Читать книгу: «Нам не дано предугадать… Рассказы»

© Нина Спицына, 2024

ISBN 978-5-0053-7743-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Свет в чужом окне

– Мам! М-а-а-м!

Я оторвалась от грядки и подняла голову. Младший сын Серёжа вопросительно смотрел на меня.

– Так мы пойдём к тому дому? Ты же говорила, что надо сходить. Я могу пойти с тобой.

Да, действительно, надо сходить. Сколько можно откладывать?

– Хорошо, что ты напомнил!

Я хорошенько вымыла руки, причесалась, сменила рабочую дачную обувь на лёгкие летние туфли, и мы вышли за калитку.

«Тот» дом находился на соседней аллее, почти напротив нашего. Но чтобы попасть к нему, нужно пройти до конца нашей аллеи, свернуть на соседнюю и идти в обратном направлении.

– Как пойдём? Через ближние? – спросила я, кивнув на ворота в конце аллеи, через два участка от нашего дома.

– Они, наверное, закрыты, как всегда. Пойдём туда, – Сергей махнул рукой в противоположный конец улицы.

Я не возражала. Сунула руки в карманы просторных летних штанов, и мы не спеша зашагали по аллее. Идти было далеко. Мы шли привычным путём мимо дачных участков, знакомых до мелочей. На огородах возились дачники – в августе тоже полно работы. Дома у всех разные: у кого-то каменные из шлакоблоков, а у кого-то деревянные рубленые. Лично мне больше нравятся деревянные и именно из сруба, как у нас.

…Когда же это началось? Лет двадцать назад? Пожалуй, даже больше. В тот год мы достроили свою дачу, предстояло завершить ещё кое-какие мелочи по внутренней отделке, но мы уже стали оставаться на ночь. Тогда ещё мало кто ночевал на нашей аллее, да и на соседней тоже. Сразу за ближними воротами начиналась роща с высоченными берёзами и простирались поля до самого горизонта. Освещение на аллеях ещё не провели, поэтому ночью было очень темно. Только в нескольких окнах горел свет. По вечерам было слышно, как рядом в темноте шумела роща, и становилось как-то не по себе. Но в доме наискосок на соседней аллее всегда светилось окно. Там тоже кто-то ночевал. И от этого было не так страшно и одиноко.

И потом, когда мы уже полностью закончили с обустройством дома, навели там красоту и уют и стали ночевать каждые выходные, в том доме по вечерам тоже всегда горел свет. Мы, по обыкновению, ложились спать поздно. После трудового дня на огороде мылись в бане, пили чай на веранде и вели неспешные разговоры. А потом мы с мужем, лёжа на кроватях, читали старые книги, а мальчишки сидели на веранде и болтали обо всём на свете.

И в том доме свет тоже горел допоздна, особенно в большом широком окне с жёлтыми занавесками на втором этаже. Когда ночью я просыпалась и выходила на веранду выпить воды или просто полюбоваться звёздным небом, в окне второго этажа всё ещё горел свет. Скорее всего, там была детская комната.

Мы иногда гадали, кто же живёт в том доме, но специально никогда не наблюдали за ним. Только муж иногда замечал на участке пожилого мужчину.

Когда муж бывал в командировке, то нам с детьми приходилось ночевать на даче одним. Но нам не было страшно. Окно второго этажа в доме напротив сияло ночью тихим жёлтым светом, и это было залогом мира, спокойствия и уюта.

Мы настолько привыкли к нашему маяку, что прежде чем погасить свет на ночь, я по привычке смотрела, горит ли ещё свет в жёлтом окне напротив.

Однажды случилось так, что мне пришлось заночевать на даче одной. Муж был в отъезде, младший сын – в лагере, а у старшего оказались свои дела. Днём скучать было некогда, я была занята работой. Все соседи тоже были на своих участках, и мы переговаривались между собой. Я очень люблю наш дом, который мы строили с большой любовью, а вот ночевать здесь одной мне было непривычно и боязно. Но когда вечером я увидела знакомый свет в доме напротив, то, как обычно, попила чай на веранде, почитала книгу, а потом спокойно уснула.

