Читать книгу: «Дневник полкового священника. 1904-1906 гг. Из времен Русско-японской войны»

Допущено к распространению Издательским советом Русской Православной Церкви

(ИС Р23-311-3245)

Печатается по изданию: Дневник из времен Русско-Японской войны священника 51-го Драгунского (позднее 17-го Гусарского) Черниговского Ее Императорского Высочества Великой Княгини Елисаветы Федоровны полка Митрофана Васильевича Сребрянского. Изд. 2-е, исправленное и дополненное. М., печатня А.И. Снегиревой, 1912.

© Издательство «Благовест», текст, оформление, оригинал-макет, 2023

Предисловие ко 2-му изданию

I. «Дневник» протоиерея М. В. Сребрянского, выходя ныне в свет 2-м изданием, имеет некоторые особенности сравнительно с 1-м изданием.

Первое издание «Дневника» представляло собой сброшюрованные оттиски того, что печаталось в «Вестнике военного духовенства». Многое из «Дневника» тогда, по редакционным соображениям, не выпускалось. Во 2-м издании весь этот материал, в интересах почитателей и почитательниц о. Митрофана, восстановлен.

2. Книга в новом издании разделена на главы и разбита на отделы и подразделения. В конце книги имеется оглавление.

3. На корректуру настоящего издания обращено самое строгое внимание. В отношении орфографии, пунктуации и переноса слов 2-е издание стоит неизмеримо выше 1-го издания.

4. В новом издании читатели найдут несколько иллюстраций, чего не было в старом издании.

II. Читателю необходимо иметь в виду, что автором «Дневник» не предназначался к печати, а появился в свет в своем 1-м издании исключительно благодаря желанию родственников о. Митрофана и его почитателей. Не протестуя тогда из Манчжурии против печатания, о. Митрофан единственно просит читателей не быть взыскательным к его творению, умоляя принять во внимание ту обстановку холодных и грязных фанз, при которой ему приходилось вести свой «Дневник», и ту спешность, с какой он писал, стараясь поскорее отослать написанное в Россию.

Заслуженный преподаватель Ив. Арс. Рождественский, Москва, 9 марта 1912

Глава I
Из Орла в Манчжурию

11 июня 1904 г.

Пять с половиной часов утра; пора на вокзал. Играет полковая музыка: «Всадники, други! в поход собирайтесь»…

Итак, наступила минута бросить все родное, что так любил, для чего тратил силы: семью¹, жену, родителей, родных, духовных детей, церковь, школу, дом, библиотеку… Ох, Боже мой, как тяжело. Болью в сердце отозвался призыв бросить все и всех и идти в путь далекий, на войну. Да, если бы не святые принципы: вера, царь и дорогая Родина и не крепкая вера в них, то трудно было бы справиться с собой; только сознание, что мы идем защищать эту душу русской жизни и ради именно этого жертвуем всем, одушевляет нас, и мы бодримся, справляемся с собой.

Приехали на вокзал. Масса народу всех званий и состояний. Господи, сколько любви, сколько искреннего сочувствия! У всех на глазах слезы, на устах молитва и добрые пожелания. Вот пробиваются сквозь толпу два священника, о. Соболев, и Гедеоновский, о. диакон институтский и дорогие мои Иван Алексеевич и Евгений Геннадьевич с певчими. Начался перед вагоном напутственный молебен. Все кругом плачут; слезы душат и меня. О, незабвенные минуты этой прощальной молитвы! Вот где познается, как глубоко западает утешение религии. Молились все, действительно, от души. Да благословит Господь устроителей молебна! Подошел о. Аркадий Оболенский с причтом: о. Григорий Соболев говорил прочувствованное слово о святости предпринимаемого нами подвига, о необходимости бодриться, даже радоваться, что удостоились такого жребия.

