Читать книгу: «Несвоевременность»

Глава 1

День выдался погожий, лишь легкий осенний ветер гнал по земле поблекшие лоскуты золота и багрянца, да облачка весело наплывали друг на друга. Вороны изредка снимались с ветвей лиственниц, чтобы что-то схватить с земли, и с хриплым карканьем усаживались обратно. Лиственницы уже уронили ржавую хвою, и дорожки сходились и расходились сусальными разводами по уставшей земле. Из ворот кладбища к машине вышли двое: он галантно открыл перед ней дверь, помог устроиться поудобнее, затем сел за руль. Она была ощутимо старше, он – молодой еще мужчина. На лицах не было улыбок, но в глазах проскальзывала теплота, а в танце их тел читались свобода и спокойствие, какие бывают между старыми друзьями, давними любовниками и любящими супругами.

– Тебя домой отвезти? – Спросил он. – Или, может, хочешь пообедать?

Она задумалась на секунду. Он любил ее неторопливость: она никогда не отвечала сразу, сначала словно заглядывала на какую-то секретную приборную доску – что у нас там по датчикам? Голод? Холод? Нужно размяться?

– Пожалуй, я бы и правда пообедала.

– Куда хочешь поехать?

– Да куда повезешь.

И она легко откинулась на спинку сиденья. Для игривых улыбок было не место – но в глазах ее горели две искорки, их мерцание будило в нём азарт, и вот он уже мысленно проложил маршрут в «их» ресторан – хотя она никогда не позволила бы ему так его назвать. Тот ресторан, в котором когда-то, много лет назад, всё началось… Хотя нет, на самом деле всё началось гораздо раньше, в ирбитской школе номер один. Располагалась она в старинном каменном здании с башенками и украшениями по краю крыши, трезвонила через каждые сорок – десять – сорок – пять минут и была украшением наполовину города, наполовину музея.

Арина Ивановна была самой необычной учительницей в школе, да и одной из самых молодых. Когда Илья пошел в первый класс, она еще училась на последнем курсе, шла на красный диплом и думать не думала ни о каком Илье, ЕГЭ и педсоветах. Точнее, думала, но пока они маячили где-то далеко впереди, а сама Арина мечтала уехать в большой город, влиться в богемные круги и выйти замуж за какого-нибудь поэта. Он будет творить в нищете, она – нашивать ему заплаты на рукава купленного в секонде пиджака, и будут они столь же счастливы, сколь нищи.

Замуж она действительно вышла, и как раз после окончания пединститута. «Оно само» – твердила Арина, объясняя историю своей любви то ли себе, то ли подругам, то ли родителям. В начале четвертого курса в ее жизни возник юный айтишник Сережа, тихий, спокойный, надежный и очкастый. Очки в толстой оправе были самой поэтичной частью его образа. Когда Арина узнала, что «Цветы зла», благодаря которым она сама подошла к нему познакомиться, были книгой, которую забыла в его комнате подружка соседа по общежитию, а Сережа ни разу даже не открыл томик, было уже поздно. Она была настолько влюблена, что научилась видеть поэзию в десятеричном коде и метафоры в HTML-тэгах, носила на пальце колечко и выбирала туфли на свадьбу.

Оставаться в Екатеринбурге Сережа наотрез отказался: в Ирбите жить дешевле, дача с шашлыками совсем рядом, а с компьютера работать он мог из любого города. Тогда это многим казалось в новинку – как это, работать из дома, да разве такое бывает – но Арина даже сочла это романтичным. Так она вернулась в родной город, и направила свой пыл на то, чтобы нести в школу светлое и доброе. Поначалу у нее была гора планов: она хотела открыть дискуссионный клуб, литературный кружок, клуб чтецов, да всё что угодно, лишь бы дети читали и любили книги не меньше нее. Впервые с Ильей она встретилась, когда он пошел в пятый класс и попал к ней. Обычный пацан, слегка не от мира сего, вихрастый, обаятельный. Читать не любил, но дураком не был и на конфликты не нарывался, четверку ее рука выводила не дрогнув.