Утром приехал старший сын Вадим. Первым делом он спросил, не страшно ли мне было ночевать одной. Я взъерошила ему волосы на голове и ответила, что нисколечко. Ведь наш маяк был на своём сторожевом посту.

Мы даже не знали, что за люди там живут, но были благодарны им за этот льющийся из окна жёлтый свет, который вносил в нашу жизнь покой и умиротворение…

Прошло много лет. И однажды мы с удивлением обнаружили, что по вечерам на втором этаже «того дома» перестало светиться окно. Сначала это заметил Серёжа. А вскоре и мы все убедились в этом.

А ещё через несколько лет перестал гореть свет и в окне на первом этаже. Наш маяк погас…

Иногда, работая на участке, мы разговаривали на эту тему.

– Может, сходим к тому дому, узнаем, что там и как, – вслух размышляла я.

– И что мы скажем? – недоумевал муж. – Зачем пришли?

На следующее лето, когда начался новый дачный сезон и мы окончательно убедились, что свет в доме напротив больше не горит, я решила всё-таки сходить туда. Да только всё никак не получалось. Как только приезжали в выходные на дачу, то сразу бежали переодеваться после знойного душного города, потом разгружали сумки с продуктами, а затем – в огород, посмотреть на наши посадки. А когда собирались домой, то тоже всегда торопились. Шли дни и недели…

И вот, наконец, мы идём с сыном к заветному дому. Что мы там увидим? Дошли до конца нашей аллеи, свернули на соседнюю и будто попали в другое государство. А на самом деле всего лишь в другое садовое общество. Мы никогда не бывали здесь прежде, и нас удивил такой контраст. Наша улица была широкой и ухоженной, а эта – узкой и несколько запущенной, даже заросшей. И дома здесь были попроще. Встречались даже оставленные хозяевами участки, они зарастали травой. Белый пух летал по аллее.

– По-моему, здесь, – Сергей остановился у небольшого дома.

Мы ведь никогда не видели тот дом с фасада, а только со стороны огорода, так сказать, с тыла. Поэтому даже не знали, как он может выглядеть с улицы.

– Не похож. Тот дом каменный и поверх штукатурки побелен извёсткой, – возразила я.

Пройдя ещё немного, мы остановились у белого дома с облупившейся штукатуркой. Как раз наискосок была видна высокая крыша нашей дачи.

Мы смотрели на небольшой, когда-то добротный, но теперь уже старый дом. Окна были зашторены. Дверь закрыта. Возле старенького крыльца аккуратной шеренгой стояла видавшая виды садовая обувь. Рядом на маленькой грядке цвели бархатцы, вдоль тротуара – два кустика георгинов. Под накренившимся водостоком стояла ржавая бочка. На огороде зеленели посадки.

Мы с сыном переглянулись. На брошенный участок вроде не похож. Сергей тронул калитку, она была заперта. Постояли ещё немного, тихонько переговариваясь между собой, и двинулись в обратный путь.

– А что вы хотели?

Мы разом обернулись и только тут заметили небольшого роста женщину, которая стояла в огороде перед домом и с интересом наблюдала за нами. На ней было тёмное платье и старый жакет.

Некоторое время мы молча смотрели друг на друга.

– Будьте добры, подойдите, пожалуйста, – попросила я.

Женщина поправила на голове цветной платок и нехотя пошла к калитке, подозрительно глядя на нас.

– Меня зовут Нина, а это мой сын Сергей. Наш участок на соседней аллее, – начала я знакомство.

Старая женщина продолжала смотреть недоверчиво. В разговор вступил Сергей.

– Видите вон ту высокую крышу? Это наш дом. А напротив нас – дача Лидии Григорьевны. Её огород примыкает к вашему участку, – пояснил он.

– Так вы соседи Лиды? – удивилась она. – А я-то думаю, что за чужие люди здесь ходят.

И уже миролюбиво повторила вопрос:

– А что вы хотели?

