приятель просветил: – Могли и убить, если бы до суда дошло.
– Наших не убивают. – Ответил тогда Балабуев.
– Ну, да. Ты, я слышал, наркотиками балуешься.
– Я? – удивился Балабуев.
– А кто же. И с девочками полегче. А то знаешь, что с насильниками бывает…
Напрашивались разумные выводы. Есть люди, что могут сменить несколько шкур и каждая будет впору, как своя собственная. Таких превращений в наше время пруд пруди. Но Балабуев был в единственной шкуре (как герой Шота Руставели) – опера-дознавателя, причем самых незаурядных способностей. В своей профессии это был король. По виду – бестолковый простофиля, Балабуев мог усилить это впечатление сознательно во много раз. И вызывал самые двойственные чувства, у преступника – облегчение, вот послал бог ему на радость дурака-следователя, а у честных людей (интеллигентов особенно) гражданскую печаль, до чего докатились, если уж таких… прости, Господи… берут на службу. Балабуев никого не разочаровывал. До поры, до времени.
Вот с этим человеком встретился Алексей Григорьевич Плахов, с судьбой которого связана большая часть этого рассказа. Раньше к описанию такой личности добавляли слово герой, а для окончательной характеристики подсказывали читателю, что за герой – положительный или отрицательный. Но в реальной жизни геройство случается редко, и герои из обычных людей, как правило, никакие. Другое дело – жертвы обстоятельств или судьбы. Громко сказано, но для Плахова, однако, годилось, тем более, по профессии он был историк, мог понять интерес к отдельно взятой личности. И Балабуев интересовался судьбами, правда, по другим причинам. Встретились они не зря.
– Видите, Алексей Григорьевич. – Рассуждал Балабуев. – Кульбитин ваш непосредственный подчиненный. Вы по должности кто?
– Директор музея. Исполняющий обязанности.
– А что так? Исполняющий?… И давно?…
– Несколько лет. Спросите насчет исполняющего? Откуда я знаю? Никак подходящую кандидатуру не найдут.
– А Кульбитин… чем не кандидатура?
Плахов пожал плечами. – Знаю, что предлагали ему. Но отказался. Хлопот с этим директорством… можете поверить…
– И то, правда. – Согласился Балабуев. – Вот видите. Вы – исполняющий, Он – главный специалист. Не простой, а главный. Выше никого. Или есть?
– Нет, нас двое. Еще две женщины, молодняк. Только начинают. Еще охрана. Один постоянный, другие от милиции… знаете, место музейное по нашим временам невыгодное.
– Насчет охраны могу поспособствовать. А от женщин я бы так просто не отмахивался. Они, знаете ли… источник вдохновенья. И по нашей части тоже. Но сейчас упростим. Значит, вас двое. И убили. Одного из двух. Можно сказать, пятьдесят процентов потерь. В наступлении и то меньше. А тут на месте стояли.
– Позвольте. – Растерялся Плахов.
– Конечно, позволю. Для того мы и собрались. Вы не стесняйтесь. Может, пиджак хотите снять. Не хотите? Или форточку закрыть?
– Извините, какие пятьдесят процентов?
– Простая арифметика. Одного убили, а другой жив. Или будете отрицать?
– Что отрицать?
– Факты, Алексей Григорьевич, факты. Во вверенном вам отделе, практически на рабочем месте… ну, хорошо, недалеко от рабочего места, если вы так хотите, убит главный специалист. Главный. А его руководитель утверждает, что это досадное недоразумение…
– Ничего я не утверждаю. – Гневно протестовал Плахов.
– И правильно делаете. Теперь ваша задача, проявить инициативу. Ночью не спать. Чтобы земля под ногами горела.
– Да я разве… Конечно, вот только… Чем могу…
– Еще как можете. – Подхватил Балабуев. – Я вам скажу честно, на вас вся надежда. Не спорьте. Именно вся. Преступника по горячим следам задержать не удалось. Но где-то он близко разгуливает и за нами наблюдает. А ведь это ваша вина…
– Моя? – Поразился Плахов.
