Читать книгу: «В ожидании знаков. Рассказы»

Оформление обложки: Репродукция картины Елены Ревис «Under the Rain» | yelenaartstudio.com

Иллюстратор: Руслан Спивак

Дизайнер: Manfred Cohen | bluesquarecreative.com.au

Корректор: Алена Зуева

Сайт Сары Бендетской: bendetka.wordpress.com

© Сара Бендетская, 2018

ISBN 978-5-4490-5998-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Моей маме, подарившей мне любовь к слову

Лайфхаки ветреные

Я не знаю, как вы, а я страшно не люблю про-кра-сти-ни-ро-вать. Нет, не просто «откладывать на потом», а именно прокрастинировать – до хруста в мозгах, до зуда в совести. Жить под игом обязательств, орать, метаться, грызть ногти, жевать кофейные зерна и писать-писать всякую ахинею до утра.

Нет уж. Дудки. Проходили. Теперь я журналист со стажем, а потому ВСЕ делаю вовремя.

К примеру, надо мне написать статью о лайфхаках и пресловутом тайм-менеджменте к вечеру воскресенья? Легко. Тут главное к заданию подойти ответственно и не терять ни минуты.

Сначала помою посуду, сварганю обед, простирну шесть корзин белья, за диваном подмету – а как же! – по фэншую нельзя работать в беспорядке. Так что приходится засоренную карму вантузом чистить.

Два часа дня – времени навалом. А значит, вполне себе можно помедитировать, настроиться, так сказать, поискать музу. А где она водится? Правильно – на фейсбуке. В каждом статусе по музе, в ютюбовских ссылках – по паре, в тестах «Какое вы растение?» – целый вагон муз.

Так и знала. По цвету я кактус, по форме – баобаб.

Ну-с, пять вечера, в самый раз садиться за работу. Сколько можно по вотсапу кидаться сообщениями? Только домашних накормлю, сгребу остатки в холодильник и протру стол – сразу, а не глубокой ночью, случайно завалившись на кухню в поисках печенек… Вы их, кстати, не видели?

Семь вечера. Усталость какая-то накатила… Оно и не удивительно, за день набегаешься… Еще и статья эта.

Ладно. Соберусь. Не впервой. Я ж этот… как его? Журналист. Выпью чайку и за работу. Только сгоняю за десертом в кафешку – и назад. Надо напитать мозг сахаром, это, между прочим, научный факт.

Девять вечера. Хорошо с Зинкой посидели. Кто ж знал, что встретимся в кафе? Мы с ней целую неделю не виделись. Наболтались на год вперед. Даже сил нет думать. Хотя о чем там думать? Спать пора. А что, вроде все сегодня успела? Или не все?

А-а-а-а-а! Статья!

ТАК.

Не паниковать и срочно искать лайфхаки.

Руки, ну-ка быстро перестали трястись. Мозг, включайся. Давай-давай… Я тебя умоляю.

Во-первых, можно прикинуться больной. Да. У меня атипичный птичий зуд. Вся тушка чешется, прямо невозможно выдавить из себя ни одной дельной мысли. Хотя… Не проканает. Уже было – в четверг.

А во-вторых, что, если комп сошел с рельсов? Работал-работал, уже накатала десять страниц текста, а тут хря-я-ясь – и серый экран? А в бекапы¹ не верю. Они мешают импульсивному творческому процессу.

А может, прийти в редакцию на каблучках, в пальто и шляпке, сесть нога на ногу, дунуть на челку, выждать эффектную паузу и сказать, смотря куда-то вдаль, что, мол, все есть суета сует, и затеи ветреные, и давно пора писать о вечном?

Выпрут. Несомненно, выпрут. Уже было – в пятницу.

Поэтому выход один: ОРАТЬ, МЕТАТЬСЯ, ГРЫЗТЬ НОГТИ, ЖЕВАТЬ КОФЕЙНЫЕ ЗЕРНА И ПИСАТЬ-ПИСАТЬ ВСЯКУЮ АХИНЕЮ ДО УТРА. Авось что-нибудь получится.

Города. История Любви

Мой роман с Мельбурном приключился неожиданно для меня самой, ведь поначалу я относилась к австралийцу враждебно, припоминая ему моих бывших: Москву, Нью-Йорк, Питтсбург и Монреаль. Все они, как декорации, знаменовали собой очередную ступень в альпинизме моей биографии. А началось все с Москвы – с первой любви.

