Читать книгу: «Меч Тенгри (сборник)», страница 3
– Ха, а нам всё равно, как её кличут, – самодовольно усмехнулся шыгырданский мужик. – Ежели произвести убой с молитвой, то мясо всё одно будет халяльным. Ну назови свою цену. Мы платим по шесть рублей за кило живого веса. Деньги я готов отдать хоть сейчас. – Незнакомец выразительно похлопал по оттопыривавшемуся нагрудному карману.
Ахияр всё так же стоял и смотрел на него немигающим взглядом.
– Эй, дядя, ты что, язык проглотил?
– Она в стойле, – хрипло прошептал он в ответ.
Расставшись с А́ллой, Ахияр весь извёлся, не находя себе места. Не осмелился заглянуть только в конюшню. Он долго слонялся туда-сюда, а потом сходил в магазин за водкой. В полутёмной избе сидел один и пил горькую. Впрочем, не совсем один, то ему мерещилось, как, протягивая ручонки, к нему бежал Петя, а Валя безудержно смеялась, то А́лла встряхивала головой и фыркала, а из её больших лиловых глаз с гнойной каёмкой беспрерывно текли слёзы.
На следующий день, едва забрезжил рассвет, он тронулся в путь. Автобус отправлялся из Шыгырдана. Хотя до села было километра три, он не стал дожидаться попутной машины, а зашагал пешком. На автобусной остановке с ноги на ногу переминалось несколько мужчин, среди них Ахияр увидел того бойкого мужика, который вчера ночью увёл у него А́ллу. К груди подступила тошнота, и это муторное ощущение подбиралось к горлу. Ахияру не хотелось ни здороваться с этим человеком, ни вообще проявлять к нему какой-либо интерес… Однако тот уже успел заметить его и, широко улыбаясь, сам подошёл к нему, словно обрадовавшись встрече с давним знакомым.
– Кобылу-то твою насилу довезли, – первым заговорил он. – Всю дорогу, веришь, оборачивалась и смотрела назад, а сама плачет, бедняжка. Вот ведь как она к тебе прикипела душой.
Ахияру захотелось напоследок ещё раз взглянуть на Аллу, по-людски попрощаться с ней.
– Вы, верно, ещё не успели отдать её на убой, – с надеждой спросил он, вцепившись в рукав бойкого мужика.
– А то как же… – ответил тот, коротко сплюнув под ноги. – Небось, уже мясо довезли до Казани.
Рука Ахияра отцепилась от рукава и бессильно повисла как плеть.
– Слышь, а у неё жеребёнок был. – Незнакомец как-то неловко замялся. – Что же ты не сказал, что она жерёбая? Может, я бы подождал, пока он родится, сам бы кормил и ухаживал…
Однако Ахияр уже был не в силах выслушать его до конца. Еле добежав до угла, он руками упёрся о забор и начал судорожно биться в приступах тошноты. И вместе со слюной, стекавшей изо рта узкой струйкой на землю, будто медленно уходила и его душа.
1998
Горя много – смерть одна
Солнце клонилось к вечеру. Хорошо-то как! Целый день он шатался без дела, трепался с дружками. Благо, их в Канаше у него было много. Слегка пошатываясь, он поднялся на пятый этаж, нажал на кнопку звонка своей квартиры. Впрочем, квартира принадлежала его жене – полгода назад он пришёл жить к одной русской женщине. Тоже хорошо! А в народе почему-то говорят: чем к бабе в дом, уж лучше в огонь. Может, раньше так и было… А теперь ничего зазорного в этом нет…
За дверью послышался невнятный шорох.
Вагиз снова нажал на звонок, потом, подумав немного, несколько раз ударил в дверь кулаком:
– Галя!
Неожиданно дверь распахнулась, и оттуда буквально вылетело широкое, покрытое красными пятнами лицо жены. Вагиз невольно попятился, словно на него замахнулись раскалённой сковородой.
– Не пущу! – заверещала женщина. – Надоел! Бестолковый, ленивый татарин! Сколько можно тебя кормить!.. – И дверь со стуком захлопнулась.
Тупо постояв некоторое время у двери, Вагиз спустился вниз и не спеша направился в сторону железнодорожного вокзала. Он не волновался: кто-нибудь да пригреет его у себя, может, встретится кто из приятелей. Сразу захотелось есть…
Теперь было нехорошо.
