Дождь в Париже

. Город-то на самом деле небольшой – еле-еле за сто тысяч жителей перевалило. А русских при этом осталось от силы… Мало, в общем, осталось, много меньше, чем было в восьмидесятые. И живут эти остатки разрозненно, каждая семейка – отдельно. Как прячутся…

проблема возникла перед самым празднованием – к Топкину подошли охранники клуба: «Вы же знаете наш принцип – тувинцев мы видеть не рады. У них свои места». Действительно, по негласному, но строгому закону клуб считался русским. Здесь были русские хозяева, русская охрана, русская кух

называется?» «Париж, сынок. Он называется Париж». Андрюша тихонько повторяет новое сложное слово: «Паризь… Паризь…» И когда оно уже готово врасти в сознание, в ту ячейку мозга, которая предназначена для понятия «лучший город мира», вспыхивает недоумение, такое сильное, какое бывает только у детей, начавших узнавать мир: «А наш Кызый – не самый лучший?»

Но понятно, что любая проповедь, самый крепкий гипноз – бессильны. Природу человека не изменить

Забываясь, он откровенно, прямо, затяжно смотрел на людей

Есть там внутри что-то, но оно мной не управляет. Иногда начинает пытаться, я его быстро к ногтю

Проверил, были ли звонки, эсэмэс… Нет, ничего. Никому он не нужен… Никому больше не нужен.

Кое-как, подтягиваясь руками по перилам, затащил себя на мансарду, вынул ключ с гирькой-брелоком, открыл дверь и рухнул на кровать.

Сколько дней я бухаю? – попытался определить. – Четыре, пять?.. Сколько осталось еще быть здесь

кому нужен сорокалетний полусумасшедший прапор…