Читать книгу: «Добро пожаловать в Ад»
© Оксана Велит, 2021
ISBN 978-5-0055-3899-4
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В АД
История Петрова 1
История Иванова 20
История Сидорова 32
История Кузнецова 39
История Прохорова 46
История Анны 47
Ничейная история 53
Первая История Марты 60
История Васильева 69
История кондитерской бабушки 75
История Платонова 80
История Мистера Кролика 84
Вторая История Марты 86
Последняя История 89
История Петрова
– Я – Петров, – сказал Петров и повертел головой.
Он не помнил ни своего имени, ни возраста, ни того, как здесь оказался. Но это его почему-то не беспокоило.
Окружающий мир не вызывал у Петрова вопросов. Только легкое ощущение недостаточности. Как будто рядом было задумано что-то теплое и округлое, чтобы утыкаться всем телом, а он, вместо этого, все время утыкался в пустоту.
И еще вокруг были штучки. Много круглых маленьких штучек. Все они вертелись, как сумасшедшие. Как жужжащая тошнота, в которой единственным ориентиром где-то впереди вспыхивало и гасло расплывчатое пятно света.
Петров пошел на свет.
Первые шаги давались тяжело. Приходилось все внимание направлять в ноги и пристально думать каждый шаг. Но потом дело пошло быстрее. Петров даже развеселился от того, как хорошо у него получается. И штучки вокруг уже не жужжали и не кружились, а превратились в молочно—белый туман – такой плотный, что его можно было хватать руками.
Слева в дымчатой пустоте зазвенел смех. Петров представил женщину на берегу реки – она запрокидывает голову, открывает рот и смеется легко, без стеснения. Почти как Марта.
Откуда пришло это имя? Петров не знал. Но от него внутри вдруг стало щекотно.
Потом из глубины пришли другие слова и образы: тянущее, жуткое ожидание мамы, которая отошла на минуту, трепет первого свидания, стыд первой ночи с женщиной, слово «презумпция». Такое солоновато-горькое. Как глоток морской воды.
Постепенно туман рассеялся, и Петров увидел, что дорога упирается в металлические ворота. По обе стороны от них в бесконечность тянулся забор из бетонных блоков. Как будто кто—то провел серую черту между мирами.
Источником света, который вел Петрова сквозь туман, оказалась неоновая вывеска у ворот. Надпись на ней гласила:
ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В АД
Петров остановился в нерешительности. Потом пожал плечами: «Скажу, что мне только спросить».
Он занес было руку, чтобы постучать, но ворота сами со скрипом отворились, приглашая внутрь.
Петров глубоко вдохнул, как будто собирался нырнуть, и сделал шаг вперед.
На него обрушились звуки. Тут, внутри, пели птицы, шелестела листва и где-то совсем рядом квакали лягушки. Петров моргал и щурился, пытаясь приладить глаза к новой яркости. Но даже сквозь мешанину разноцветных пятен было понятно, что вся территория утопает в зелени.
Совсем не похоже на километры замершей земли, оставшиеся за воротами.
Будто из мешочка с буквами для игры в «Эрудит» Петров выудил из памяти слово «заповедник». Потом порылся еще в надежде отыскать собственное имя, но безрезультатно. Зато на самом дне нашел странную аббревиатуру «КПП».
Именно с этими буквами в раздробленной памяти Петрова ассоциировалась обитая красной вагонкой будка, которая стояла в нескольких метрах от ворот.
Петров подошел ближе и робко заглянул в окно. Внутри, забросив ноги на стол, дремал в кресле мужчина лет сорока. На груди у него лежала сложенная вдвое газета, в дальнем углу будки едва различимо гудел вентилятор.
Петров приободрился. Постучал в стекло. Охранник медленно открыл глаза и по-рыбьи уставился на Петрова. В этом взгляде не было ни удивления, ни интереса – только усталость.
– Еще один, – констатировал охранник и зевнул.
– Где я? – осторожно спросил Петров.
– В аду. Там же у входа все написано.
Охранник потянулся к ящику стола и, достав оттуда потрепанный гроссбух, открыл его на середине.
– Ладно. Давай по протоколу. Имя, фамилия?