Еще детьми мы ходили, взявшись за руки, играли в песочнице на виду у заботливых родителей, считавших, что я никогда не расстанусь с Москвой. Ведь я так обожала столичную толкучку, огни кремлевских башен, спектакли и новогодний салют! Школьницей я прогуливала уроки не где-нибудь, а на Красной площади, где даже в будни царила праздничная атмосфера: улыбались молодожены, сновали туристы, обвешанные фотокамерами…

Мой первый ухажер водил меня гулять на Арбат, воспетый Булатом Окуджавой. Именно там я встречала заезжих эмигрантов, приезжавших на побывку в Россию. Они толпились у ларьков с сувенирами и судорожно выбирали подарки родне: матрешки, шкатулки, оренбургские платки. Я усмехалась их выбору, не зная, что пройдет совсем немного времени, как я сама пополню ряды этих непонятых людей: улыбчивых, неуверенных в себе, сильных духом и тоскующих по безвозвратно ушедшему…

В шестнадцать лет меня приняли в еврейскую школу в Америке и я рассталась с Москвой, отправившись на поиски приключений за рубеж. Москва не устраивала сцен – она холодно проводила меня в Шереметьево пасмурным, дождливым осенним днем. Я стояла в очереди на посадку, а мои смущенные родители остались за разделительной чертой аэропорта. Папа натянуто улыбался, мама всхлипывала и знаками просила дать знать как доберусь.

За нами наблюдала Москва – гордая, оскорбленная, величавая. Хмурые пограничники гулко отштамповали мой бордовый паспорт и провели в самолет. Я тихо сидела у иллюминатора, размазывая слезы. Шел ливень. Захлопнулись двери, и я поняла, что уже никогда у меня не будет родины, что грядет череда сложностей и перемен, но назад дороги не было.

Пенсильванский город Питтсбург, где находилась моя школа, оказался скучным, нудным старикашкой. Он гордился своей угольной промышленностью, не любил шума и рано ложился спать.

Я скиталась по городу, пытаясь увлечься серьезным Питтсбургом, но перед глазами стояла озорная Москва-победительница. Она богатела, разъезжала на дорогих машинах, отдыхала на лучших мировых курортах и всем своим видом показывала, что в моем присутствии не нуждается.

В те годы я регулярно приходила в русский магазин за телефонной карточкой – моим порталом в мир близких, родных голосов. Но время шло, прошлое отдалялось, оставляя меня за бортом российской реальности, и тем для обсуждения становилось все меньше.

Окончив школу, я поступила в еврейскую семинарию в канадском Монреале, гавани французского Квебека. После простоватого Питтсбурга Монреаль казался мечтой. Обладатель европейских манер и американских просторов, Монреаль очаровал меня королевскими нарядами природы, живописными озерами, хрустящим снегом, английским с примесью французских слов. Замысловатая архитектура создавала иллюзию прогулок по родной Москве.

Монреаль поил меня ароматным кофе в уютных кафешках. Мы играли в снежки, катались на коньках и терялись в многоликой толпе.

Я снова почувствовала себя счастливой после разлуки с Москвой. Однако вскоре моя учеба закончилась, я перевелась в Нью-Йоркский университет, и мы расстались с Монреалем.

Мне было девятнадцать. Я гордо рассказывала родным и друзьям, что учусь на Манхэттене, в пяти минутах ходьбы от Empire State Building и Пятой авеню.

Нью-Йорк манил многообразием культур. Утром я спускалась в грязное бруклинское метро, чтобы, подобно Золушке, попасть на бал в Манхэттен. Я прижимала тетрадки и вспоминала слова из песни Вилли Токарева: «Небоскребы, небоскребы, а я маленький такой», а рядом мелькали вывески магазинов Gucci, Tiffany, Armani…

Пролетали желторотые такси, проносились бизнесмены и красавицы с литровыми стаканами кофе и вечно включенными мобильниками. Я ныряла в здание университета, предварительно выключив телефон и добыв чашку кофе Starbucks.

Когда пафосный Нью-Йорк надоедал, я с легкостью оставляла его и уезжала на Брайтон-Бич, где время застыло в семидесятых. Там я предавалась ностальгии и подолгу бродила по улочкам, в витринах которых красовались российские консервы, бутылки кваса и сморщенная вобла. В книжном магазине «Санкт-Петербург» я закупала последние новинки русской литературы и музыки, чтобы потом, припрятав сокровища в рюкзачок, посидеть у набережной океана, подышать соленым воздухом под крики чаек, подумать о вечном и услышать чей-то окрик из многоэтажки: «Сема! Хватит шляться! Котлеты стынут!»

