Читать книгу: «Маленький человек», страница 14
Игуана
Он стоял на кафедре, смотрел на аудиторию и ничего не видел. Все такие знакомые лица сливались в размытую массу. Ему казалось, что он смотрит в упор на солнечный диск. Рука сжимала карандаш, однако он не чувствовал его грани, не услышал и хруст ломаемого дерева, не ощутил и боли от вонзившихся обломков.
«Неужели это конец? Они еще ничего не знают, но мне-то уже все известно. Все? Борьба невозможна? Неужто я исчерпал все ресурсы? Может быть, еще один рывок в Москву?»
Лица напротив по-прежнему представляли собой едва различимую, размытую массу. Валентин чувствовал себя совершенно беспомощным.
В середине девяностых он поверил в необратимость капиталистических изменений и решил осуществить свою мечту. Мечту, которую он лелеял еще со студенческих времен, которая терзала его всю сознательную жизнь, но до поры казалась совершенно фантастической и нереальной.
Валентин по профессии был биологом. Работал в обычном НИИ экспериментатором. Ученым оказался неплохим, а может быть, средним, кто его разберет – таких, как он, вокруг было много. И дело даже не в конкретной специальности. В принципе он мог быть и физиком, и химиком, да хоть филологом. Не это было главным.
Определяющим являлось то, что Валентин всегда, может быть, с детского сада, мечтал преподавать. Учить других, неважно чему – именно этот процесс захватывал и полностью поглощал его. Валентину нравилось смотреть на лица слушателей с полуоткрытыми ртами, когда он чувствовал, что сказанное им проникает в их сознание и начинает искренне интересовать. И еще одна мечта будоражила его сознание. Ею он никогда и ни с кем не делился. По вечерам, лежа на диване, он начинал грезить, как его маленький институт постепенно разрастается, как слава о нем разносится не только по всей России, но и по всему миру. И в конце концов он становится создателем и ректором учебного заведения, оставляющего позади себя и Кембридж, и Оксфорд.
В Москве над бедным Валентином откровенно издевались. На его вопрос:
– А что же мне делать? У меня к выпуску подошел пятый курс, я же обещал и студентам, и их родителям, что они получат полноценный диплом. Я не могу всех обмануть.
– Можешь, щелкопёр, еще как можешь, – взъярилась розовощекая, средних лет чиновница от образования, – раньше думать было надо! Ты что, вообразил, что мы будем терпеть маленькие вузики, где черт-те чему учат, лишь бы грести капусту? Не выйдет, дорогой товарищ! Я таких как ты, насквозь вижу.
– Простите, но я ничего не греб, у меня все по-честному, и налоги плачу вовремя. Кроме того…
– Молчать! А ты знаешь, профессоришко, сколько на тебя доносов и жалоб поступило?
– Доносов, на меня?! Не может быть!
Инспекторша быстро открыла ящик стола, достала толстую папку бумаг и швырнула ее в сторону опешившего Валентина.
– Читай, академик, там многие с подписями, глядишь – знакомых встретишь,– хохотнула чиновница.
К концу беглого чтения у Валентина потемнело в глазах. «Как же это может быть? И Петров, и Честофилдов, и даже помощница-секретарша Маша». Все писали на него, все предавали. Основное обвинение – утаивание денег. «Кто же они?! Идиоты или сволочи. Я ведь копейки не утаил. Все пускал на образовательный процесс, на содержание своего детища, на зарплаты этим доносчикам, наконец».
В какое-то мгновение на каменной физиономии чиновницы промелькнуло что-то вроде человеческого сочувствия.
– Знаешь что, ученый, не туда ты полез. Не твое это дело. Уверена: биологию свою ты знаешь туго. А вот в людях, в политической обстановке ни хрена не разбираешься. Кто ж тебе позволит в России честным бизнесом заниматься? В лучшем случае подождут, пока раскрутишься, а потом все отберут. Или просто закроют, если дело твое не покажется прибыльным. Почему? А нипочему. Из злости, из зависти, что кто-то делом любимым занимается, да еще имеет за это какую-то копеечку. Так что иди и лучше книги умные пописывай – для такого, как ты, безопасней будет. Дело твое кончено, свободен.
– Но как же все-таки…
– Я сказала: свободен. Быстро закрой дверь с той стороны.