Петров присмотрелся к пожелтевшей странице: верхнюю часть занимал список посетителей, а ниже кто-то играл в крестики-нолики. Крестики неизменно выигрывали.
– Петров, – сказал Петров, – Имени не помню.
– Бывает, – хмыкнул охранник, ничуть не удивившись, и вывел в пустой ячейке новую фамилию.
Петрову сделалось неуютно. Как будто его вдруг посчитали, хотя он ничего такого не заказывал.
Он спросил:
– А это зачем?
– Да низачем. Мне просто нравится делать списки.
С этими словами охранник выудил из кармана штанов флягу, отпил из нее, едва заметно поморщился и отпил снова. Петрову это совсем не понравилось. Он сказал:
– Я бы хотел поговорить с кем-нибудь, э-э-эммм… С кем-нибудь из менеджеров.
– Ха! Он хочет поговорить с кем-нибудь из менеджеров! Парень, я бы и сам хотел с кем-нибудь из них поговорить. Ты спроси любого – все хотят с поговорить с менеджерами. Да только менеджеры ни с кем не разговаривают.
– Слушайте, – Петров старался говорить как можно спокойнее, – Я заблудился и потерял память. Очнулся в паре километров отсюда. Нужно как-то сообщить об этом моей семье, дать объявление…
– Петров, твоя семья уже здесь. Зуб даю. Хочешь, я поищу их для тебя?
Охранник принялся листать гроссбух, водя пальцем по списку фамилий на каждой странице:
– Вы в своей семье все Петровы? Если да, то вот, смотри. Антонина Петрова, шестьдесят пять лет. Прибыла год назад. Сынок ее вроде бы зарезал. А перед тем два дня держал привязанной к батарее и кормил клубникой. Жуткая история… Не твоя ли, часом, родственница?
У Петрова заиграли желваки. Он чувствовал себя беспомощным перед этим красномордым дядькой с большой книгой. Беспомощным и нелепым. Как же несправедливо, что он вынужден стоять здесь и лепетать, как первоклассник!
Охранник будто прочел мысли Петрова и ухмыльнулся, демонстрируя золотые коронки:
– Парень, ты лицо-то сделай попроще. Мне на твою козью морду смотреть неинтересно.
– А вот это уже хамство!
– Ад – это вообще не зефирку кушать.
– Ладно, – Петров сдался. Охранник определенно был не в своем уме. – Тогда скажите хотя бы, куда мне тут идти?
– Я бы сказал, что это зависит от того, куда ты хочешь попасть, но мне, если честно, насрать. Сам сюда пришел, сам и разбирайся. Я вот себе будочку нашел и в ней остался. Но места здесь, сам видишь, мало. Только на меня одного и хватает.
После этих слов охранник развернул газету, всем своим видом намекая, что разговор окончен. И только самодовольная его улыбка как будто все еще висела в воздухе.
Петров пнул стену КПП, плюнул на землю и тяжело зашагал в сторону леса. Напишу жалобу, – подумал он, – если понадобится, дойду до директора! Он даже поднял палец для усиления эффекта. До директора! И кивнул сам себе.
Со стороны выглядело внушительно.
Но внутри Петрову было себя жалко. И стыдно за то, что спасовал перед этим болваном. Перед обслуживающим персоналом, который для того только и нужен, чтобы подсказывать и разъяснять.
Надо было все же начистить ему рожу. Вмазать пару раз, как следует. И плевать, если бы этот тип вызвал полицию – так даже лучше. Он смог бы, по крайней мере, заявить о собственной пропаже, или как там это называется… В общем, сообщить миру о том, что вот он, Петров, – готов обниматься с семьей, рассматривать старые фотоальбомы и прилагать все возможные усилия для скорейшего восстановления памяти.
Если, конечно, у него есть семья. Если хоть кому-то в мире есть до него, Петрова, дело. Потому что может статься, что и нет.
Он засунул руки в карманы и быстрее зашагал по тропинке, баюкая себя бесконечным повторением собственной фамилии. «Петров, Петров, Петров», – и внутренняя муть понемногу отступала. «Петров, Петров, Петров» – и можно было какое-то время просто вслушиваться в это сочетание звуков, не думая больше ни о чем.