Прошло полгода, и я встретила моего будущего мужа Ави – студента бруклинской иешивы², приехавшего из Мельбурна в США. Гуляя по ночному Нью-Йорку, Ави уговаривал меня переехать в Мельбурн, но я брыкалась. Мне казалось, что нас с Нью-Йорком ждало счастливое будущее: я заканчивала учебу, знала каждый уголок мегаполиса, завела друзей и уговорила родителей со временем перебраться в Новый Cвет…

По прошествии двух лет я поняла, как важна Австралия для моего мужа. Ави скучал по незнакомцу Мельбурну, рассказывал о его истории, природе, праздниках… и я сдалась. В очередной раз предстояло расставание со стабильностью и покоем. Я снова паковала чемоданы, распродавала свитое гнездо и баюкала маленького сына по пути в аэропорт жарким, летним днем в июне 2008-го. Нью-Йорк не лил слез, а задорно помахал мне на прощание рукой статуи Свободы и улыбнулся своей белоснежной вежливой улыбкой.

А в Мельбурне была зима. Тусклые листья свисали с тонких деревьев. Я куталась в бесформенный свитер и никак не могла согреться. Я сидела дома без работы, отказывалась видеть красоту зеленого континента и предавалась воспоминаниям об ушедших возможностях.

Но весной город преобразился до неузнаваемости. Кругом распускались экзотические цветы, улицы наполнялись душистым ароматом эвкалипта, пляж радовал аквамариновым блеском. И тогда Мельбурн устроил мне сюрприз. Я забежала в трамвай, когда моим глазам неожиданно открылась новая сторона Мельбурна…

Я обнаружила красоту мохнатых пальм, окаймлявших океанское побережье. Я заметила молодых студентов, весело спешащих навстречу знаниям в стены университета. Я залюбовалась фонтанами Национальной галереи, городским вокзалом и Federation Square.³

Во мне что-то повернулось: мне показалось, что я нашла себя после стольких лет скитаний по городам и весям. С тех пор я частенько встречаюсь с Мельбурном. Мы гуляем в парках и библиотеках. Мы собираемся на берегу океана. Нам есть о чем поговорить друг с другом, и мне кажется, что у нас это всерьез и надолго.

В ожидании знаков

Иерусалимская дорога вилась гирляндой. Старый город остался позади; лесенка горных домиков переплеталась с изумрудными кипарисами, а красная черепица крыш блестела в лучах утреннего солнца. Из приоткрытого окна в салон машины залетал теплый ветерок, щекоча ее челку и ладони.

Таксист подпевал автомагнитоле, отстукивая ритм по коже руля. Хотя мог бы сделать и потише… Не в парк развлечений ведь едут… А с другой стороны, откуда ему знать?

Аня вжалась в сидение и перевела взгляд на сумку – новую, яркую, лаковую, из последней дизайнерской коллекции… Как же она ей радовалась – всего неделю назад.

У въезда в больницу стоял постовой в солдатской форме. Таксист опустил стекло.

– Как дела? Не жарко тебе? Сегодня обещали до сорока… – сказал таксист.

– Слава Б-гу! Сорок не пятьдесят, – засмеялся солдат.

– Это верно! Ну, будь здоров, не забудь надеть кепку, а то напечет, будешь потом всех подряд пропускать, – подмигнул таксист и заехал на стоянку.

– Разве вы знакомы? – спросила Аня, смотря вслед солдату.

– Нет и да, – пожал плечами таксист. – Ты спрашиваешь, знаю ли я его лично. Нет, мне неизвестны его имя и фамилия. Но я частенько сбрасываю здесь туристок на лечение… И потом, у нас в Израиле такие солдатики повсюду. Молодые, зеленые… Ну как не напомнить о головном уборе? Сам таким был… Эх… Пора. Всего доброго.

– Да-да… Я уже иду, – сказала Аня, вытаскивая кошелек. – Сдачи не надо…

Высокое многокорпусное здание поражало своим масштабом. Просто город какой-то, а не больница.

«Город боли и надежды…» – думала Аня, подходя к главному входу.

