Читать книгу: «Мимолетные встречи», страница 2

Самолет

Правда, следует заметить, что самолета я всегда побаивался. А сейчас дело усугублялось еще и тем, что впервые мне предстояло лететь над океаном, где аварийной посадки «по определению» уже не получится… Мне начинал вспоминаться печальный случай авиарейса Рио – Париж, над Атлантикой…

Хотя я и знал, что авиатранспорт считается самым безопасным видом транспорта – но где гарантия того, что новый печальный случай не выпадет именно на мой рейс.

«Тогда зачем рисковать, ради каких‐то десяти дней отпуска? – появлялись сомнения, – ведь и здесь можно хорошо провести время: снимал бы, к примеру, ту же осень в Париже…».

По мере приближения даты вылета подобные мысли все больше омрачали настроение, но ехать всетаки хотелось.

Сестра утешала меня по телефону из Курска:

– Ну слышал ли ты когда‐нибудь, чтобы самолеты – те, что летят в Америку – падали?!

Ее слова успокаивали меня, но ненадолго.

Я думал, что Миша, который все знает, возьмется меня успокаивать. Но он на вопрос о риске отвечал понаучному трезво:

– Да: все может произойти… Может, к примеру, наступить усталость металла – и крылья отвалятся. Или же самолет попадет в зону турбулентности и не справится с управлением… А то, просто‐напросто, пилот сумасшедший окажется: вроде того немца, из Люфтганзы – что направил самолет в скалу… И птица в двигатель может попасть, даже на высоте… Горные утки, как известно, способны подниматься до потолка крейсерского режима полета…

Возможно, он просто подшучивал надо мной, но я принимал все это за чистую монету – ведь его представления астрофизика о случайностях и закономерностях явлений природы в масштабе вселенной всегда впечатляли меня. Видя такое дело, я и говорю ему:

– Так, может, плюнуть на все, на купленный билет, и остаться дома?

– Ну, что ты, как маленький, – отвечает он, уже в успокоительных тонах. – Не волнуйся. Думай, лучше о том, что летать самолетом тебе нравится! Ты же сам это говорил.

Да, это было так. Сам процесс полета мне всегда нравился – но только после взлета, и особенно, если рядом оказывались приятные соседи…

В конце концов, день вылета настал. В аэропорту, из‐за небольшого перевеса ручной клади меня чуть ли не «завернули» на сдачу чемодана в багаж. Но достаточно было вытащить из него, и одеть на себя кое‐что из одежды, чтобы меня пропустили.

Человек, стоявший передо мной в очереди на контроль, мне шепнул:

– Я только что сделал то же самое…

Разговорились…

Он тоже летел в Монреаль. Мне полегчало от осознания того, что риск я принимаю не один.

– Впервые – в Канаду? – спрашиваю.

– Нет! Я часто летаю…

На душе потеплело от мысли, что если в предыдущие разы он до Канады долетал, значит и сейчас долетит. А значит, и я – тоже.

– А что так часто? – спрашиваю.

– Живу там…

– Вы канадец?

– Нет, француз. У меня в Канаде ферма.

Оказывается, вот уже как шесть лет, он обосновался в Квебеке: приехал туда из французского города Нанси выращивать ревень. Канадский ревень, по его словам, куда качественнее французского. Он производит из него кетчуп. Я знал, что стебель ревеня идет на десертные сладкие блюда, но не знал, что из него можно готовить и соленый кетчуп.

В ожидании объявления посадки в самолет, мы говорили о Канаде, о Нанси, о выращивании ревеня и о фотографии. В общем, в самолет мы вошли приятелями. К тому же, наши места оказались рядом. А третье место в нашем ряду занимал очень общительный канадец – пенсионер из Квебека. Он с таким увлечением принялся рассказывать нам о его поездке в Африку, куда он ездил с миссией благотворительной помощи, что я даже и не заметил, как мы взлетели – «очнулся» когда уже начали развозить обеды.

