Читать книгу: «В тоске по идеалу. Избранные пародии»

Шрифт:

Иллюстратор Иван Соколов

ISBN 978-5-0059-7692-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

«Корявый образ, загибающая не в ту сторону строка, непродуманность или надуманность посыла, вымученность и выспренность, пошлость, безвкусица и всякий иной поэтический «третий сорт», а то и откровенный брак – традиционная «дичь» для охотников-пародистов. Ну, а действуют они каждый по-своему. Кто-то одиночными прицельными выстрелами, кто-то автоматными очередями, кому-то по душе силки и капканы…

Любимый приём у Олега Соколова – нагнетание абсурда, или, пользуясь определением Салтыкова-Щедрина – «медленное ошеломление». Тут в пору заметить, что обратной стороной такого подхода может стать «делание из мухи – слона». Да, может, но не у Олега Соколова. Он всегда знает, почему, как и куда нам «плыть». Так что и сам выплывет, да еще, глядишь, и автора пародируемого за волосы вытянет на спасительный – то есть, на добротно-поэтический берег.»

(Русский литературный журнал в Атланте «На любителя», №30, 2007 г.)

«Ознакомившись с книгой Соколова, я стала лучше понимать свою дочь, которая сбежала от этого „пародиста“, оставив ему на память сына, дочь и совершенно невоспитанную собаку. Пусть помучается!»

(Тамара Ракитина, актриса, покойная теща автора).

Что выросло, то выросло

(Владимир Лапшин)

Мои стихи – боровички
Под сочной шляпкой манят ножкой.
К ним тянут пальчики руки
И стан сгибают понемножку.
Они – боровички на зуб,
И на душе от них светлеет.

С кряхтением сгибая стан,
Весьма талантливо и споро
Поэты сеют тут и там
Стихов невидимые споры.

И вырастает среди леса
Строчок строки, сморчок куплета,
Свинушка модной поэтессы,
Валуй известного поэта.

Бывает стих червив, ужасен.
Его с трудом берут в журнал.
Вот сыроежку нудных басен
Слизняк-редактор обкорнал.

И пародисты-червячки
Свою поэзию лелеют:
На зуб кладут боровички
И на душе у них светлеет.

Но чаще, прочитав стихи,
Поганку укусив за ножку,
В рот тянут пальчики руки
И вызывают «неотложку».

Самовозгорание

(Юрий Кузнецов)

Когда приходит в мир поэт,
То все встают пред ним.
Поэт горит… и белый свет
Его глотает дым;…
Когда он с богом говорит,
То мир бросает в дрожь.

Своей персоне зная цену,
Поэт, изящно ставя ногу,
Жар-птицей выпорхнул на сцену
И начал жарить понемногу.

Он выступал, искрясь стихами,
Пожаром творческим томим…
Из искры возгорелось пламя
И повалил по залу дым.

И в том дыму, сверкая слогом,
Чертовски, дьявольски хорош,
Он начал разговоры с богом…
По залу пробежала дрожь.

Читал с горящими глазами,
Глаголом сжечь сердца хотел…
Но зал в оцепененьи замер
И как-то быстро опустел.

Стихи в угаре не кончались.
Поэт горел бы до утра…
Но тут пожарные примчались
И окатили из ведра.

Весенняя дума

(Алла Медникова)

Пришла весна. Чешу угрюмо
Коробки черепной забрало,
Под коей притаилась дума,
Как вошь под мышкой генерала.
И застываю насекомым
В янтарной капельке заката.

Пришла весна. Меня пробрало.
От странной мысли нет покоя.
Я раньше не подозревала,
Что в голову придет такое! —

Мой череп посетила дума!
Есть от чего чесать затылок.
Она вползла, как вошь, без шума,
И затаилась средь опилок.

И вот я, мрачно и угрюмо,
Хожу, терзаема вопросом:
Как поступить со вшивой думой?..
А может спрыснуть «Диклофосом»?

Беру его… Как все знакомо!
Вдыхаю прелесть аромата…
И застываю насекомым
В янтарной капельке заката.

Расплата

(Алексей Зайцев)

Я сдал тетрадку на проверку!
Не ту! Трагедия! Провал!
Я в ней писал стихи! Про Верку!
Я Верку в ней нарисовал!
Как ей теперь
Смотреть в глаза-то?
Я завтра в школу не пойду.
Меня не ждите послезавтра.
Приду в трехтысячном году.

Простите, люди, изувера!
Мой грех ужасней, чем Ковид.
Им оскорбились чувства Веры
И личных данных ее вид.

