Читать книгу: «Катулл и Клодия. Римское небо»

Шрифт:

ISBN 978-5-4485-2624-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Ольга Карклин

Катулл и Клодия

Римское небо

Предисловие

Вопрос не только в том, как относились в Риме к Катуллу и его поэзии при его жизни, от которой теперь остались только копии копий единственной книги Катулла Веронского «Кармина» и его личная история, ставшая почти мифом, но ЧТО значит его поэзия сегодня?

Впрочем, в ней нет ничего застывшего: поэзия Катулла, как и кристалл его жизни – скользит в Пространстве-Времени, виртуальном пространстве вечности, искусства, поэзии, философии, истории, жизни.

То, что она живет и живая не подлежит никакому сомнению.

Но как это может рассматриваться, пониматься, сознаваться, интерпретироваться в период завершения прежней системы вещей?

Вопрос в том, как относиться к Катуллу и его поэзии сегодня?

В 1300 году в библиотеке Веронского монастыря монахами этого же монастыря была обнаружена старинная рукопись на латыни, книга Катулла Веронского «Carmina», посвященная Корнелию Непоту и некой Деве Покровительнице.

С этой рукописи, впоследствии утраченной, были сделаны две копии, от которых, в свою очередь, произошли многочисленные изводы 15 в.

Если бы не эта счастливая случайность, поэзия Катулла осталась бы неизвестной современному миру.

К моменту обнаружения рукописи прошло 68 лет после введения папой Григорием IX постоянно действующей Инквизиции из судей монахов для борьбы с еретическими движениями отступников от официальной христианской доктрины.

Можно предположить что те, кто хранили этот свиток все эти годы и дальше, не раз рисковали своими жизнями.

Именно с обнаружения этого свитка и началась вторая жизнь поэзии Катулла.

Катулл снова вернулся в мир. Таинственная Дева все же позаботилась о нем. И Божество небес, к которому обращался поэт в своей книге, действительно покровительствовало Катуллу.

Катулл возвращается из забвения.

Экспозиция

Прямо в тот же день, когда я собралась, наконец, опубликовать эту книгу в окончательной редакции, вдруг случайно обнаружила книгу Марио Раписарди «Катулл и Лесбия» на итальянском языке.

Что ж, я прочла и перевела ее.

Марио Раписарди – переводчик, поэт, философ, писатель, профессор итальянской и латинской литературы, жил в 19 веке.

Читая эту книгу, я изумилась: можно было бы сказать, что в каком-то смысле она явилась зеркальным отражением моей книги, с той лишь разницей, что у меня фокус внимания сосредоточен на самих героях, а у него – на окружающей их обстановке: политике, экономике, социуме, укладе, морали и тд. и т. п.

В остальном же его книга показалась мне близнецом моей в некотором смысле, за двумя исключениями.

Однако эта книга была написана в 1875 году!

Так давно, с таким интервалом во времени!

И вот, я беру на себя смелость процитировать некоторые моменты из нее как экспозицию к истории в моей книге:

«Если судить внешне, Римская республика не могла быть ни мощнее, ни ужаснее. Покорив весь Италийский полуостров, укротила, если вообще не подчинила полностью Испанию; поработила Грецию и трансальпийскую Галлию; проникла в Африку до Гетулии, в Азию до долин Фасиса и южных склонов Кавказа; покорила Сирию, Палестину, все побережье Средиземного моря, за исключением Египта, Рим еще не насытился столькими завоеваниями; он опасается, подобно Александру, что земля слишком тесна для его побед; хотя война, уже ставшая инстинктом, обратилась в привычку и необходимость. Юлий Цезарь приходит, сеет раздор среди галлов, останавливает нашествие гельветов, обезоруживает Ариовиста; проходит триумфально среди льдов Гибернии, лесов и болот Сабины, руин и пламени готов, не без храбрости захватывает, полностью пленяет спорные британские берега, бросая вызов священным рощам друидов, попирая их таинственные святыни, собрав над их неукротимыми главами более страшные бури, чем те, которые девять Дев Саина умели успокаивать и отдалять громовыми и пугающими звуками своих варварских систр.