И вот наступил волшебный сентябрь, когда ребята, ушедшие на каникулы мальчишками, внезапно вернулись юношами. На самом деле изменения подкрадывались весь предыдущий год, но привычные повадки и установленные правила не давали их заметить. Подумаешь, лишний раз огрызнулся или позволил себе списать в открытую – с кем не бывает. И вот он сидит, взгляд из добродушного стал оценивающим, ноги больше на размер, подбородок вздернут, на лбу россыпь первых розоватых угрей. Всем своим видом он говорит: я уже большой и независимый, но что-то в посадке головы, в косых взглядах а может, только в ее памяти о собственном отрочестве выдает истину: кожа еще такая тонкая, что шрам на ней останется на долгие годы, если не навсегда.

Трудно ей было, всегда труднее всего было именно с подростками. Если их не строжить – отбиваются от рук, радуясь, что смогли избавиться от надоевшего контроля. Если слишком давить – сопротивляются еще сильнее, ведь на ком-то надо отрабатывать навыки отстаивания границ, на ком-то надо демонстрировать, как жесток к ним мир? Сами они, конечно, еще верят во всё, что транслируют своим поведением, но она-то уже видит. Отношения с классом установились шаткие, но ровные. Она разговаривала с ними, как с равными, заключала сделки, торговалась, никогда не шла против того, что сама считала правильным. Но и дружить с ними не пыталась. Любое нарушение договоренности каралось, и класс это знал.

К тому времени, когда Илья доучился до девятого, Арина уже успела подвыгореть и заразиться броней цинизма. Ненадежной, впрочем: на занятиях она ее снимала, пытаясь быть искренней, ранимой не меньше класса и не предавать своей влюбленности в книги. Но как только речь заходила об оценках, экзаменах, педсоветах, как только она оказывалась среди других преподавателей, которые должны были стать ей своими, броня была необходима – иначе не выжить.

Илья сам не заметил, как очутился в девятом классе, когда на носу экзамены и важные решения, а он еще ничего не понял, кроме того, что хочет играть на гитаре, а кроме музыки ему ничто особенно не нравится. Впервые гитару он увидел в пять лет – висела у дяди на стене. Дождавшись, когда взрослые выйдут в другую комнату, он залез на стул и тихонько провел ладошкой по струнам. Те шепотом ответили ему на своем языке. Он ничего не понял, но это было красиво, так красиво, что далеко от гитары он уходить не стал. Через два года дядя ему эту гитару подарил, а еще через четыре Илья наконец-то до нее дорос и и смог сыграть что-то похожее на музыку. Так и жил: в школе слушал ровно настолько, чтобы не получить двойку, а дома всё время проводил над инструментом, пытаясь воспроизвести услышанную где-то красоту.

Родители ворчали: тоже мол, нашел занятие. Музыкой много не заработаешь, выбери нормальную профессию. Иди, как мама, в юристы или, как папа, в медики, вот и все твои варианты. Илья не переносил запаха крови, а от мысли, что будет читать километровые талмуды с законами, ему становилось тошно. Историю он так и не полюбил – слишком много цифр. У него вообще не было любимых предметов, были легкие и сложные, и легкие он любил, потому что меньше отвлекали от важного. Литература была для него сложной: чтение требовало времени, а каждая минута, проведенная над книгой, была оторвана от музыки.

А вот Арина… В свои пятнадцать Илья не знал, как к Арине относиться: она была строгой и ни с кем не сюсюкала, на уроках требовала – и добивалась – полнейшей тишины, и литературу явно любила: из сумочки постоянно торчала книга, и книги эти менялись, ее легко можно было застать погруженной в чтение, с карандашом за ухом. В то же время в речи проскальзывали и шуточки, и мемы, и равнодушное отношение к оценкам и лозунгам. «Нам с вами положено поговорить о том, как Николай Гоголь выступал против мещанства и крепостного права, – задумчиво сказала она на одном из занятий, – и мы об этом поговорим, но лично я бы вам советовала обратить внимание на то, что Гоголь вообще к людям любовью не пылал. Не только к помещикам». Класс фыркнул: шутка была в тренде мизантропического юмора тех лет.