По приезде в Петербург для Валентина наступил ад. Разъяренные родители студентов, кредиторы, судебные приставы. Пришлось выплачивать немыслимые долги, неустойки, а когда деньги кончились – скрываться у дальних родственников. Отобрали все, чудом уцелела маленькая квартира. Как от абсолютно бесперспективного, от Валентина ушла жена, плюнув на прощание ему в лицо.
Носовым платком он стер со щеки плевок и сел за письменный стол. Проходили дни, ночи, Валентин пробовал писать, но не писалось. Научные идеи переполняли голову, но ничего не получалось – листы бумаги оставались пустыми. Валентин никак не мог по-настоящему сосредоточиться. Вместо научных в голове теснились мысли о подлых друзьях, которые его предали, обуреваемые завистью и желчью. Перед мысленным взором вставала аудитория с большой черной доской и разбросанными у ее основания кусочками мела. Он ловил себя на том, как вдруг шепотом начинал читать очередную лекцию. И при этом явственно видел притихших студентов, их глаза, которые светились любопытством и пониманием. Читать лекции и растолковывать материал он умел как никто другой. Всем своим существом он чувствовал в себе талант преподавателя. Кто еще мог придумывать такие яркие, неожиданные образы порой из других областей знания, а порой из жизни? В результате, как по мановению волшебной палочки, слушателям становились понятными самые сложные биологические процессы. Отсюда и внимание, и восторг в их глазах.
Сидя в своем продавленном кресле, Валентин горько ухмылялся. Что вспоминать, теперь все в прошлом.
Несколько раз пытался устроиться в какой-нибудь НИИ. Учитывая его немолодой возраст, никуда не брали. Пришлось уйти на пенсию. Валентина окутали обиды, безденежье, да и просто бессмысленность дальнейшего существования.
Как-то утром он выносил мусорное ведро. Толкнул расшатанную, обитую старым дерматином с многочисленными дырками дверь своей квартиры и замер. На него смотрели два круглых глаза, в которых застыли печаль и отчаяние. Маленький рыжий пес не мог даже устойчиво сидеть. Его все время покачивало из стороны в сторону. Валентину сразу стало ясно почему. Рыжая шерсть в свалявшихся кудряшках покрывала не туловище несчастной собаки, а скорее ее скелет. Пес погибал от истощения. Валентина прошиб озноб. Он забыл, куда и зачем идет, и просто широко распахнул дверь. Пес застыл в нерешительности. Валентин наклонился, бережно поднял невесомое существо и шагнул назад в квартиру.
Он выходил собаку. Со временем она стала толстой и даже порой веселой. От Валентина не отходила ни на шаг.
Далее события начали развиваться стремительно. Не зря существует поговорка: язык мой – враг мой. Дело в том, что Валентин рассказал об истории с собакой нескольким знакомым. Рассказал и о проснувшейся любви к животным.
Последствия не заставили себя ждать. Под разными предлогами знакомые, якобы на время, притащили к нему еще одного пса, потом попугая и (Валентин не мог поверить своим глазам) древнее реликтовое существо – игуану.
Все дружно уверяли: ненадолго, только на время отпуска. Умоляли, обещали оплатить все расходы. Но после того как доверчивый Валентин соглашался, они исчезали. Похоже, навсегда. На его звонки никто не откликался, никаких денег ему больше никто не предлагал. В отличие от Валентина, его знакомые оказались неплохими психологами. Их расчет оправдался: этот мягкий, добрый человек быстро привыкнет ко всем питомцам. И все, проблема будет решена. Теперь их совесть может быть спокойна, а утомительное ухаживание за живыми существами останется позади.
Для Валентина же настала непростая пора. Теперь он вынужден был жить строго по расписанию. В пять утра – подъем и выгул собак. Далее – приготовление завтрака для всех питомцев. Самое трудное заключалось в том, что каждому из них требовался свой рацион. Кухонный нож постоянно стучал по деревянной разделочной доске: кусочки мяса сменяли разные фрукты – от яблок до заморских авокадо. Попробуй дай что-нибудь не то привередливым попугаю или игуане! После кормежки непродолжительная передышка сменялась туалетными проблемами. Запоры у питомцев то и дело сменялись поносами. Вечером все повторялось сначала.
Животные, несмотря на тщательный уход, часто болели. Валентин метался по ветеринарным клиникам. Денег уходила уйма, на себя от небольшой пенсии оставался мизер.
