Читать книгу: «Из «Свистка»»
№ 1
Вступление
Различные бывают свисты: свистит аквилон (северный ветр), проносясь по полям и дубравам; свистит соловей, сидя на ветке и любуясь красотами творения; свистит хлыстик, когда им сильно взмахиваешь по воздуху; свистит благонравный юноша в знак сердечного удовольствия; свистит городовой на улице, когда того требует общественное благо… Спешим предупредить читателей, что мы из всех многоразличных родов свиста имеем преимущественную претензию только на два: юношеский и соловьиный. Свист аквилона, конечно, имеет свои достоинства: грозно проносясь по обнаженному полю и клубом взвевая прах летучий1, сей ветр своим свистом приводит душу в трепет и благоговение. Но монополия аквилонного свиста давно уже приобретена г. Байбородою, которого изобличительные письма, говорят, вырывают дубы с корнями2. Мы не чувствуем в себе столь великих сил, и наши стремления гораздо умереннее. Свист хлыста и бича тоже недурен; но он как-то мало ласкает наш слух, мы не хотим брать на него привилегию, брошенную недавно самим князем Черкасским, который пожелал было приобресть ее на неопределенное время для себя и своего потомства3. Приятнее звучит для нас свист городового; но мы, по природной застенчивости, считаем себя не вправе предъявлять претензию на то, для чего уже существует установленная городская власть. Совершенно другое дело – свист благонравного юноши, почтительный, умеренный и означающий кроткое расположение духа, хотя в то же время несколько игривый. На такой свист мы имеем полное право, потому что, во-первых, мы благонравны; во-вторых, если мы и не юноши, то кому какое дело до наших лет? и в-третьих, мы всегда находимся в отличнейшем расположении духа. Свист соловья также нам очень приличен, ибо хотя мы, в сущности, и не соловьи, но красотами творения любим наслаждаться. Притом же соловей в истинном своем значении есть не что иное, как подобие поэта, так как давно уже сказано:
Соловей, как Щербина, поет.
А у нас в натуре весьма много поэтических элементов, вследствие чего мы и видим весь мир в розовом свете. Итак – читателю да будет известно, что мы свистим не по злобе или негодованию, не для хулы или осмеяния, а единственно от избытка чувств; от сознания красоты и благоустройства всего существующего, от совершеннейшего довольства всем на свете. Наш свист есть соловьиная трель радости, любви и тихого восторга, юношеская песнь мира, спокойствия и светлого наслаждения всем прекрасным и возвышенным.
Итак – наша задача состоит в том, чтобы отвечать кротким и умилительным свистом на все прекрасное, являющееся в жизни и в литературе. Преимущественно литература занимает и будет занимать нас, так как ее современные деятели представляют в своих произведениях неисчерпаемое море прекрасного и благородного. Они водворяют, так сказать, вечную весну в нашей читающей публике, и мы можем безопасно, сидя на ветке общественных вопросов, наслаждаться красотами их творений…
И первый, благодарный свист наш да раздастся в честь поэтов, прославляющих ныне русскую землю. То свищет недавно прославленный, исполненный благородства поэт Конрад Лилиеншвагер4.
Из цикла «Мотивы современной русской поэзии»
2
Всегда и везде
(Посвящается гг. Надимову, Волкову, Фролову, Фолянскому и подобным)5
Я видел муху в паутине —
Паук несчастную сосал;
И вспомнил я о господине,
Который с бедных взятки брал.
Я видел червя на малине —
Обвил он ягоду кругом;
И вспомнил я о господине,
На взятки выстроившем дом.
Я видел ручеек в долине —
Виясь коварно, он журчал;
И вспомнил я о господине,
Который криво суд свершал.
Я видел деву на картине —
Совсем нага она была;
И вспомнил я о господине,
Что обирал истцов дотла.
Я видел даму в кринолине —
Ей ветер платье поддувал;
И вспомнил я о господине,
Что подсудимых надувал.
Я видел Фридберг в «Катарине»6 —
Дивился я ее ногам;
И вспоминал о господине,
Дающем ложный ход делам.
В салоне молодой графини
Я слышал речи про добро;
И вспоминал о господине,
Что делом фальшит за сребро.
Лягушку ль видел я в трясине,
В театре ль ряд прелестных лиц,
Шмеля ли зрел на георгине,
Иль офицеров вкруг девиц, —
Везде, в столице и в пустыне,
И на земле и на воде, —
Я вспоминал о господине,
Берущем взятки на суде!..
4
Чувство законности7
Вот вам новый предмет обличения.