– Именно. А как вы думали? Случись такое на производстве, кирпич упадет, целая комиссия выезжает. Кто виноват? А тут убийство. Буквально, на рабочем месте. С невыясненной целью…
– Это как на рабочем? На улице его нашли.
– Недалеко от музея. И засиделся он в тот день на работе поздно.
– Вот так они свои дела и лепят. – Возмущался про себя Плахов, а вслух спросил. – Может, вы меня подозреваете. Так и скажите.
– А как вы думаете, Алексей Григорьевич? У меня должность такая. Лишних работников у нас нет. Я для вас и добрый следователь, и злой – в одном лице. Как договоримся, так и будет.
– С кем договоримся?
– С вами. Я ведь сразу могу спросить, где вы были, что делали? Но не спрашиваю. Потому что вы на мой вопрос ответ приготовили. Был там-то и там-то. Любимая женщина может подтвердить…
– Представьте, я был дома. Один.
– Вот видите, так я и думал. Значит, нет у вас алиби. Я вам подскажу, сейчас такое время, алиби нужно иметь. Паспорт и алиби. Паспорт для того, где ты есть, чтобы предъявить, а алиби, где тебя нет. Мало ли что. Тут сидел один, это, говорит, раздвоение личности. И пусть раздвоение, может, еще и мало будет. Как труп распилить и в Комсомольскую правду завернуть – все мастера, учить не надо, а личность – извините? Деликатнейшая материя.
А вы говорите – раздвоение. То есть, не вы, но слова соответствуют моменту. Адвоката, кстати, не хотите пригласить? Имеете право. Чтобы не допустить произвола со стороны злого следователя.
– Не нужен мне никакой адвокат.
– Значит, не нужен. Так и записать, отказывается от адвоката?
– Что за чепуха. – Возмутился Плахов. – Спрашивайте, что хотите.
– А теперь я вам скажу, как добрый следователь. – Балабуев и впрямь смягчился. – Правильно вы отказались. С этими адвокатами большие расходы. Пустят по миру, сами на казенные харчи запроситесь. У самого дыра на пятке, а ходит таким гоголем, куда нам. Теперь и прокурору платить нужно, еще неизвестно, кто больше возьмет. А судьи кто? У нас теперь прекрасный пол судит по преимуществу. Вы с Рафаэлем знакомы? Не лично, конечно. Так это не наш вариант. Эти жаднючие. Снесут курочке яичко, не простое, а Фаберже. Тогда, конечно, а иначе закроют. У меня, знаете, случай был. Потом расскажу. Курите? У нас можно курить. Я потому и форточку открытой держу.
– Не курю.
– Правильно. А то накурится, надымит, а потом пепельницу за собой отмывает. Да, вы, наверно, встречали. Встречали ведь? Кульбитинпокойник наш курил? Наверно, прибирал за собой.
– Позвольте. – Сопротивлялся Плахов. – Если есть ко мне вопросы…
– Много вопросов, скорого расставания не обещаю. Печально. На нас убийство висит. Спешу напомнить, убийство вашего подчиненного. Свидетелей нет. А подозреваемых, сами понимаете. Вы, как, дружили? Не очень? Но общие знакомые, наверно, были. Списочек, может, составите? Не хотите? Видите, какой интеллигент. Не без ложной скромности. Ну, ладно, пока не настаиваю. Но разбираться придется. Долго придется беседовать. Еще друг без друга скучать станем. Где, спросите, Балабуев? А я другим делом занят. Вот вы и обидитесь. Это я вам, как добрый следователь, говорю. А то ведь могу задержать, обыск сделать.
– Обыск? – Возмутился Плахов.
– Положено. С кого начинать, как не с вас? Общались постоянно. Причины могли быть, а алиби нет. Я вам скажу – Балабуев смотрел пристально, и Плахов понял, не прост его собеседник, очень не прост. – Другой бы у вас дома давно сидел вместе с понятыми. Только не я. Думаете, я вам верю? У меня такой ромашки нет, гадать, верю – не верю. Я, может быть, всем сердцем тянусь, а не выходит. Так что помочь вы мне должны.