Валентин работал на износ. Когда соседка однажды его спросила: «Зачем?», он ответил просто: «Искреннюю ответную любовь животных никогда не встретишь у людей. И они не предадут».
Все продолжалось года три. Однако постоянные недоедания и работа на износ сделали свое дело.
Ранним утром Валентин, как обычно, готовил завтрак для своей семьи. Семьей он называл весь зверинец. Внезапно в голове что-то щелкнуло. Он ухватился за край кухонного стола, клеенка поехала, и все плошки с грохотом обрушились на пол. Остатками сознания, лежа на спине, Валентин увидел, что его окружили все, ради кого он жил последние годы. Глаза собак наполнились недоумением и страхом. Попугай, сидя на кухонном шкафу, отчаянно ругался. И лишь игуана, застывшая в оцепенении, спокойно смотрела в глаза Валентина. Ее кожистое веко было полностью открыто, и казалось, что она все понимала и принимала, как оно есть. В ее взгляде не читалось ни тревоги, ни участия. В отличие от человека, ее вид существовал в течение многих миллионов лет. По сравнению с ней Валентин был частью природы, а она – самой природой.
Уродина
Александр не мог разглядеть дорогу, которую знал как свои пять пальцев. Шквалистый ветер обрушивал на старенькие «Жигули» потоки дождя. Дворники были бессильны, они проскальзывали по стеклам с противным скрипом, впереди маячили неясные очертания домов и деревьев. Он беззвучно выругался про себя. Наконец показались очертания родной старенькой спортивной базы. Прежде чем подъехать к тренерскому корпусу, необходимо было обогнуть часть стадиона. Внезапно Александр резко ударил по тормозам – машина проскользила по лужам несколько метров и замерла.
Он не мог поверить своим глазам. На верхнем ярусе стадиона виднелась маленькая фигурка. Она держала над собой кусок полиэтиленовой пленки, ее голова была повернута в сторону машины Александра. Чертыхнувшись, он открыл дверь и закричал:
– Катя, это ты?! Что ты здесь делаешь? Беги скорей в машину!
Через мгновение будто водопад излился на переднее сиденье стареньких «Жигулей».
– Ой, извините, Александр Николаевич, я вас ждала! – Большие, круглые глаза четырнадцатилетней девочки-подростка очень серьезно и внимательно смотрели на Александра.
– Ты сумасшедшая?
– Но у нас же на сегодня намечена тренировка.
– Правильно, но не только с тобой, со всей нашей группой. Посмотри вокруг, кто-нибудь еще пришел? Еще раз спрашиваю: ты сумасшедшая?
– Александр Николаевич, но ведь мы не прыгуны с шестом, мы – бегуны. Нам дождь не помеха, правда? Мы потренируемся сегодня? – в голосе Кати слышалась мольба.
Александр покачал головой. Он понимал, что спорить бесполезно.
– Вот что, милая бегунья, сейчас мы доедем до тренерского корпуса. Там ты обсохнешь, пока я справлюсь с бумагами, а потом я подброшу тебя к ближайшей станции метро, понятно?
– Нет, не понятно.
– Слушай, ты что, действительно больная? – Александр начал выходить из себя.
– Александр Николаевич, скоро соревнования. Вы дали мне задание по исправлению огрехов в технике, – подумав, она склонила голову и прошептала: – да и не только в этом дело, без бега я не могу, совсем не могу.
Александр повернулся и долго смотрел на лицо Кати, по которому, как по лобовому стеклу его «Жигулей», катились капли влаги.
– Александр Николаевич, я все придумала. Вам не надо вылезать из машины. Я побегу не по стадиону, а по дороге и по аллеям рядом с дорогой. Вы будете тихонько ехать рядом и давать указания.
Александр покачал головой, выругался про себя и произнес только одно слово:
– Вперед!
Благостное лето правило бал. Стадион, укутанный солнечными, лучами походил на растревоженный улей. Скамейки стадиона были усеяны разноцветными спортивными сумками. Громко переговариваясь, а иногда и переругиваясь, туда-сюда сновали рослые тренеры, часто с выпирающими животами, которые обтягивали адидасовские спортивные штаны. Вдоль красных дорожек стадиона по всему его овалу трусили, подпрыгивали, внезапно ускорялись мальчишки и девчонки двенадцати – пятнадцати лет. Совсем скоро должны были начаться юношеские отборочные соревнования. Ставка их была высока – первые трое в каждой легкоатлетической дисциплине через два месяца поедут на крупные международные соревнования в Англию, став членами сборной России.