Как ей смотреть теперь в глаза-то?
Слова я дурно подбирал…
Теперь достоин газавата,
Как атеист и либерал.

Я экстремист! Я уголовник!
И стало вдруг не по себе:
У Веры папочка – полковник,
Полковник служит в ФСБ.

Я был им встречен и допрошен.
Он напророчил мне беду,
Что если сочинять не брошу —
«Приду в трехтысячном году».

В ломках творчества

(Виктор Липатов)

Водку пить и курить гашиш
Стану. Брошусь в объятия бреда,
Но зато не пойду в торгаши,
Не предам по планете соседа,…

На планете нас только двое
Непродажных и гордых поэтов.
Мы друг друга читаем запоем,
Подливая друг другу при этом.

И приняв поднесенные граммы,
Как культурные люди планеты,
Друг на друга строчим эпиграммы
И друг другу слагаем сонеты.

А когда я от водки устану
И другого запросит душа,
Он предложит мне марихуану,
Я ему предложу гашиша…

И в бреду завершая все это,
Где больничных палат чистота,
Я воскликну: «Мы с другом – поэты!»
Санитар возразит: «Наркота!..»

Яйца неглиже

(Илья Резник)

Степан Авдотьевич Писдрюкин,
Мужик отчаянных кровей,
Носил огромнейшие брюки
Ввиду количества мудей.
Мудей в них было вдвое больше,
Чем у обычных мужиков.
Писдрюкин яйцами гордился.
И т. д. и т. п.
(Народная поэма «Мужик»)

Культурный русский иудей
Илья небезызвестный Резник,
Вдруг опустился до мудей
И сочиняет как скабрезник.

В тоске по идеалу

(Александр Вергелис)

Сидящая напротив женщина
пестра, как елка в Новый год.
О Боже, сколько же навешано
на ней, как красен этот рот!
Сладка, наверно, как пирожное.
Сидишь и думаешь с тоской:
какая пошлость невозможная
была б жениться на такой.

Поэт – совсем не деревенщина,
имеет вкус и важный вид.
Не всякая, поверьте, женщина
его собою соблазнит.

Под новый год вхожу беспечно я
в метро и вижу пред собой —
сидит, помадой изувечная
фемина с челкой голубой.

Румяны щечки, как пирожное,
тулуп украшен мастерски…
Ее общупал осторожно я
глазами полными тоски.

И грёзы понеслись стоп-кадрами:
алтарь, застолье, простыня,
запой, свиданье с психиатрами…
Тут кто-то дергает меня.

Пришел в себя и вижу, – дурочка
мне эта нежно говорит:
«Не бойтесь, милый, я снегурочка,
а не какой-то инвалид!

Смахните с глаз тоску тревожную
и скройте, Боже, поскорей
во взгляде пошлость невозможную
в мой адрес. Будьте подобрей!»

Восточное осенение

(Алексей Машевский)

Утренней листвы невнятный шорох,
Осени дыханье из окна.
Я с самим собою в разговорах
С четырех часов лежу без сна.
Мне теперь как будто только снится
Все, что происходит в эти дни.
А у нас работают узбеки,
Строят так же нехотя сарай.

Слышен гул трудящихся узбеков,
Азии дыханье из окна,
В ожиданье творческих успехов
Я лежу на склонах топчана.

Сам с собой, как в караван-сарае
Навои, Хафиз иль Рудаки,
Я рублю, не торопясь, рубаи,
Как Бабур, вбиваю ритм строки.

Стройки заоконной слышу ритмы,
Трудоночь сменяет трудодни.
Я во сне сколачиваю рифмы,
Я такой же пахарь как они!

Так и спал бы… Но походкой шефской
Подошел и, гадя в реноме,
Гаркнул бригадир: «Акын Машевский!
Ваши тексты – не Бабур-намэ!»

Муть

(Алексей Черников)

В мясе большой воды не утаить прожилки,
Кто это тонет – ты ли, немой Господь?
Рыбы идут на дно – розовые опилки,
В черных кругах превозмогая плоть.
Топотом черных волн вдоль новгородских сказок,
Хвойных проказ, вылинявших лампад,
Господи! – разреши музыку или муку,
Милый мой! – разреши сбыться такому звуку,
Чтобы и Китеж твой помнил мои следы.

В мареве хвойных проказ шепчет «Аминь!» осина,
Кто это стонет там? Его ли немой Господь
глушит галоп перед долом? Так глина
кроет собою цветы, превозмогая их плоть.

Господи! – разреши китежскою франшизой
френии молодой ставить свои следы.
Манит, на букву «П», пастырь с белесой ризой,
Линькой своих лампад, горечью лебеды.