– Никакого отношения к этому делу не имею.
– А я вас об этом, заметьте, не спрашиваю. Иначе вы бы давно явку с повинной написали, как честный человек. Зато потом на свободу с чистой совестью. Это, знаете ли… Вы бы видели, какие письма на волю шлют. Слезой бумагу прожигают. С фотографиями. К парикмахеру ходить не нужно.
– Это вы мне? – Голова Плахова шла кругом.
– А кому же? И сам на откровенность рассчитываю. Поверьте, я могу различить: с вами это убийство связано. Вы ведь не отрицаете?…
– Отрицаю. – Встряхнулся Плахов.
– Погодите, что это вы сразу… отрицаю… Я о чем прошу, давайте помогать друг другу. И времени на это не нужно жалеть. Договорились? Что вы молчите? Скажите: согласен, если нет возражений.
– Согласен.
– Вот и хорошо. Расскажите, чем вы там занимаетесь. Раньше как было, пришел на работу, снял номерок, вот тебе и алиби. Кроме обеденного перерыва, конечно. У меня, знаете, был случай…
Балабуев готов был увлечься воспоминаниями, но Плахов уже взял себя в руки.
– Сегодня пятница. Убили его во вторник. А всю прошлую неделю у нас была конференция.
– Кульбитин участвовал?
– Даже доклад делал, мы с ним, можно сказать, главные. Входим в оргкомитет.
– Ого, как. Что за конференция?
– Если вкратце, по Византии.
– Здесь вкратце не нужно. Вы мне потом подробно расскажете. Что и как, чем занимаетесь. Я историей интересуюсь. Контурные карты в школе раскрашивал. А пока для первого знакомства…
– С делегатами общался. – Вспоминал Плахов. – Иностранцы приезжают. У нас совместные работы. Город им показывал. Музейное помещение, можно сказать, никакое. Поэтому в гуманитарном корпусе университета проводили. Участников и простой публики несколько сотен. Но в тот день я в музей заходил. И Павла Николаевича видел.
– И как он?
– Тоже на одном месте не сидит. Ничего особенного я не заметил.
– Может, в разговоре?
– Говорили мы долго. О музейных делах. Знаете, после таких конференций всегда появляется желание что-то менять.
– А люди с этой конференции у вас были?
– Конечно, они и раньше у нас бывали. Прием для них организовали.
– И по одному бывают?
– По всякому. Мы ведь зависим друг от друга. Финансирование. Гранты международные.
– Обеднело отечество. – Вздохнул Балабуев.
Тут разговор прервал телефонный звонок. Балабуев выслушал, сказал: вот как хорошо. Давай сюда. Подбежал к двери, высунул голову, переговорил, и вернулся с завернутым в целлофан предметом. Выставил на стол перед Плаховым: – Узнаете? Если сомневаетесь, придумывать не нужно.
– Узнаю, пожалуй… Портфель Павла Николаевича.
– Видите, какое дело. Пустым нашли. С места происшествия увели, осмотрели, забрали, что нужно, а портфельчик выбросили. Его портфель или нет? Подтверждаете?
– Его. – Твердо отвечал Плахов и, осознав важность момента, добавил. – Павла Николаевича Кульбитина.
Балабуев остался доволен. – Видите, вот вы и разговорились. А то ведь как. Раз вызывают, значит, нужно характер проявить. Ничего не знаю, сами ищите. А на будущее я вам скажу. Каждому порядочному человеку алиби обязательно нужно. Преступник сам о себе позаботится. А честным людям как? Вот вы говорите, раздвоение личности.
– Я не говорю.
– Перестаньте. – Балабуев даже рукой отмахнул. – Только и слышишь. Не знаю, не видел. Мы ведь в Европу хотим. А там как. Гражданин ночь не поспит, но сигнализирует, босиком на холодном полу встанет, мазью натрется от радикулита и стоит. Думаете легко? Но высмотрит, поможет органам правопорядка. У нас один вернулся. За чем, спрашивает, очередь? За правами человека. Самолично наблюдал.