А как славно всё начиналось. Вагиз свою Галю даже в деревню возил. Они под ручку прошлись по улице. Разумеется, теперь русской женой никого в деревне не удивишь… Но народ всё-таки выходил посмотреть и ахал. А дети так и вовсе следом бежали… Да, удивляться было чему – Галя была выше мужа на целую голову, её огромное тело поддерживалось толстыми, как бочки, ногами. Мать Вагиза, которая всегда твердила: «Не сможешь ты жениться, кто ж за тебя пойдёт», увидев «невестку», лишилась дара речи.
Да, тогда было хорошо.
…На вокзале, как всегда, было полно народу. Вагиз протиснулся поближе к буфету. За столиком поодаль стояли двое и с аппетитом поедали курицу. Посередине стола торчала бутылка. Один из них – узкоглазый, с чёрными волосами, спадающими на выпуклый лоб, сделал Вагизу знак приблизиться.
– Ты, браток, чего такой смурной?
Второй протянул Вагизу стакан, наполненный до краёв водкой. Он, в отличие от первого, был желтоволос и веснушчат настолько, что, казалось, его веснушки вот-вот посыплются с его лица на пол.
Вагиз сказал им правду:
– Жена выгнала…
…Он проснулся от резких ударов по телу. Заплывшими глазами посмотрел по сторонам. Кажется, он спал в коровнике. Только что был на вокзале, а теперь почему-то валяется на соломе в хлеву…
– Где я? – спросил он удивлённо.
– В раю, браток, – рассмеялся Веснушчатый. – Теперь живи себе, забот не знай!
– Вставай, урод! – прикрикнул Узкоглазый. – Третьи сутки дрыхнешь. Вот тебе фронт работ… – Он махнул рукой вокруг себя. – Будешь и дояром, и пастухом… животноводом, одним словом.
Вагиз лениво поднялся. Голова болела так сильно, что, казалось, раскалывается. Коровы, словно выражая своё недовольство, жалобно замычали. Потирая глаза, Вагиз с интересом воззрился на мужиков.
– Вы шутите? – спросил он, всё ещё на что-то надеясь.
И тут же получил от Узкоглазого неожиданный удар в живот. От резкой боли Вагиз словно переломился пополам.
– Ты теперь наш раб! – сказал Веснушчатый. – Понимаешь, что это такое?
Узкоглазый, не замахиваясь, ударил Вагиза по лицу. Во рту потеплело, и по подбородку потянулась струйка крови.
– Понял?
– Понял.
Они вышли из хлева. Вокруг, до самого горизонта, расстилалась степь.
Неподалёку какой-то человек, встав на корточки перед висящим казаном, разжигал огонь.
– Сашка! – крикнул Узкоглазый. – Помощника тебе привезли.
Тот, кого назвали Сашкой, оказался седым небритым стариком с подслеповатыми глазами. Он был высок ростом и худ настолько, что на спине торчали лопатки. В довершение всего он, кажется, был ещё и глух, потому что переспросил, приложив руку к уху:
– А?
Когда Сашка встал с корточек, Вагиз отметил про себя, что изношенный пиджак висел на старике, как на скелете.
– Вот тебе товарищ. Объяснишь ему что к чему.
– Шурпа сейчас закипит, – сказал Сашка.
Огонь уже вовсю лизал дно казана.
Тем временем Узкоглазый с Веснушчатым сели в машину и уехали. «Надо бежать», – подумал Вагиз.
– Где мы? – спросил он у Сашки. Спросил громко.
– Не ори… – Старик потыкал палкой в костёр. – Пока ещё на этом свете.
– Здесь поблизости есть какая-нибудь деревня? – Вагиз уже понял, что Канаш остался где-то далеко отсюда.
– Не знаю, – сказал Сашка. – А зачем тебе деревня? Нам отсюда никуда нельзя уходить. Ничего, привыкнешь. Скоро и самому не захочется никуда уходить. Кому мы там нужны. А здесь хорошо: еда есть, ни о чём думать не надо…
«Надо бежать! – подумал Вагиз. – Только куда?»
– Здесь двадцать коров, по десять на каждого из нас, вставать на дойку придётся полчетвёртого утра, – начал тем временем Сашка знакомить с «распорядком дня». – В шесть надо на пастбище. Вечером та же морока. Утром и вечером приезжает машина за молоком.
– Как же я сюда попал? – Сам того не замечая, Вагиз проговорил вслух беспокоивший его вопрос.