Блеск военной жизни не мог не отбросить яркий отсвет на гражданскую жизнь Рима: сорок пылающих огней вокруг Цезаря во время его самого прославленного триумфа наверняка чего-то стоили. Народ ликовал, радуясь величественному зрелищу с таким количеством огней, со столькими слонами, столькими шестами, нагруженными вражеской добычей, такому количеству легионов, такому количеству трофеев; три превосходных слова: veni, vidi, vici, (пришел, увидел, победил), записанные на табличке и с большой помпой пронесенные перед триумфатором Понта, они напоминали трезубец Гомеровского Нептуна, эффектно воспроизводя поразительную быстроту этих побед.

Среди молений, триумфов, игр и зрелищ внезапно забылись недавние ужасы гражданской войны, проскрипции Суллы, злоупотребления нобилей, коррупция всадников (военных), опасное угнетение провинций, гордые попытки Спартака и Катилины; можно было бы сказать, что крик восьмисот городов, завоеванных Цезарем в Галлии, оглушил и опьянил великую тиранию мира, пока она просыпалась под стоны миллиона пленных с таким же количеством останков убитых, которые, постепенно пробираясь и объединяясь, с каждым днем все ближе и теснее окружали ее, чтобы через четыре столетия обрушиться, растерзать, свирепо оскорбить ее величественное мертвое тело.

Давайте немного заострим взгляд, пройдем за пределы этого великолепия, проникнем сквозь этот глянцевый покров.

Ту кровавую ярость, которую использовали этруски для разрушения Рима, Цезарь использовал для покорения Галлии, Августу пришлось применить ее для упрочения империи, по городу безумно течет раздор, разъединяющий души и губящий государство; он нарушает всякий порядок законов и идей, искажает все основания вещей, возбуждает зависть, разжигает соперничество, распаляет старую ненависть и новые амбиции, волнует сильных, подстрекает слабых, высвобождает храбрых, беспокоит и развращает всех. С одной стороны, чрезвычайно богатая, праздная, высокомерная аристократия; с другой стороны наглый, самонадеянный, продажный плебс. Собственность, сконцентрированная в руках немногих, богатство, плохо распределенное, ingens cupido agros continuandi (жадность владельцев, которые только и мечтали расширить свои поля), как определяет это Ливий, обработка земли, возложенная на рабов, постепенно разрушает этот средний класс, необходимое звено, соединяющее крайности, которое и дало империю Риму и миру. Аграрный закон всегда здесь, окрашенный кровью Гракхов, опасный и ужасный между двумя сторонами, страх богатых, надежда бедных, маска амбициозных, гибель республики.

Известная борьба между патрициями и плебеями, в которой величие цели делает средства приемлемыми, перерастает в мелкие войны дрязг, ловушек, недостойных и вульгарных личностей; гражданин занимает место государства, партия занимает место закона; лицензия, а не свобода; не открытые битвы свободных людей, а сплетни и репрессии над рабами; сила оружия и денег превыше всего: моральная и политическая анархия.

Правительство Рима было полностью муниципальным, созданным для города, а не для империи; суверенитет народа не выходил за повседневные рамки; вся свобода в центре, тирания вокруг; там чрезвычайно свободные, здесь чрезмерно рабы. Великие завоевания требовали великих реформ; на них никогда не решаются: Римская республика имела слабость к старым традициям, laudatores temporis acti (восхваляла древность); прошлое было ее идеалом; она хотела жить как древние, more majorum (в духе прошлого).

Катон был прошлым; Цезарь – будущим.

Он предоставил союзникам гражданское право, но он ранил в сердце аристократию, которая видела, как он спешил передать все привилегии; Сенат, которого он наделил властью; народ, которому стали невозможны митинги: италийцев, побеждавших на поле с оружием, побеждают голосованием в городе. Ответственность магистратов уменьшилась в следствии расширения завоеваний; магистратуры Империи были расширены: для трибунов, чтобы они могли лучше сопротивляться и больше злить дворянство; для консулов с неправильным пониманием рвения к общественной пользе; наделены всеми полномочиями губернаторы, простые магистраты в Риме, до неприличия взлетели магистраты в провинциях. Из этого четыре зла: дублирование и ограниченные возможности на постах у немногих; власть проконсулов и преторов; угнетение и недовольство провинциалов; коррупция армии, ставшей рабом ремесла и партизаном у того, кто командовал.