– Может, перепутал?
– Так оно и есть. Отпечатки пальцев с утра бегут снимать. Вы ведь не сдавали?
– Не сдавал. – Признался Плахов.
– Вот видите. Зато свобода. Одни мы и турки остались. Гордый народ. Следствию помогать не хотим.
– Я не отказываюсь.
Потому расскажите подробно, чем вы у себя занимаетесь. Хотя нет. Погодите. – И Балабуев выложил перед Плаховым пачку фотографий. – Давайте с них начнем.
Глава 3
Леня Шварц был оперативник, который работал вместе с Балабуевым, он и нашел портфель. Леня был человек действия. Подъехал в отделение, попросил в помощь двух сотрудников, оглядели все вокруг, опросили дворников. И нашли. Ясно, не мог преступник далеко унести. Отошел чуть подальше, выгреб нужное, а портфель выбросил. И правильно сделал, исходя из своего преступного опыта.
Все мы умные, когда результат известен. Но нашел Леня, а никто другой. За Леней числились и другие достоинства. Возраст подходящий, тридцать лет. Кудрявый, веселый. Разговор затевал буквально ни с чего и мог рассмешить любую (любую – вряд ли, но многих – безусловно). Никак не демон по женской части, а преданный работе человек. Романтик своего дела. Женщин веселил по служебной надобности, но от души. И они это ценили.
Оружием Леня не пользовался. Как-то спросили, чего он боится больше всего: пожара, боевого ранения (в голову, например), измены любимой женщины или… мало не бывает, когда начинаешь перечислять возможные несчастья. Леня отвечал совершенно искренне. Потерять служебное оружие. С любимой женщиной еще можно как-то уладить (а нет – так и того лучше), если в голову попадет – работа такая (хоть без головы не всякий согласится), но потерять пистолет… В общем Леня никогда оружия при себе не держал. Но и безоружным не ходил. Кто больше всего полезен в нашей работе? – Спрашивал Леня. – И сам себе отвечал. – Женщины. Конечно они. Все знают, все видят, и все сами расскажут, нужно только уметь задать вопрос… А как? – спрашивал Леню какой-нибудь недотепа. – Как? Женщины, что любят? – Отвечал Леня вопросом на вопрос и, не рассчитывая на сообразительность собеседника, прояснял. – Сладкое они любят. Вот и весь секрет… Потому Леня непременно носил в сумочке, болтавшейся на руке и называвшейся почему-то пидорасточкой, плитку шоколада (иногда и в кобуру под пиджак помещал). – Очень помогает. – Говорил Леня. – Развязывает языки. Конечно, про глаза нужно не забывать. Кто не сообщит женщине, что у нее красивые глаза, тот пусть сам себе сделает харакири. Купит самоучитель, сядет по-японски, чтоб ноги не сломать, найдет заветную точку, и банзай. Так будет проще… А для располагающего к откровенности разговора, держал настоящий черный шоколад – Гвардейский. На хорошее дело не жаль.
Лёнин метод можно включить в учебники для служебного пользования. И фамилия подходящая – Шварц, у нас уважают нерусское, хотя относятся подозрительно, а уважения больше. Леня пользовался несколькими служебными удостоверениями. И пожарника, и водопроводчика, или… в общем, мы сами не знаем всех секретов. Но сейчас он показал самое настоящее удостоверение, достал Гвардейский и уселся пить чай в женской компании. Одна – Светочка непосредственно работала с Плаховым, другая забегала (комната через коридор) на чаепитие. Обе хорошенькие, как положено в музейной обстановке, на которую само время накладывает свой неповторимый отпечаток, разглаживает скомканные унылой действительностью черты и готовит для другой жизни, от предчувствия которой сладко обмирает сердце. Потому женщин среднего возраста, в лицах которых непременно присутствует бытовая драма, в музеях поменьше, а попадаются больше такие вот девушки или старушки смотрительницы, недвижимо, как львы перед музейным входом, восседающие возле дверей из зала в зал. Без них никакая экспозиция не будет полной.