У раздвижных дверей стояла долговязая изможденная блондинка в голубоватом больничном халате, на вид ей было лет сорок пять. Женщина крепко держалась за переносную капельницу и… с жадностью курила.

Отшатнувшись в сторону, Аня зашла в прохладный светлый вестибюль и направилась к лифту. Нажала кнопку. Скоро, уже скоро…

Зажглась лампочка, и открылись двери. Внутри было человек пятнадцать, и все очень громко разговаривали. Еле втиснувшись внутрь, Аня закрыла глаза.

«Я справлюсь», – сфальшивил внутренний голос.

– Девушка! – кто-то окрикнул по-русски. – Вы что, иврита не понимаете? Вам на какой этаж?

– Не знаю… – хриплым голосом ответила Аня. – Мне в онкологию.

Шум голосов стих. Неожиданно стоявший рядом с Аней дедушка шепнул ей на ухо:

– Все будет хорошо… Вы такая молодая… У нас хорошие врачи. Самые лучшие в мире. И Б-г принимает буквально за углом – у Стены Плача…

Аня кивнула. Зажглась кнопка ее этажа.

В приемной сидели самые разные люди: светские и религиозные евреи, арабы, русскоязычные… Казалось, что лишь под угрозой общей боли они смогли объединиться.

Заплаканная молоденькая мама в хиджабе смотрела в щелку двери с большой желтой наклейкой «Не входить! Радиоактивно!». Усталый медбрат лишь раз попросил ее закрыть дверь, но, заметив на операционном столе худого восьмилетнего мальчика, тоже не отводящего глаз от лица мамы, перестал.

Мужчина в капоте⁴ и женщина в длинном черном платье и в парике толкали впереди себя инвалидное кресло, на краешке которого скрючилась девушка-подросток с забинтованной головой.

На плече у кучерявой брюнетки в солдатской форме спал пожилой мужчина в вязаной кипе. Рядом с ними о чем-то спорили русскоязычные пенсионеры, женщина в деловом костюме с американским акцентом читала сказку девочке с рыжими косичками…

Волонтеры разносили бутерброды и воду. Едва улыбнувшись, Аня покачала головой.

Вскоре из-за двери с желтой наклейкой вышла медсестра и гулко, с коридорным эхом, спросила по-русски:

– Анна Фишман есть здесь? Анна?

– Есть, – чувствуя участившийся пульс, сказала Аня и медленно поднялась со стула. В последний раз ей было так же страшно… хотя нет, так еще не было.

– Идем. Ты следующая на КТ.⁵

Аня послушно поплелась за медсестрой.

От света электрических ламп кабинет звенел и отдавал желтизной. Продолговатый, по размеру тела, томограф стоял посреди кабинета.

– Переодевайся скорее в халат, видишь, какая у нас очередь, – сказала медсестра. – Беременности нет?

– Нет… А почему вы спрашиваете? – спросила Аня, снимая золотой браслет и сережки.

– Так нельзя беременным! Плод погибнет, – буркнула под нос медсестра.

– У меня нет детей и… вряд ли уже будут, – набрав воздуха, сказала Аня. – Я готова. Ложиться?

– Да, конечно, – сказала медсестра. – И не переживай. У тебя еще ничего не обнаружили. Просто врач хочет исключить… Тебе сколько лет-то?

– Тридцать, – сказала Аня, уставившись в мигающий лампочками круг томографа.

– Ну вот видишь! Я в тридцать только в Израиль переехала, в тридцать два Даньку родила, в тридцать четыре – Эллу, в тридцать пять с мужем развелась, а в тридцать семь окончила университет, сдала на права и снова вышла замуж – за моего же инструктора по вождению. Жизнь – она такая… Ну, с Б-гом, девочка! Пять-десять минут, и будешь свободна… Сделаешь себе маникюр какой-нибудь поинтереснее – на первом этаже есть отличный салон красоты, у меня там скидка…

Круг начал вращение, Аня зажмурилась и почувствовала странное покалывание по всему телу.

«Может, и правда обойдется? Может, дадут второй шанс?»

Наконец круг остановился. Аня открыла глаза и посмотрела в окно. Огромную темную тучу окаймляли солнечные лучи.

– Там что-то есть? – вскочив, спросила Аня.

– Подожди… Не так быстро… Результаты будут готовы только завтра. Но будем надеяться, что все обойдется, с Б-жьей помощью, – сказала медсестра, приобняв Аню. – А пока следи за знаками, я уверена, что тебе дадут знать свыше… Ну, переодевайся, иначе замерзнешь. И не стой голыми ногами на кафельном полу. Я пойду принесу дисконтную карту салона красоты.

