Читать книгу: «Откуп»

Шрифт:

Иллюстратор Оля Маркович

Корректор Елена Кулыгина

ISBN 978-5-0056-0479-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

Хруст запеченной травы, ощущение щекотки, иногда боли, но приятной, в особенности если бежать быстро-быстро, не пытаясь беречь ноги. На верхушке холма, выжженного солнцем, мы запускали самодельного змея. Он плохо взмывал в воздух. Только набрав высоту, обрушивался вниз, не подхваченный порывами ветра. Я расстраивался больше других, так как сам мастерил кайт. Закончив попытки, мы шли в тенистые низины, спрятанные под сбитыми в ряд яблоньками посадок, бросали на землю фланелевое одеяло в мелкую клетку, падали на него усталые и счастливые и смотрели на сиреневое небо, сквозь черную против света листву. Мама раскидывала руки, а мы упирались макушками ей под мышки, чувствовали тонкий аромат ее пота, прижимались сильнее, несмотря на жару и влажность наших тел. Она брала с собой печенье и молоко. Мы жадно пили его, а мама рассказывала страшилки из детства.

– Знаете про удивительную силу вашего напитка?

Мы отрицательно качали головами.

– Однажды девочка, как мы, гуляла по полю, прилегла и заснула. Рот у нее приоткрылся, и туда заползла змейка.

– Мама, фу-у-у! – закричала Светка.

– Да-да, заползла и стала жить внутри, а девочка чахла на глазах, и никто не понимал, почему. – Голос у мамы, в такие моменты, становился таинственным.

– Мам, ну не надо! – Светка закрывала глаза и уши со страха.

– Рассказывай, ма, – настаивал я. – Что дальше?

– Одна умная бабка догадалась, в чем дело, и решила змейку выманить. Когда девочка легла спать, поставила та стакан молока около кровати. Змейка вылезла его попить, а бабка ее хвать и вытащила.

– Я теперь никогда не смогу пить молоко, – побледнела Светка. А мама рассмеялась, вскочила на ноги и устремилась вниз, к реке.

– Мама, мам, подожди, подожди нас, – скакали мы за ней, как горные козлята, поднимая высоко острые коленки.

– Догоняйте, – кричала она.

И мы бежали, а небо бежало с нами наперегонки. Это было заметно по облакам. Чем быстрее я летел с горы, тем быстрее они нагоняли нас. Когда я останавливался, небо тоже останавливалось. И наблюдало. Теперь такого не бывает. Наверное, потому что ко всему привыкаешь. К снегопаду, ветру, ливню, весне. Вот и к небу, я тоже привык.

Достигнув берега, мама трогала пальцами ног воду, вскрикивала: – Холодная! – а потом, кидалась туда вся целиком, в легком платье, не раздеваясь. Я забегал вслед за ней, жмурился, задержав дыхание. При сильной жаре вода в реке оставалась студеной.

Светка торчала на берегу и ныла. Девчонка.

– Папа будет ругаться если узнает! – причитала она.

– А откуда он узнает? – подозрительно прищуривалась мама.

– По одежде мокрой. – Светка, в такие моменты, казалась маленькой старушкой.

– Он только завтра приедет. Все высохнет! Давай к нам! И чего плохого в наших купаниях?

– Можно заболеть, – отвечала Света тихо.

Она не осмеливалась зайти в воду и напряженно глядела на нас, конечно, завидуя. Мы, вдоволь наплескавшись, вылезали на берег, и мама, ни секунды не думая, укладывалась на рыжий песок, чтобы обсохнуть.

– Платье испачкается, – стонала Светка. – А мама, она, кажется, и хотела испачкаться. Смотря одним, только ей, присущим выражением, полном нежной тоски, она отвечала:

– Если бояться испачкаться, можно и не жить.

А я на правах младшего с удовольствием обмазывал себя глиной и гонялся за нашей чистюлей, она верещала, а мама хохотала.

Какой это был хороший смех.

Дневник Алёши Исакова

Глава 1. Два товарища

Познакомились Вадим с Валеркой в армии неоперившимися зябликами. Сошлись по первости, деля соседские койки в казарме, а сцепились накрепко вследствие одного тягостного происшествия.