В мутности водяной не заострожить рыбку,
Щерится лик сома на лягушачный квак.
Нежно, как комара, давит Перун улыбку,
Глядя на чудский сказ, смачный, как бешбармак.

Библейский мемуар

(Инна Лиснянская)

Помню я сны Авраама и Сары,
Вопли Ионы в кипящей волне.
…Нет, не желаю писать мемуары,
Это занятие не по мне.

Мой светлый путь заслугами усеян.
Вот первая приходит мне на ум —
Как я вела народы Моисея
Пустынями, без карты, наобум…

Я не теряла даром время Оно:
Пророк Иона мною был спасен,
Я вдохновила к песням Соломона
И пел мне песни умный Соломон.

Я предрекла расплату за грехи
И божий гнев в Содоме и Гоморре,
Но были все к пророчеству глухи
И города исчезли в Мертвом море.

Да, иногда я поступала скверно,
Из прошлого не выбросить главы:
Я голову вскружила Олоферну
И Олоферн лишился головы…

На прожитое вновь бросаю взгляд,
Но мемуары не увидят света, —
Сюжет украли! Сделан плагиат
Под видом книг из Ветхого Завета.

Обмылок любви

(Елена Зырянова-Ронина)

И даже музыка пуста.
Как капли, слезы на затылок.
Любви желтеющий обмылок
Ушел на пену возле рта.

Как лист страдает от чернил,
Я пострадала от невежды:
Наставив пятен на одежде,
Меня мой милый очернил.

Он соблазнял, читал стихи…
А после улыбнулся мило
И бросился кусочком мыла
Свои замыливать грехи.

Но я не Моника Левински!
И в пене, словно Афродита,
Я наказала паразита,
Который поступил по-свински:

Ругаясь, с пеною у рта,
Зажав в своей руке обмылок,
Ему начистили затылок
И все доступные места.

Насупя в поединке бровь,
Мы мылили бока друг другу…
В тот день узнала вся округа:
Любовь без мыла – не любовь!

Марсианский хроник

(Марс Гисматулин)

Я влюблю тебя до пыток,
До бессудных сновидений,
В изначалье, до бескрылок
Средь разбросанных камений.

Среди разбросанных камений,
В душе сатир, походкой барс,
В плену бессудных сновидений
Охотился на женщин Марс.

Певец амурных приставаний,
Бескрылки нимфам теребя,
Путем забавных рифмований
Пытался их влюбить в себя.

Раз вдохновенье накатило —
Его не оттащить назад.
Он был немного Чикатило,
Но кончил как маркиз де Сад:

Закона зоркие сатрапы
На Марса дело завели…
И набежали эскулапы
И в «изначалье» увели.

Прощальная трель

(Стефано Гардзонио)

Выпал снег, и старый зуб
Тихо заболел.
Я стою, как старый дуб,
Слышу птичью трель.
Пой, скворец моей души,
Песню в честь страстей.
Дева, нежно обними
Жгучий ствол скорей.
Выпал снег и тает вдруг.
Старый зуб гниет.
Улетел скворец на юг,
С девой – самолет…

Был я стройный кипарис,
А теперь как дуб.
Листик на сучке повис,
Словно желтый cтруп.

Усыхаю, как стерня.
Зуб болит, гниет.
Там в дупле внутри меня
Червячок снует.

Но я гордый менестрель —
Буду век творцом!
Верещу губами трель
Молодым скворцом.

Вижу деву меж людьми,
Подлетаю к ней:
«Ну ка, нежно обними
Жгучий ствол скорей!»

Дева глянула тепло,
Но умчалась ввысь,
крикнув – «Залепи дупло!
К дятлу обратись…»

Пессимистическая комедия

(Вадим Ямпольский)

Мысли, как нетрезвые матросы,
дверь снесли, ввалились в кабинет
к жизни неприятные вопросы
накопились, а ответов нет.
Их приход понятен и банален,
пусть палят со злости в потолок…
за кордон давно уехал барин
и со страху вывез все, что мог.

В голове жужжали мухи сонно.
Тишь, застой, мещанский мрак и тлен.
Вдруг вломились в череп беспардонно
мысли с предложеньем перемен.

И давай штормить девятым валом,
ковырять в извилинах штыком,
потрясая своды небывалым,
образным, матросским языком.

Что искали злые недоумки?
Золото талантов, перлов склад?
Их давно увез в дорожной сумке
подлый барин, трус и ренегат.

И с тех пор я не блистаю в верстке,
нету злата в сером веществе.
Я, как жид, раздет по продразверстке,
и без царя страдаю в голове…