Кончилась молитва. Я с родными в вагоне; жена держит мою руку и смотрит в глаза мои с такой скорбью, что становятся вполне понятны слова св. Симеона Богоматери: «Тебе же Самой душу пройдет оружие». Да, еще не сразила никого из нас японская пуля, а оружие уже прошло наши души. Оля², отец и мать плачут; дети, мои милые сиротки, и Пясковский³ держатся за мою рясу; глаза всех на мне. Ох, тяжело! Креплюсь, но, чувствую, еще момент, и стон вырвется из груди моей, и я дико, неистово разрыдаюсь. Милая Оля: ей самой тяжело, а она меня утешает. Как хорошо, что мы христиане! А в окно вагона смотрят не менее скорбные лица духовных детей-орловцев; беспрестанно входят в купе получить прощальное благословение, подают просфоры, подарки… И сколько любви и внимания в этих дарах! Вот развертываю потом коробку – очищенные уже орехи сами как бы говорят: «Не портите зубы, уже покололи»; вот яблоки, апельсины, вино, консервы, нитки, иголки, снурки, а вот и рогулечка костяная, чтобы «батюшка» в дороге занимался рукоделием и не скучал, вот книги… Господи, благослови эту любовь Своей любовью!

Певчие беспрерывно поют: «Тебе, Бога, хвалим», «Под Твою милость прибегаем, Богородице», «Аллилуия», величание св. Митрофанию и др.

Входит офицер и передает просьбу директора Орловского корпуса благословить кадет. С радостью исполняю; я так любил всегда и кадет и их наставников. Как отрадно бывало с ними молиться 8-го ноября в их храмовой праздник! Да благословит Господь и их искренно религиозного директора-отца: с пути мысленно благословляю и его, и корпус. Простился с г. губернатором, с провожающими, и снова в вагоне с родными.

Не верится, что вот сейчас все эти милые лица скроются с глаз надолго-надолго. Третий звонок; трубач подает сигнал ехать. Сразу сердце упало; еще раз прижал к груди своей жену и родных. Но сердце не камень, сколько ни крепись. Все рыдают: можно ли найти человека, который в такую минуту сдержал бы себя? Мне кажется, нет; по крайней мере, чего я боялся, то и случилось – разрыдался дико, страшно; казалось, вся душа выйти хочет куда-то, а перед глазами жена, почти упавшая на руки близких, родители, родные; все рыдает. Господи, не дай еще переживать такие страшные моменты! Кажется, не перенести.

Поезд пошел. Я уже безудержу плачу на груди моего дорогого доктора Николая Яковлевича, который провожает меня до Тулы. Вдруг взор мой упал на ясно видимую из вагона полковую церковь, и снова слезы и рыдания вырвались из груди моей: моя родная церковь, школа, дом⁴… Ведь каждый камень я знаю в них; а сколько пережито там сладких моментов религиозного восторга, общения молитвенного! Трудно не рыдать. Все пережитое на том святом участке земли за семь лет, при этом последнем взгляде, пронеслось и вспомнилось в мгновение, и, естественно, я рыдал. Много значит участие в горе человека, особенно родного, друга; это испытал я на себе. Дорогой Коля всю дорогу до Тулы старался развлечь меня, заставить хоть немного забыть столь внезапно наступившее мое одиночество, и, могу сказать по совести, его участие много облегчило мне горечь ужасной разлуки.

Вот и родная Отрада⁵. Яков⁶ выехал встретить меня на «Степенном». Благословил я из окна вагона столь памятную и любезную мне рощу, Малыгину аллею, мой садик. Как я любил там гулять, размышлять, копаться, читать! Прощайте, милые места! Когда-то увижусь с вами?

Мценск; снова незабвенные лица духовных детей – Бойкины, Александрова и другие встречают меня. Идем в вокзал. Слезы, благословения, молитвы, пожелания и здесь; Орел как будто еще не окончился, дорогой Орел…

Едем дальше. Все родное проехали; на станциях никто уж не встречает; сидим в вагоне и беседуем о жгучем для нас недавнем прошлом и будущих трудах. Что-то будет? что? На все воля Божия, без которой и волос не падает с головы человека. Дай же, Господи, смириться под Твою крепкую, мудрую и любящую руку!

Подъезжаем к Туле; встречает комендант г. Пороховников, чудный человек, ведет нас осматривать привокзальную новую церковь-школу. Я просто поражен: масса света, прекрасный иконостас из серого мрамора, а живопись монахинь, сестер Дивеевского монастыря, выше всех похвал.

