Русская идея. Истоки и смысл русского коммунизма

Вряд ли кто-то узнает что-то новое о русском менталитете, прочитав "Русскую идею" Бердяева, кроме, конечно, исторического отсутствия у русского духа имперских амбиций. В остальном же книга и не призвана открывать кому-то глаза. Здесь должным образом собрана и систематизирована информация о российских мыслителях, когда-либо болевших за судьбу своего народа, определенным образом его идентифицируя и предлагая свои способы каких-либо изменений... Труд проделан автором огромный, оценки деятелей блещут своею субъективностью, но конкретно мне точка зрения Бердяева близка, потому от книги я получил реальное удовольствие.

Чем больше всего удивляет сам Бердяев - этому человеку не нужно отстраивать никаких структуры для сравнения, даже мысленно, он оперирует каким-то всепроникающим чувством, которое может и не логично, но производит впечатление. При этом он не забывает оценивать всех и каждого с точки зрения человеческой совести и мир российской словесности очень скоро окрашивается в бердяевские краски. Почему словесности? Собственно, действительно, сборник у Бердяева получился в какой-то большей мере о литераторах, этому вопросу писатель посвятил отдельный семинар, объясняя форму российской философии, которая менее социальна, нежели западная, а потому у нас не было таковых нахлебников на зарплате, которых величали "философы", не было эпохи ренессанса.

Как я это понимаю, Россия никогда не жировала до такой степени, чтобы позволить себе культурное свинство, оплатить неких признанных жрецов, чтобы они при этом еще начинали трепать судьбу великой страны. Игра в бисер у нас всегда велась за незамедлительный наличный расчет. Был некий период, зовущийся "русским ренессансом" (серебряный век), но его представители были однообразными и однообразно упоротыми, их Бердяев в присущей ему джентльменской манере называет "поклонялись не только Богу, но и Дионису". Кому-то, впрочем, они, безусловно, все, как на подбор, нравятся. Что еще раз подтверждает тот факт, что все они в основном похожи. И не нужно уповать на собственную тягу к разнообразию.

Именно потому наши философы напрямую связаны с литературной деятельностью. Один мой знакомый, например, в настоящий момент защищает диссертацию на философском факультете на тему сравнения Толстого и Достоевского. В России не было философов, которые бы более характерно выразили русский дух. Таким образом, русская идея у нас с полным набором мыслей о религии, самоидентификации и без людей, которые открыто называли себя философами. Мне кажется, что именно это и связано напрямую с особенностями национального характера, у нас никогда не любили дармоедов-умников, которые целыми днями ходят из угля в угол в своих туниках, а при этом не занимаются ничем полезным. Мы предпочитаем их попроще и обличенных должной степенью власти.

"Русская идея" рассматривает полный набор деятелей, преимущественно 19 века, частично обращаясь в век 18-й, к Радищеву, и заканчивая веком 20-м, самим Бердяевым. Мысль о менталитете отслежена Бердяевым исторически, он даже предлагает некую связь, в которую, впрочем, я не поверил, ибо придерживаюсь здесь мнения Льва Толстого - не люди выдвигаются в определенное время, а время выдвигает определенных людей. Также, Бердяев немного задалбливает своей манерой сравнивать людей в выводах, это выглядит надуманным и порою не так и важно. Другое дело, что надумано, конечно, у него абсолютно все, но в ходе повествования это совершенно незаметно. Текст производит впечатление максимально объективного.

Терминологически произведение мне показалось довольно простым, это хорошее свойство автора, который использует специальные слова только в тех случаях, когда избежать их уже невозможно, но, к сожалению, книга требует какого-то общего представления о русской литературе 19 века. В противном случае имена Писемского, Чернышевского, Льва Шестова покажутся только именами. Не считая самого себя вовсе не подготовленным в данной области, и я периодически натыкался на людей, которых никогда не читал. Да и одного чтения, определенно, мало. Скажем, ну, знал я Чернышевского в школе, но ничего кроме какой-то идеализированности и общей скучности оттуда не вынес.

В любом случае, большое спасибо Николаю Бердяеву за его труд, сам бы я никогда в подобном ключе русскую литературу оценить не смог. Произведение, как я понимаю, хотя бы в части последней главы, где делаются выводы о природе большевизма, было запрещено при советской власти, да и, насколько я помню сам начало девяностых, когда все бросились читать Бердяева, сам автор не был в чести после революции. Это делает образ автора еще более притягательным.