Тем временем лес поредел, и вокруг вырос выкрашенный в конфетные цвета пригород.
То и дело Петрову встречались дома с аккуратными верандами и розовыми кустами по периметру. Все, что можно было подстричь и покрасить, было подстрижено и покрашено, будто целый штат рабочих следил за тем, чтобы район имел образцово-показательный вид. Но больше всего обращала на себя внимание оглушительная мертвость этого места: ни шума автомобилей, ни криков, ни разговоров. Только шелест ветра в ветвях и редкие крики неопознанных птиц. Рекламный город-призрак.
Петрову все еще нужна была помощь, поэтому он, пренебрегая всякими правилами приличия, перелез через штакетник возле одного из домов, поднялся на крыльцо и постучал в идеально-белую дверь.
С другой стороны послышался шорох. Кто-то там завозился, затопал по деревянному полу. Но через пару секунд снова стало тихо.
Петров приложил ухо к двери и заговорил как можно громче, но стараясь при этом звучать дружелюбно:
– Послушайте, я ничего не продаю и не собираюсь вас грабить. Мне нужна только небольшая помощь. Один телефонный звонок. Вы меня слышите? Я не причиню вам вреда.
Если за дверью кто-то и был, он себя ничем не выдал.
Шумно выдохнув, Петров развернулся чтобы продолжить свой путь. И тут же замер: возле открытой калитки стояли трое мужчин.
У двоих не доставало левых рук – их плечи заканчивались розовыми культями на уровне локтей. У третьего обе руки были на месте, но правая штанина свободно болталась от колена и ниже.
В одной руке безногий держал топор, а свободной рукой опирался на плечо товарища.
– Ты, – обратился безногий к Петрову, – Идем с нами.
Голос его звучал устало и сонно, как у человека, который провел в пути не один день, и теперь силы его были на исходе. Двое других, прикрыв глаза, принялись мерно раскачиваться в такт какой-то заунывной внутренней мелодии.
Петров отступил на шаг, в горле вдруг пересохло.
– Бежать некуда, – сказал безногий. – Мы отведем тебя в сад и научим как порадовать хозяина. Ты увидишь, это легко. Нужна только небольшая плата. Только показать, что ты готов просить прощения. Идем. Там все ждут тебя.
– Меня? – тупо переспросил Петров, покосившись на топор в руках калеки.
– Нужно приносить жертвы, каяться. Так ты получишь отсрочку. Хозяин умеет ждать, если видит, что ты все делаешь правильно. В аду не так уж плохо.
Петров оценил расстановку сил: калеки выглядели доходягами, но их было трое, плюс топор. Как в школьной задаче по арифметике: у Маши было три яблока, а у Саши – банан; удастся ли Саше уйти живым, если ему раскроят череп тяжелым острым предметом?
В течение нескольких мучительных секунд Петров пытался решить эту задачу и уже готов был броситься в бой, но тут сзади послышался скрип открывающейся двери. Чей-то густой голос пробасил:
– Эй, калеки, ану пошли нахуй отсюда!
Петров обернулся на звук. Позади в дверях возник мужчина средних лет, одетый в майку и засаленные шорты. В руках он держал двустволку, нацеленную на Петрова и его собеседников.
– Я только хотел помочь, – вздохнул безногий, глядя куда-то в пустоту.
Но спорить с хозяином двустволки он не стал. Троица неуклюже развернулась и заковыляла прочь с грацией сломанного механизма.
Петров поднял руки, демонстрируя безобидность, и сделал шаг к дому:
– Спасибо за помощь. Признаться, я слегка…
– Пошел нахуй, – прорычал незнакомец и прищурился, глядя в прицел, – Если думаешь, что здесь можно что-то поиметь, тебе придется думать об этом с пулей в башке.
– Я не очень понимаю, – растерялся Петров.
– Считаю до пяти. Раз, два…
Петров не стал дожидаться цифры «три» и метнулся в сторону леса.
Видимо, мужик с двустволкой оказался не из тех, кто разбрасывается словами, потому что через несколько секунд за спиной раздался выстрел. Петров затравленно оглянулся, споткнулся о камень и во весь рост растянулся на земле.