Сенат лишается всякой власти; он подчиняется силе оружия или силе устрашения. Посягает немного на эту вырождающуюся расу богатых, приходит в ярость от сотрясений и разбойников, которые не довольствуются тем, что разрушают в подчиненных провинциях, маскируются в Риме, покупают души других, чтобы продать свою собственную. В свою очередь ограничивают законы Гракхов, развращают трибунов, уверяют в собственном благородстве, подкупают общественность, льстят народу и держат в страхе; мешают всякой власти, забирают все в несколько рук. Продажность магистратов, торговля правосудием, беззаконие судов выходят за все рамки и все вместе ужасны. Единолично фракции правят, дают, отнимают, интригуют и угнетают невиновных, возносят к почестям только своих: кто не от них, тот против них. Нет скандала, бунтарства, злодеяний, на которые не пошли бы для засады на магистратов, для обвинений и для рангов, купленных ценой позора власти, ценой позора державы; злодеи в засаде, злодеи в нападениях. У них есть два инструмента, чтобы устоять: лжесвидетели с одной стороны, гладиаторы с другой. Ложная клятва стала ремеслом, и, имея дело с коррупцией того времени, мы также можем сказать, что это почетное ремесло: они честно лжесвидетельствовали: клятва была товаром; души публично продаются обманом; Англия, мать торговли, явилась дочерью в этом Риме.

Когда лжесвидетельств, моральных убийств было недостаточно, они прибегали к ножу гладиаторов: это было более успешным средством. Эта порода злодеев, убойное мясо, отходы галер, экскременты провинций, хлынула в Рим, стала канализацией мира; и, призванная защищать, сама не могла не быть защищена. Она распродает свои услуги по самой высокой цене; Клодию, например, и Милону, двоим сразу; она безнаказанно тратит на всякую дерзость, на всякую выгоду, на каждое преступление; она использует скандалы и шум для всего, что только находит; она оставляет следы крови на каждом пути; она повсюду распространяет ужас. Стоит Помпею начать с трибуны говорить в пользу Милона? Партизаны Клодия освистывают его, оскорбляют, унижают. Разве Катон не был в презрении, не был ранен? Люди Помпея и Красса ранили его. Позор Клодию, третьей жене Цезаря? Есть женщины и отряды для защиты. Что еще? Город, Сенат, закон, собственность и? и жизнь лучших граждан в их руках.

Нельзя хорошо понять и изучить положение женщины в римском обществе, не помня, что брак не был у римлян главными семейными узами.

В Риме закон господствует над всем; он занимает место природы; брак – это всего лишь средство передачи граждан государству; семья есть творение гражданского права; узы власти предшествуют узам крови.

Paterfamilias (отец семейства) – вся семья: отец, глава, абсолютный господин, единоличный хозяин всего; остальные – не что иное как представители, средства, анонимные орудия его воли, пустые маски без прав; персонажи, но не персоны. Госпожа на самом деле не дама, а foemina (женщина), от бедер, от тех частей, где пол отличает ее от мужчины.

Это законная собственность его сына, ничто другое: вещи можно покупать, продавать, приобретать и использовать.