А когда я сказал ему, что еду фотографировать осень в Канаде, то очень польщенный моим интересом к его стране, он начал давать мне советы – что и где посмотреть, и даже предложил мне свои координаты на случай дальнейших справок.

Когда же он узнал, что я врач, он еще больше оживился. Дело в том, что ему недавно поставили кардиостимулятор, и у него появились сомнения, что он больше не сможет ездить в места, где нет поблизости медицинских центров, куда можно было бы обратиться в случае дисфункции стимулятора. Я успокоил его, объяснив, что современные кардиостимуляторы долговечны, и что просто, до выезда, нужно проверить его работу у кардиолога.

Ободренный, он переключился затем на тему уровня жизни врачей в Канаде, говоря о том, что он намного выше уровня жизни их коллег в Европе…И что при том, врачей в Канаде не хватает.

– Приезжайте к нам работать! – сказал он, с улыбкой хлопнув меня по плечу, – за одно и пофотографируете!

К тому же, как бывший работник администрации его провинции, он даже пообещал мне помощь с трудоустройством в какую‐нибудь из клиник.

Я ответил, что подумаю.

Разговор далее пошел об истории Канады, и я спросил его о судьбе ее коренных жителей. Оказывается, там до сих пор существуют индейские резервации, где местные индейцы ведут целиком изолированный от внешнего мира образ жизни.

– Они живут там своим государством, у них там даже собственная полиция… – объяснял мне канадец.

Я спросил, где находятся эти резервации.

– Внутри территории – на невостребованных землях…

Я думал о том, какой катастрофой обернулось для коренных жителей Америки открытие Нового Света коварными пришельцами из Европы.

…Полет шел так ровно, что казалось, будто мы стояли на месте. Время за разговором пролетало незаметно: мы уже были на полпути до Монреаля.

Я решил прогуляться по салону нашего Боинга 777–300, – прошелся по его буфетным отсекам, неоднократно пополняя стакан томатным соком, что обожаю в полете.

Прильнув к стеклу иллюминатора, я попытался отыскать очертания берега Гренландии, ведь говорят, что по ходу полета, их подчас, можно увидеть – как, впрочем, и дрейфующие айсберги.

Но горизонт покрывала дымка, и не Гренландии, ни айсбергов не было видно. Зато, посмотрев вниз, я обратил внимание на многочисленные белые крапинки на поверхности океана.

«Но не чайки же это? Ведь с такой высоты их бы не различить? – думаю. – И на осколки айсберга это тоже не похоже: ведь не мог он размельчиться на такие однородные кусочки?».

Я спросил у соседа – также всматривающегося в иллюминатор – что он думает этот счет.

– Это волны! – с уверенностью ответил он.

– Но разве возможно различить волну с такой высоты? – говорю.

– Волны, волны, – продолжал он свое, – я моряк, я знаю!

Я подумал, что моряку, или не моряку – с такой высоты одинаково сложно понять чтó там внизу – волны, или чайки.

Я принялся отслеживать движение каждой отдельной крапины. Размеры крапин и их белизна, на глазах, уменьшалась до полного исчезновения – только на их месте появлялись такие же новые. Не оставалось сомнений, что белыми крапинами, в самом деле, являлись пенящиеся гребни волн. Мой моряк был прав!

«В таком случае какими же должны быть сами волны, если их гребни различимы с десятикилометровой высоты!» – думал я.

Район океана этой северной акватории Атлантики, над которой мы сейчас пролетали, был едва ли судоходным: ни одного корабля внизу, за время полета, я не видел.

«Да! Тоскливо было бы оказаться одному среди этой водной стихии», – размышлял я, вглядываясь в бескрайний простор океана.

Я думал о первооткрывателях Америки, для кого этот путь к новому континенту был не развлечением, как нам – в тепле и уюте комфортабельного лайнера – а дерзким вызовом морской стихии.