В конце третьей четверти Арина Ивановна озвучила список тех, у кого оценки выходили спорными. Потенциальным пятерочникам предлагалось прийти, сделать пару дополнительных заданий прямо в классе и, повысив свой балл, порадовать родителей. Для троечников и двоечников посещение было обязательным – «вам же ОГЭ сдавать, я должна хотя бы попытаться». То ли она хотела сойти среди них за свою, то ли совершенно искренне не понимала, что уместно, а что нет. Илья не мог ее расшифровать. У него за четверть выходила тройка, и для него посещение дополнительного урока было обязательным. Он опоздал на двадцать минут. Хорошисты уже корпели над изложением, а троечники – над огромным тестом. Арина Ивановна спокойно указала ему на свободное место, пробежалась по его оценкам. «Вам до четверки не хватает двух пятерочных работ. Может, расскажете что-то наизусть?» – он помотал головой. Она вздохнула и выдала ему два маленьких листочка. «Садитесь, готовьтесь отвечать. Книги на полках есть, если забыли».

Никто уже давно не пытался пользоваться ГДЗ – у Арины Ивановны словно был встроенный «антиплагиат». Она сразу понимала, если ученик списал с методички, это было совершенно бесполезно, она клещом впивалась в плагиатчика, задавая дополнительные вопросы, особенно Илью раздражали просьбы выразить свое мнение. Да откуда ему знать, согласен ли он с автором, жившим двести лет назад? Ему всё равно. Сейчас и мир совсем другой, и помещиков нет. Он лениво поплелся к полкам с книгами: что-то ответить надо было.

Постепенно ребята расходились. Кому-то удалось повысить оценку, и Арина Ивановна провожала их самой настоящей радостной улыбкой, кто-то так и остался сидеть с тройкой. «На каникулах не забивайте на предмет» – дежурно отвечала она, зная, что эта фраза забудется сразу же, как только ученик закроет за собой дверь. Пятерочники тоже ушли, сдав изложения – какие-то из них Арина Ивановна уже проверила. Илья остался последним. Она его не торопила, пока он сидел, успела проверить чье-то изложение и поставить оценку в журнал. Весеннее солнце уже начало садиться, на ее стол легла сизая косая тень. Что ее, дома никто не ждет что ли? Заняться ей больше нечем?

– Еще пять минут, и я всё же захочу услышать ваш ответ. – Она тонко улыбнулась. Ей не было смешно, а ему было всё равно, что у него выйдет в четверти. Ответ он подготовил, наполовину набросав дежурных фраз, накопившихся после классных часов и прочей белиберды, наполовину подсмотрев в предисловиях к произведениям. Она нахмурилась. – Знаете, Илья, оставлю-ка я вам тройку. Только вот скажите мне… Вы же у нас творческий парень? На концертах школьных играете?

– Ну да… И пою.

– И что, вы планируете и дальше этим заниматься или так?

– Планирую. Я вообще музыкантом стать хочу.

– Каким именно?

– Ну… группу свою хочу собрать.

– Я понимаю, а жанр какой? Русский рок?

– Я русский не очень… Скорее, что-то электронное, такое, чтобы было одновременно за жизнь и весело, и не слишком грустно…

– Хм. Типа «Гориллаз»?

– Вы знаете «Гориллаз»?

– Я-то да, причём я еще и «Блёр» помню.

Между ними воцарилось молчаливое понимание. Приятное понимание. Тряхнув головой, она сбросила оцепенение.

– Еще кто вам нравится?

Илье всё еще казалось, что он в параллельной реальности. Ну да, Арина Ивановна не была пронафталиненной в прямом и переносном смыслах, но что его учительница литературы будет расспрашивать о музыкальных предпочтениях, никак не укладывалось в его представления о том, как оставляют после уроков.

– Ну-у-у, «Нирвана». А еще «Ред Хот Чили Пепперс» и «Грин Дэй».

– Иными словами, вы на американской стороне Атлантики. Что ж, мы с вами на разных берегах. Но вы ведь, кажется, не ходите в музыкалку?

– Я самоучка. Мама была против музыкалки.

Арина Ивановна смерила его долгим взглядом, и вдруг ее лицо стало слишком понимающим.

– Но куда вы будете поступать?

– В юридический… Или на медицинский.