Брак есть не что иное, как conjunctio maris et fæminae; не соединение двух душ, но двух полов; персональная связь – не цель, а средство. Женщина – собственность, которая переходит из рук отца или опекуна в руки мужа; она становится sui juris (своей юридически), но как бы в насмешку; она остается всегда под подозрением, под вечным надзором; она не имеет никакой власти над своими детьми, не имеет никаких прав; она – начало и конец своей семьи: familiæ suæ et caput et finis, как говорит Ульпиан. Захочет ли она перейти во власть кого-то другого? Опекун помешает ей. Повезет ли ей получить наследство? Закон Вокония ограничит ее тут же. Пожелает ли она принять участие в коммерческом или промышленном предприятии? У нее нет прав. Подпадает ли она под подозрение мужа или раздражает его? Домашний суд выносит ей приговор и осуждает ее. Он может дать власть членам семьи убить ее. Ей хорошо в собраниях, она щеголяет в украшениях, пытается чем-либо заполнить ужасную пустоту своей жизни? Закон Оппия поднимает свой отвратительный голос; старый Катон кричит на площадях; добавляет оскорбления к запрету. Неукротимое животное! Не только притесняет дам, но и презирает: слабость женщин, величие мужчин! Священные выражения в прямом смысле. Презрение – самый жестокий нож, которым можно ранить женщину. Угнетайте ее сколько хотите, она выдержит: терпение – великая добродетель женщины; страдая, она побеждает. Посмейся над ней, если сможешь; она прыгнет тебе на горло как тигр. В сердце женщины всегда есть надежда, которая ей улыбается, воспоминания, которые ее утешают, вера, которая ее успокаивает, энтузиазм, который ее возвышает. Взлелейте эти нежные цветы ее души и сделаете ее ангелом; заморозь ее дыханием своего презрения, и сделаешь из нее демона. Образовывайте и наставляйте женщину, и у вас будет самая лучшая, самая послушная и самая преданная спутница в вашей жизни; отдай ее предрассудкам и невежеству, и у тебя будет обидчивая и мятежная рабыня.

Только образование и обучение могут поднять достоинство римской женщины, варварски попираемой законом. Но какое образование и воспитание она получила?

В Риме, как и в Спарте, образование имело одну особенность: оно было направлено не на развитие и изменение естественных сердечных привязанностей, а на противодействие им, на их полное удушение, чтобы затем создать другие, более или менее искусственные и фальшивые. Отец, который убивает своего сына-победителя за то, что тот осмелился победить без его команды, – герой; мать, которая вручает своему сыну кинжал, чтобы он спасся смертью от врагов, – идеал матери. В Риме, позвольте мне сказать, гражданин не рождается от человека; нельзя быть одновременно человеком и гражданином; чтобы родился гражданин, человек должен убить себя. Законодательство и философия главным образом склонялись к этому; одна из главных причин упадка Рима – это принудительное и фиктивное воспитание, построенное не на фундаменте, а на руинах человеческой природы. Мягкость, сдержанность, нечто нежное и нерешительное, что по существу отличает женщин и составляет самое прекрасное дарование наших молодых девушек, не принималось во внимание римлянами.

Идеал только в силе. Чем больше девушка проявляла мужское начало, тем больше она заслуживала восхищения и привязанности.

Пение, танцы, музыка – все те искусства, которые считались недостойными суровых мужчин – были в равной степени запрещены женщинам.

Это общее воспитание неизбежно произвело два зла: оно разрушило в женщине то сокровище грации и нежности, которое дала ей природа; чувство равенства с противоположным полом у нее развилось в высшей степени.

Но разве женщины в Риме когда-либо играли активную и важную роль во времена Республики?

Какой авторитет они могли иметь в семье, если их приравнивали к вещам для обслуживания вместе с домом, полем и домашними животными? Какую роль в общественных делах играли те, кого обвиняли в любопытстве, едва они хотели узнать, какие законы обсуждаются в сенате и какие волнения сотрясают форум?

Римские женщины находились в очень тяжелом положении. С одной стороны, образование, ставившее их в один ряд с мужчинами; с другой стороны, жестокое законодательство, обращавшееся с ними как с собственностью. Разлад был неизбежен».

Марио Раписарди «Катулл и Лесбия». Перевод Ольги Карклин. (с)

Глава 1. Корнелий Непот

Ранним весенним утром 64 года до Рождества Христова, в год Lucio Caesare et Gaio Figulo consulibus по весенним гулким улицам утреннего Рима прокатила скромная повозка, в которой находились всего двое – молодой человек и его пожилой слуга.

Остановившись возле небольшой таверны, молодой человек вошел в гулкое темное прохладное помещение, с трудом дозвался заспанного хозяина, и, узнав, где лучше снять жилье, вышел на улицу.

Прозрачный нежный воздух, напоенный цветущими ароматами новой листвы, весенний, солнечный, легкий, пьянил и бодрил одновременно.