Щеку обожгло, от левой скулы во все стороны начала расползаться острая пульсирующая боль. Петров приподнялся на локтях и пополз вперед, сквозь кусты, ожидая второй пули, которая на этот раз достигнет цели. Или штыка, который вообще молодец.
Но вскоре стало понятно, что за ним никто не гонится: лес за спиной хранил молчание. Обессиленный, Петров лег на землю и стал глотать ртом воздух. Мысли в голове громыхали как железнодорожные составы. Почему все эти люди так враждебны? За что с ним так и по какому праву? Он напишет жалобу! Дойдет до директора!
Петров многое отдал бы, чтобы это оказалось дурным сном. Проснуться бы сейчас на берегу реки в лучах заката и слушать, как рядом, запрокинув голову, смеется красивая женщина… Ее губы красны, голос звонок, волосы медовым золотом рассыпаются по плечам. А где-то внизу вода с легким шелестом уносит прочь все печали, как будто их и не было.
Он сам устремился вслед за водой, убаюканный этим образом, но сердце вдруг толкнулось остро и болезненно: «Добро пожаловать в ад».
Не в силах больше сопротивляться, Петров свернулся калачиком и заплакал. Он больше не думал ни о реке, ни о том, как пойдет жаловаться – вообще ни о чем не думал. Только захлебывался от страха и всем своим существом ждал того, кто придет прервать эту пытку. Кто обнимет и скажет, что все закончилось. Возьмет за руку и отведет домой. Но мир оставался тих и безразличен к мольбам – как и всегда.
Когда Петров почти уже охрип, и рыдания перешли в короткие всхлипывания, где-то совсем рядом раздалось сосредоточенное бормотание.
– Ах, Боже мой, я так опаздываю! Мои часы, они должны быть где-то здесь. Мне нужны мои часы. Хорошие, никогда не ломаются.
Петров вскинулся и сел, чуть не ударившись лбом о склонившегося над ним старика. Тот был одет в потертый костюм-тройку и голубой галстук-бабочку. Как будто собирался на важное мероприятие.
– Мои часы, – повторил старик, глядя на Петрова слезящимися глазами, – Вы видели мои часы?
Петров замотал головой.
– Мне они очень нужны. Если заставить стрелки двигаться задом наперед, я смогу выбраться отсюда. Я отмотаю себя в самое начало. Нужно только найти часы. Золотые, с гравировкой. Все время тикают. Если я не успею, ох…
– Я не видел никаких часов, – перебил его Петров.
Старик осклабился, и глаза его хищно заблестели:
– Я теперь все понял. Ты украл их, чтобы спастись вместо меня. Хитро придумано!
С этими словами он стал охлопывать Петрова по карманам штанов в поисках потерянной драгоценности. Когда оказалось, что карманы пусты, старик на секунду замер в растерянности. Затем снова улыбнулся, обрадовавшись внезапной догадке:
– Может быть, ты их проглотил. Может быть, ты знал, что я буду искать свои часы, и специально проглотил их. Мне нужно вспороть тебе брюхо и как следует пошарить в кишках. Уверен, они где-то там.
Старик попытался задрать футболку на животе Петрова, но не успел – тот схватил его за руку и резким движением вывернул запястье. От неожиданности старик охнул и осел.
– Дедуля, – с нажимом сказал Петров, – Я не брал ваши часы.
– Прости, сынок, – залепетал старик, морщась от боли, – Я теперь и сам вижу, что не брал. Ошибся. Но ведь попытаться стоило?
Губы старика задрожали, а морщинистое лицо вдруг скомкалось, собралось в мокрую от слез кучку, похожую на сдувшийся шарик.
Это зрелище вызвало у Петрова такое отвращение, что он невольно ослабил хватку. Старик воспользовался случаем, дернул рукой и высвободился. Еще несколько секунд он смотрел на Петрова с обидой и подозрением, а затем попятился назад в кусты, шурша прошлогодней листвой и задевая ветки. На ходу он продолжал бормотать что-то про потерянные часы.