– Не ломай голову по пустякам… Жратва здесь хорошая. Вон там спим. – Сашка ткнул пальцем в какую-то хибару возле хлева. – Хорошо здесь… А там, случаем, войн каких-нибудь нет?..
– Где?
– В мире…
– Вроде не слышно.
«В водку налили снотворного!» – осенило Вагиза. Если молоко увозят утром и вечером, значит, где-то неподалёку живут люди.
– Как звать-то тебя?
– Васька.
Перекусив, Вагиз пошёл прямо в степь. «Васька! Не надо!» – кричал ему Сашка, но Вагиз лишь махнул на него рукой. Он шёл и шёл. Солнце жгло темя, по лицу ручьями струился пот. Перед глазами мельтешили сине-зелёные круги. Когда ноги окончательно отказались его держать, он ничком рухнул на землю. Вскоре к нему подъехала машина.
– Куда это ты направился, падла?! – Веснушчатый со всей силой пнул его в живот.
Крепко завязав Вагизу руки, конец верёвки прикрепили к машине и медленно двинулись в обратный путь.
Больше Вагиз не убегал. Привык. И в самом деле – кому он нужен на этом свете? А здесь… еды достаточно, ни о чём думать не надо. И не эта ли самая забота о желудке и водит человека по свету? А смерть – она одна. Это уж когда Господь решит…
…Весть о том, что Вагиз исчез, не разлетелась по деревне со скоростью света. Многие даже не почувствовали, что его нет. Только мать иногда нет-нет да и вспоминала о сыне. Один из его братьев сказал: «Чем торчать бельмом на глазу, лучше ему сгинуть». Им всем он уже давно осточертел. О матери не говорю, матери свой ребёнок никогда не надоест.
– Его, наверно, уже давно убили, – сказал Зиннат-Таракан.
– Нутром чую – жив он, – сказал Наби. Он когда-то с Вагизом вместе учился в школе.
– Может, его перенесли на другую планету? Сейчас это вполне обычный маршрут, – предположил я.
…После тех событий прошло почти пятнадцать лет. Вагиза все забыли. Люди ведь часто теряются. Теперь, кто бы ни пропал, это уже давно никого не удивляет.
Но однажды в деревню приехала шикарная машина. То ли это был «Мерседес»… Спро́сите, кто в ней сидел? Да, да, Вагиз! И не один, а с двумя мужчинами. Это были те самые Узкоглазый и Веснушчатый. Они ни на шаг не отходили от Вагиза. Так, чуть ли не сцепившись вместе, они вошли в дом матери Вагиза. Она тогда уже жила одна.
Как встретились мать и сын после стольких лет разлуки – нам неведомо. Но, думаю, вряд ли Вагиз прослезился – у него и раньше не было такой привычки.
Сказывали, будто бы Узкоглазый сказал старухе: «У твоего сына золотые руки!» Так, во всяком случае, рассказывали в деревне. Наверно, мать в эту минуту была счастлива. Когда бы ещё она услышала такую похвалу о своём беспутном сыне?
«Мерседес» в деревне пробыл недолго. Кажется, он уехал к вечеру. Только Наби целый день ломал голову, размышляя, зачем Вагиз приехал с двумя незнакомцами через столько лет.
На следующий день и это выяснилось. Оказалось, Узкоглазому и Веснушчатому нужна была справка о том, что Вагиз – человек. Так объяснили в муниципалитете.
2009
Армянская Сююмбике
В окне мелькнуло озабоченное лицо жены. Наверное, завтрак приготовила, вот и беспокоится, чтобы не остыл.
Я ещё раз обошёл вокруг гружёного зерном «КамАЗа», попинал колёса. Вроде бы всё нормально. Машина – «зверь». Груз надёжно укрыт брезентом – не то что на Кавказ, хоть на Памир езжай.
Люблю такие ясные октябрьские дни, когда лёгкая осенняя паутинка нет-нет да и пощекотит лицо, а с гумна тянет неповторимым, единственным в мире дымом сжигаемой картофельной ботвы…
Несмотря на разгулявшийся с утра аппетит, я не спешил завтракать. Вдруг скрипнула калитка, пропуская во двор какого-то скукоженного мужичка. Это был сельский пастух Юсуф. Он потоптался у калитки и, наконец, приблизился ко мне с явно виноватым видом.
– Как дела, сынок?..