Подали телеграмму от Ивана⁷; извещает, что Оля после молебна и прочувствованного слова о. Аркадия успокоилась. О, дай, Боже! Спасибо дорогому Ивану; теперь и я поеду далее покойнее.

Переехали на Тулу Сызрано-Вяземскую. Сели в вагоны. Простился с моим утешителем Колей и снова со слезами поехал далее, на Ряжск, где стоянка два часа и обед. Устроились с Михаилом Матвеевичем⁸ по-домашнему.

Окончился навеки памятный день 11 июня. Слава Господу, помогшему перенести его! Дай, Боже, силы дождаться счастливого дня возвращения!

12 июня

12-е число прошло плохо. С утра я занялся осмотром своего провианта и снаряжения. Спасибо, что не сам укладывал; вот теперь на полдня интереса, и кроме того я, наверное, протестовал бы против обилия всего сверхнасущного, тогда как теперь благословляю позаботившихся, т. к. и путь далек и едоков сколько угодно.

Осмотрев вещи, занялся осмотром своей позиции – купе, чтобы получше устроиться. Как подобает истинно русским людям и христианам, первая моя забота была украсить свою походную храмину иконами; без них как-то неуютно, недомашне и на душе непокойно. Устроился и радуюсь, как дитя. Смотрю на снимок своей церкви, вспоминаю, как я шел, бывало, служить; вот на эти ступеньки всходил, на этой дорожке говорил с народом; а вот видна школа, и в ушах воскресает веселый смех детей; вот мой домик, окошко; вглядываюсь – представляется, что смотрит лицо милой Оли, мамаши или дорогих деток. Как они любили взором провожать и встречать меня! Ах, уже далеко-далеко это теперь и еще дальше будет… Жутко!

Как я всегда был счастлив в моей семейной жизни! Как мне благодарить Бога, что Он удостоил меня принять под свой кров престарелых родителей⁹ и хоть немного послужить им! Вот и утешение, какого не купишь за миллионы: на войну меня проводили и благословили родители Своей рукой. Оля, родная моя Оля; так и стоят в ушах ее слова: «Хоть бы раз мы поссорились в нашей прошлой жизни, все бы легче было прощаться». Да, жили душа в душу и не только в смысле земной любви и общения, но и в высшем смысле: во что верю я, верит и она, и к чему стремлюсь я, что предпринимаю, она вполне разделяет. Как хорошо трудиться вдвоем! Посмотрю на церковь, школу, дом – ее участие везде-везде. Благодарю ее за все прошлое счастие. Группа с духовными детьми… Дорогие мои! сколько вы явили мне грешному любви и сочувствия!..

Ряжск; два часа стоим; пробовали пищу – хуже Тульской. Идем обедать и на будущее время решаем, что Гуров¹⁰ будет у нас хозяином. Господи, прости: начинаю грешить, есть скоромное; но что же делать в дороге? Успокаиваюсь тем, что духовник разрешил.

С нами обедал и едет племянник Черногорского князя, молодой человек Владо Божиевич Петрович, который по своему желанию идет постоять за искренно любимую им нашу Русь-матушку. Он очень образованный, учился в Париже и Женеве. Я часто с ним говорю. Очень любит он Россию и от всего в восторге.

Едем дальше. На станциях стоим страшно подолгу. Я хожу проведать своего «Друга»¹¹, его полюбили все солдаты за кротость – смирнее всех в эшелоне. Пока все здоровы и благополучны. Солдаты на стоянках резвятся, как дети: кувыркаются, рвут цветы, траву, украсили свои вагоны древесными ветвями, как в Троицын день, никто из них не скучает. К вечеру стали поговаривать, что хорошо бы было прослушать всенощную; вспомнили, как бывало служили в родной нашей церкви. Как захотелось молиться! И праздник не в праздник без службы. Ну, уж всенощную как придется, а завтра обедницу решили отслужить, во что бы то ни стало.

Кругом мелькают деревни, церкви, поля, леса, равнины. Хлеба плохи; погода прохладная, дождь; мы оделись во все теплое.