Избегал он доселе сатиры,
Но я вышел теперь из терпения
И поведаю целому миру;
От извозчиков зло и опасности,
О которых, по робости странной,
Ни один из поборников гласности
Не возвысил свой голос гуманный.
– —
Дважды в год, как известно, снимаются
Все мосты на Неве, и в то время
За реку сообщенья свершаются
Через мост Благовещенский всеми8.
Тут всем ванькам законом прибавлена
За концы отдаленные плата;
Но обычная такса оставлена
Круглый год нерушимо и свято9
На Васильевский остров и к Смольному.
Как же ваньки закон соблюдают?
Только гнева порыву невольному
Патриота они подвергают…
Раз мне осенью в Пятую линию
Из-под Смольного ехать случилось.
Занесло меня клочьями инея,
Больше часа езда наша длилась.
По приезде я, вынув двугривенный,
Пять копеек потребовал сдачи.
Что ж мой ванька? «Да, барин, трехгривенный…
Наша такция нонче иначе…»
«Как иначе?» – «Да как же? Указано
Вдвое брать, как мосты-то снимают».
«Покажи мне, плут, где это сказано?
Где про Остров закон поминает?»
«Что мне, сударь, напрасно показывать!
Коли совести нет, так уж, видно,
Неча с вами и дела завязывать…
Только больно мне эфто обидно».
И, сказавши, хлестнул он решительно
Лошаденку и стал удаляться.
На него закричал я пронзительно,
Что он должен со мной расквитаться.
Но, услыша мое восклицание
И пятак мне отдать не желая,
Он поехал быстрее… В молчании
Я стоял, за ним мысль устремляя.
Я ограблен канальей безвестною…
Но не это меня сокрушало:
Горько было, что ложью бесчестною
Эта шельма закон искажала…
Я подумал о том, как в Британии
Уважаются свято законы10,
И в груди закипели рыдания,
Раздались мои громкие стоны…
Конрад Лилиеншвагер
№ 2
Краткое объяснение
При самом первом, еще не твердом шаге своем на поприще общественной деятельности встреченный всеобщим негодованием серьезных деятелей науки и литературы, «Свисток» внезапно умолк, подобно робкому чижу, изображенному славным баснописцем Иваном Андреевичем Крыловым в басне его сочинения: «Чиж и еж». Отличаясь скромностию, неразлучною с истинным достоинством, «Свисток» безропотно покорился приговору строгих судей, признавших его недостойным настоящего времени, когда возбуждено так много общественных вопросов11. И скромность его не осталась без возмездия: он имел удовольствие видеть, как отсутствие его при второй книжке «Современника» поразило грустию чувствительные сердца читателей; он имел редкое на земле наслаждение – убедиться, что непоявление его и при третьем нумере журнала повергло публику в мрачное отчаяние. Но, проникнутый гуманностию современной эпохи, «Свисток» скоро сознал, что радость о людских огорчениях противна всем нравственным законам, и вследствие того решился доставить себе наслаждение более чистое и возвышенное и притом более сообразное с естественными наклонностями его натуры: он решился вновь явиться пред публикою, чтобы видеть ее непритворную радость при его появлении. Вся природа благоприятствует его намерению и, кажется, с нежною улыбкой благословляет его на деятельность. «Шествует весна», по выражению поэта; «берега расторгают лед», по выражению другого поэта; хотя «еще в полях белеет снег», по замечанию третьего поэта12. Все творение оживает и наполняется звуками; скоро прилетят птички, будут благоухать цветы, просвещение быстрым потоком разольется по необъятной России… Кто может молчать при виде таких отрадных событий! «Свисток» ли? – Нет!..
Из цикла «Мотивы современной русской поэзии»
(Отдавая дань природе, мы даем первое место благородной и исполненной смелых идей поэме г. Лилиеншвагера: «Четыре времени года». Этот поэт-мыслитель замечателен особенно тем, что природа со всеми своими красами для него, собственно говоря, не существует сама по себе, а лишь служит поводом к искусным приноровлениям и соображениям, почерпнутым из высшей жизни духа. В новейшее время лучшими нашими критиками признано, что природа лишь настолько интересует нас, насколько она служит отражением разумной, духовной жизни13. С этой точки зрения должен быть признан огромный талант в г. Лилиеншвагере, который, как сам признается, «всем явлениям природы придает смысл живой», никогда не пускаясь в простое, бесплодное поэтизированье неразумных явлений мира. Поэзия его должна составить новую эпоху в нашей литературе: нельзя без особенного чувства читать стихотворения, в которых поэт при виде весны размышляет об английском судопроизводстве или, отморозивши себе нос, с отрадою предается историческим воспоминаниям о двенадцатом годе. До сих пор только г. Розенгейм приближался несколько к такой высоте, да еще разве гг. Майков и Бенедиктов в некоторых стихотворениях давали слабые намеки на подобную гражданскую поэзию14. – Прочитавши поэму г. Лилиеншвагера, читатели согласятся с нами, что к нему более чем к кому-нибудь можно приложить слова г. Дружинина (в «Библиотеке для чтения» 1859 года, № 1) о г. Майкове: «он сумел проложить себе дорогу и в мире высоких помыслов доискаться того лиризма, которым натура его не была богата».)