Петров затряс головой, пытаясь прийти в себя. Хотя его собственная память превратилась в мешанину обрывков и осколков, казалось, среди всех встреченных он был единственным, кто хоть немного оставался в своем уме. Но надолго ли?
Чтобы не думать об этом, Петров поднялся с земли, отряхнулся и пошел вперед. Левая нога – и вот он на шаг дальше от сумасшедшего старика. Правая нога – и катился бы к чертям мужик с двустволкой. Левая нога – и калеки остались далеко позади. Правая нога, левая, правая…
Так он брел, волоча ноги, пока не услышал смех. Звонкий, похожий на плеск воды, он пронзал лес и звал за собой. Чувство было такое, будто этот смех – самая важная вещь на свете, и, если найти его источник, все остальное перестанет иметь значение. Не смея ослушаться, Петров пошел на этот зов, и сердце у него в груди забилось быстро, как у птицы.
День уже клонился к закату, когда вокруг воцарился аромат клубники. Это не был запах, принесенный ветром – он принадлежал территории, надвигался сразу со всех сторон, не оставлял выбора. Петров глубоко вдохнул, и у него закружилась голова. Перед глазами возникли и тут же пропали странные бордовые всплески – отголоски воспоминаний.
Петров попытался ухватиться за них, проникнуть глубже, и в этот момент понял, что смех, который вел его все это время, вдруг затих. Вместо него, издали раздался скрип веревки. Как будто что-то тяжелое висело на ней, раскачиваясь из стороны в сторону.
Петров всмотрелся в лесные сумерки и в десятке метров впереди увидел просвет между деревьями. Стараясь вести себя как можно тише, он подобрался к зарослям сирени, за которыми раскинулась поляна, и выглянул наружу.
Слева на дереве висели трое – мужчина, женщина и ребенок. Их глаза на почерневших лицах молочными бельмами смотрели прямо перед собой. Веревки впились глубоко в распухшие шеи. Под деревом стоял мальчишка лет двенадцати и деловито снимал с мужчины ботинок. Женщина и ребенок были уже босыми.
Покончив со своим занятием, мальчишка сложил ботинки в рюкзак и, насвистывая, пошел вдаль по тропинке.
Петров был настолько поражен, что не сразу заметил еще один элемент этой картины. Рядом на траве у мольберта сидела молодая женщина в окружении тюбиков с красками. Ее губы были красны, а волосы медовым золотом рассыпались по плечам. Без сомнения, это ее Петров видел на берегу реки, стоило ему закрыть глаза. Только сейчас никакой реки не было.
Женщина безразлично скользнула взглядом по Петрову и снова углубилась в рисование. Не зная, что еще делать, он вышел из своего укрытия и спросил первое, что пришло в голову:
– Марта?
– Марта, – ответила художница и улыбнулась.
– Кажется, я видел тебя во сне.
Петров подумал, что вряд ли ему в жизни доводилось говорить женщине что-то более глупое, но Марта только кивнула:
– Ясно.
Петров подошел к ней поближе, стараясь, однако, оставаться на безопасном расстоянии, и взглянул на холст. На картине были изображены повешенные. Ворон сидел на голове у мужчины и выклевывал что-то из его лица. Сочные цвета, уверенные густые мазки. Во всей картине было нечто одновременно завораживающее и отталкивающее.
– Когда я начала, – сказала Марта, – на них еще была обувь. И одежда тогда не так обтрепалась. Я обычно стараюсь писать побыстрее, чтобы успеть до прихода хранителей. И чтобы тела еще не совсем испортились. А то потом приходится рисовать по памяти. Видишь, на картине у женщины голубые глаза? Сейчас они уже помутнели.
Петров осторожно поинтересовался:
– А это ты их? Ну…
– О, конечно нет!
Она удивленно взглянула на Петрова, будто не могла понять, как ему вообще пришло в голову спрашивать подобные вещи.
– Я только фиксирую, если мне удается найти что-нибудь интересное. Так о них остается хоть какая-то память.
Где-то вдали послышался хруст ломающихся веток. Этот звук стал стремительно нарастать и приближаться. Марта бросила критический взгляд на холст, сделала последний красный мазок и сказала:
– Не поможешь мне собрать краски? Кажется, идут хранители. Нам не стоит здесь находиться, когда они начнут работу. Это невежливо.