Станция Сухарево. О счастье: служится всенощное бдение. И какое чудное совпадение: не надеясь застать нигде богослужения, я на память начал читать вечерню; прочитал; в это время подъезжаем к станции; идет служба, и как раз читается шестопсалмие, т. е. продолжение того, на чем я остановился. Известил о богослужении генерала, и стали молиться. Служил молодой священник; пели два телеграфиста. Поставили свечи, приложились к Евангелию и поехали дальше. На душе стало легче; как будто камень свалился. Как много значит привычка освящать богослужением праздничные дни!

Ужинали у меня в купе и долго-долго заговорились о милом прошедшем, родном; легли спать в 12.30 ночи. До завтра!

13 июня (воскресенье)

В 4 часа меня разбудили, подали телеграмму от М. И. Степанова¹²; очень было приятно. В 9 час. утра подъехали к станции Фитингоф; стоянка час; решили здесь служить обедницу. Я попросил у начальника станции разрешения совершить богослужение в станционном зале, на что он сейчас же согласился. Тогда мы с Михаилом¹³ вынули походные ризы, Евангелие и крест, подаренные полку шефом, великой княгиней Елисаветой Феодоровной, зажгли свечи; пришли генерал, офицеры, солдаты, и мы не спеша отслужили обедницу. Умилительно было чрезвычайно: пели все и молились от души. Вот уж оценили мы тогда святой обычай на Руси ставить на станциях иконы; надо было видеть радость всех от высших до низших; все говорили одно: «Слава Богу, теперь и для нас настоящий праздник!» Я даже проповедь говорил на тему, данную дневным Евангелием, о необходимости смириться и в испытании не роптать на Бога, а веровать, молиться и твердо надеяться на помощь Божию. Было много и постороннего народа. При целовании креста я раздавал солдатам и народу книжки и листки, а господам офицерам ладанки с 90-м псалмом; все благодарили.

Едем дальше. По дороге среди прекрасной местности на остановках часто играет музыка: мы гуляем, и это хоть немного развлекает. По случаю воскресного дня на станциях масса народа: кричат нам «ура», просят сыграть «Коль славен», дают солдатам молоко, яйца, солому, папиросы и др.

Приехали в Пачелму; стоять 2 часа. Для нас накрыт большой стол; сели всей компанией обедать, вызвали музыку, которая и гремела весь обед. Время прошло очень оживленно. Сюда понаехали окрестные помещики с семьями; внимание нам оказывалось самое сердечное, а более эксцентричные барышни даже лошадей наших кормили сахаром.

При криках «ура» поезд наш тронулся. Пошли чудные леса. Ночь наступила дивная, лунная. Приехали на разъезд № 31 и здесь снова стоим час среди дремучего леса, облитого ярким светом луны. Что это за восторг! Такой ночи никогда не забуду. Конечно, о сне никто и не думал. Все офицеры вышли гулять, а солдаты аукались, и отзвуки голосов их разлетались далеко-далеко, Я ходил в каком-то странном состоянии духа; что-то мистическое наполняло все существо мое. Вдруг нежные, дивные звуки полились откуда-то из чащи. Оказалось, наш писарь, дворянин по происхождению, играет на мандолине. Затем послышался дуэт, и получилась среди леса и ночи своего рода серенада. Не хотелось шелохнуться среди этой мистической тишины окружающей природы. Вдруг шум, грохот… Это пронесся служебный поезд, как какое-то чудовище, ворвавшееся в наш рай и не смогшее удержаться тут: оно убежало от нас, и мы снова в прежней тишине, снова слышим звуки серенады. Но всему бывает конец. Наступил конец и нашему блаженству: трубач заиграл «садись», и мы снова затряслись далее. Улеглись на этот раз мы очень скоро.

14 июня

В 9-м часу утра подъезжаем к Пензе. Этот город расположен на горе и производит прекрасное впечатление из вагона. Но, насколько Пенза хороша издали, настолько же она грязна и неприглядна внутри. Наш Орел – столица перед ней. Осмотрев город и купив кое-что, я вернулся на вокзал. Вокзал хорош.