Рекомендую всем, кто хочет систематизировать свои представления о русской мысли 19 века, всем, кого данный вопрос особо интересует, всем, кто любит Бердяева. Книга написана широко, необъятно охватывает историю, философию, литературу и психологию. Автор - несомненный монстр, способный делать выводы о глобальном, проникший абсолютно везде и постучавшийся во все двери.

В то время, как на российской земле происходило “строительство” коммунистического общества, когда между нациями советского государства стирались различия, и формировался новый тип - советского человека. В одном европейском городе Николай Бердяев пишет трактат "Русская идея", которым пытается осмыслить этапы появления и развития русской мысли в исторической ретроспективе и через призму религиозных исканий.

"Русская идея" - это почти учебник философской мысли России, которая появилась не так уж и давно, но во всей красе. Масоны, декабристы, идеалисты 30-ых, 40-ых годов, западники, славянофилы и многие другие. Все это породил XIX век - век расцвета не только русской литературы, но и параллельно с ней и русской мысли. Бердяев показывает градацию взглядов популярных и не очень популярных мыслителей России. При этом взгляды этих люди по-своему оригинальны и отличны друг от друга.

Он говорит о противоречивости русского человека, противоречивость его черт характера: страсть к деспотизму и анархизму, к смирению и к бунту, к жалости и к насилию. Он подмечает, что в России с одинаковым уважением почитались как святые, так и лихие разбойники. И эта противоречивость выражается и в метании русской мысли от одной крайности к другой. Он описывает и атеизм Белинского, и глубокую религиозность Хомякова, при этом обе эти философские черты называет очень русскими. Здесь и выражается эта противоречивость русской идеи.

Очень любопытна мысль о том, что анархизм является чисто русской идеей и куда более уместен в России, чем в европейских странах. Анархизм он обнаруживает чертой очень большого количества мыслителей любого крыла и правого, и левого, и глубоко религиозного, и атеистического. Достоевского он, например, называет религиозным анархистом. Он называет анархизм выходом из вечного искания русским народом Царства Божьего на земле

Анархизм противоположен не порядку, ладу, гармонии, а власти, насилию, царству кесаря. Анархия есть хаос и дисгармония, т.е. уродство. Анархизм есть идеал свободной, изнутри определяемой гармонии и лада, т.е. победа Царства Божьего над царством кесаря

Исконно русской чертой он также называет неприязнь по отношению к государству. И в этом находит очень забавнейший момент. В самой крупной стране мира, народ не любит своё государство.

При всем при этом Бердяев остается объективным. Будучи глубоко верующим и православным человеком он, не стесняясь, говорит о порочности церкви и разложении её изнутри, в то время как многие русские революционеры жили практически "святой" жизнью. Об отлучении Льва Толстого от церкви он говорит как о страшной глупости, а над органом это сделавшим (Св. Синоде) чуть ли не насмехается. Все это очень занимательно.

Большой вопрос, можно ли было признать Синод органом церкви Христовой и не был ли он скорее органом царства кесаря. Отказаться от Толстого значило отказаться от русского гения, в конце концов отказаться от русского призвания в мире.

Это произведение открыло мне множество имен, о которых я даже и не слышал раньше, но чьи взгляды имели очень оригинальную окраску. А его размышления над взглядами Достоевского и Толстого будут интересны любому почитателю их творчества. (Хоть он и безапелляционно называет Федора Михайловича антисемитом.) Ко всему прочему эта книга написана очень приятным и ясным языком, что делает чтиво захватывающим. Сразу видно, что на Бердяева значительное влияние произвели различные художественные литературы, которые помогли отточить ему свое перо.

P.S.

Русский народ - религиозный по своему типу и по своей душевной структуре. Религиозное беспокойство свойственно и неверующим. Русские атеизм, нигилизм, материализм приобретали религиозную окраску.

Партия Народной Воли была последним сильным проявлением старых революционных течений. Желябов был главным ее выразителем. Фигура героическая. Очень интересны его слова, сказанные им на процессе 1 марта: "Крещен в православии, но православие отрицаю, хотя сущность учения Иисуса Христа признаю. Эта сущность учения среди моих нравственных побуждений занимает почетное место. Я верю в истину и справедлиовсть этого учения и торжественно признаю, что вера без дел мертва есть и что всякий истинный христианин должен бороться за правду, за право угнетенных и слабых и, если нужно, то за них пострадать: такова моя вера".