Я думал о Титанике, покоящемся в этих водах после столкновения с айсбергом, думал о соотношении статистической степени риска и реальности, на которую он выпадает. Ведь пролетев пол‐океана, я – как не всматривался – так и не отыскал ни одного айсберга, а вот им, на Титанике, и искать ничего не пришлось: возьми, да и столкнись с ним, при первом же выходе в море.

Мы приближались к Лабрадору, и впереди уже просматривался берег. Я представлял себя Колумбом – пусть, хоть и со смартфоном в руках, но как и он, я шел к неведомой мне доселе земле.

Когда я вернулся к своему месту, оба моих соседа, как впрочем, и большинство пассажиров салона, спали.

Я тоже устроился «прикорнуть» в своем кресле. Когда я проснулся, наш канадец уже не спал. Похоже, он даже ждал, когда я проснусь, так как сразу же протянул мне смартфон с фотографией молодой женщины‐африканки на экране.

– Это хозяйка, у которой я гостил… – сказал он.

А спустя несколько мгновений добавил более сосредоточенно, и с видом озабоченности:

– Знаете, она в меня влюблена…

В общем‐то, я предчувствовал от него такое признание.

– Ситуация непростая… – продолжал он. – Но беспокоиться приходится больше о Ней, чем о себе… Ведь ей только двадцать пять… Мне – семьдесят…

Ему хотелось знать мое мнение на этот счет.

Пожав плечами и не входя в рассуждения о разнице в возрасте, я сказал, что, по крайней мере, нужно быть уверенным в её намерениях…

– Да, да… – соглашался он.

Говоря о своей личной жизни, он рассказал, что его жена умерла десять лет назад, но что уже давно он живет с другой женщиной.

Его мысли сейчас были далеки от этой женщины… Я не знал, какой еще совет могу ему дать.

Когда проснулся мой сосед‐француз, я выразил ему восхищение его предпринимательской смелости.

– Я еду в Канаду на все готовое, и всего‐то на несколько дней, – говорил я, – но готовился к этому целых две недели. Не представляю себе, как можно было решиться поехать на организацию своего дела так далеко, и где все устроено совсем по‐другому.

Он объяснил, что после смерти отца, ферма в Альзасе, что досталась ему в наследство, пришла в упадок, и он не хотел заниматься ее восстановлением, – захотел начать все заново, захотел новой жизни…

Теперь восемь месяцев в году он проводит на плантациях ревеня в Канаде, а четыре – на Родине в Нанси. Вот почему он так часто летает по маршруту Париж – Монреаль, и обратно.

«Удивительно, как быстро люди сближаются за совсем небольшое время полета!» – думалось мне, узнавая все больше и больше о жизни моих спутников. Возможно, это является следствием осознания взаимного принятого риска полета, а может быть, просто, следствием позитивного настроя перед дальней дорогой.

В любом случае, стало немного жаль, что уже объявили о начале снижения, и что скоро придется расстаться.

Несмотря на грандиозность воздушной машины, ее крылья не развалились от усталости металла, чем пугал меня мой Миша, горные утки в двигатели не попали, а колеса выдержали соприкосновение с землей, и мы мягко приземлились.

Я рассматривал все вокруг, смотрел на землю континента, на который еще не ступал. Но все вокруг вполне походило на «Старый Свет»: такие же залы аэропорта, такое же движение людей.

Мы вместе дошли до контрольно пропускного пункта, где с нас сняли отпечатки пальцев и отсканировали паспорта, – выход из аэропорта нам был открыт.

Канадца ждала машина с улыбчивой женщиной за рулем, моего соседа из Нанси – большой вездеход с его женой и дочерьми. Мы распрощались, как давние друзья. Я пообещал им выслать фотографии осени в Квебеке.

Монреаль

А меня встречал мой Миша. Мы восторженно оглядели друг друга, и обнялись. Я еще с большей силой почувствовал нашу взаимную привязанность. Мы не встречались уже много лет – не считая встреч на Скайпе; однако, увидеться физически – это не то же самое – что на экране.