Тронулись далее. Путь лежит среди дремучего краснолесья. Остановились на разъезде Асеевка и пошли гулять по лесу. Меня удивляют лошади: как будто вполне разумные существа, они высовывают головы из вагона и с большим интересом осматривают окрестности.

15 июня

Утро. Приехали в Сызрань. Город в стороне. Получил телеграммы из Орла от духовных детей. Встретили эшелон Нежинского полка и с ним принца персидского¹⁴. Приятно было повидаться; я так всегда его любил.

Тронулись далее. В купе у генерала мы с Михаилом отслужили панихиду по его брате Александре на ходу поезда.

Завиднелась красавица Волга; по ее берегу мы ехали целый час. Что за красота! Что за многоводье! Идут пароходы в 5 этажей, тянутся баржи, плывут плоты, всюду жизнь, движение. Предстояло переехать Волгу по мосту длиною в версту с четвертью. Я сел на площадку вагона и, вооружившись биноклем, стал смотреть. Красивее и грандиознее зрелища я и представить себе не могу. Описать не берусь – это надо видеть. Я даже боялся ехать: как будто по ниточке шел поезд, и вот-вот она оборвется; но, Господь дал, проехали благополучию.

За Волгой уже другая картина: начались степи, более знакомая мне природа, как уроженцу Воронежской губ.

В Самару приехали в 9 час. вечера. Город хорош, но вокзал плоховат.

16 июня

Сегодня так прошел день, что и писать нечего. Все повторилось, что и прежде. Приехали в инородческие места: татары, башкиры, мордва, черемисы. Продают кумыс. Бугуруслан очень красивый город издали, только лишен растительности. Целый день едем отрогами каких-то гор. Обедали в Абдулине; пища была плохая. Все здоровы.

17 июня

Уфа. Чудный вид на город, расположенный на крутой горе. Длинный мост через реку Белая проехали благополучно: все мосты охраняются часовыми¹⁵. От самого Бугуруслана стали попадаться татарские деревни с мечетями. Странное с непривычки впечатление производят эти минареты с полумесяцами: в России… и однако полумесяц свободно сияет над селом. А говорят еще о русской нетерпимости. И ведь сколько таких сел проехали мы! Ну, до чего страшны татары здесь в своей обычной обстановке, до чего грязны и безобразны; башкирцы тоже. Я раньше думал, что только наши мужики отличаются нечистоплотностью; однако инородцы такие же. Постройки их точь-в-точь русские; мечети деревянные, небогатые.

В 9 часов мы двинулись далее. Нас предупреждали в Уфе, чтобы мы весь день не ложились отдыхать, смотрели в оба, так как виды откроются очаровательные. Действительно, что пришлось увидать, то даже трудно описать. С одной стороны – большая река Белая, по которой бегут пароходы, плывут плоты; с другой – горы, сплошь покрытые дремучими лесами. Это начались предгорья Урала. Но эти виды были только «цветики», ягодки же впереди.

Подъезжая к станции Аше Балашевской, мы увидели огромную гору, покрытую лесом, конусообразную. Как будто кто нарочно убрал ее зеленью. Все назвали ее «красавица», да и по достоинству.

Проехав Ашу, мы буквально замерли от восторга. Все высыпали к окнам; мы боялись потерять мгновение: начался переезд Уральских гор. Едем по берегу быстрой горной речки Сим между огромных гор и скал. Все покрыто чудным лесом. Горы и скалы – одна причудливей другой: то конус, то опрокинутая чаша, то вдруг совершенно отвесная скала страшной высоты, из красного камня, как обрубленная и полированная, с трещинами и пещерами. Мне живо представилась Афонская гора с ее подвижниками; смотря на эти горы, скалы и пещеры, так и кажется, что вот-вот выйдет из них какой-нибудь старец и благословит нас; но это только кажется, на самом деле всюду грязные татары и заводские рабочие.

Вдруг сердце замерло: мы несемся в упор прямо на огромную скалу; еще минута, и мы разобьемся вдребезги. Но внезапный поворот, и эта гранитная громада перед нашими глазами открыла как бы зияющую пасть, готовую проглотить нас. Оказалось, она рассечена могучею рукой человека на две гранитные половины, и мы несемся по длинному каменному коридору. Невольно у всех вырвался крик восторга.