– Чтобы писать песни? Как Розенбаум – если вы про такого слышали. Хм. Смотрите, не полысейте только раньше времени, фанаткам не понравится. – Она усмехнулась, но он не понял шутки. Арина Ивановна пожала плечами. – Или как… Нет, я не знаю юристов, ставших музыкантами. Можете стать первым. Любопытно. Впрочем, знаете… У вас, конечно, нет такой свободы…

Свободы не было. Ни «такой», ни вообще никакой. Мать считала, что путь в музыку – это гитара-девочки-бутылка или шприц-могила, и уперлась рогом, а отец всегда делал то, что говорила мать. Никакого патриархата и свободы выбора. Илье предложили две профессии: юрист и дантист, при его катастрофической неспособности принимать решения и крайней неусидчивости, парень был обречен. Спасала только музыка: вобрав в одно ухо все матушкины сентенции, он запирался в комнате с гитарой и стареньким фортепьяно и выпускал наружу их в виде резких злых риффов, отрывистых стаккато, постепенно переплавлявшихся в мелодии.

– Знаете, Илья, приносите свои тексты. У вас же есть?

Он кивнул.

– Если они хоть на что-то годны, нарисую вам дополнительную пятерку в прошлой четверти.

Она потыкала в кнопки калькулятора.

– У вас тогда четверка выйдет, а я почувствую себя хоть не меценатом, но, скажем так, наставницей юных деятелей искусства.

Она улыбалась спокойно и доброжелательно, и всё же Илья не мог преодолеть настороженность. Ему казалось, что она отчаянно пытается показаться своей в доску. Однако он знал: есть ученики-холопы, и учителя, взиравшие с крепостной башни, и как бы мило последние ни улыбались, стена была непреодолима. И вот ему бросили откидной мостик.

– Спасибо. – Он сухо глотнул.

– Да пока еще не за что.

Она хмыкнула.

– Можете идти.

Тот незабываемый вечер он провел за перелистыванием тетрадок в поисках стихов, что можно было ей показать. Одни слишком матерные, другие – слишком личные, третьи теперь, спустя месяцы, казались ему детскими: так, строчки, накаляканные, чтобы спустить пар. В конце концов, он отобрал три стихотворения – большую поэму о летнем дожде в Старом парке, небольшое стихотворение о собаке-друге детства и пару строф, посвященных Курту Кобейну. Он старался скрыть дрожание рук, передавая ей листочки.

– Да вы садитесь.

Она сама устроилась за первой партой и указала подбородком на стул подле себя. Глаза нырнули в текст – по ее лицу невозможно было прочитать, что она чувствует. Илья забывал дышать: он впервые показывал тексты кому-то, кроме бабушки и двоюродной сестры. Арина Ивановна отложила листочки в сторону и почесала переносицу.

– Ну вот что. Четверку я вам нарисую, как обещала. Стихи… перспективные. – Голос у нее был задумчивый, вся преподавательская чеканность и весомость из него ушла, она как будто сдувала слова с серебристой головки одуванчика, и они летели в него, щекоча пушок на юных щеках, в каждом – сбывшееся желание быть услышанным. Его метафоры были интересными для его возраста, ритмы очень живыми, ей нравилось, что он слышит сонорную звукопись и держит ее в строках, но, однако… Она записала на листочке несколько имен.

– Вот этих авторов вам нужно почитать. И послушать стихи на их песни. Доработайте то, что сегодня принесли…

– И снова показать?

– Вы удивитесь, но нет. Дальше сами.

– Это же… ну, не школьная программа.

– Это гораздо важнее школьной программы. – Она вздохнула. – Мне хотелось бы, конечно, чтобы вы любили Гоголя не меньше «Ред Хот Чили Пепперс», но вряд ли я могу здесь что-то сделать. Любви невозможно научить.

– Вы тоже любите «Ред Хот»?

– Я – нет. Говорю же, я на стороне Старушки-Британии. Ладно, идите. И будьте добры, хоть одним глазком почитайте произведения на следующую четверть.

Она вздохнула, пересела обратно за стол, и магия исчезла. Она снова была молодой учительницей, старающейся заинтересовать детей предметом, а он – троечником, чей взгляд блуждает за окном, пока он проигрывает в мыслях любимые песни. Иногда он прятал руки под партой и незаметно ставил пальцы на аккорды. Он бросил на нее неуверенный взгляд. Интересно, что играет в ее голове, когда никто не слышит?