Мы сели в машину, и Миша повез меня на встречу с Монреалем. Было пасмурно, и все по сторонам дороги казалось серым и неприглядным. Миша, предпочитавший Канаде Францию, пользовался случаем поворчать на местную действительность:

– Смотри, как здесь все обшарпано…

Стоит заметить, что дорога из аэропорта «Шарль де Голль» у нас в самом деле выглядит поухоженнее.

«А что если и сам Монреаль окажется таким же серым, как его пригороды? – подумал я. – Чем тогда буду заниматься здесь все эти пять дней, помимо встречи с Мишей?»

Но когда мы подъехали ближе к Королевской горе (Mont Royal), и я увидел знакомые мне по фотографиям очертания небоскребов, перспективу на реку Святого Лаврентия, мне стало ясно, что увидеть там будет чтó.

В город Миша повез меня по многопролетному подвесному мосту через реку Святого Лаврентия, откуда разворачивалась панорама на город и на остров, меж двух рукавов реки, где я сразу же увидел силуэт прозрачного сетчатого шара. Память быстро вернула меня к событию далекого прошлого – Всемирной выставке «Экспо‐67 в Монреале». Перед глазами всплыли сюжеты фотографий газет, кадры телерепортажей освещавших большое международное событие времен моей юности – Всемирную выставку Экспо‐67 в Монреале. И этот сетчатый шар – один из символов выставки, также как и её советский павильон в форме трамплина, находились в центре внимания средств массовой информации той ранней брежневской эпохи.

Вглядываясь в силуэты павильонов, я думал о движении пластов времени. То, что в ту эпоху представлялось таким далеким и недоступным, теперь стало совсем простым: купил билет – и лети куда хочешь…если, конечно, позволяют средства, – теперь все только это решает… Мы проехались по Старому Монреалю, а затем по его современной части с кварталами небоскребов.

В шесть вечера уже стемнело, и мы поехали домой. Вся семья была в сборе. Оля мало изменилась. Сын Даниил, которого я не видел со времени их переезда в Канаду, сравнялся ростом с папой. Ему недавно исполнилось двадцать шесть. Он живет отдельно от родителей, неподалеку от них, разделяя квартиру с другим парнем – тоже на инвалидности; оба работают в магазине. Сейчас Даня пришел к родителям по случаю моего приезда. Своей манерой говорить – продуманно, неспеша, в итоге, точно выражая свои мысли – он напомнил мне Мишу на наших курсах французского языка в Москве. Его реплики обращали на себя внимание рассудительностью, не по возрасту житейской мудростью. В общении он был галантен и обходителен.

– Вот бы все парни были такими! – сказал я на радость Оли.

Гемипарезия проявлялась у Даниила прихрамыванием и скованностью одной из рук. Но это не лишало его возможности работать, и выбрать ту работу, что ему нравилась.

Их дочка Лиза – прелестный, веселый ребенок десяти лет, тоже ждала приезда гостя из Парижа – гостя, о существовании которого она хорошо знала, и которому частенько отвечала по телефону, но видела его впервые. Она обняла и поцеловала меня, и мило спросила, не устал ли я с дороги.

Оба – и Даниил, и Лиза – совсем без акцента говорили по‐русски. Ведь общение в домашнем кругу идет на русском. Кроме того, Лиза совмещает учёбу в канадской школе с занятиями в частной русской школе, где она изучает русскую литературу, язык и историю.

Хотя с Даниилом у них шестнадцать лет разницы в возрасте, они резвились, как малые дети.

В их просторной квартире, мне была отведена комната с панорамным видом на весь их монреальский пригород.

Стол был накрыт, и мы сели отмечать Мишин день рождения. Казалось, будто я снова оказался в их деревенском доме под Суздалем.