Александр привстал со скамейки и жестом подозвал Катю, которая трусила рядом с дорожкой стадиона.
– Ты все помнишь?
– Да, Александр Николаевич. – Два конских хвостика смешно подпрыгнули на ее голове.
– Главное, никаких выпрыгиваний вверх, стелись над дорожкой, весь вектор движения должен быть направлен только вперед – это и есть экономичный бег, ты же стайер, поняла?
Она закивала головой, и веснушчатая физиономия задорной девчушки расплылась в широкой улыбке. Александр отвернулся, чтобы не показать ей, что он тоже улыбается.
Александру показалось, что выстрел стартового пистолета застал его врасплох, хотя сколько этих выстрелов было на его спортивном веку. Бег на пять тысяч метров начался.
Из двенадцати с половиной кругов юные спортсменки преодолели только два, а Катя была уже позади основной плотной группы. И с каждым метром отставал все больше и больше. Двумя скамейками ниже Александра сидел главный тренер по видам выносливости общества «Динамо» Пал Палыч. Он резко повернул голову, посмотрел в глаза Александру и, с трудом сдерживаясь, глухо произнес:
– Молодец, Саша, хорошую чемпионку растишь! К концу дистанции она на сколько – на три или на пять кругов отстанет от остальных?! Где ты эту уродину выкопал? Она же вообще бежать не может! Не ожидал от тебя такого.
Александр ничего не ответил. Он продолжал смотреть на дорожку. Его глаза сузились, а лицо превратилось в неподвижную маску.
Между тем лидеры забега приближались к половине дистанции. А Катя, как ни в чем не бывало, продолжала свой спокойный, равномерный бег. Не выпрыгивая вверх, она стелилась над красноватой дорожкой, никуда не торопясь. Отставание от предпоследней участницы постепенно увеличивалось.
Со всех сторон Александр слышал шепот молодых и старых, прожженных тренеров в заплатанных свитерах, часто с дырками в районе локтей. Однако их внешний вид и одежда ничего не значили. Под ними скрывались специалисты старой, советской школы, для которых в легкой атлетике не существовало тайн.
– Санька-то как облажался. Кого он на дорожку выпустил! Ей бы с бабушками в парке наперегонки бегать. На Сашку не похоже, тренер-то вроде толковый.
Начинался восьмой круг. Катя по-прежнему отставала. Между ней и лидерами зияла пропасть – больше чем в полкруга.
Пал Палыч рванулся всем корпусом по направлению к Александру.
– Себя позоришь – твое дело. Но ты опозорил все общество! Со всей страны приехали специалисты – от Москвы до Дальнего Востока. Эх ты, Сашка, на посмешище выставил. Поверил тебе, дурак старый, а надо было контрольный старт устроить. Сам урод и уродину воспитал!
На лице Александра не дрогнул ни один мускул. Внезапно он тихо произнес только одно слово:
– Смотрите.
Ничего не понимая, Пал Палыч повернулся в сторону беговой дорожки. А там, на первый взгляд, ничего не менялось. Катя, как и раньше, была далеко позади основной группы. Лидеры – две девчушки – из Сибири уверенно и пружинисто печатали каждый беговой шаг, постепенно отрываясь от остальных.
Нет, все оставалось по-прежнему. И только очень искушенный глаз мог заметить, как начал меняться беговой шаг Кати. Он становился с каждой секундой все шире. Между опорной и маховой ногой увеличивалось расстояние, а выпрыгивания вверх не было. Катя стелилась над дорожкой стадиона. Создавалось впечатление, что она перестала бежать, соприкасаясь с землей, – она полетела. И это несмотря на усталость, которая не могла не накопиться к концу дистанции.
К середине девятого круга Катя «съела», как принято выражаться среди профессиональных тренеров и спортсменов, предпоследнюю бегунью. К десятому кругу она приблизилась к основной группе сильных спортсменок и начала обгонять их одну за другой.
Стадион замер. Было что-то безумное и завораживающее в том, как она это делала. А она – никак не делала. Просто для Кати это было естественно, так же, как дышать. В этот момент все леопарды, барсы и пумы мира могли бы в недоумении замотать своими лохматыми головами. Такого не может быть! Шаг Кати был такой же пластичный, а может быть, даже еще пластичнее и легче, чем у всей этой братии – самых быстрых животных на земле.