Был в их части паренек, которого все шпыняли. Если уж выпала кому роль мальчика для битья, ничего с этим не поделаешь. Сами приятели его не трогали. Валера подбадривал, в основном тет-а-тет. Прилюдно лучше было держаться подальше. Сегодня встал на сторону изгоя, а завтра сам драишь толчок зубной щеткой.

Раз сидели товарищи в солдатской спальне. Играли в самопальные карты на спички. Помимо них было в казарме еще пара человек, как этот затравленный пацан ворвался с оружием и выстрелил в упор в двух мальчишек, что находились к нему ближе. Те замертво. Солдатик огонь закрыл и затрясся весь, понял, что натворил. Приставил себе ствол под подбородок. Всего его дрожь бьет, а он орет: «Я себя убью, убью». Потом замешкался. Не хотелось, видно, солдатику умирать, и начал он думать, что дальше. Решил, сумеет бежать или еще что, и давай вертеть автоматом в разные стороны. Переводить его с Вади на Валерку. Прицеливаться. Те руки подняли, замерли на своих местах. Остановил он дуло на Валерке и медлит. Размышляет. С самого в три ручья течет, лицо исказилось, стало посторонним, неузнаваемым. Пропало с него выражение безвольного смирения, за которое и пристало к нему то жестокое обращение.

Валерка закрыл глаза, страшно ему стало. А Вадя привстал с койки с поднятыми руками и говорит вооруженному ясно так, не громко и не тихо:

– Ты лучше в меня стреляй, нас в семье трое детей, а Валерка один у матери. У самого есть братья, сестры? – говорил он спокойно, как о чем-то обыденном, и стоял перед нападающим так, будто они в очереди за квасом погоду обсуждают, а не смертоубийство. Солдатик перевел тогда ствол на Вадю:

– Как скажешь, – говорит. – Мне уже терять нечего, могу и с тебя начать, только его я все равно застрелю.

Тут нападающего и скрутили. Вадя время выиграл и обоих спас. Валерка не мог понять, как друг на такое решился, ведь солдатик мог и пальнуть в него первого. А Вадя отвечал: «Если б он хотел пальнуть, то пальнул бы во всех, кто там был, без разбора. А он не хотел. Он хотел, чтоб его уговорили этого не делать», а еще Вадя понимал, что с минуты на минуту к ним прибегут на выручку, на звуки стрельбы.

Так и повелось у них с их восемнадцати до сорока семи лет, все горести и радости вместе. Отслужили, отучились, поженились, наладили бизнес. Бизнес у них вышел неплохой. Валеркин папа на первых порах помог финансово, благо, имел возможности. Занялись бетоном, стелили асфальт. Потихоньку-полегоньку, а стали у них появляться связи и объекты побольше, дела шли в гору. Были и свои традиции, например, банька. В бане хорошо отдохнуть душой и телом, дела обсудить. В этот раз собрались они без представительниц прекрасного пола и самой нужной профессии, потому что взяли с собой семнадцатилетнего сына Валерки, Алёшу. Алёша, конечно, тот еще банщик. Мог при нормальном жаре высидеть минут шесть и сразу, малахольный, выбегал в предбанник подышать. Отец посмеивался, но считал, что надо парня приучать к нормальным мужицким радостям. Оставшись одни, как Алёша в очередной раз выскочил из парной, Валерка с Вадей наподдали и откинулись на бревенчатые лавки. Оба маслянистые и распаренные, глубоко дышали:

– Ты, Валер, как? Что врач говорит? С твоим сердечком можно такое устраивать? – Вадя смотрел на друга красноватыми глазами, вытирая влагу с загорелого круглого лица. У Валерки текло по усам и на кончиках торчащей над верхней губой щетины повисали крупные капли.

– Да как сказать, Вадь. Нельзя, конечно. Но ты ж знаешь, если очень хочется, то можно, – он подмигнул и утерся тыльной стороной предплечья, так что влага полетела в разные стороны. Оба заржали.

– Смех смехом, а ты давай поосторожней! – Вадя похлопал друга по плечу. Валерка закивал, похожий на добродушного моржа усатым улыбчивым ртом и тугим наливным брюшком:

– Да я знаю свою норму.