Оля приготовила исконно русские блюда, не забыв даже про борщ – редкость для меня в Париже. А Миша не забыл про устрицы, ставшие нашим традиционным деликатесом при встречах в Париже. К тому же он хотел, чтобы я отведал именно канадских устриц, и непременно – под канадское белое вино. Мне, конечно, было приятно продегустировать ракушки с «того берега» Атлантики, но главное было в том, что мы снова оказались вместе.

Мы оставались за столом до поздней ночи, что по Парижу значило – до утра. А проснувшись с лучами рассвета, я совсем не почувствовал смены часового пояса – будто проснулся в Париже.

После завтрака Миша повез меня на прогулку к парку «Канада» – месту, посещаемому каждым гостем Монреаля. Мы поднялись на Королевскую гору, откуда разворачивается впечатляющая панорама на город и округу. Зарядившая с утра изморось прекратилась, небо просветилось синевой.

Многочисленные туристы – по большей части с азиатского континента – фотографировали снующих здесь повсюду белочек.

Мое внимание привлекла вытянувшаяся вдоль смотровой площадки группа младших школьников. В сопровождении учителей они знакомились с историей города. У меня получилась серия выразительных снимков забавной детворы Монреаля.

Во второй половине дня Мише предстояло идти на работу, и экскурсию по городу я продолжил самостоятельно.

От станции метро Площадь Оружия, в самом центре Монреаля, я шел в направлении архитектурных очертаний, привлекавших мой глаз фотографа. Особенностью местных строений являлось наличие над подъездами зданий зигзагообразных лестниц до самой крыши – то, что так критиковала вчера Оля. Но я ничего неэстетичного в этом не находил, даже, наоборот, на мой взгляд, они придавали местной архитектуре свой шарм – как и ступеньки, поднимающиеся до второго этажа, откуда часто начинаются входы в подъезды.

Следуя общему движению туристов, так заметному в центре города, я дошел до его исторического центра – Старого Монреаля.

Незнакомые мне названия улиц, имена на памятниках, говорили об истории Нового Света, а архитектура зданий с прямолинейностью планировки улиц – о его исторической молодости.

Однако, здания прошлых архитектурных стилей Европы, в частности Франции, тоже встречались – что вполне понятно для бывшей колонии Франции, Квебека. Так, неоготический кафедральный Монреальский собор Нотр‐Дам, очень напоминает Нотр‐Дам парижский, а мэрия Монреаля является настоящей копией мэрии французского города Тур.

Франкоговорящая провинция Канады после перехода власти в семнадцатом веке к англичанам отнюдь не собирались лишаться своих исторических корней, и французского языка, в частности. Повсюду я общался на французском, подчас даже забывая, что нахожусь в Монреале, а не в Париже.

Многочисленные туристы фотографировались у монумента воину в форме мушкетера. Это памятник основателю города, морскому капитану Полю Шомеди Мезоннёву. Он взирает с высоты постамента на то, во что превратился за почти 400 лет существования основанный им некогда город Виль‐Мари.

Теперь Монреаль с его населением в 3,5 миллиона является вторым в мире франкоговорящим городом – после Парижа.

Улицы отличались от Старого Света иными указателями направлений движения, неизвестными мне наименованиями, иными декорациями витрин. Но при всей этой внешней разнице, жизнь города протекала так же, как и повсюду: город работал, а многочисленные туристы с путеводителями в руках осматривали его достопримечательности.

Когда я дошел до Старого порта Монреаля, выглянуло солнце, наступил настоящий день бабьего лета. Я прошелся по прилегающему к порту живописному парку, подошел к колесу обозрения и маяку – известным символам города.

На песчаной полосе парка, пестрящего зонтикамигрибками, принимала солнечные ванны немногочисленная публика.

Отсюда, через водную гладь просматривался остров Святой Елены с его шарообразным павильоном «Биосфера» – реликвией выставки Экспо‐67. Кстати, советского павильона в форме трамплина, здесь больше нет: он был демонтирован и заново поставлен на территории ВДНХ в Москве.