Глава 2

Илья включил радио – тихонько, лишь бы музыка играла, спасая от болтовни. Когда он активно писал свои песни, не хотелось впускать в себя чужие звуки, но недавно он как раз закончил новый альбом, и теперь в голове звенела тишина. Все звуки выбрались из нее на струны, в оцифрованные дорожки и в слова – пора было наполнить себя заново. Ничего, что по радио передают не самую отборную музыку: чтобы поймать ритм заново, подойдет любая. Арина слегка повернулась к нему.

– Подозреваю, ты ждешь, что я скажу по поводу твоих новых песен.

– Не отказался бы. Но время неподходящее, я понимаю. Подожду, не сломаюсь.

– Мне в целом понравилось.

– Но тебе надо послушать еще раз.

– Раза два даже. Кстати, у тебя же наверняка есть пастилки от кашля?

– Глянь в бардачке.

– Ужасное место. За что?

Но бардачок она открыла. Увидев бочок знакомой упаковки, попыталась ее достать – и на колени высыпалась целая пригоршня разной мелочи, среди которой был старый ключ на брелке «Карма Полис».

– О, у меня когда-то был такой же. Очень давно.

Илья усмехнулся под нос, но ничего не ответил. Этим ключом когда-то открывалась дверь в гараж его дедушки – тот самый, где он часами репетировал с ребятами или один. Брелок он повесил, чтобы не потерять: ключ от гаража был его главным сокровищем. Гаража давно нет, и он уже и думать забыл и про брелок, и про ключ – а вот поди ж ты, некоторые вещи не хотят тебя отпускать.

* * *

Когда Илья пошел в девятый класс, его дедушка наконец-то разрешил сыну продать старый "Иж" с коляской. Владимир, отец Ильи, и и сам был не прочь оставить раритет в семье, да жена, Вика, как он выразился, всю плешь проела. Если верить семейной легенде, именно на этом мотоцикле Вова повез Вику на первое свидание, и, показав ей самую красивую полянку в округе и место, где хорошо ловится карась, под шумок поцеловал, а через год они уже были женаты. Вика на так называемую рухлядь смотрела нежно, но убрать из гаража потребовала. Теперь там царили соленья и варенья, а еще – гитара и старенький синтезатор, который отец раздобыл где-то у знакомых, принес сыну – давай, мол, играй. Принес уже после того, как гараж переориентировали на хранилище и репетиционную базу, как ее про себя называл Илья. Хотя в глубине души именно гараж и был его домом и убежищем.

Троечник-апрель так и не научился быть весной. То снег выпадет, то дождь и серость, то ласковое солнышко приглаживает по шерстке почки вербы, заманивая их на колени обещанием тепла. Темнеет рано, но после уроков можно часок погулять под солнцем и успеть посмотреть, как солнце перед сном красит будущую пашню во все оттенки урожая, от спелой вишни до нежного персика. В такой-то день Арина и пришла домой с красным лицом, растрепанная сильнее обычного. Сбросив ботинки, с тяжелым стуком уронила сумку на пол. Сережа поморщился: опять вещи по всей прихожей. Ключи полетели куда-то на полочку, куртка с шелестом добралась до крючка. Громко крикнув «Я дома!», Арина бросилась к холодильнику и вытащила банку пива. Сережа с удивлением наблюдал, как она осушила полбанки в три больших глотка.

– Что случилось, Ариш? – спросил он. – Что-то плохое, да?

Она вдруг прыснула и повалилась на диван.

– Ко мне сегодня приставал девятиклассник. Прикинь?

– Что?

– Приставал! Мой ученик! Подошел ко мне после уроков, а потом как полез обниматься! Он бы и целоваться полез, но я успела среагировать.

Она перестала смеяться. Арина села на диване, обхватив голову руками.

– Господи, Сережа, я не знаю, что теперь делать. Что дальше-то?

– Ты его ударила?

–Конечно, нет! Просто увернулась, отошла на три метра и велела не подходить ближе.

– А он?

–Сказал, что я самая красивая девушка в мире, и что он… ну… Дальше, в общем, он начал краснеть, бледнеть, ну ты понял.