Благодаря этой книге я осознала поверхностность знаний своих в истории, православии, философии, литературе да и вообще во всем. И из-за этой самой поверхностности не смогла оценить труд в полной мере. Воспринимается книга сложно, читается не на одном дыхании. Мысль порой так плавно перетекала из одной в другую, что я останавливалась и думала, как мы вообще пришли к этой теме, что происходит, где я и какой сейчас год. Но зато теперь у меня появился целый список вещей, о которых интересно почитать и узнать, а что-то и перечитать. В общем- познавательно, но для подготовленного читателя.

Не удалось этой книге перевернуть моё мировоззрение, конечно, если говорить о перевороте в радикальном смысле этого слова, с другой стороны, определённо «Идея» эта помогла рассмотреть некоторые вопросы давно меня волновавшие несколько глубже. Произошло это, по всей видимости, потому, что со многими аспектами я, в общем, согласен. В частности с тем, что и славянофилы — идеалисты по сути своей, и философии как нечто определённого у нас не то, чтобы не было, но, скажем так: «Достоевский — наша философия». Т.е. отталкивалась она от традиций христианства, привносила в него нечто своё, более актуальное, нежели православное окостенение, нечто присущее именно нашему народу, пусть и принятое в некоторой степени народами культуре нашей чуждыми. Хотя чуждыми ли? — если брать во внимание «Идею», то русская философская мысль фактически является пост-протестантской: католичество порождает протестантизм — протестантизм порождает гегелианство (гегельянство, если угодно) — гегелианство у наших мужей многоумных (почти без иронии) обретает чуть ли не (впрочем, Бердяев приводит весьма известных мыслителей, для которых нет даже этого «чуть») статус религии. Но слово автору:

Когда в XIX в. в России народилась философская мысль, то она стала, по преимуществу, религиозной, моральной и социальной. Это значит, что центральной темой была тема о человеке, о судьбе человека в обществе и в истории. Россией не был пережит гуманизм в западноевропейском смысле слова, у нас не было Ренессанса. Но, может быть, с особенной остротой у нас был пережит кризис гуманизма и обнаружена его внутренняя диалектика. Самое слово гуманизм употреблялось у нас неверно и может вызвать удивление у французов, которые считают себя гуманистами по преимуществу. Русские всегда смешивали гуманизм с гуманитаризмом и связывали его не столько с античностью, с обращением к греко-римской культуре, сколько с религией человечества XIX в., не столько с Эразмом, сколько с Фейербахом. Но слово гуманизм все-таки связано с человеком и означает приписывание человеку особенной роли. Первоначально европейский гуманизм совсем не означал признания самодостаточности человека и обоготворения человечества, он имел истоки не только в греко-римской культуре, но и в христианстве. Я говорил уже, что Россия почти не знала радости ренессансной творческой избыточности. Русским был понятнее гуманизм христианский. Именно русскому сознанию свойственно было сомнение религиозное, моральное и социальное в оправданности творчества культуры. Это было сомнение и аскетическое и эсхатологическое. Шпенглер очень остро и хорошо характеризовал Россию, сказав, что она есть апокалиптический бунт против античности.

Кстати, и с тем, что Толстой слаб именно как философ, с тем, что народ наш исключительно парадоксальное явление, с тем, что ненавидеть и презирать его могут люди народ этот глубоко и искренне любящие (я, смею заметить, — исключением не являюсь), с тем, что христианство наше принимает порой такие чудовищные (и в то же время — такие чудовищно-интересные!) формы, — я согласен как никто другой. Довольно вспомнить добролюбовцев с их обетами, хлыстов и прочих искателей, скажем так, — духовной чистоты.

Итак, знакомство с Николаем Александровичем получилось удачным на редкость, продолжено оно будет обязательно, книге пять, рекомендую настоятельно. Вот такая сумбурная, похожая чем-то на объект Бердяевского исследования, рецензия.

Экскурс в историю русской философии под углом зрения выдающегося человека. Конечно же, рассуждения о русской идее далеки от рациональной обоснованности, с отдельными положениями можно соглашаться или не соглашаться, но, в любом случае, изучение этой книги - очень интересный процесс.