– Я вот что хотел, Валерка. – Вадим плеснул воды на камни. Та тут же испарилась, издав шипящий визг. Мужчина немного дергался. Поддав больше из суеты, чем по необходимости, он почесал плотный ежик густых волос и начал: – Я хотел про одного человечка с тобой переговорить. Про то, что ему от нас нужно и чем он готов благодарить. Человечек непростой. – Валера не дослушал, сдвинул брови и перебил:

– Если это тот человечек, о котором я думаю, – он замолчал, задумался. – Ты пусти козла в огород и что начнется? Нам этого никак нельзя, Вадь, – Валера покраснел то ли от усиливающегося жара, то ли от неудобной темы.

– Тише! Тебе нельзя нервничать, – Вадя положил руку другу на плечо. – Я не давлю, давай встретимся втроем, и ты его послушаешь. А потом уже можно делать выводы, принимать решения. Скажешь «нет», будет «нет», мы взрослые люди. Все по любви и взаимности, без принуждения, как говорится.

Валера смотрел на друга с недоумением:

– Ты же понимаешь, какого рода просьбы у него к нам будут?

Вадя пожал плечами:

– А зачем нам об этом думать? Мы сами ничего. Мы опосредованно, – он заулыбался и понял, что разговор не клеится. – Давай-ка выходить, жарко.

Оба вышли в предбанник и увидели Алёшу, бледного, в набедренном полотенце. Парень сидел за деревянным столиком и читал. На фоне распаренных мужиков мальчик казался мраморным. Острые черты лица, влажные темные волосы, сбившиеся в отдельные пряди, придавали ему схожести с греческим Антиноем. Лёша поднял глаза и потянулся к термосу:

– Чаю с медом?

– Не, у нас холодненькое и пенное! – отец достал из мини-бара две баночки и, откупорив их с приятным звуком, наполовину утоляющим жажду, наполнил бокалы.

– Что читаешь? – спросил дядя Вадя.

– «Пока подружка в коме», – ответил парень, не поднимая глаз.

– Да уж, судя по названию, чтиво то еще! – Вадим закатил глаза и глянул на друга.

Валерка пожал плечами.

– Алексей любит такое, – сказал он.

– Такое – это какое? – Вадя отхлебнул пенного, оставившего пышные белые усики на гладко выбритом лице.

– Мрачное, – объяснил Валерка.

Алёша поднял глаза на взрослых:

– Это не мрачно. Это жизненно. Мы делаем вид, что смерти нет. Существуем в неосознанности, как дети. Не говорим на неудобные темы, избегаем похорон. Притворяемся, что будем жить вечно, но кого мы обманываем? – Алёша, почти всегда молчаливый, оживился. – Смерть так же реальна, как и жизнь. А все вокруг только и делают, что спят, наяву спят, словно пребывают в коме. В иллюзии бессмертия. – Он резко затих, а потом добавил: – Я пойду немного погреюсь. – Поднялся с места, распрямился, но не полностью. Он, как и большинство подростков, слегка сутулился.

В предбанник зашли двое крепких ребят. Каждый держал по набитому целлофановому пакету с резиновыми тапками, войлочными шапками, полотенцами, сменными трусами и пушистыми дубовыми вениками.

– О, гляньте, двое молодца одинаковых с лица! – Валерка помахал широкой, как лопата, ладонью.

– Явились не запылились, братья по разуму! – Вадя довольно оскалился.

Вошедшие замялись, стали тараторить, перебивая один другого:

– Да мы как припарковались, проверили территорию и сразу к вам, Вадим Борисович, Валерий Александрович!

Парни и вправду были похожи. Оба имели славянские черты лица, русые коротко стриженные волосы и характерную борцовскую выправку. Широкая бульдожья постановка ног. Руки, неплотно прилегающие к телу, будто висеть вдоль им мешали бицепсы. Сходу различить парней было сложно, хотя телохранители родственниками не являлись. Саша Лобов будто в соответствии с фамилией был чуть выше и чуть шире в плечах. Олег Стеклов с тонким носом и по-пацански гладкими щеками казался более безопасным. Лобов, обладающий носом широким и перебитым, носил его на непроницаемой физиономии как визитную карточку, гласящую: «Не хочешь проблем, держись подальше», а его выбритое лицо отдавало синевой, демонстрируя потенциал к густой растительности. Единственными имеющими власть над этими викингами были два их раскрасневшихся от жара начальника. При них оба молодца превращались в провинившихся школяров. Боссы позволяли себе слом профессиональной субординации, приглашая ребят в баню. И всех четверых устраивало положение дел. В разговорах меж собой Вадя с Валеркой касались темы уставных отношений. Иногда спорили, но чаще сходились на том, что ценные кадры можно только «дорастить до себя и под себя», потому использовали метод кнута и пряника. Поощряли за победы и штрафовали за оплошности. Шефы сами посещали рабочие объекты, не любили офисной рутины, потому то один, то другой таскались по городу и пригороду в компании подручных.