– Даже не знаю, как сказать, – замялась я. – Наверное, это может показаться странным, но мы обеспокоены тем, что уже несколько лет в вашем доме по вечерам не горит свет.

Женщина помолчала.

– А мы здесь давно не ночуем, – грустно ответила она. – Некому ночевать-то. Старик мой помер пять лет назад, дети повзрослели, а внуки выросли. Не очень-то любят они сюда приезжать.

– Так Вы что же, каждый раз ездите сюда на автобусе? – удивилась я.

– Почитай каждый день. Сил уже нет содержать и дом и весь участок в порядке, а продавать жалко: столько лет здесь жили, столько труда вложено. Мой муж сам этот дом построил, всё сделал своими руками, – старая женщина смахнула слезу. – А теперь я одна. Любую доску прибить, и то кого-то просить надо. Правда, внуки в эти выходные обещали приехать. Может, и правда приедут? – оживилась она.

Женщина вдруг умолкла. Подняв руку к глазам и щурясь от солнца, она напряжённо вглядывалась в конец улицы. От автобусной остановки по аллее шёл молодой мужчина. Мы молча ждали. Но парень свернул к другому дому.

– Может, и приедут, – уже неуверенно повторила она. Потом вздохнула. – Но ночевать всё одно не останутся.

Мы помолчали.

– Ума не приложу, как быть, – размышляла старушка. – Этот год ещё как-нибудь додюжу. А весной, коли жива буду, придётся продавать, – заключила она.

– А как Вас зовут, бабушка?

Женщина назвалась Клавдией Егоровной.

Мы ещё немного поговорили. Казалось, Клавдия Егоровна была рада нашему разговору.

На прощание я обняла эту маленькую старую женщину. Она не отстранилась, наоборот, задержала меня в своих объятиях. Потом обняла моего высокого сына.

– Спасибо, что пришли. За беспокойство спасибо.

Мы пожелали ей здоровья и побрели на свой участок. Ближние ворота всё же оказались открыты, и мы пошли коротким путём. Я обернулась. Маленькая женщина в старом платье стояла на пустой улочке возле своей калитки. Она смотрела нам вслед и осеняла нас крестным знамением…

Вот ведь как бывает. Если смотреть на людей как на источник света, то одни люди проносятся по твоей жизни стремительно, как метеор, освещая её ярко, но непродолжительно. Другие, как, например, родители, долго шагают с тобой по жизни рядом и держат свой факел над головой, чтобы тебе виднее было дорогу, чтобы ты не споткнулся, шагая по ней, не сбился с пути. А кто-то лишь слегка освещает твою дорогу мягким светом, как бы случайно, со стороны, и даже не подозревает о том, насколько важным и нужным может оказаться этот свет в твоей жизни.

И свет этот уже давно погас или остался где-то далеко позади, а ты продолжаешь идти дальше, с благодарностью вспоминая его…

Прошло несколько недель. Вдруг сын неожиданно спросил:

– А ты помнишь, какое тогда было красивое яркое небо?

– Когда?

– Ну, когда мы ходили к тому дому. Мы шли по их аллее, а небо было такое синее-синее.

Честно говоря, я тогда совсем не обратила на это внимание. Но, подумав, ответила:

– И это правильно!

Портрет

Интересно устроена память человеческая. Происходит в твоей жизни событие – яркое, запоминающееся, которое, казалось бы, не забудется никогда. Но проходит время, и свежие события, расцвеченные новыми красками, заслоняют собой предыдущие. Идут чередой повседневные будни со своими радостями и огорчениями, случаются интересные моменты или даже целые истории, и новые эмоции всё дальше и дальше отодвигают события давно минувших дней, а потом и вовсе вытесняют их из памяти. И ты о них больше не вспоминаешь, словно и не было их никогда.