Петров начал спешно собирать разбросанные в траве тюбики. Он как раз подбирал последний, когда из-за деревьев вышли люди в серой форме. Их было шестеро, они действовали молча и слаженно. Двое поддерживали тела, пока третий срезал веревки. Четвертый разворачивал на земле черные мешки, еще двое стояли в стороне, видимо, ожидая, когда начнутся их роли в этом отработанном представлении. Никто из них не обращал внимания на зрителей.
Петров готов был сорваться с места и бежать, пока люди в сером не принялись за него самого, но Марта оставалась такой спокойной, что паниковать рядом с ней казалось просто стыдно. Она поднялась с травы и сказала, поправляя полы своего белого халата:
– Если хочешь, идем ко мне выпьем чаю.
– С радостью, – машинально ответил Петров и затрусил вслед за ней по тропинке.
Ему было поручено нести холст, и он старался не смотреть на картину. Вообще забыть, что на ней изображено.
Когда они дошли до реки, было уже почти темно. И серый дом на берегу выделялся только благодаря маяку красной двери. Марта провернула ключ в замке:
– Входи.
– А ты не боишься пускать к себе незнакомца?
– Нет, – улыбнулась она, – Я же тебе снилась.
– А я тебе снился? – с надеждой спросил Петров.
Но Марта только пожала плечами:
– Может, да. А, может, и нет. Тут все путается.
Затем она включила свет в прихожей и добавила:
– Проходи. Картину можешь поставить у стены в гостиной. Я пока займусь чаем.
Петров прошел по небольшому коридору и оказался в просторной комнате, которая занимала почти весь этаж. Дверь слева вела в спальню, а справа находилась кухня, отделенная от жилого пространства барной стойкой.
Все стены в гостиной были увешаны картинами – большими и маленькими, написанными маслом и акварелью. Кое-где прикрепленные канцелярскими кнопками висели карандашные наброски на клочках бумаги. Все эти картины объединяло одно: на них были изображены люди – повешенные, зарезанные, раздробленные, вопящие о помощи и бесцельно глядящие в пустоту, поодиночке и целыми группами, едва умершие и с неделю пролежавшие на солнце.
– Это все с натуры? – глухо спросил Петров и сам не узнал свой голос.
– Да.
Марта повесила на крючок свой белый халат и повернулась к Петрову.
– Ты не сказал, как тебя зовут.
– Петров, – сказал Петров.
– Хорошо. Так вот, Петров, есть черный чай, есть с ромашкой. Или, может, вина?
– Вино подойдет. Я бы сейчас выпил.
Марта достала бокалы и жестом волшебника выудила из-под барной стойки бутылку красного вина.
– Я совру, если скажу, что берегла ее для особенного случая. Вообще-то, я иногда пью. Так что алкоголь у меня есть всегда. Помогает расслабиться.
Петров откупорил бутылку и разлил вино по бокалам. Первый глоток показался ему божественным. Будто груз, который он нес так долго, что вес почти перестал ощущаться, наконец, был сброшен, и он мог впервые за вечность расправить плечи.
Он осушил бокал и почти сразу налил себе еще. Сделал большой глоток и посмотрел на Марту:
– Мы правда в аду?
– Правда.
Несмотря на всю очевидность ответа, Петров оказался к нему не готов. Он уставился на свой бокал и выдохнул:
– Я не помню, как умер.
– Может быть, ты и не умирал, – сказала Марта и подлила им обоим еще вина.
– Как же я тогда оказался здесь?
– Думаю, как и все. Шел-шел, и пришел.
– А если я захочу уйти?
Марта пожала плечами:
– Ворота всегда открыты. Просто там, за стеной, ничего нет. Поэтому никто не уходит.
– А здесь? Что есть здесь?
– А здесь есть все, что захочешь. Вот, хотя бы это, – Марта провела рукой, указывая на вино, на стены с картинами, на себя.