Четыре времени года15
1
Весна
Боже! Солнце засияло,
Воды быстро потекли,
Время теплое настало,
И цветочки расцвели!
Жизнью, светом всюду веет,
Мысль о смерти далека,
И в душе идея зреет,
Поэтично высока!
Так законов изученье
Свет и жар нам в сердце льет
И свободное теченье
Нашей мысли придает.
Так в разумном вертограде
Правых английских судов16
Расцветает, пользы ради,
Много нравственных цветов!..
Всем явлениям природы
Придавая смысл живой,
К солнцу правды и свободы
Возношусь я так весной!
2
Лето17
Иду по ниве я, смотрю на спелый колос,
Смотрю на дальний лес и слышу звонкий голос
Веселых поселян, занявшихся жнитвом
И живописно так склоненных над серпом…
Иду и думаю: так нравственности зерна,
Так мысли семена пусть вырастут проворно
На ниве нравственной России молодой
И просвещения дадут нам плод благой.
Пускай увидим мы, пока еще мы вживе,
На невещественной, духовной нашей ниве
Духовный хлеб любви, и правды, и добра,
И радостно тогда воскликнем все: «ура!»…
Наш демон (Будущее стихотворение)
В те дни, когда нам было ново
Значенье правды и добра
И обличительное слово
Лилось из каждого пера;
Когда Россия с умиленьем
Внимала звукам Щедрина18
И рассуждала с увлеченьем.
Полезна палка иль вредна;19
Когда возгласы раздавались,
Чтоб за людей считать жидов20,
И мужики освобождались21,
И вред был сознан откупов;22
Когда Громека с силой адской
Все о полиции писал;23
Когда в газетах Вышнеградский
Нас бескорыстьем восхищал;24
Когда мы гласностью карали
Злодеев, скрыв их имена25,
И гордо миру возвещали,
Что мы восстали ото сна;26
Когда для Руси в школе Сэя
Открылся счастья идеал27
И лишь издатель «Атенея»
Искусства светоч возжигал;28
В те дни, исполнен скептицизма,
Злой дух какой-то нам предстал
И новым именем трюизма
Святыню нашу запятнал.
Не знал он ничего святого:
Громекой не был увлечен,
Не оценил комедий Львова,29
Не верил Кокореву он30.
Не верил он экономистам,
Проценты ростом называл
И мефистофелевским свистом
Статьи Вернадского встречал31.
Не верил он, что нужен гений,
Чтобы разумный дать ответ,
Среди серьезных наших прений —
Нужна ли грамотность иль нет…32
Он хохотал, как мы решали,
Чтоб мужика не барии сек33.
И как гуманно утверждали,
Что жид есть тоже человек.
Сонм благородных протестантов
Он умиленно не почтил
И даже братьев Милеантов
Своей насмешкой оскорбил34.
Не оценил он Розенгейма,
Растопчину он осмеял35,
На все возвышенное клейма
Какой-то пошлости он клал.
Весь наш прогресс, всю нашу гласность.
Гром обличительных статей,
И публицистов наших страстность,
И даже самый «Атеней» —
Все жертвой грубого глумленья
Соделал желчный этот бес,
Бес отрицанья, бес сомненья36,
Бес, отвергающий прогресс.
Конрад Лилиеншвагер
Одна из типичных формул тогдашнего либерального оптимизма. Например, первый номер «Русской беседы» за 1858 г. открывался стихотворением И. С. Аксакова «На 1858 год», где были такие строки:
С сонных вежд стряхнув дремоту,Бодрой свежести полна.Вышла с богом на работуПробужденная страна. Почти в тех же выражениях славил «пробуждение» М. П. Розенгейм:
Благотворной теплотоюОбогретая странаВстрепенулась от застоя,Пробудилася от сна.(«Весна» – в его сб. «Стихотворения», ч. 1. СПб., 1864, с. 191.)
[Закрыть]