Но это к слову, пока все пьют чай в комнате, рядом с той, где работал покойный Кульбитин. Балабуев копал свое, а Леню послал, приглядеться на месте. Он Леню ценил. Так ему и сказал: – Проветрись. Иди и погляди… Леня, как пылесос, должен был втянуть, всосать с места преступления все, что только возможно, без разбора. Все слухи, все разговоры, все предположения, не бросаясь заранее на призрачный след. Как раз для него задача. А дальше они с Балабуевым сядут и подумают. Возьмут быка за рога.
И рассказывал Леня занимательно.
– Сплавлялся на Горном Алтае. Река быстрая, несет, камни кругом. А тут медведь в воду зашел. Стоит и ждет, пока подъедем.
– И что же? – Ужасались женщины.
– Как вас вижу, только в глаза не заглядывал. Этого нельзя, специально предупреждали. А так лапой помахал, повернулся и пошел. А знаете, почему? Четверг. Рыбный день. Если пятница, тогда, конечно. Нам бы такую сознательность… – Разводил Леня руками. – А у вас интересно.
Может, интересно, но пусто. Рабочие комнаты не предполагали большого комфорта. Выход в узкий коридорчик, спуск по ступеням и во двор. Это, если проникать с черного хода, который закрывался изнутри и был теперь под сильным подозрением. Не пользовался ли им Кульбитин в тот роковой вечер?
– Обычное дело. – Рассказывали наперебой девушки. – Только он не черный, а служебный. Что бы всякий раз через экспозицию не бегать. Но закрываем обязательно. Снаружи звоночек, по звонку впускаем, не иначе. Вышел – защелкнул за собой, а назад – звонишь. На ночь – еще и засов. Обязательно. И тогда через главный выход.
– А кто закрывает?
– Павел Николаевич или Алексей Григорьевич.
– Той ночью засов был закрыт. – Размышлял Леня. – Значит, преступник – собеседник Кульбитина (если он был) ушел первым.
– Не музей, а скорее реставрационные мастерские. – Поясняла Света. – И принадлежим мы Академии Наук. Здесь все научное. А Музей для тех, кто интересуется. У нас зал специальный. Для научных заседаний. Там лекции читают.
– Можно вот так с улицы заскочить и послушать? – Восхищался Леня. – Билет купил и проходи?
– Лекторий. Абонемент сразу на весь цикл. А деньги для одной видимости. Нас даже в войну не закрывали. И студенты ходят, и старушки. Раньше народа было много.
– Алексей Григорьевич читал? Плахов?
– На него, как в театр, ходили.
– И Кульбитин?
– И Кульбитин. Я тоже читала. Я исторический факультет закончила.
– Вот оно как. – Тянул Леня. – Тогда и мне расскажите. – Что это у вас такое, страшное?
За стеклами шкафов и на открытых полках стояли несколько десятков голов, какие можно увидеть в мастерской скульптора. И видно, что стоят они так давно, можно сказать, всегда тут стояли. Убери эти головы, и комната изменится.
– Это у нас занимались восстановлением исторически достоверной внешности. Для исторических лиц. Фотографий не было, а хочется знать, как человек выглядел. Целый отдел был такой. Антропологический.
– Как у скульптора?
– Нет, скульптор с натуры лепит. А мы научно воссоздаем. По антропометрическим данным.
– А как же, если проверить нельзя?
– Это вы у Алексея Григорьевича спросите. Он лучше объяснит. Но к нам отовсюду ездят. В прошлом году, – Света хихикнула, – Поляки одного привезли. В специальной коробке с печатями. Чтобы через таможню пропустили. А как иначе череп везти? Алексей Григорьевич возился, чего только не делал. Сидит, циркуль с тупого конца грызет. Ты погляди. Это он мне. Я гляжу, вышел натуральный мужик.
– Вместо поляка?
– Вместо польки. Это какая-то их крулева.