И вдруг какой-то неожиданный факт или оброненное кем-то слово нечаянно напомнит о чём-то очень далёком. И старый сюжет, казалось бы давно и напрочь забытый, постепенно воскресает в памяти, проявляясь медленно, как на фотоснимке. Оказывается, этот интересный кадр никуда и не пропадал, память хранила его до поры до времени в каких-то тайных своих уголках…

…Когда мне было лет пять от роду, я смотрела дома картинки в каком-то старом журнале и на одной из страниц увидела небольшой, размером с открытку, портрет девочки. Девочка показалась мне очень знакомой: густые растрёпанные волосы, нижняя обиженная пухлая губка, выцветшая малиновая кофточка с синими разводами. Да, эта девочка была похожа на меня…

И из невероятных глубин моей детской обрывочной памяти медленно всплывает картинка, что точно такая же или очень похожая кофточка была у меня в раннем детстве. И из тех же далёких глубин почему-то возникает расплывчатый образ незнакомого дядьки, который приезжал к нам в гости и который всё время подтрунивал надо мной и называл не иначе как Нинка, а я обижалась на него. Почему этот образ неизвестного дядьки ассоциировался тогда с увиденным портретом, не знаю. Но то, что с раннего детства я не любила привязывать бантики, а бегала с непослушными волосами – это я знала отлично.

Тогда, в свои пять лет, я подумала, что просто похожа на эту девочку из журнала. Ведь этого же никак не могло быть, чтобы той девочкой оказалась я. И я даже ничего не рассказала маме, довольно скоро забыла об этом случае, потому как целый хоровод самых интересных событий кружит нас в детстве.

Года через два я случайно обнаружила в кладовке какие-то старые журналы. Стала пролистывать их и по обыкновению рассматривать картинки. И в одном из журналов я снова увидела портрет той девочки. Я сразу узнала и вспомнила его и даже почему-то обрадовалась. Это был тот самый журнал. И вновь меня удивило наше сходство. Но больше всего меня поразила надпись под рисунком. К тому времени я уже умела читать, поэтому смогла её прочесть. Под портретом было написано: «Нинка».

До сих пор не пойму, почему я не показала его маме и ни о чём её не спросила. Мне даже не пришло в голову прочесть фамилию автора. И, конечно, я не помню название журнала. Но портрет этот я помню до сих пор. Он и сейчас стоит у меня перед глазами. За всю свою жизнь я больше никогда и нигде его не встречала. Но если бы увидела, то узнала бы сразу.

Кто был тот человек, что приезжал к нам? Имел ли он отношение к портрету, а портрет той девочки – отношение ко мне, или это всего лишь случайное, удивительное совпадение, быть может, дополненное моим детским воображением, – это так и осталось для меня загадкой. К сожалению, теперь уже навсегда.

Мой дед – охотник

А мне даже нравится ездить в командировки. Интересно побывать в новом городе, пообщаться с новыми людьми. А когда выяснилось, что ехать придётся в город N, я даже обрадовалась, ведь там жила двоюродная сестра моей матери – моя старая тётушка, с которой мы не виделись много лет. Мамы моей уже давно нет в живых, а вот тётя Шура у нас долгожительница, она последний представитель старшего поколения в нашей родне.

В первый же день, выполнив на службе все намеченные дела, я с удовольствием отправилась к тёте. По совету местных коллег я не стала пользоваться городским транспортом, а пошла через парк – на другом конце парк выходил на старую улицу с хорошей кондитерской. А там до дома тёти Шуры всего одна остановка, опять же пешком.

Стояла золотая осень, и парк предстал передо мной во всей красе. Проходя по широкой центральной аллее, я любовалась деревьями и кустами, которые играли жёлтыми, зелёными и багряными красками. И вдруг увидела небольшой павильон, на котором красовались три буквы – ТИР. И он, конечно же, оказался закрыт. К сожалению, такие заведения работают только летом.

…Мое увлечение стрельбой в тире началось очень давно.

Уж так случилось, что у меня никогда не было дедушки. Родители отца умерли рано, когда он ещё был в возрасте отрока, и мой отец вырос со старшими братьями и сёстрами, поскольку был самым младшим в семье. А отец мамы, Егор Тимофеевич, умер за три года до моего рождения. В силу названных причин у меня и была всего одна бабушка – Мария Гавриловна, мать моей мамы. После смерти своего мужа, а моего деда, она переехала из Сибири к младшей дочери в Прибалтику и приезжала в родные края не так часто, зато гостила у нас подолгу.