Щеки ее раскраснелись, зеленые глаза блестели хитро и вызывающе. И голос… Казалось, если она засмеется, ад разлетится на осколки, исчезнет в белой вспышке. Но Марта не смеялась – только улыбалась тихо и серьезно.
У Петрова в голове зашумел красный прилив. События прошедшего дня вспыхивали калейдоскопом, и одно за другим исчезали во мраке; здесь было вино, и эта женщина, которая откидывает назад свои медовые волосы, и пахнет клубникой, и…
Он закрыл глаза и вдруг отчетливо увидел себя на берегу реки.
Марта сидела рядом, свесив ноги в воду. Она посмотрела на Петрова с прищуром:
– Нас сегодня водили в морг на вскрытие. Все было так, как ты и рассказывал. Холодные железные ящики, а в них – куклы рядами. Безмозглые мясные куклы. Не хватало только игрушечного сервиза, чтобы усадить всех пить чай.
Она все еще заканчивала фразу, когда сквозь реку и берег проступила подвальная комната, тускло освещенная мигающими лампами. И Марта сама вдруг превратилась в лежащую на полу куклу со стеклянными глазами и красным клубничным ртом. Петров срезал ножницами верхнюю пуговицу на ее блузке, и горло перехватило от восхищения.
Видение замерло, как поставленная на паузу кинопленка. Затем подернулось рябью, поплыло, растворилось. Петров снова оказался в гостиной с бокалом вина в руках, и только где-то на кромке сознания все еще продолжал звучать голос Марты «безмозглые мясные куклы».
Чтобы сбросить наваждение, он встал, прошелся вдоль стены. На одной из картин был изображен знакомый сюжет – двое одноруких рубили руку третьему; еще несколько искалеченных мужчин сидели рядом на земле. Их рты были открыты словно в песне или молитве.
– Кто это? – Петров ткнул пальцем в картину.
Марта подошла к Петрову, встала рядом с ним, и он почувствовал ее теплое дыхание на своей шее.
– Это калеки. Они верят, что если будут приносить в жертву части своего тела, то смогут избежать расплаты. Они как будто уже расплачиваются, добровольно. Только это, конечно же, глупости.
– Почему глупости?
– Потому что расплаты нельзя избежать. Каждый обязательно получит свое.
Последние слова Марта прошептала Петрову на ухо и поцеловала его в шею. Петров все понял правильно, взял Марту за руку и повел ее в спальню.
Здесь тоже были картины. Они висели на стенах, лежали на полу и на кровати. Петров смахнул с покрывала несколько исчерканных листков и порадовался тому, что свет был выключен. Меньше всего ему сейчас хотелось смотреть на всю эту живописную эстетику умирания.
Марта взяла Петрова за руки и положила его ладони себе на грудь. Затем опрокинула его на кровать и взобралась сверху.
– Ты просто закрой глаза, – сказала она.
Петров повиновался и откинулся на подушки. В темноте под веками заплясали разноцветные круги.
Когда он проснулся, было уже светло. Из-за стены доносился звон посуды и свист кипящего чайника. Петров сел на кровати и осмотрелся. Со всех картин в спальне на него внимательными зелеными глазами смотрел чернобородый мужчина с татуировкой в виде птицы на правой скуле. На одном из полотен он сидел за столом, положив руку на стопку книг, на другом стоял под деревом в задумчивости, на третьем позировал нагишом на кровати – той самой, где сейчас сидел Петров; даже постельное белье было того же стального цвета.
Петров обернулся, чтобы рассмотреть картины, висящие у изголовья. Там был все тот же мужчина, но выглядел он иначе: впалые щеки, торчащие ребра, расфокусированный взгляд. В нем не осталось и следа той монументальной важности, с которой он позировал для предыдущих полотен.
На одном из карандашных набросков он сидел в углу, обхватив руками колени – худой, голый, затравленный. На другом были только глаза и перекошенный рот. Венчал композицию огромный холст под потолком: мужчина лежит на кровати, руки по швам, глаза закрыты, на груди оставленный кем-то букет ромашек – таких пронзительно белых на землисто-серой коже, – рядом на тумбочке горит свеча.
Петров скосил глаза на заваленную бумагами тумбочку – свеча все еще была здесь.