Не только мальчишки, девчонки, их папы и мамы, но и умудренные тренеры в заштопанных свитерах вскочили со своих мест. Стадион взорвался. Все что-то кричали, махали руками, где-то внутри еще неосознанно понимая, что присутствуют при рождении чуда. Пал Палыч снова повернулся к Александру и, не сказав ни слова, просто помотал головой из стороны в сторону.
А Катя летела вперед. К концу одиннадцатого круга она, словно не заметив, обогнала двух лидеров-сибирячек, глаза которых заливали струйки пота, и через несколько секунд на ее груди повисла финишная лента.
Почти не замедляясь, будто и не осталось позади пяти изнурительных километров, она помчалась к трибуне, на которой находился Александр.
На следующий день с легким сердцем Александр толкнул тяжелую дверь тренерского корпуса на стадионе «Динамо».
– Саня, Пал Палыч через десять минут устраивает собрание всего тренерского корпуса. Там еще какой-то туз из Москвы будет. Меня послал тебя разыскать. Хорошо, что ты вовремя пришел, – озабоченным голосом сказал приятель Александра, тренер по прыжкам в длину.
«Хвалить будут, выспрашивать, как сумел так подготовить девчушку, – одним словом, опыт перенимать», – улыбнулся про себя Александр.
При появлении Александра, а он вошел последним, когда уже все расселись, Пал Палыч неожиданно вскочил с места.
– Сволочь ты, Саша! – не сказал, а выкрикнул вдруг он. – Извините, Максим Сергеевич, – обратился он к гостю из Москвы, – извините все. Вы знаете, я редко срываюсь и своих коллег уважаю, но тут случай особый. Как же ты мог так поступить с маленькой беззащитной девчонкой?! Она ведь поверила тебе, негодяю! – Пал Палыч задыхался, давясь словами. – Если бы речь шла о взрослом спортсмене, я бы с тобой поговорил один на один, но тут – тут морду надо бить! И бить при всех, чтоб никому не повадно было повторять!
Александр остолбенел. Он так и не успел присесть. Казалось, он находится внутри ледяного куба. Язык еле ворочался.
– Я не понимаю… – только и сумел он выдавить.
– Не понимаешь, говоришь? А как малолетку сажать на допинг – это ты понимаешь? У нее же организм еще только формируется! Ты же все там поломать можешь! Это ты понимаешь?! Или тоже не понимаешь?! – Кулаки Пал Палыча непроизвольно сжались.
Александр двинулся навстречу тренеру. Кто-то привстал с места, ожидая нехорошего развития событий.
– Какой допинг, я ничего Кате не давал!
– Заткнись, Сашка! – оборвал его Пал Палыч. – Мы тут все профессионалы, и прекрасно знаем: так бежать ни один человек на земле не может. Эх ты! Воспользовался, что девчонка из неблагополучной семьи, отец горький пьяница, мать полусумасшедшая, никто ею не интересуется и защитить не может. А я ведь верил тебе, считал порядочным человеком. Потому и допустил до работы с детьми.
У Александра потемнело в глазах, и он бросился с кулаками на Пал Палыча. Их разняли быстро – здоровые спортивные мужики были готовы к такому повороту событий.
Придя в себя, Александр прохрипел:
– Прежде чем обвинять, вы допинг-пробу взяли?
– Да у детей такого возраста мы проб не берем, нет такой практики. Какому нормальному человеку придет в голову их калечить? – глухо произнес Пал Палыч.
Тут с места поднялся гость из Москвы, главный тренер по видам выносливости в стране.
– Вот что, друзья, я понимаю накал страстей, но обвинять человека без доказательств нельзя. Я уже связался с лабораторией у вас в Питере, и они уже сегодня пробу у этой бегуньи возьмут. Подождем, и после результатов анализа будем делать выводы.
Все собрались расходиться, но тут слово попросил старейшина ленинградского тренерского корпуса Иван Нилыч, которого все безмерно уважали.
– Вот ты, Пал Палыч, говоришь, никто так бежать не может. Согласен: не может. Но ведь и писать так, как писал Пушкин, тоже не может. Я как-то разговаривал с хорошими поэтами. Они пытались разгадать тайну онегинской строфы. Изучали, хотели повторить, подключили лучших литературоведов, пробовали все разложить по полочкам. Ничего не получилось! У других, даже великих поэтов – можно понять, а у Пушкина – нет. Тайна так и остается тайной. Или возьми великого шахматного чемпиона Алехина. Как могли приходить такие гениальные ходы в голову нормальному человеку во время напряженейших партий на первенство мира, до сих пор остается тайной. Так и здесь, не рубите с плеча. Кто знает: может, девчушка – гений. И нам не понять эту загадку природы.