Бабушка Мария родилась ещё в 19-м веке, за пять лет до начала нового столетия и была самой старшей дочерью в своей многодетной семье, нянчилась со своими младшими братьями и сёстрами, много чего знала и умела. Она хорошо разбиралась в травах, владела заговорами, умела гадать на картах. Именно она научила моего отца класть печи, а меня – вязать. С ней было интересно. И всё же мне не хватало дедушки.

В детстве я очень переживала, что родилась девчонкой. Я обожала носить штаны своего старшего брата, его вельветовую курточку. Длинные волосы прятала под его старую коричневую кепку и всем говорила, что меня зовут Серёжкой. Меня тянуло к хулиганистым мальчишкам, хотелось играть с ними в футбол, бегать на нашу местную речушку с удочкой на плече, лазать поздно вечером по чужим огородам за сиренью… Что я и делала вместе с соседскими пацанами и своим старшим братом.

Став постарше, я уже в полной мере ощущала себя девочкой, носила платья и заплетала ленточки в свои косички. Мне почему-то тогда думалось, что если бы мой дед был жив, он бы очень любил меня. Больше всех других внуков! Я была абсолютно уверена, что мы с ним непременно нашли бы общий язык.

В детстве мама рассказывала мне, что когда-то её родители жили в глухой тайге, в маленьком посёлке для геологов-разведчиков, и что зимой по тайге можно передвигаться только на лыжах, причём не на обыкновенных, какие были у нас с братом, а на специальных – широких таёжных лыжах.

И моё детское воображение живо рисовало мне, как мой дед в фуфайке, перетянутой старым солдатским ремнём, с охотничьим ружьём за спиной уверенно катится по тайге на этих широких таёжных лыжах. Наверное, такой образ я видела в каком-нибудь фильме. Время от времени он останавливается, снимает варежки, наклоняется и рассматривает запутанные звериные следы на снегу, одобрительно покряхтывает, почёсывая свою седую бороду (на старых фотографиях я видела его с седой бородой). А вечером с богатой добычей он возвращается к своей жене Марии в дом, срубленный и поставленный им самим.

Он представлялся мне самым настоящим охотником-промысловиком. И хотя в моих фантазиях мой дед, конечно же, был совсем немолодым, всё же он виделся мне ещё очень крепким и жилистым. А каким ещё может быть человек, живущий в тайге, да тем более охотник!

Летом я представляла его в старой шляпе, высоких болотных сапогах и с неизменным охотничьим ружьём за плечом. Мой дед ступал бесшумно, легко ориентировался в лесу, различал голоса птиц и знал много премудростей типа «Ты слышишь, внуча, ветра нет, а лес шумит. Видать, ночью дождь будет». В моих мечтаниях мой добрый дед-охотник непременно жалел маленького оленёнка или косулю, запутавшуюся в силках, и всегда отпускал детёныша на свободу.

Как я жалела, что мой дед умер так рано и не дождался моего появления на свет! Я проводила бы у них в тайге все летние и зимние каникулы. Дед научил бы меня бегать на таёжных лыжах, понимать лесные звуки, знать повадки зверей, уметь читать их следы, ставить силки и капканы, обучил бы разным премудростям жизни в тайге, а главное – метко стрелять, чтобы попасть белке прямо в глаз и не испортить шкурку, как это и делают настоящие охотники. Я не сомневалась, что была бы очень хорошей ученицей, и мой дед был бы доволен своей понятливой и толковой внучкой. И он непременно брал бы меня с собой на охоту.

Мама говорила, что её родители переехали в этот таёжный посёлок в конце сороковых годов, вслед за своим младшим сыном-геологом. Сын их сгинул в какой-то экспедиции, а они так и остались жить в этом посёлке и жили там до самой дедушкиной смерти.

Их крепкий дом, собственноручно поставленный дедом, был самым последним на улице. Сразу за участком начиналась тайга, а в огороде росли большие кусты вкусной таёжной смородины. На своём участке хозяйственный дед поставил несколько ульев, и у них с бабушкой была самая настоящая пасека. Осенью они качали вкуснейший таёжный мед.