Но вот выбрались мы из каменных объятий и снова мчимся, извиваясь змеей, по берегам рек Сима и Юрюзани. Какие чудные горные реки, быстрые, бурные! Часто видим и небольшие водопады. Коридоров было несколько. Тут до вечера мы успели видеть два сталелитейных завода с заводскими селами. Как красиво они расположены между горами! Производят впечатление совершенного подобия аулов. Люди живут, очевидно, зажиточно: соломы нигде не видно, везде крыши деревянные и железные. Особенно поразила меня белая часовня на высокой-высокой горе над заводом: стоит она, как святой часовой, выше всех минаретов и осеняет крестом своим этих тружеников стали и угля, копающихся в старой груди Урала. Ах, красота-красота природы. Как она возвышает душу и приближает к Богу! Офицеры говорят мне: «Смотря на окружающее, можно ли не верить?» Да, если бы всегда и все обращали внимание на окружающее и искали истины, то много-много природа помогла бы им.

А тем временем мы уже оканчиваем Европу и подъезжаем к Азии. Прощайте, европейцы! Мы становимся уже азиатами. Но, поверьте, любить вас искренно не только не перестали, но еще больше любим; сердце так и рвется к вам, только вас здесь не хватает; кажется, бросил бы всю эту красоту и полетел бы к вам. Однако стальная машина не дремлет, а все тащит и тащит, не к вам, а от вас, все вперед и вперед.

Дорога крайне опасна: с одной стороны отвесные скалы, с другой быстрая река; а поезд бежит, постоянно изгибаясь то вправо, то влево; случись крушение, спасенья нет.

Что за воздух в горах! Как он чист и свеж! Настолько, что на очень далеко отстоящей от нас горе собравшаяся вокруг костра толпа рабочих разговаривает между собой, а мы слышим даже отдельные слова: «только два окуня поймал сегодня», – говорит один.

Вечер. Всходит огромная луна, как горный фонарь; выходит и осматривает, все ли горы в порядке и на местах ли, не нарушили ли они данной им от Творца гармонии; вот она вверху горы, вот нырнула в долины и медленно, покойно уходит в высь небесную. Все в порядке: горы не грешные люди; они не пойдут нарушать законы Вседержителя. А вот каким темным покрывалом ложится тень от больших гор на меньшие и долины. Ах, эти долины! Они сейчас скроются в этом темном покрове; а как они хороши днем, при свете солнца! Змейкой бегут по ним серебристые горные ручьи, переливаясь тысячами самоцветных камней; ярко зеленеет трава, прямо блестит – ни пылинки, и все покрыто цветами разных сортов, – ковер, подобного которому не было даже у Соломона.

Я забрался на открытую платформу, сел на козлы командирского экипажа и в уединении отдался думам о пережитом за сегодняшний день.

18 июня

В 4.30 утра приехали в Златоуст. На улице туман; города не видно. Остается одна станция, и Европе конец. Решили отслужить на границе молебен.

Проехали станцию Уржумку, последнюю европейскую, и мы с Михаилом начали служить молебен. Тихим ходом, при пении тропаря св. Митрофанию, подъехали мы к заветному каменному столбу, на одной стороне которого написано Азия, а на другой Европа, и при пении «Иисусе сладчайший, спаси нас», «Пресвятая Богородице, спаси нас» переехали границу. Стоя на площадке и ступеньках вагона, я благословил Европу, а затем, обернувшись, благословил Азию. Эта минута будет памятна на всю жизнь. При пении «Спаси, Господи» все прикладывались ко кресту, и я обходил вагоны.

Проехали ст. Хребет. Горы оканчиваются, и теперь зигзагами спускаемся с Уральских гор в сибирские долины. Слава Богу! Первую часть пути совершили благополучно; только одна лошадь пала во 2-м эскадроне.

В 4 часа дня приехали в Челябинск. Здесь дневка. Города почти не видно; он на равнине в 1, 5 верстах от станции.