Никакого допинга в крови Кати не нашли. Но Пал Палыч перед Александром не извинился и на время отстранил его от работы с детьми. Катя не могла ничего понять, пыталась прорваться к руководству, но ее никто не принял. Близилось время главного международного старта в Лондоне.
– Александр Николаевич, а вы поедете со мной? Мне без вас никак.
– Катюша, брось ерунду говорить! Ты же знаешь: меня сейчас от работы отстранили и за границу не возьмут. Ты у меня умница и сама справишься.
Катя молчала. Вдруг ее глаза сверкнули, и она не по детски глухо произнесла:
– Я им отомщу! Я никуда не поеду.
Александр нашел в себе силы улыбнуться.
– Ну что ж ты за дурочка такая! Разве так мстят? Вскоре они забудут о тебе. И даже будут рады – одной конкуренткой меньше. Да какой еще конкуренткой! Это – не месть. А вот если хочешь отомстить по-настоящему, по-взрослому – поезжай и выиграй так, как ты выиграла здесь. Поняла? Вот тогда они увидят, какая ты бегунья и какой у нее тренер.
При этих словах она вдруг вся вспыхнула, подскочила, тряхнула своими конскими хвостиками и тихо произнесла:
– Поняла.
Сквозь мрачную завесу облаков вдруг выглянуло солнышко. Ненадолго, но все же выглянуло. Только никто из девчушек с перекошенными от усталости лицами, на майках которых выступали влажные пятна, не заметил этого. Никто, кроме Кати. Бегуньи преодолели больше половины дистанции на главных международных юниорских соревнованиях в Лондоне, а Катя безмятежно трусила в самом конце общей группы. Легкая улыбка пробежала по ее лицу при виде пугливого солнца.
«Нет, все-таки она редкая уродина, – с досадой про себя подумал Пал Палыч, который с трибун наблюдал за гонкой. – Она что, не понимает, что это не местные соревнования, здесь собрались лучшие бегуньи со всего мира. Одни кенийки чего стоят! Эх, зря мы взяли эту уродину».
Отрыв между тем все увеличивался. А дальше все произошло так же, как в России. Перед заключительными кругами Катя плавно включила невероятную скорость и полетела над дорожкой. Никто не мог ничего понять – ни зрители, ни соперницы. И вот уже позади остались и основная группа, и три бесспорных лидера – эфиопка и две кенийки. Последние, вращая обезумевшими глазами, рванулись за Катей. Да какое там! Она уходила все дальше и дальше. Стадион замер. Оставался последний круг. И тут парящая над дорожкой Катя догнала последнюю участницу, которая отстала от нее на целый круг. Та не уступила дорожку. А Кате это было и не нужно. Она легко обошла ее по внешнему радиусу. Впереди маячила финишная ленточка. Вдруг заднебоковым зрением Катя заметила, как у этой юниорки, позднее выяснилось – из Голландии, заплелись ноги и она полетела на красноватую дорожку стадиона. Катя внезапно прекратила бег. Вернее – не прекратила, она побежала… но только в обратную сторону. Стадион вскочил на ноги. Ни один нормальный спортсмен не сделал бы такого. Катя не столкнулась с этой бегуньей, не задела ее, та упала сама, уже вдалеке от нее. Однако Катя нагнулась над незнакомой ей соперницей и стала бережно ее поднимать. Как две черные молнии, мимо промчались две кенийские девушки. «Уродина! Что ты делаешь?!» – уже не сдерживаясь, во все горло орал Пал Палыч. Подняв голландку, Катя бросилась в погоню. Но было поздно – слишком маленькое расстояние оставалось до финиша. Кенийки победно вскинули руки. Но никто не обратил на них внимания. Когда Катя пересекла третьей финишную черту, весь стадион, как по команде, поднялся на ноги и казалось, все звуки мира слились в гром нескончаемых аплодисментов. В честь этой ни на кого не похожей девушки из загадочной России. В объективы наезжающих на нее телекамер она застенчиво улыбалась. Улыбалась своему тренеру Александру Николаевичу.