Я молча кивнул головой в знак приветствия.
– Вижу, в дальний путь собрался. Кхе-хе… К армянам, да?..
Его гноившиеся глаза утопали в густой паутине красноватых, морщин.
– Чего надо? – грубо оборвал его я.
– Да ничего особенного. Кхе-хе… Ты там наверняка нашу Сююмбике увидишь, а мы тут со старухой письмо ей написали. Может, передашь?
– Отчего же не передать?.. Письмо к дочери – это не ахти какой груз. Конечно передам, лично в руки ей передам.
Хотя не выносил я на дух этого Юсуфа, но при имени Сююмбике смягчился.
Он снова потоптался.
– Мы ей уже дважды письма посылали через местных армян… Не знаю… То ли они не передали, то ли… В общем, ответа нет и нет…
– Я же сказал: передам лично в руки. И ответ привезу.
– Вот спасибо, рахмат, – поблагодарил пастух и почему-то захихикал. – Говорят, армяне живут богато. Ты уж, наверное, насмотришься на них… А от зятька до сих пор ни слуху ни духу… Дни стоят ясные, погожие, а мне дом надо достроить. Ты уж намекни им на это, язык у тебя хорошо подвешен и русский знаешь…
Я поморщился.
– Нашёл богатеев, дядя Юсуф. Богатые не выписывают себе зерно за тысячи километров от дома.
– Не скажи, – возразил пастух. – Отчего же им хлебца не привезти за счёт нашего колхоза? Тем более наш татарин же и повезёт, а армянина рядом с собой посадит, как начальника какого…
«Ты подумай, – удивился я про себя, – ведь верно рассуждает, не пропил ещё, видно, мозги до конца».
Уже лет десять работали в нашем ауле шабашники-армяне. Кто-то из них уезжал, кто-то приезжал, но их бригадир по имени Рафик почти не отлучался из нашей деревни, став почти односельчанином. Армяне жили в кирпичном доме, построенном ими же, а Рафик устроился под тёплым бочком вдовушки Гаухар. Он даже выучился говорить по-татарски, так что его трудно было бы отличить от местного жителя, если бы не его надменность в обращении с другими. Он даже галстук носил на манер начальства.
Первые годы армяне работали споро, дружно. Но сейчас в колхозе то ли деньги кончились, то ли объекты для строительства. Во всяком случае, половина армян занимались какой-то «мелочёвкой», а другая половина – возведением в райцентре трёхэтажного коттеджа для нашего председателя.
Но доблестные сыны Кавказа не спешили на родину. Да и куда им спешить, если они в конце каждого месяца, судя по блестящим глазам, небезрезультатно, кучковались у кабинета главбуха, тогда как колхозникам зарплату не платили уже несколько месяцев подряд…
По радио и телевидению то и дело передавали о войне в их стране, а тут куда ни сунься – армяне и азербайджанцы, – почти все боеспособные, а кто воюет – детвора, старики да бабы, что ли?..
Рафик спину не горбил, всё около председателя. Гостей из райцентра или Казани встречали на глухой поляне шашлыками, приготовленными лично Рафиком. Говорят, шашлык по-армянски из татарской овцы получается особенно вкусным. Не знаю, не пробовал.
Говорят ещё, что сам глава районной администрации хотел забрать Рафика себе, но наш председатель заартачился: «Что хочешь возьми, – якобы сказал он, – только Рафика не забирай!»
Как бы ни было, а на знаменитый «рафиковский» шашлык приезжали разные начальники, некоторые из них даже с девицами.
Вечером в клубе армяне тоже были желанными гостями.
Мы знали, что сельские девчата давно заглядываются на южных гостей. По правде говоря, не на нас же, деревенских пентюхов, им заглядываться. Армяне ходят прямо, гордо, подбородок – вперёд, и нос… А девки – они для того и девки, чтобы делать ложные выводы методом сравнения.
Конечно, мы, деревенские, злились за это на армян. И у меня руки в кулаки сжимались, да что толку? Кого запугаешь этими кулаками, да ещё спрятанными в карман?
Так и ходили мы, жалуясь друг другу, вынашивая планы мести… И всё же армяне оказались не такими уж плохими. Временами они приглашали нас распить бутылочку-другую, после чего «потеплевшие» джигиты широко улыбались и в доброте душевной готовы были отправить в Армению хоть всех аульских девушек.