Господи, что здесь творится на военной платформе! Прямо столпотворение вавилонское. Собралось 6 эшелонов наших да столько же 52-го Нежинского полка. Масса лошадей поставлены прямо около платформы целой кучей; все привязаны к временным веревочным коновязям; ржание, визг, крики солдат на лошадей, масса оружия, седел, фуража, солдат, офицеров; все суетятся, спрашивают, кричат. Бедного коменданта затрепали.

На самом вокзале не лучше. Такая же толпа; не только в зале, но прямо на платформе расположились дамы, джентльмены, сестры милосердия, врачи, офицеры, солдаты, серые мужики. Сидят иные прямо на полу, другие на чемоданах, узлах; здесь же и едят, и пьют чай. Снуют носильщики; орут благим матом дети.

Захотелось мне выпить содовой воды; вхожу в буфет, с большим трудом протискиваюсь. Содовая вода вся выпита (жара более 30°). Подали клюквенного квасу. Кое-как выпил. Денег никто не спрашивает; за пассажирами нет возможности уследить: заняты сплошь все столы и междустолия. Должен был я сам подойти к буфетчику, чтобы расплатиться.

Бежит солдат и говорит, что меня спрашивает какой-то священник. Иду и кого же вижу? Брат о. Аркадия приехал из Екатеринбурга встретить меня. Я был очень рад ему; поговорили с ним около часу.

В это время приехала Наталия Аф., и я поехал к Карцевым на их городскую квартиру. Широкие улицы, хорошие дома, даже электрическое освещение; одно плохо – улицы не вымощены; город большой, до 30 тысяч жителей. Меня поразили здешние лошади: маленькие такие, но сильные и бегут страшно быстро; растительность на них очень большая, грива до земли. Проехали мимо хорошего женского монастыря; рядом также хорошее белое духовное училище с отдельною при нем церковью; железнодорожное собрание, прямо-таки поразительной архитектуры, построено сплошь из гранита. Приехали, выпили по стаканчику чайку, и скорей с г. Карцевым отправились в баню. Как приятно после 8 суток пути помыться! Хочу завтра поисповедаться и приобщиться св. Таин. О, если бы это удалось! Как я был бы рад! Радушная хозяйка к нашему возвращению приготовила даже уху и мягкую постель; приятно понежиться после долгого путешествия.

Много получил здесь писем от духовных детей.

19 июня

Ночевал у Карцевых; встал в 5 часов утра и пошел в женский монастырь исповедаться и причаститься св. Таин. Пришел в монастырский собор как раз в то время, когда монахиня только что начала читать правило ко св. причащению; я прослушал его. Поисповедавшись у старца, я с разрешения священника, оказавшегося моим земляком, совершил св. литургию, первую в Азии. Отлично пели монахини. Хорошо было служить: и храм прекрасный, и пение чудное, но люди – ни души знакомой, родной. Как я рад, что приобщился св. Таин! Где-то теперь еще придется?!

Напившись чая у игумении и отдохнув у Карцевых, я поехал на вокзал. Стоит сибирский поезд и везет пассажиров в Иркутск и между ними отряд сестер милосердия. Посмотрел я на них да и осудил грешный: почти все завиты, напудрены, надушены, затянуты в корсеты и довольно свободно позволяют ухаживать за собой совсем незнакомым офицерам. Чрезвычайно больно видеть это; одним утешаюсь, что там, на полях битв, лицом к лицу со страданиями ближних, они забудут о себе и послужат им всей душой.

Подали наш поезд. Нам отвели чудный Пульмановский вагон 2-го класса; мне дали отдельное купе, и я устроился в нем, как дома, с полным комфортом.

20 июня

Плохо спал, часто просыпался и воевал с мухами, которые как-то ухитрялись пробираться под сетку, которую я предусмотрительно надел себе на лицо с вечера.

Природа пошла однообразная, степь; но земля роскошная: хлеб прекрасно родится, особенно пшеница. С самого утра на каждой почти станции масса народу. И что за вежливый народ! Все снимают шапки и искренно приветствуют; многие держат в руках мешки с хлебом, с лепешками пшеничными; у других лотки с кренделями, с яйцами; все это, ходя по вагонам, они давали солдатам, так что к вечеру в каждом вагоне набралось по большой куче лепешек и всякой снеди. На одной станции мужик разносил в подарок чудный свежий лук, и я соблазнился: взял себе пучок, которым с удовольствием лакомился за завтраком.