Я выросла именно с таким образом своего деда. Но никогда не рассказывала о нём своим подружкам. Это была моя детская тайна, моя несбывшаяся мечта…

На лыжах я каталась с детства. Но если в детстве мы с братом неуклюже скользили по сугробам, то в школе я уже прилично бегала на хороших беговых лыжах. А ещё в нашей школе был тир, и мы учились стрелять из винтовки. Имея такой стимул (я не хотела подвести своего деда!), я научилась метко стрелять и по стрельбе сдала норматив на значок ГТО.

Даже став взрослой, где бы я ни была, я никогда не проходила мимо тира, если он попадался мне на пути.

В детстве, если я разбивала коленки или падала с велосипеда, я никогда не пускала нюни, не хныкала. Никогда не жаловалась маме на своих друзей. Я знала: моему деду это бы не понравилось.

Шли годы. Со временем мои детские миражи, связанные с дедом, вытеснили девичьи грёзы, а позднее – первая любовь, замужество и рождение детей. Но характер, «воспитанный» моим дедом, остался. В любых ситуациях я старалась не впадать в панику, а трезво оценивать ситуацию и принимать наиболее верное решение. А уж любовь к лыжам и стрельбе из «воздушки» осталась со мной навсегда.

Как-то раз, оставив годовалого сыночка с мужем, я устроила культпоход в кино для старшего шестилетнего сынишки. Сынок уже тянул меня в зрительный зал, но я, увидев в фойе кинотеатра среди прочих игровых автоматов автомат «Меткий стрелок», решила «вспомнить молодость», поскольку уже «давненько не брала в руки шашек».

Сын поначалу канючил, стоя рядом со мной. Но, наверное, это был мой день: от моих выстрелов мишени гасли одна за другой. Осталась последняя, я прицелилась, выстрелила и снова попала в цель! На табло высветилось «Поздравляем!» и «Призовая игра». За спиной раздались аплодисменты. Я обернулась и увидела толпу зрителей, которые наблюдали за моей стрельбой. Я стояла в своей модной юбке, шикарном белом пиджаке, больших белых клипсах и растерянно улыбалась. А сынок стоял рядом, гордый за свою мамочку… В этот момент мой дед тоже мог бы гордиться своей взрослой внучкой.

Похожий случай произошёл со мной через много лет, когда мне было уже далеко за сорок. В санатории, где я отдыхала, я обнаружила в цокольном этаже замечательный тир. Он был мастерски оборудован инструктором – бывшим «опером», человеком ответственным и большим энтузиастом. Стены задекорированы камуфляжной тканью, над мишенями хорошая подсветка, кругом соответствующая атрибутика, но самое главное – прекрасные винтовки и неукоснительное соблюдение правил безопасности.

Мы с инструктором сразу нашли общий язык, и я каждый день посещала тир, чтобы, как говорится, отвести душу.

В конце моего пребывания в санатории инструктор пригласил меня на турнир по стрельбе, который он проводил отдельно для мужчин и женщин.

Когда после ужина я спустилась в тир, там уже было много народу. Сильная половина отстрелялась, победителем оказался мужчина, который в столовой сидел за соседним столиком, но никогда не здоровался. Говорили, что он преподаёт в вузе. Наверное, поэтому он был такой важный? Смешно! Знал бы он мои высоты по службе.

Я пришла в тир в узкой юбке и на неизменно высоких каблуках. На меня с недоверием посмотрели «отстрелявшиеся» мужчины и оценивающе – женщины в бриджах и майках. А когда подошла моя очередь стрелять, то тут я уже и вовсе, сама не желая того, настроила публику против себя. Стрелять нужно было с упора стоя, и когда я встала к стойке, то сделала замечание мужчине, который мне мешал: он сидел на этой стойке и постукивал по ней ногой. Мужчина фыркнул и демонстративно удалился. А все вокруг недовольно зашипели на «фифу» и «воображалу».