Никогда в жизни не встречал коллеги американца, а здесь, попросив прохожего, а точнее, прохожую, сделать мне снимок, попал на коллегу – да еще и из моей области медицины, и кстати – из Нью‐Йорка… Она приехала в Монреаль на конференцию по онкологии. Было интересно поговорить о медицине и поделиться с нею впечатлениями о посещении Монреаля. Я думал предложить ей встречу в Нью‐Йорке – тем более, что как мне показалось, она от меня этого даже ожидала. Но вовремя я этого не сделал – вспомнил об этом только тогда, когда мы уже попрощались, и когда она уже совсем потерялась из вида, продолжив свой путь.

На главной площади Старого Монреаля городской пейзаж оживляло выступление уличных артистов всех жанров. Кто пел, кто танцевал, кто демонстрировал фокусы и пантомиму. Разъезжали многочисленные фиакры.

«Как прекрасно чувствовать себя свободным во времени и пространстве, забыв о работе и заботах повседневной жизни – идти куда взбредется, смотреть по сторонам, открывая себе то, чего еще никогда не видел» – проговаривалось в голове.

Уже совсем стемнело, но возвращаться домой не хотелось, – я продолжал идти от улицы к улице, обозревая жизнь города на новом для меня континенте.

Случайно, набрел на магазин «Лейка»; пообщался, узнал, как обстоит дело с фотографией в Канаде, и с «Лейкой» в частности. Цены оказались выше наших.

Проходя мимо фотосалона, зашел и туда; поговорил с фотографами, взял адреса – в планах на будущие контакты.

Прохожие – молодые, и в возрасте, к кому не обратись – охотно останавливались, отвечая на мои вопросы, когда я шел по какой‐то многолюдной улице современного Монреаля в сторону квартала небоскребов. Нескончаемые витрины магазинов светились неоном всевозможных оттенков. Я вглядывался в лица прохожих, пытаясь найти в них что‐то особенное, специфическое, но не находил – однако, продолжал искать, так как знал, что оно в них обязательно должно быть, только, чтобы уловить это специфическое, одного дня прогулки по городу, явно, недостаточно.

Проголодавшись, я начал всматриваться в витрины магазинов, надеясь набрести, на какой‐нибудь супермаркет, но сколько не шел, – ни одного. Начал спрашивать у прохожих. Мне указали в сторону аптеки.

– Мне же гастроном нужен, а не аптека… – говорю.

– Ну да! На первом этаже аптека, а под нею супермаркет.

Так я узнал, что продовольственные магазины, особенно, в центре Монреаля, зачастую находятся под аптеками, или еще под каким‐нибудь заведением, непродуктового типа. Никаких указателей на этот счет на улице нет. Вот и пойми как здесь найти продовольственный магазин. Однако, мои русские монреальцы, как выяснилось, знают их все наизусть.

По ходу моего вечернего маршрута встречалось немало привлекательного вида ресторанчиков и питейных заведений. За их окнами виднелись блестящие медными трубами бутафорные пивоварни, где после рабочего дня, у пенящихся доверху кружек, расслаблялись веселые компании. Решил и сам зайти в такое заведение – отведать местного пива и прочувствовать атмосферу вечернего отдыха на новом мне континенте.

Звучал джаз и другая, в настроение, музыка. За столиками царило возбуждение. Я снимал кадр за кадром, подходя то к одной, то к другой компании. Никого это не смущало. Мне даже с юмором позировали, дружески поднимая в мою сторону кружки, произнося «à la santé!» (за здоровье!). В атмосфере веселья местное пиво мне показалось отменным.

Возвращаться домой я решил через площадь Оружия. От нее до Миши – прямая линия метро. До их остановки я доехал быстро, но выйдя из метро не мог найти тот ориентир в сторону их дома, что Миша показал мне утром: русский супермаркет. В конце концов, решил обратиться за помощью к прохожему.