– Ай-я-яй. – Сказал Леня.
– Вот и они так же. В Америку повезли проверять. Там подтвердили – точно, мужик. А крулева в другом ящике лежала. Перепутали, а может, нарочно подсунули. Алексей Григорьевич – молодец. Вообще, наша, советская школа самая лучшая.
– И Кульбитин покойный этим занимался?
– Павел Николаевич по ДНК определял.
– Это как?
– Неужели не знаете?
– Я в милиции работаю. У нас по отпечаткам.
– Можно по одной косточке определить, что за человек и откуда. Про царя нашего слышали? Там целую семью по косточкам разобрали и разложили.
– Вы этим занимаетесь?
– То судебная экспертиза, а у нас с научной целью. И лаборатория не здесь, тут только материал хранится.
– Как это, хранится?
– А вот так. Смотрите, раз вы из милиции. Будете знать. – Света потянулась в сторону стола, и выдвинула плоский ящик, какие бывают у пчелиных ульев. Там лежали завернутые в целлофан кости под закрепленными на них бирками. И Леня протянул руку…
– Не трогайте, не трогайте. Это Павла Николаевича хозяйство…
– М-да – сказал Леня после паузы. – И как же это все…
– Каждый номер в тетрадку записан.
– Посмотреть можно?
– Это у Павла Николаевича. То есть, не знаю, где теперь. Наверно, у Алексея Григорьевича в сейфе. У нас их много. Из экспедиций везут, с раскопок. Алексей Григорьевич говорит, скоро будем на коммерческую основу переходить. По костям можно всю историю человечества проверить. Всех самозванцев. Все кровосмесительные браки. Видели, какая у австрийских императоров челюсть. Это они выродились, потому что друг с дружкой кровосмешением занимались.
– Это как?
– Ой, а еще в милиции работаете. Притворяетесь, наверно.
– А у наших?
– Откуда. Комбайнеры с комбайнершами. Зато выросли на свежем воздухе. Кролем плавают.
– Это почему?
– Мы так с Наташкой решили. Брассом от себя гребут, а кролем под себя.
– Раньше на еврейках женились, пока те не разъехались. – Сообщил Леня. – Я сам не имею отношения, но путают в связи с немецкой фамилией. Папа – Герман, а я, значит, Леонид Германович. Ну, а что, ваш Павел Николаевич. Как он вам?
– Лучше Наташа скажет.
Наташа помалкивала. Курила (это Леня отметил) и вообще вид имела грустный. Огорченный человек. Пожалуй, и всплакнуть могла.
– Ну, Наташа, с вашими прекрасными глазами. Разве можно. Я ведь хочу выяснить, как и что. – Для себя Леня заметил, что насчет глаз он не преувеличил и не польстил. Может быть, даже наоборот, хотелось сказать больше.
– Хороший человек был Павел Николаевич. – Света не дала ответить подруге. – А вообще, вы Леня учтите, никто из наших не мог такое сделать, даже не думайте. Мы как одна семья жили.
– Можно по ДНК проверять? – Как Леня не шутил, а выходило симпатично. Был дар у человека.
– Проверяйте. Работаем дружно. Вот сейчас на коммерческую основу перейдем. – Света замолчала, а потом и сама аккуратно смахнула слезинку.
– Я вас прошу. – Сказал Леня. – Такие глаза. Любоваться нужно. А вы печалите. Жаль вашего Павла Николаевича. А чего он на работе так поздно сидел? Разгуливал неподалеку, вместо того, чтобы домой идти. Вы, девочки, не в курсе? – Последний вопрос был, обращен больше к Наташе. Но ответа Леня не получил и даже, если уточнить, не очень хотел получить. Такие дела так просто не делаются. Кольнул наугад (болит? не болит?) и отступил. Для первого раза было достаточно.
– Все у них, вроде бы, складно. – Размышлял Леня, отправляясь к Балабуеву. – Дружно жили. Может, даже слишком. – И ощутил, как внутри что-то отозвалось. Наташа запомнилась отдельно.