– А ты?

– А я ответила, что, во-первых, я замужем, во-вторых, не хочу сесть по статье. И выставила из класса.

Сережа сел рядом с женой и одним махом допил пиво.

– Жесть.

– Не то слово.

– Писец.

– Уже ближе.

– И что ты будешь делать?

– Не оставаться с ним в закрытом кабинете, ясно дело. А так вообще, посмотрю. Мальчик учится на тройки… Скорее всего, после девятого уйдет в колледж. Осталось два месяца потерпеть.

– Ты не доложишь директору?

– Чтобы по всей школе пошли сплетни? – Она помолчала. – Я не знаю, Сереж. Может, уволиться?

Сережа пожал плечами. Арина водопадом извергала из себя все возможные последствия и варианты, но вскоре утомилась и замолчала. Затем резко, одним движением собрала волосы в хвост.

– Ладно, хватит. Снимай штаны.

– Ты серьезно?

– Снимай. Я в стрессе, мне очень надо.

– А ты не будешь думать про?..

– Я тебя сейчас отшлепаю за эти слова.

И она легонько ударила мужа по щеке, затем быстро содрала с себя блузку и оседлала его, обвив руками.

– Я хочу только тебя – прошептала она. – Только тебя. Но прямо сейчас и не меньше двух раз.

Ее волосы пахли талой водой, а кожа была прохладной, словно хрустальная корка льда, который вот-вот лопнет, обнажив темные воды, всю зиму скучавшие по солнечным лучам. Сережа провел рукой по руслу позвоночника, и она шумно и глубоко вздохнула, разливаясь теплом ему навстречу. Ее пальцы уже подлезли под его одежду, губы скользили по костям ключиц, половодье ее желания наполняло их обоих, и он тонул во времени и пространстве. Излучины ее бедер, пороги ребер и мягкие изгибы груди стремились туда, к влажной дельте, пульсировавшей под его ладонью. Он гнал от себя нелепую мысль – почему она так возбудилась, причем здесь этот мальчик, это ведь всего лишь мальчик? Словно услышав, что он отвлекся, она звонко шлепнула его, и он, опрокинув ее на диван, зажал ей руки над головой. «Хулиганка» – шепнул он, задирая ее юбку. – Два тебе по поведению». Она хрипло усмехнулась, подставляя ему себя в томительной арке.

Они переместились в кровать, и она лежала в ложбинке его плеча, волосы разметались по спине, лезли ему в нос, смешно щекотали, но он терпел – слишком хорошо они пахли покоем, звездами и чистым небом. Он и сам не мог объяснить, что это за запах. Его рука лениво касалась ее лопаток, ее пальцы вяло гладили его ребра.

– Интересно, а этот пацан уже пробовал дрочить на тебя? – брякнул вдруг Сережа.

– Фу, Сережа. – Она скривилась. – Зачем ты про это?

– Не, ну а чо. Все пацаны в его возрасте….

– Поговорим лучше о тебе. – Она привстала на локте. – Ты в пятнадцать лет на кого? Сознавайся?

– Ну нет, я на эти женские ловушки не поведусь. Я уже тогда представлял, как встречу тебя, и вот в моих мечтах ты была именно такой. Я тебя сразу узнал.

– Ага, и год был просто другом. – Арина фыркнула.

– Я стеснялся.

Арина уткнулась носом в его грудь, она хотела вдохнуть мужа целиком, чтобы он заменил своим родным запахом и голосом все глупости, которые наговорил ей этот мальчишка. Симпатичный, впрочем, мальчишка – стоп, нет, про это даже думать – уже статья. Большой брат, конечно, мысли не читает и в голову не полезет, но вообразить – наполовину сделать, а где полдела, там и целое дело. А может, и правда отказаться от их класса, пусть доучит кто-то другой? Или уволиться? Нет, это трусость. Охвативший ее на мгновение страх сменился гневом, и она ущипнула мужа за ягодицу. Да что он вообще себе позволяет? У меня мог бы… Да нет, она посчитала в уме, ей пришлось бы его родить в пятнадцать. Но всё равно. Он еще ребенок. Он только пробует любить, тренируется, так сказать, на кошках, вот и палит гормоном во всё, что попадается на глаза. Он ее толком даже не знает, это лишь ее образ.