– Это вы молодцы, это вы правильно, что все проверили, за это контора вам и платит! – Вадя по-отцовски улыбался. – Давайте, расчехляйтесь и бегом в парную, не теряйте время на болтовню.

Ребята принялись переодеваться, а мужчины, продолжили тот разговор, на котором остановились. Чуть понизив голос, перейдя от приветственной бравады, направленной на вновь прибывших, к вкрадчивому диалогу.

– Это после смерти матери? – Вадя спросил участливо.

Друг кивнул.

– Ничего, переживется, все через это проходят рано или поздно.

– Да, но у него затянулось. А еще, – Валерка поежился, – я видел его стихи, картинки. Не хотел читать, попалось на глаза, – его передернуло, – Там все о смерти. Думаю, показать специалисту.

– Да погоди ты со специалистом. Мозгоправы только бабки дерут. Пошла эта мода от америкосов. Вот как раньше в деревнях жили? Трудотерапия нужна. Вышел рано утром в поле, отпахал, вернулся, съел тарелку щей, картошкой заел, ломтем хлеба закусил, скот накормил, загон почистил, жену уважил перед сном и нет времени на депрессию. Я это знаю отлично, сам так рос, батя с матерью так жили. – Вадя чуть усмехнулся, а потом добавил участливо: – Хочешь, я с ним поговорю?

– Да ты видел, как он весь ощетинился и убежал. Не станет он говорить ни с кем из нас. – Друзья опять перешли на повышенные тона, позабыв о молодых сотрудниках, что по-солдатски быстро стягивали с себя одежду и раскладывали в ровные стопки на лавке.

– И что там, совсем жуть, в писанине его? – Вадя смотрел цепко, с интересом. – Расскажи, Валер.

Друг сомневался. Ему хотелось поделиться, но в то же время он не был уверен, что Вадим поймет. Вадим уважал силу. Ему были понятны такие ребята, как Олег Стеклов с Сашей Лобовым. Оба они как раз разделись и направились в парную. Навстречу им вышел Лёша, еле заметно кивнул и, наскоро подав руку каждому охраннику, направился к своим вещам. Достал из спортивной сумки мочалку и банку с гелем для душа.

– Ты куда это, сын? – спросил Валерка удивленно. – Только начали!

– Я все. Я сейчас быстро в душ и в холле посижу, книжку почитаю. Это ничего. Мне тут душно, пап.

– Вот так и бери его с собой в баню! Мы только начали, а он уже закончил! – оба мужика рассмеялись.

Лёша слегка улыбнулся и тряхнул влажными волосами, пытаясь убрать пряди-пружинки с лица. Довольно быстро одевшись, он покинул предбанник, захватив с собой термос. Друзья открыли еще по одной. Вадим снова вернулся к теме, о которой думал Валера.

– Что за тексты у нашего Алексея? Расскажешь? – спросил он.

– Песни, стихи. А еще зарисовки. Страшноватые такие рисуночки, – отца передернуло. – Могильные плиты, черно-красная гамма, ангелы смерти.

– А есть у него девочка?

– Какая-то есть, – Валерка задумался. – Страшно за него. Но я им горжусь. – Отец менялся в лице, когда говорил о сыне.

Вадим, не имевший своих детей, не понимал. Ему не был близок подход во всем потакать, и он не видел в поведении Алёши ничего восхитительного. Изнеженный пацан.

– Чем гордишься? – спросил он друга.

– Он многое знает, читает, рисует. Он не такой, как я. Я времени с ним мало проводил, это от матери и сестры в нем. Мы бизнес строили. Ну, ты знаешь, – Валера сощурился, покачал головой. – Не занимался я им, ну, так хоть сейчас вот пытаюсь наверстать, – он развел руки в стороны, охватывая предбанник.