Армянам не отказать во вкусе. Их внимание сразу привлекла Сююмбике – дочь пастуха Юсуфа. Особенно увивался за ней один армянин по имени Арсен. Он тенью ходил за ней со своими шоколадками да орешками, но Сююмбике не позволяла провожать себя ни местным парням, ни жгучим залётным армянам. Огонь-девка. Я тоже был влюблён в неё, но с ней смотрелся балда балдой, не умевшим и двух слов связать.
Вся деревня только и говорила, что о Сююмбике и Арсене. Дескать, влюблённый армянин совсем высох от своих страданий, почти не ест, не пьёт, а всё только о ней, Сююмбике, мечтает. Некоторые хвалили гордую девушку: «Молодец! Порядочная девушка не станет осквернять свой язык болтовнёй с каким-то приезжим!» Однако находились и такие «подружки», что ворчали, сами чуть не лопаясь от зависти и ревности: «Воображает из себя невесть кого! Будто она ханский отпрыск, а не дочь нищего пастуха…»
Стоило только Арсену поманить пальцем, как за ним, наверняка, побежала бы любая сельская девица. А вот Сююмбике не позволяла даже провожать себя.
Армяне, как известно, настойчивый народ.
Однажды Юсуфа позвал к себе в контору сам председатель колхоза. В кабинете уже сидели Рафик с Арсеном.
– Как живёшь-можешь, дядя Юсуф? – радушно улыбнулся ему председатель, встречая гостя у порога. – Что-то не видно тебя, уж не заболел ли случаем?
Растерянный Юсуф промямлил:
– Да нет… Старуха малость хворает…
На столе появилась водка, остатки знаменитого «рафиковского» шашлыка. (Юсуф потом долго будет хвастать, как его угощали «армянским шашлыком».) Выпили, закусили, выпили…
– Избёнка-то у тебя обветшала, дядя Юсуф, – посетовал председатель. – Ну ничего. В колхоз поступило пять финских домиков. Хочешь, один из них тебе выделю? Живите на здоровье, радуйтесь…
Одеревеневший от алкоголя язык не поворачивался, и бедный Юсуф лишь послушно кивал головой.
– Есть только одно обстоятельство, дядя Юсуф, – продолжал председатель. – Дело в том, что Арсен смертельно влюблён в твою дочь. Ну прямо Меджнун!.. Посмотри, как он высох от любви, несчастный, одни кожа да кости остались. Не ест, можно сказать, и не пьёт. Разве такие – извини, Арсен, – дохляки нужны моему колхозу?!
Председатель засмеялся и дружески посоветовал пастуху:
– Выйдет за него дочь, а мы тебе хорошее приданое – новый дом выделим.
Выпили очередной раз, и Юсуфу ничего не оставалось, как в знак согласия сунуть свою дряблую руку в могучую председательскую…
– Ну ты джигит! – похвалил его председатель. – Понимаешь текущий момент!
Армяне подарили Юсуфу кепку-«аэродром», а его старухе – отрез на платье.
Но пастух эту кепку не надевал – видимо, армянская голова пошире татарского «кочана».
Председатель своему слову хозяин – на следующий же день к избушке пастуха привезли необходимый комплект стройматериалов для финского домика. Оставалось собрать его – и «только»…
Но он до сих пор не собран. Мало того – досок в комплекте поубавилось. Хозяин – человек добрый, покладистый. Отчего не дать за бутылку пару досок? Пожалуйста… А доски в деревне везде пригодятся.
Впрочем, случалось, что ночью доски пастуха исчезали сами собой.
Арсен увёз нежную и гордую Сююмбике к себе на родину. Когда они отъезжали, я по каким-то делам находился возле конторы, и почти физически ощутил на себе резанувший, полный слёз, взгляд Сююмбике. Её припухшие губы шевельнулись, словно что-то сказать хотели. От неё веяло такой безысходностью, что я поспешно понурил голову. Позднее те самые подружки, что обвиняли Сююмбике в «излишней гордости», даже сложили о ней печальный баит. Баит о девушке, которую увозят на чужбину. Таков уж наш народ – он почему-то любит несчастных, униженных, прямо-таки содрогается от жалости к ним…
– И всё же ты намекни им, что я собираюсь дом возвести, – ещё раз попросил пастух, подойдя поближе и обдав меня водочным перегаром.
– Из чего ты собираешься дом построить?! – не удержался я от возмущения.