– О! Так нам по пути! – услышал я восторженное в ответ.

Он был розовощек и так словоохотлив, что можно было подумать: да не той ли самой пивной он вышел, где только что побывал я сам? Только пива, поди, он выпил куда больше моего.

Мне было небезынтересно пообщаться с этим подвыпившим монреальцем. Однако, я был рад тому, что мы уже подошли к Мишиному магазину – иначе, мне пришлось бы еще и отказываться от какого‐нибудь предложения зайти на кружку пива.

Что касается Миши, то в русском супермаркете он работает только несколько месяцев. Год назад он порвал с работой информатика в страховой компании, где неплохо зарабатывал, но где не переносил царящего там бюрократического стиля работы и атмосферы русофобии.

Да и вообще, в Канаде он разочаровался. Он жаловался на бедность ее культурной жизни, вследствие чего он даже потерял интерес к его любимому французскому языку. Он смотрел только российские телеканалы, был в курсе всех подробностей жизни России, постоянно присылая мне ссылки на российские источники информации, считая их самыми правдивыми в мире.

Иными словами, находясь в Канаде, душою и мыслями он оставался в России, идеализировал все в ней происходящее, радовался ее успехам. Все местное его раздражало своей ограниченностью. Вот он и решил, что весь полагающийся ему по безработице год, он будет отдыхать, и лишь только после этого начнет искать какую‐нибудь простенькую, физическую работу – такую, где как он говорил, не придется спорить с русофобами…

Год отдыха прошел… И вот однажды: звонок из Канады. Миша спрашивает мое отношение к работе повара…

– А что? – говорю, хоть и догадываюсь о чем речь.

– Да, вот, хочу устроиться на работу в русский ресторан, при супермаркете…

– Нормально, – отвечаю.

Поначалу, он слегка обиделся на мой положительный ответ, видимо, не совсем довольный моей поддержкой плана, не соответствующего уровню его научной квалификации.

– Зато там не будет русофобов, – говорю, – ты же сам к этому стремился.

В итоге, с начала лета Миша начал работать в русском супермаркете, и с этого времени я находил его в лучшем расположении духа.

…Полки магазина изобиловали русскими товарами, словно то было в Москве. Звучала русская речь. Я взял бисквитный торт к чаю, в стиле тех, что обычно, покупаю в Курске, когда иду в гости. А моя любимая бочковая селедка, которой меня потчуют в Курске, заманчиво, смотрела на меня из пластикового ведерка. Но не стал брать, так как знал, что и на сегодня Миша запасся устрицами. К тому же пластиковую тару я не признаю.

Дальнейшую дорогу к Мишиному дому я легко нашел, ориентируясь на тянущуюся по всей длинне улицы стене еврейского кладбища. Какая‐то прогуливающая собаку парочка, помогла мне найти нужный подъезд.

Оля и дети готовили стол к ужину. По телеку вещал московский канал.

Когда вернулся Миша, мы сели за стол, возобновив разговор на все темы мира.

Оля жаловалась на канадскую медицину, сетуя на то, что к специалисту, без направления лечащего врача не пробиться, но лечащий врач отказывается направлять к специалисту.

Миша показал мне нагноившийся палец ноги, изза чего он прихрамывает.

– И это длится уже много месяцев, – негодовала Оля. – Лечащий врач назначил антибиотики, но – никакого сдвига. Нам удалось записаться к инфекционисту. Тот выписал другие антибиотики – все равно без толку. А к хирургу не записывают…

В итоге, разгневанный Миша даже подумывал плюнуть на все, и поехать на консультацию к хирургу в Москву. Мне не верилось, что в канадской медицине все так плохо, и я посоветовал им обратиться в университетскую клинику, где их наверняка направят к хирургу.

На завтра Миша предложил мне поехать в местечко Сен‐Совер (Saint‐Sauveur). Это недалеко от Монреаля, в массиве Лорентидских гор, куда зимой в выходные дни они всей семьей ездят кататься на лыжах.