Каменная кладка тротуара, высокие дома, колонны, арки, портики, ставни, жалюзи, окна, задрапированные красивыми тканями, укрывали, прятали неведомую жизнь. Жизнь, в которой удивительные, прекрасные и свободные люди завтракали, нежно и значительно улыбаясь друг другу, скрытые от посторонних взглядов, но, безусловно, являясь душой и пульсом этого величественного Города. Ему казалось, что он непременно с ними встретится, узнает их…

Молодой человек сел в повозку, и через некоторое время они остановились возле высокого нового дома, построенного из кирпича и бетона, оштукатуренного, украшенного кое-где лепниной, дома без архитектуры, но зато с остекленными окнами, высотой в пять этажей, что впечатляло и одновременно устрашало: землетрясения в Риме были печально известны.

Сумма, которую арендатор назначил за квартиру, показалась огромной. Но, с другой стороны, жилище находилось почти в центре, на относительно тихой улице, и по уверению хозяина, в наиболее спокойном районе. Также близость таверны, рынка и храмов…

Небольшая квартирка c отдельным входом сияла в нежном солнце: ванная комната, где можно было мыться, стирать, водопровод: холодная и теплая вода в кранах, кухня с компактной печкой, просторная столовая, две спальни, небольшие жаровни…

Новые хозяева всей этой солнечной роскоши принялись, не спеша, распаковывать вещи. Хотя, по сравнению с виллой, которую они покинули недавно…

Нужно было приобрести самое необходимое – мебель, продукты, книги…

Молодой человек вышел на улицу и со странной уверенностью, словно он уже и знал всю географию города, миновал Бычий Форум, колонны храмов. Люди охотно подсказали ему нужные лавки, и, проходя, сквозь прибывающие волны людей, сквозь все растущую толпу горожан, он не без труда вышел к рынку. Ему нужно было найти мастерские, торгующие необходимыми ему вещами. Нашел. Сделал заказ, указал свой адрес для доставки, расплатился.

Солнце уже поднялось над головой, а это означало – полдень, и жара навалилась на город плотно и тяжело.

Молодой человек остановился у живописного дома, постучал в блестящую темную дверь. Ему отворил сам хозяин – Корнелий Непот, улыбающийся, веселый с блестящими глазами и легкими движениями…

– Катулл! Валерий! Ты!

Катулл почувствовал одновременно легкость и скованность, словно комок подступил к горлу, и он ничего не ответил, да, впрочем, они уже шли сквозь нежную прохладу дома, сквозь внутренний дворик, наконец достигли покоев Корнелия – прохладный зал с задрапированными окнами, сквозь которые мягко пробивался свет.

Стол, заваленный свитками книг, книжные шкафы, наполненные исписанными рулонами, небольшие статуэтки богов и богинь, мифических животных, критская керамика, коринфская бронза… чего только не было в этой обители Муз…

– Рассказывай, что, как? – нетерпеливо приступил Корнелий к расспросам.

– Приехал.

– Как дома?

– Хорошо. Отец надеется на щедрый урожай, сестра выросла, почти невеста, брат весел, мать здорова…

– Да. Веронский виноград, – мечтательно произнес Корнелий. – А мои как?

– Отлично! Вот, просили тебе передать, – и он протянул Корнелию небольшое письмо, а также мешочек, доверху наполненный сестерциями.

Пока Корнелий читал, Катулл подошел к окну и, отодвинув портьеру, выглянул в окно. За окном рос сад, и в солнечной зелени весенних деревьев цвел розовыми, белыми, сиреневыми, огненными всполохами. Сад дышал. Небо глядело в душу. Небо сияло сквозь легкие облака, сквозь ветви цветущих деревьев.

Он уже знал этот особый покой, вселяющий уверенность и силу, запредельный, особый… Он чувствовал, когда Небо с ним разговаривало. Он различал этот язык, любил его.

Корнелий окликнул Катулла, вывел его из особого состояния силы, в руках Корнелия плескалось темное маслянистое вино в бокале, он плеснул в другой бокал Катуллу…

– За встречу, друг! Будем здоровы!

– Сперва тебе нужно встретиться с нашими, это отличные поэты-неотерики, мы представляем здесь в Риме Александрийскую школу…

– Я перевожу Каллимаха…

– Не сомневаюсь в тебе. Ты ведь не перестал писать свои ямбы?

– Я бы сказал, наоборот….

– Уверен, в Риме тебя оценят!