– Да-да… Стройматериалов не хватает… Но я попрошу ещё у председателя…
– Держи карман шире! – рассмеялся я. – Девка-то уже – тю-тю!
Паутина морщин недовольно всполыхнулась, и я уже побаивался, как бы пастух не начал материться. Его ругань практически невозможно остановить, она может шквалом пройтись от одного конца деревни к другому. Но старик, кажется, не собирался скандалить.
– Ну, не даст, так буду жить, как раньше жил. Мне уже недолго небо коптить. А финский домик отдам под мечеть. И то дело: везде мечети строят, а у нас – нет. Вчера только говорили об этом с муллой Шарифом. Если народ малость подсобит – будет Шариф, как и положено мулле, при мечети.
…В окне снова показалось лицо жены. Да, пора.
– Ну, ладно, до свидания, дядя Юсуф, – поспешил я отделаться от назойливого старика. – Выполню твою просьбу.
– Погоди-ка… – пастух нерешительно приблизился ко мне и как-то стеснительно попросил: – У тебя не найдётся по маленькой? Как говорится, чтобы дорога была удачной?.. А?..
Он скривился в жалкой улыбке.
– Вчера лишку перебрал…
Я молча отвернулся и пошёл к дому, спиной услышав приглушённый стон сожаления и шаркающие шаги удалявшегося пастуха.
* * *
Из села мы выехали на трёх «КамАЗах». Я – впереди, как более опытный: всё-таки у меня за спиной армейские дороги. Рафик, конечно, сел в мою машину. Он оказался не из разговорчивых, и я обрадовался этому, так как, в отличие от многих шофёров, не любил пустословия за баранкой… Гораздо приятнее предаваться в пути своим сокровенным думам, а если надоест, можно включить музыку.
Скоро я услышал какой-то подозрительный шорох в кабине. Оказалось, мышка! Маленькая, с пол-ладошки. Видимо, попала в машину вместе с зерном и каким-то образом перебралась в кабину. «Сейчас мы её поймаем и раздавим», – засуетился Рафик, но я отговорил его. «Не тронь! – сказал я. – Всё-таки она моя землячка, с нашей деревни!»
Рафик только усмехнулся уголками рта: «Ну ты даёшь! Землячку нашёл…»
В дороге я привык к этой мышке, подбрасывал ей под сиденье горсти зерна и с удовольствием слушал её благодарное хрумканье. Пересекая далёкие чужие земли, приятно чувствовать возле себя хоть какое-то живое существо с родины. Даже если это всего лишь простая мышь.
Мы спускались с гор в долину. Внизу, у подножья горы, раскинулось большое живописное село, при виде которого Рафик преобразился, оживился.
– Вот оно, наше село, – с благоговением прошептал он.
Я удивлённо посмотрел на моего спутника. Да, каждому дорога своя, родимая земля. Но почему же люди покидают этот райский уголок и обрекают себя на скитание в чужой стороне? Почему бы не жить припеваючи среди этих гор, виноградников, садов, попивая терпкое вино и растя внуков?
Почему люди стремятся покинуть свою родину, свою страну? Почему у многих народов нет своей отчизны?
Мы разгрузили зерно, перекусили, и лишь после этого я спросил Рафика о дочке пастуха.
Услышав имя Сююмбике, Рафик тут же перестал улыбаться, окинул меня подозрительным взглядом и, нахмурив брови, спросил:
– Зачем она тебе?
Я ответил как можно равнодушнее:
– Отец письмо ей написал.
– Давай сюда, сам передам.
– Нет, Рафик, – резко сказал я. – После такой дороги, что я скажу её отцу, если не увижу её?
Он с интересом посмотрел на меня. Подумал, наверное, что и среди этих бессловесных татар встречаются джигиты, которым лучше не класть палец в рот.
– Хорошо. Вечером сходим. А пока нужно отдохнуть…
– Нет, – упрямился я. – Покажи мне дом, я сам её навещу.
Явная растерянность Рафика прибавила мне решимости. Что он может мне сделать? Ничего!.. В конце концов, ему ещё предстоит ехать обратно, в Татарстан.
Он не стал спорить, только пожал плечами и вышел на улицу.
Сухой южный воздух благодатно вливался в лёгкие. Горная долина. Так и хотелось вытащить за хвост ленивый ветер, застрявший в густых виноградниках.