– Спорт ему нужен, Валер, нормальный такой, чтобы три раза в неделю, чтобы язык на плече, и не останется у него времени на ерунду. Вспомни нас в армии, мы были на год старше, а были мужиками. Ну, помнишь, а? – Валерка кивнул. – Мы знали, что наша жизнь зависит от нас. Никто по головке не погладит, слюнки не утрет. Все, что сейчас в головах у молодежи, – это продукт нашего потерянного детства. Вот мы и даем им творить черт знает что. – Вадима понесло. – Ты правильно говоришь, что страшно за него. Представь его в наших делах, наших раскладах?

– Может, и не надо его там представлять? Все разные!

– А потом такие «разные» попадают в армию, хватаются за винтовку и стреляют в своих? Думаешь, не от подобного воспитания появляются такие, как тот солдатик, что двоих уложил и нас чуть не убрал? Дома его мамки-бабки холили, лелеяли, и он оказался не способен справиться с реалиями жизни. – Вадим говорил очень жестко, и Валере стало неприятно. Все их общение сегодня не ладилось. Начиная от просьбы про «сомнительного человечка» и заканчивая этим сравнением Лёши со слетевшим с катушек из части. Он был солидарен с другом, но ему не нравилась его риторика. Не нравилось то, что сам Вадим мог только размышлять о воспитании, но не нюхал отцовства и даже сторонился его.

– Я не думаю, что у Лёши есть что-нибудь общее с тем типом. Да, спорт нужен. Но не только в этом сила.

– А в чем еще?

– Да взять хоть эту ситуацию. Ты не мускулами в казарме нас спас. Не испугался. Смотрел солдатику в глаза, будто он не держал направленный на тебя ствол. Понимаешь?

Вадим кивнул:

– Я знал, что я физически сильнее. Не знаю почему, не боялся. Сам не понимаю.

– Сила воли! – уверенно заявил Валера.

– Или сила тупости, – оба засмеялись. – Вообще я уже тогда, мальчишкой, перестал бояться смерти. – Вадя потупился.

– Просто перестал или что-то этому способствовало?

– Я не думал. Но, наверное, кое-что способствовало. – По лицу Вадима было видно, что он решается, рассказывать или нет. Уже столько всего было переговорено за эти годы между друзьями, но он никогда не касался этой истории. – Ерунда, в сущности, такое дело, отец мой купил поросенка. Я был лет десяти, и мне поручили за ним смотреть, кормить его, хлев содержать в чистоте. Поросятка был очень умным и вскоре стал мне как пес. Я приходил к нему утром, открывал загон, кормил, и мы шли вместе гулять. Я иду, а он за мной, травку щиплет дорогой, землю рыльцем подкапывает, а как отстанет, припускается вдогонку, семенит своими маленькими копытцами. Вскоре вся округа знала о том, что есть у нас диковинный кабанчик, который везде за мной таскается. Сам он был розовый и только имел одно темное пятно на брюхе. Этот свин вырос до каких-то неимоверных размеров, – Вадя надул щеки и развел руки в стороны, показывая размеры хряка. – Но он не обленился и все так же сопровождал меня, часто и повсюду. Я звал его Крученый, за его крученый хвост. И вот, когда пришло время, Крученого забили. Из части него сделали домашней колбасы, из части сала, часть пошла на жаровню, часть заморозили на зиму. Папа засмеялся и сказал, что Крученый теперь и правда крученый, так как он намедни прокрутил его в мясорубке. А потом я увидел шмат сала с затемнением на шкуре и вспомнил пятно Крученого и то, как часто я чесал ему бок. И все это было таким обыденным. И потом у нас было еще много поросят, и я даже забивал их и сам делал ливерную колбасу. Я больше ничего не чувствовал и перестал бояться смерти. Я понял, что смерть случается и что она нормальна.

– Спасибо, что рассказал. Мне жаль Крученого, – подбодрил Валерка друга, хотя больше ему было жалко того мальчишку, маленького Вадю. Может, потому у товарища и детей нет, подумалось ему. Из-за какого-то порося и родительской нечуткости у человека, может, вся жизнь не по тем рельсам. Уже второй раз в разводе и все никак. Одно верно – Вадя очень хороший друг, остальное лирика.

Бесплатный фрагмент закончился.