– А ты, Сереж, по какую сторону океана?

– В каком смысле?

– Ну, американскую музыку или британскую любишь?

– Металл люблю. Без разницы, какой.

– Напомни, почему я вышла за тебя?

– Не, ну так я тоже могу. Твой какой любимый класс в «Фортнайт»?

– Пятый «А».

Сережа цокнул языком.

– Ну ладно. Эти… гоблины?

– Там нет гоблинов, Ариш. И почему я на тебе женился?

– Чтобы было кому стакан воды подать. Принести тебе?

Илья сидел на детской площадке перед домом, держа в руках один из трёх своих талисманов – брелок с эквалайзером песни «Карма Полис». Ее брелок – по крайней мере, нашел он его под ее столом, и «Рэдиохед» она любила. «Посмотрите, какой толстый слой отсылок в этой песне», – заметила она, когда они в очередной раз сели разбирать чужие тексты. Как она это называла «ищите, где можно стащить годноту – это первый шаг». «А ведь Том Йорк учился на филологическом. Я знаю, вы не любите читать. Но придется – если вы хотите, чтобы ваши тексты выходили за рамки стандартного “твоя любовь волнует кровь”». Дурак. Он ненавидел себя. Щеки полыхали. Конечно, она его оттолкнула, конечно, она испугалась и разозлилась. И какие его шансы? Для нее он просто маленький мальчик. Стена между поколениями, между их статусами снова замаячила во всём своем кирпичном великолепии. Илья выругался, смачно, матерно, такими словами, которые в его доме никогда не звучали. Карма. Видимо, в прошлой жизни я знатно согрешил, раз в этой такая невезуха. Часы завибрировали – скоро девять, он должен быть дома, чтобы не возникло вопросов. Илья спрыгнул с качелей, отозвавшихся скорбным скрипом, и поплелся в сторону подъезда, волоча кроссовки с налипшей на подошвы весенней слякотью.

Перед самым подъездом он развернулся и крейсером пересек глубокую лужу, а затем обошел дом вокруг, распарывая ботинками наст, собирая в них как можно больше холодной водянистой кашицы. Он хотел заболеть, слечь с температурой, что угодно – лишь бы не идти завтра в школу, туда, где снова она с ее официальной улыбкой, в пиджаке, еще более недоступная, чем была вчера. Илья не знал, что будет. Как с ней разговаривать, как здороваться, как смотреть – он боялся, что начнет заикаться, как в детстве, а лицо станет пунцовей китайского флага, и все догадаются о его чувствах. Глупых, отвергнутых, никому не нужных чувствах. А если Арина рассказала… Могут и вызвать на ковер, и маме сообщить. Домой идти было страшно. Он лег в мокрый грязный остаток сугроба, сложил руки на груди и дважды проиграл в голове любимую песню. Часы снова завибрировали. Пора домой.

Илья знал, что в десятый он не вернется. Тошно слишком. Каждый день он видел в коридорах или в классе женщину, которую пытался поцеловать, которая его оттолкнула и сказала ему… Он даже толком не помнил, что. Что-то про то, что он слишком маленький, а она слишком замужем. Она улыбалась ему дежурно, разговаривала, как прежде, и не спускала на занятиях, а ему стоило огромных трудов не закричать. На пальцах постоянно содранные заусенцы, на запястьях – зарубки содранной ногтями кожи. После занятий он бежал по улице в старый парк, и там, распахивая глотку, орал. Ему было всё равно, что его слышит полгорода, он кричал, зная, что иначе не дождется выпускного.

На выпускной ему, как и всем остальным ребятам, был куплен абсолютно ненужный потом костюмчик и дурацкие черные туфли с длинными носами. Он заявил, что наденет под пиджак только футболку – так ходили все рок-звезды. Никаких рубашек. Дома разразился скандал, мать орала, Илья старался ее перекричать, но на самом деле плевать ему было на эту рубашку, просто наконец-то появился повод. В середине тирады он вдруг заметил, что мать испуганно смотрит на него, теребя полотенце в кулаках. «Ладно, надену я твою рубашку» – буркнул он.