Рафик остановился возле большого дома, окружённого каменной стеной. Потянув за верёвку, вдетую в отверстие калитки, он стал ждать хозяина. На звон медного колокольчика вышел старый усатый армянин. Они о чём-то затараторили по-своему, размахивая руками, так что не было понятно: то ли они ссорятся, то ли договариваются.
Наконец, старик зашёл в дом.
– Иди сюда, – сказал Рафик, – Сююмбике сейчас выйдет. Только будь покороче. Я здесь подожду.
Я шагнул во двор. Навстречу мне вышла женщина в чёрном платье и чёрном платке. Я не сразу узнал в ней Сююмбике.
– Сююмбике!
Её лицо потемнело, и даже нос, кажется, вытянулся. В общем, девушка из татарского аула Шалки здесь, на Кавказе, стала похожа на сдержанных армянских женщин.
Она остановилась в метре от меня. Я взял её за руку, жёсткую, потрескавшуюся, и слегка пожал пальцы, вздрогнувшие и выскользнувшие из моей ладони.
– Исәнме… Здравствуй…
Чтобы снять возникшую напряжённость, я попробовал пошутить.
– Надо же! А в деревне говорят, будто тебя держат взаперти с отрезанными ушами и носом… Но ты всё такая же красивая!
Сююмбике лишь тихо, печально вздохнула. Какой же я кретин, разве можно так шутить!
– Я письмо привёз от твоих родителей.
Она быстренько спрятала на груди помятый конверт и спросила:
– Как они там?
– Хвала Аллаху! Дядя Юсуф хочет финский дом собрать. Вот только досок не хватает. А в колхозе уже пять месяцев зарплату не дают.
«Зачем всё это ей говорю? – подумал я. – Какой толк от дома, который никогда не будет построен, и где никогда не будет слышен смех Сююмбике?»
– Три года, как уехала, а родителей ещё ни разу не навестила.
Она беспомощно улыбнулась.
– У меня же двое детей. Как с ними в такую дальнюю дорогу выехать?
– Мальчики? Девочки? Как зовут? – я изо всех сил старался поддержать разговор.
С материнской радостью в глазах Сююмбике ответила:
– Мальчики. Тигран и Вазген. Сейчас спят, а то бы показала.
– И Арсена не видно…
– Он в Карабахе… воюет. Уже год нет от него вестей, – шмыгнула носом Сююмбике.
«Когда же она в дом пригласит?» – думал я, по наивности думая, что здесь так же гостеприимны и радушны к гостям, как в нашем ауле. Но Сююмбике вовсе не горела желанием пригласить меня на чашку традиционного чая. Она нервно потирала руки и беспокойно поглядывала по сторонам.
Что ж… Пора и честь знать… Говорить, кажется, уже не о чем. Неужели она родителям ничего в гостинец не пошлёт?
– Ну, ладно, прощай, что ли… А-а… Магазин где у вас? Надо бы продукты в дорогу, гостинцы домой закупить…
Она вяло махнула рукой куда-то мне за спину: «Та-ам…»
И вдруг во мне словно бес проснулся. Какая-то глупая надежда всколыхнула мне сердце, и я тихонько и горячо позвал её:
– Сююмбике! Собирайся, я увезу тебя домой!
Она не успела ответить, потому что в дверях появился тот усатый старик, видимо, её свёкор, и что-то сказал по-армянски, энергичными жестами зовя её к себе.
– Передавай привет! – упали на порог последние слова Сююмбике, за которой закрывались, словно створки раковины, тяжёлые двери крепкого армянского дома.
* * *
На следующий день мы выехали в обратный путь. Отжав муфту сцепления, я услышал какой-то писк, доносившийся из-под педали.
Это моя бедная мышка, «землячка», за время дороги освоившая кабину как свою нору, – ну надо же, из-за утраченной осторожности и рискованно приобретённой смелости попала под нажим педали…
Вот так бывает… Тысячи километров проезжаешь благополучно, преодолеваешь много трудностей, и вдруг случайно гибнешь по нечаянной вине своего же земляка и товарища…
Остановив машину, я облокотился о руль и закрыл кулаками глаза. На душе было тоскливо. Однако времени на чувства не было: сзади стали сигналить машины. Я открыл дверцу кабины и пинком сбросил окровавленное тельце мышки на пыльную армянскую землю.
«КамАЗ» взревел и рванулся вперёд. Горные гряды постепенно уменьшались, таяли за спиной. Впереди меня сиротливо ожидала родина.
1997