Отстрелялась я очень удачно: из ста возможных очков выбила 97. За спиной воцарилась мёртвая тишина. Ровно такое же количество очков набрала молодая девушка. Чтобы определить победителя, инструктор выдал каждой из нас ещё по три пульки. Мы должны были стрелять одновременно. За спиной стояла гробовая тишина. Какой-то мужчина изрёк риторический вопрос: кто же победит, молодость или мастерство? Не сомневаюсь, всем хотелось, чтобы победила молодость.

Но победило мастерство!

Да! Я оставалась внучкой своего деда…

Раздались одобрительные возгласы. Турнир закончился. После вручения почётных грамот участники и зрители стали расходиться. Задержался только преподаватель университета.

Я заплатила за 10 выстрелов и снова взяла в руки винтовку. И десять раз попала в «яблочко». Инструктор предложил нам с мужчиной-победителем посоревноваться между собой. Но препод посмотрел на меня и молча удалился. На следующее утро за завтраком он первым поздоровался со мной.

…А вот и дом тёти Шуры.

Она уже ждала меня. И лишь только я дотронулась до кнопки звонка, как дверь сразу же отворилась. Мы обнялись. Старенькая тётушка прижала меня к себе и прослезилась…

Мы сидели на маленькой уютной кухне, тётя угощала меня вкуснейшей жареной картошкой и домашними котлетками. Затем мы пили чай с тортом и конфетами, которые я купила в кондитерской. И всё говорили, говорили и не могли наговориться.

Тётя Шура поразила меня своим трезвым умом и твёрдой памятью. Она помнила всех родственников, знала по именам всех внуков и правнуков нашей большой родни. Она всё обнимала меня, гладила по голове, по плечу и приговаривала, какая я стала взрослая и «ладная». Да, для старшего поколения мы, даже и в свои пятьдесят лет, будем оставаться детьми.

После чая тётя Шура предложила перейти в «залу». Она достала из старого шкафа не менее старый альбом с фотографиями, который ей достался от матери. Мы удобно расположились за большим столом, тётушка не спеша протерла лоскутом свои старые очки, и мы приступили к просмотру.

Какая прелесть эти старые альбомы с их потрёпанными страницами и старыми фотографиями. Тётя Шура мягко переворачивала пожелтевшие страницы, бережно гладила фотографии и рассказывала, кто есть кто. Какие-то снимки я видела раньше в родительском альбоме, некоторые рассматривала впервые, узнавала кого-то из родственников.

– А вот, узнаёшь? – и тётя Шура перевернула следующую страницу.

Хотя прежде я не видела такой фотографии, но эти лица я узнала сразу! Это были мои дед Егор и бабушка Мария. Кто-то запечатлел их во время установки сруба на таёжном участке. Вот они, несколько ульев. А дед и баба присели отдохнуть на бревне. Дед был в своей старой шляпе, а бабушка – в знакомом мне по фотографиям клетчатом платье и белой косынке на голове.

– А как же! Это моя бабушка. А это мой дед-охотник! – торжественно объявила я.

– Какой охотник? – не поняла тётушка.

– Да дед мой, Егор Тимофеевич, охотник-таёжник.

– Да что ты, милая! Он после Гражданской и ружья-то в руки никогда не брал. Ну что ты на меня так смотришь? Обмерла-то чего? Говорю тебе как есть. Уж я-то знаю. И на охоту он никогда не ходил, хоть и жили они в тайге. Были бы живы твои родители, они бы подтвердили мои слова.

Моя бабушка и мать тёти Шуры были родными сёстрами, и, конечно же, тётя Шура хорошо знала свою тётю, а мою бабушку, Марию и её мужа Егора Тимофеевича, и в молодости она нередко бывала у них в гостях. И всё же я не могла поверить.

– Ну что Вы, тётя Шура! Этого быть не может! Я помню, как мама рассказывала, что дед знал все повадки животных и голоса их понимал.