Мне не очень хотелось выезжать за город, так как на сам Монреаль оставалось не так уж много времени, учитывая то, что на выходные дни мне предстояла поездка в городок Труа‐Ривьер (Три реки) по приглашению друзей моих дочек. Но Миша уже взял отгул на работе, и отказаться от поездки я уже не мог. Но договорились, что во второй половине дня вернемся в Монреаль.

Солнечная погода благоприятствовала поездке. За городом, приход осени был особенно заметен, особенно, в горах. Склоны, казалось, горели искусственной подсветкой осеннего убранства леса.

Лорентиды – это невысокие горы, и горнолыжные трассы здесь, конечно, не такие протяженные как в Альпах. Зато это близко от дома, и приезжать сюда можно хоть на каждые выходные.

Несмотря на межсезонье, улочки деревушки СанСовер бурлили хождением взад‐вперед многочисленной публики. Фасады сувенирных магазинчиков и ресторанов были украшены кленовыми листьями. Атмосфера туристкой жизни здесь вполне походила ту, что у нас в Альпах. Я радовался тому, что наконец, увидел собственными глазами то, что Миша описывал мне по телефону во время их воскресных лыжных выездов в эти места.

Как и договорились, во второй половине дня мы вернулись в Монреаль. Я решил пройтись вдоль набережной Старого порта, к современной части города.

У одного из причалов стоял внушительных размеров круизный лайнер. Каюты его были пусты, – туристы, судя по всему, отправились на экскурсию по городу.

А на палубе небольшого судна, в бухте чуть дальше по набережной, я заметил движение женских фигурок в купальниках. Пройдя через живописный скверик, я вскоре оказался у заинтересовавшего меня объекта. Им оказалось судно‐сауна. Верхняя палуба судна служила солярием. Распаренные тела, то выходили из клубящейся паром сауны, направляясь к солярию, то возвращались обратно. Другие, спускались с судна на прохладительные водные процедуры в пристройках рядом. Третьи, просто, общались с бокалами в руках возле судна, после чего снова устремлялись в жар сауны.

Отметив себе планом на будущее посетить это заведение, я продолжил путь в направлении квартала небоскребов, а точнее – к тому из них, что заметен крышей треугольной формы.

Близость квартала оказалась кажущейся: я шел и шел, а башни по‐прежнему оставались вдали. Правда, надо сказать, что я то и дело останавливался в поисках подходящего снимка на фоне города.

Многочисленных кафе на набережной пустовали – лишь редкий посетитель мог порадовать бармена своим появлением. Продолжая путь по набережной, я вскоре оказался у стен «Старого элеватора» – «старого», потому, что элеватором он уже давно не является. Но заброшенное, внушительных размеров здание, оказалось в списке достопримечательностей города, а значит – не подлежащее сносу.

До квартала небоскребов я дошел уже затемно. Зашел согреться и перекусить в торговый центр одного из них, где узнал в справке по архитектуре города, что высота зданий Монреаля не должна превышать высоту горы Мон‐Ройаль. Кстати, здание небоскреба с крышей треугольной формы лишь на несколько метров ниже этой границы.

Жизнь в квартале бурлила многочисленными террасами ресторанов и толпами прогуливающихся, Вглядываясь, по пути домой, в это вечернее бурление города я не заметил, как оказался у пагодных ворот – шириной во всю улицу. Это был вход в Китай‐город. Иероглифы в витринах магазинов, ресторанов, повсюду китайская речь – вполне соответствовали названию квартала. Я взял на пробу привлекательного вида мясную лепешку. Она мне сначала показалась приятной на вкус, но мысль, что там может оказаться мясо собаки, портила аппетит.

Наутро мне предстоял выезд в город Труа‐Ривьер («Три Реки») – это в двух сотнях километров к северовостоку от Монреаля.