…Оказавшись в вестибюле, Аня сразу увидела салон. На вращающихся кожаных креслах сидели девочки, девушки, женщины и бабушки, в больничных халатах, в тапочках, в вязаных носках. Жужжали фены, и улыбчивые стилисты укладывали их волосы и парики. Клиентки улыбались своим отражениям.

Аня отошла от витрины и побежала к выходу, мимо кафетериев и лавочек, мимо аптек и магазинов одежды… Удивительно, какой насыщенной может оказаться жизнь пациентов больницы…

У центрального входа по-прежнему находилась блондинка, подключенная к переносной капельнице. На этот раз она не курила, а сидела на лавочке, впившись глазами в потрепанную книгу Ремарка.

Аня улыбнулась и пошла к шлагбауму. Подойдя поближе, она заметила, что он перевязан изолентой, точь-в-точь как очки ее дедушки, ушедшего много лет назад.

– Видишь, буквально пять минут назад треснул… – сказал постовой. – Пока ремонтники не приехали как-то замотал на скорую руку…

– Очень хорошо, – кивнула Аня. – Значит, обойдется.

– Да! У нас быстро чинят.

– Я не сомневаюсь, – засмеялась Аня. – А где у вас ближайший салон красоты?

Красно-белые полоски

…В фарфоровую чашку, наполненную водой, опускают маленькие скомканные клочки бумаги, которые, едва только погрузившись в воду, расправляются, приобретают очертания… становятся цветами, домами, плотными и распознаваемыми персонажами, так и теперь… все обыватели городка и их маленькие домики… все это… всплыло из моей чашки чаю.

Марсель Пруст

«В поисках утраченного времени»

Прав был Пруст, распознав в чашке липового чая очертания своей жизни. Малейшие детали, ароматы и цвета хранят в себе отпечатки прошлого. А может, это мы выгравированы в этих деталях…

Рабочая встреча. Экран, блокноты, графики, бумажные стаканы кофе… Неожиданно замечаю красное пятно в руках женщины. Сфокусировавшись, вижу, что это белая фарфоровая чашка в красную вертикальную полоску. От чашки поднимается пар. Женщина добавляет пакетик сахара. Звонко размешивает. Пьет.

…Красно-белые полоски обоев. Кухня в пятиэтажке деда и бабушки. Запах жженого сахара и карамели домашних леденцов… Пузырьки заварного крема для горячих вафель в потемневшей кастрюльке на плите, дребезжащий холодильник ЗИЛ и шелушащаяся краска потолка.

Я боюсь причудливых очертаний скомканной штукатурки и не смотрю вверх.

Из гостиной слышен приглушенный телевизор – заставка программы «Вести». Пульт замурован в лоснящийся полиэтиленовый пакет на тумбочке. Моя подружка, собачка Микки, тявкает в унисон экрану и виляет хвостом.

На столе граненые стаканы в железных подстаканниках. Крепкий чай «Три слона», рафинад и яблочное повидло на фарфоровом блюдце. Баночка лекарств, коробка шахмат. Вечер. Зеленый абажур ночника.

Дедушка сидит спиной к столу, у фортепиано, на котором вольготно расположился величественный деревянный орел. Раскрыты помятые временем желтые страницы нот, но дед играет по памяти «Хава Нагилу» и «Тумбалалайку». Бабушка вздыхает, убирая в очередной раз оставленную на кресле мандолину.

Окна открыты, и через погнутую синеватую сетку от комаров в комнату залетает робкий весенний ветер с ароматом сирени. На улице скрежещет трамвай и кто-то бьет о стену футбольный мяч.

В прихожей запах гуталина, сквозь створки шкафа выглядывает шершавый рукав пальто.

Я останавливаюсь перед зеркалом. На меня с интересом смотрит девятилетняя девчушка в синем спортивном костюме. Русые волосы чуть выше плеч, удивленные зеленые глаза, в руках плюшевый дракончик.

Музыка смолкает. Закрывается дверь. В подъезде сыро и темно.

Улица. В предзакатных солнечных лучах появляется трамвай и приглашает войти внутрь.

Я оборачиваюсь в поисках дома и не вижу ничего, кроме ровной зеленой травы, покошенного гаража и покинутой голубятни.