К 11 часам утра приехали на ст. Зырянку; здесь я отслужил обедницу, во время которой говорил эшелону краткое поучение о необходимости в предстоящих трудах взаимной любви и поддержки, а также соблюдения строгого послушания начальству, хранения дисциплины. После раздавал книжки и листки солдатам и народу. Нужно было видеть радость станционных служащих и усердие, с которым они молились; оказывается, церковь от них в 15 верстах, и службы на станции никогда не бывает. Пели все, и вообще богослужение прошло с таким же одушевлением и радостью, как и 13-го числа.

В 1 час дня приехали в г. Курган Тобольской губернии. Город имеет тысяч 20 жителей; порядочно поляков; особенной красоты никакой, хорош только мост через реку Тобол.

Дорога везде охраняется часовыми из запасных. Едем блогополучно; одно плохо: паровозы отапливаются плохим углем и невообразимо поэтому дымят.

21 июня

Встал по-орловски очень рано, а по здешним часам очень поздно, почти в 8 часов. Разница во времени достигла уже трех часов; значит, далеко укатили мы от милой родины.

Прибрался я в своей квартирке-купе сам; я очень люблю сам все делать: это сокращает время, и поэтому я не даю ничего делать Ксенофонту¹⁶, хотя он часто заходят ко мне. Временем занимаюсь рукоделием: сплел себе для пояса и для туфлей 4 шнурка.

В окно смотреть не стоит: однообразная тянется степь с жиденькими кое-где деревцами и солончаковыми озерами. Только и разнообразия, что встречающиеся в степи огромные табуны киргизских коней, стада скота и около них гарцующие на своих карликах-копях киргизы с длиннейшими кнутами. При 33° жары киргизы щеголяют в ватных халатах, крепко затянуты поясами и на головах меховые шапки; лица вымазаны салом и загорели, как уголь.

В полдень завиднелся г. Петропавловск. Это уже Акмолинская область, земля войска Сибирского, казаков. Город очень живописно разбросан на гористом берегу р. Ишима, чрез который перекинут весьма длинный мост. В городе поражает обилие мечетей; их пять, все каменные. Оригинальны мусульманские кладбища: на каждой могиле поставлен маленький домик, вроде собачьей конурки, и покрыт железом. Жара страшная, духота невообразимая.

Осматривал вокзальную церковь, построенную на деньги фонда Императора Александа III, очень красивая церковь, с дубовым иконостасом. У нас пока всё благополучно, а вот в 4-м эскадроне неладно: сейчас получили телеграмму, что там заболел солдат, которого пришлось оставить в Кургане, да у лошади случился солнечный удар. У нас же вышел казус: вырвалась одна лошадь и убежала в степь: 2 солдата верхами не могли нагнать, так и уехали. На следующей станции за 16 верст киргизы привели ее к нашему поезду. Слава Богу, разразилась гроза, прошел хороший дождь, дышать стало легче. Я перебрал вещи; ведь надо умудриться все так уложить, чтобы можно было потом поместить в двуколке. Наступил холодный вечер; все попрятались по своим гнездам.

22 июня

Странная стоит температура: днем жарко, ночью холод. Встал нарочно пораньше, чтобы не проспать реки Иртыша, этого многоводного притока р. Оби, на холмистом берегу которого очень красиво расположен г. Омск. Вот уже и река; опять длиннейший мост: бегут пароходы, плывут баржи. Смотрю на воды Иртыша и вспоминаю судьбу славного казака Ермака Тимофеевича, плывшего по этой самой реке в своей тяжелой броне и не смогшего одолеть быстроты течения…

Вокзал в 4 верстах от города; их соединяет ветка железной дороги. Около вокзала огромная слобода, скорее похожая на город, так как в ней красуется много домов очень хорошей и оригинальной постройки, и уже есть церковь. По словам кондуктора, 10 лет назад здесь не было ни одного дома, а с проведением железной дороги образовался целый город.