Арина хотела сказаться больной, но город был слишком маленький, а участковая врач – слишком общительной. Вытащила свой единственный пиджак – красный, гладко зачесала волосы, отгладила брюки. «Типа я Пинк. Как тебе, Сережа?» Муж посмотрел на нее и сказал, что так идти нельзя, сожрут. Арина удовлетворенно кивнула, добавила сережки помассивнее и пошла именно в таком виде. В конце концов, это лишь девятиклашки. Половина из них в следующем году вернется, а может, даже больше половины, а другого учителя русского и литературы не предвидится. Она чувствовала себя неприкасаемой: да, ее можно обзывать и унижать, заваливать бумагами и обсуждать, но никто и никогда ее не уволит – работать больше некому, а дети ее любят. Она фыркнула – некоторые даже слишком.

Стандартные речи, раздача аттестатов и медалей, ответные благодарные речи от имени родкомитетов – всё это пронеслось, как в тумане. Затем торжественный ужин в спортзале – столовую сочли неподходящей для мероприятия, ученики, рассаженные за столики, пиджаки у парней топорщатся – пронесли запрещенный руководством алкоголь – Арина не собиралась никому докладывать. Это в ее детстве алкоголь и мат считались протестом против системы и родителей. А теперь это было лишь повторением того, что дети видели дома, и если родители не умели заставить себя фильтровать речь и воздерживаться, то ее учительская власть тут была бессильна.

И, разумеется, извечная дискотека. К счастью, на нее преподавателям идти необязательно. Арина вышла ненадолго подышать – сладко пахло пионами, солнце уже косилось на тех, кто так и не лег спать. В воздухе роились комары, и она лениво отмахивалась от них. Хотелось повторить вслед за президентом, что позади был трудный год, но говорить было не с кем, так что она просто молчала, представляя себе, как завтра отключит телефон и проведет хотя бы пару дней в полной тишине. Затем она вернется делать летнюю бумажную работу, но коридоры и классы будут словно вымершими, в них будет звенеть пустота, и в этом чувстве есть свой отдельный шарм.

– Здравствуйте. – Хрипловатый голос, на который она не обернулась.

– Здравствуйте, Илья.

– Вас там завуч ищет.

– Спасибо. Я сейчас подойду.

– Подождите. Это… Спасибо.

– За что?

– Ну, вы…

Он помялся, ковыряя носком кроссовка землю.

– Мою песню недавно в ютубе похвалили. Написали: «Шикарный текст». Это ж вы научили.

Арина сжала кулаки, надеясь, что в углу глаза не блеснет слеза.

– Рада была помочь.

– Арина Ивановна… Если я вас на танец приглашу, вы со мной потанцуете?

Прямой, жгучий взгляд. Арина молча кивнула головой и пошагала внутрь, в здание школы.

Под медленные завывания Эми Ли он робко взял ее за одну руку, вторую положил на талию. Смотрел ей прямо в глаза, все четыре минуты, не улыбаясь, серьезно, словно всерьез боялся, что в провинциальной топталочке она собьется с ритма. Сначала Арина давила вежливую улыбку, но потом поддалась ему настрою и смотрела в его карие глаза также торжественно. Песня была о бессмертии, но ей казалось, что прямо сейчас в ней и в нём что-то умирает. Они больше не будут смотреть друг на друга каждый день и здороваться, стараясь не выдать того эпизода, что когда-то произошел между ними. Он пойдет вперед, встретит новых девушек, в одну из них обязательно влюбится и еще проживет настоящий первый поцелуй и первое всё. А она? Она вернется к мужу, может быть, родит ребенка, будет и дальше преподавать литературу в городе-музее, как она его в шутку называла, и каждый год водить детей на экскурсии по мотоциклетному заводу и по гостиному двору, рассказывая им про то, какие здесь раньше бывали ярмарки. Однажды – она это знала – она услышит его голос по радио, а может, увидит его на МТВ или в ночном эфире канала Эй Уан на четвертой кнопке. А он, скорее всего, ни разу не придет на встречу выпускников, и будет со смехом вспоминать, как когда-то был влюблен в школьную учительницу. Может, начнет привирать для красного словца, и всем будет неважно – ведь что значит ее слово против его слова?