Из-за спины послышался насмешливый шепот:
– Добро пожаловать в ад.
Взгляд Петрова заметался между картинами в поисках источника звука. Он боялся надолго упустить из виду какое-нибудь из полотен: казалось, теперь все эти портреты смотрели прямо на него. Комната будто выдавливала Петрова, влажные простыни обвились вокруг бедер, потянулись вверх с шелковым шорохом.
Петров вскочил с кровати, тяжело дыша и нервно отряхиваясь, и, как был нагишом, выскочил в гостиную.
Марта застыла у стола с графином сока в руках:
– Что случилось?
– Кто этот мужчина на картинах? С татуировкой на лице.
– А, вот в чем дело, – Марта поставила графин на стол, – Садись. Я расскажу за завтраком.
Петров сел и придвинул к себе тарелку, на которой лежала горка свежих бельгийских вафель и шарик ванильного мороженого. Он не ел со вчерашнего дня, но сейчас вряд ли смог бы проглотить хотя бы кусок. Марта разлила чай по чашкам и села напротив.
– Тот человек, которого ты видел на картинах… Его звали Давид. Он был здесь до тебя. Мы какое-то время жили вместе.
– Кажется, он говорил со мной.
– Это вряд ли. Он уже давно ни с кем не говорит.
Петров немного помолчал, ковыряя вилкой вафлю. Затем спросил:
– Что с ним случилось?
– Он закончил свою историю. Расплатился. Последние несколько недель я была рядом и рисовала его. Потом просто гладила по руке, чтобы ему не было страшно. А потом поняла, что ему уже не страшно. После этого пришли хранители.
– Он был хорошим человеком?
– Как и все, – пожала плечами Марта.
– А меня ты тоже нарисуешь?
– Если твоя история будет достаточно интересной.
– А если я не захочу вообще никаких историй? Если не захочу расплаты?
– Захочешь. Когда ад размалывает тебя в мелкое крошево, этого все начинают хотеть.
– И ты тоже?
В ответ Марта только усмехнулась.
Петров подобрал с тарелки вафлю и, согнув ее пополам, отправил в рот. Он, как мог, заполнял неловкую паузу движением челюстей, но, наконец, пришло время говорить необходимые вещи:
– Я только возьму свою одежду, – сказал он, вставая из-за стола, – Спасибо, что приняла меня.
– Ты можешь остаться. Уйдешь, когда будешь готов.
Петров кивнул. Если бы Марта прогнала его, он бы ушел без вопросов. Если бы попросила остаться, он бы остался. Но она не сделала ни того, ни другого. И от этого у Петрова было такое чувство, будто ему не на что опереться. Будто он идет по канату под куполом цирка, а к его шее привязан многотонный груз свободы выбора.
Пока он думал об этом, в дверь постучали. Петров поискал глазами, чем бы прикрыться, но Марта махнула рукой и пошла открывать.
У дома стояла грузная пожилая женщина, одетая в домашние штаны и растянутую футболку. Едва открылась дверь, она шагнула на порог и заполнила собой весь дверной проем. Казалось, она была сделана из камня – памятник первобытной богине с обширной грудью и навечно застывшим на лице выражением обиды и отвращения.
– Петров! – женщина всплеснула руками, – Ну что ты стоишь столбом? Дай, я тебя обниму!
Она выпучила глаза и раскинула руки для объятий. Петров весь сжался: женщина в дверях выглядела неотвратимо, от нее не было противоядия. Как завороженный, он сделал шаг вперед и замер, прикрывая руками наготу.
Женщина выждала еще секунду и уперла руки в бока:
– Ты посмотри, стеснительный какой. Было бы чего стесняться! Или ты мне не рад?
– Вы кто? Я вас не знаю, – сказал-почти-прошептал Петров.
Хотя, конечно, он уже знал. Не по внешнему сходству и даже не по этим стальным ноткам в голосе, но по жгучему чувству неизбывного страха и стыда, которые так привычно скрутили нутро, он понял, кто стоит перед ним.
– Родную мать не узнает! – вскрикнула женщина с таким неподдельным ужасом, как будто и правда происходило что-то ужасное.