– Верно говоришь. И знал, и понимал. Только речь-то наверняка шла о домашних животных. Твой дед безошибочно мог выбрать при покупке самую удоистую корову. Ему было достаточно взяться за вымя, чтобы определить, много ли молока она будет давать. Он по мычанию коровы уже знал, болит ли у неё чего или она сена просит. Он знал, что делать, если не дай бог корова «жвачку» потеряет. А уж как он понимал лай собак, так это отдельный разговор.

– У них было охотничье ружьё! Я сама видела на старых фотографиях, оно на стене висело, – не сдавалась я.

– Висело. Только ружьё то было дядьки твоего, который из экспедиции не вернулся. Но дед твой на охоту с ним никогда не ходил. Так и продали его потом кому-то.

Этого не могло быть! Этого просто не могло быть!!!

– А дед твой потому ружья в руки не брал, что с Первой мировой войны едва живым вернулся.

Да, со слов мамы я знала, что её отец воевал в Первую мировую войну. И у нас дома до сих пор хранится его фотография, на которой мой молодой дед запечатлён с товарищами перед отправкой на фронт. А на паспарту снимка – фирменное клише: «Фотограф М. Аксельрод. Красноярск».

– Если бы не иконка, которой его мать благословила перед отправкой на фронт, так и неизвестно, как бы всё обернулось. Эта икона его от пуль спасала, он всегда её в нагрудном кармане под шинелькой носил, – продолжала меж тем моя тётушка.

Так вот что это за вмятины на старинной маленькой иконке, которая досталась мне от моей мамы и хранится в ящике комода вместе со старыми документами.

– А потом кто-то стащил её, и деда твоего в первом же бою тяжело ранили, и он остался лежать на том поле боя. И когда ночью стали убитых хоронить, то увидели, что Егор-то Тимофеевич ещё живой. Перед отправкой его в госпиталь воришка тот сам вернул ему иконку и Христом Богом просил простить его. Дед простил. Потому, может, и выжил. Долго он провалялся в госпитале. В конце войны вернулся домой, женился на твоей бабушке. Только начали жить, а тут и Гражданская! И снова пришлось брать винтовку в руки. И пошли брат на брата и сын на отца. По большому счёту это пострашнее мировой войны будет. Там-то с германцем воевали, с врагом. А тут-то супротив своих надо было. Дед твой в Гражданскую за красных воевал, боролся за советскую власть. И после войны той поклялся, что ружья в руки больше не возьмёт. Столько крови было пролито!

Работал он от зари до зари. Сыновья ему помогали. Хорошее, крепкое хозяйство сколотил. И всё своим горбом. А пришла коллективизация, их и раскулачили, – певучим голосом рассказывала тётя Шура.

– И тогда дед твой написал письмо Калинину, всесоюзному старосте. Так, мол, и так, дорогой товарищ Калинин, как же так получается? Воевал я в Гражданскую войну, проливал кровь за советскую власть, а меня записали в кулаки и отняли всё, что нажито своим трудом. И что ты думаешь? – обратилась ко мне тётя Шура. – Пришёл ведь ответ от Калинина, чтобы семье твоего деда всё вернули. Всё, что было отобрано.

– Вернули? – со слабой надеждой спросила я.

– Да куда там! К тому времени, как ответ пришёл, и возвращать было уже нечего. Всё было роздано бедноте, все запасы съедены. А письмо то, ну что от товарища Калинина, долго ещё в их семье хранилось, в рамочке под стеклом на стене висело. Это уж моя мать мне рассказывала.

Тётя Шура умолкла и внимательно посмотрела на меня.

– Твой дед Егор Тимофеевич был очень добрым человеком. Всем помогал, никому ни в чём не отказывал. Много знал и много читал.

И, вздохнув, добавила:

– Но охотником он никогда не был.

Долго мы беседовали с моей старой тётушкой, до самой ночи. Передо мной открывался новый образ моего деда. А тот его образ, с которым я столько лет прошагала по жизни, медленно таял и уплывал. Почему мама не рассказывала всего этого нам с братом? Наверное, сначала мы были маленькими, а потом было не до того. А затем мы выросли и разлетелись из родительского гнезда. А после было уже и ни к чему. Наверное, как-то так.