Читать книгу: «Рассказы»

Шрифт:

ISBN 978-5-4493-9106-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Анна Семёновна

Вчера перед сном Дима смотрел иностранный фильм из разряда тех, о которых раньше объявлялось – только для взрослых. Показывали любовную пару, женщина в которой была много старше мужчины и очень опытна в сексе. Дима и раньше слышал, что женщины в возрасте тридцати и старше лет в сексе интереснее молодых, и ему захотелось иметь такую любовницу.

Анна Семёновна сразу привлекла его внимание. Она была из числа «классных» дам: причёска, одежда, обувь, сумка, запах духов, всё было классным. И не молодая. Это как раз то, что сейчас ему больше всего нравилось.

Он сел рядом с ней и широко расставил колени, так, что их ноги коснулись. Анна Семёновна, казалось, не заметила этого, он же с волнением ощущал прикосновение её ноги. Объявили его станцию. Анна Семёновна встала и пошла к выходу.

– Удача! – обрадовался он. – Наверное, это даже судьба. Вот если сейчас она пойдёт в сторону первого вагона, точно судьба. – Она пошла в сторону первого вагона! В переходе было два выхода, но здесь Дима был готов идти за ней в любую сторону, она же пошла в ту, куда надо было идти и ему. Дальше их пути тоже совпали. Они ехали в одном автобусе. Она вышла на второй остановке, ему следовало выйти на следующей, но он вышел следом за ней. Ещё в автобусе он продумал, что скажет ей, и он сказал:

– Могу я Вас проводить?

Похоже, его слова не произвели на неё особого впечатления, как-то уж очень буднично она ответила:

– Можете, если нам по пути.

Он шёл рядом и придумывал, что бы ещё сказать ей, но как-то всё, что придумал в автобусе, вылетело из головы. Молча перешли дорогу. Поравнявшись с продуктовым магазином, Анна Семёновна остановилась.

– Спасибо, считайте, что Вы меня проводили, я живу в этом доме, – она указала на ближайший дом, – а мне ещё надо забежать в магазин. До свидания.

– До свидания, – единственно, что нашёлся ответить Дима. Он уже было поплёлся дальше, но внутренний голос остановил его. – Подожду ещё, – решил он, – в этом доме живёт Пашка, если отошлёт, заскочу к нему, давно собирался. – И Дима стал ждать.

Выйдя из магазина с пакетом, набитым продуктами, Анна Семёновна увидела Диму и удивилась:

– Вы ждёте меня?

– Да, я уж Вас провожу до конца. Давайте я помогу, я ведь тоже иду в этот дом к другу… – Пашке Хлебникову, он живёт в первом подъезде, – для убедительности добавил Дима.

Анна Семёновна загадочно улыбнулась.

– Мой однокурсник. Мы с ним учимся на юрфаке.

– Прекрасно, нам по пути, – всё так же улыбаясь, ответила Анна Семёновна. Хочет пригласить к себе, – ободрился Дима и вступил в атаку:

– Давайте знакомиться, я – Дмитрий.

Она взглянула на него игриво.

– Уличное знакомство! Как это романтично! Никогда ещё не знакомилась на улице. – И, как бы спохватившись, добавила, – Анна Семёновна.

– Очень приятно, – отозвался Дима. Ему действительно было приятно. Её улыбку, игривый тон, восклицание о романтике он принял за её кокетство и приглашение продолжить разговор и он решил блеснуть красноречием, которым так славился среди друзей.

– Нет, Анна Семёновна, знакомство на улице – это отнюдь не романтика, а скорее наоборот. Мне очень не хотелось бы огорчать Вас, но реальность такова, что романтичным сейчас считается знакомство на какой-нибудь встрече, презентации, или на концерте Лучано Паваротти. Теперь романтика имеет другое лицо…

И он понёс чушь, любуясь сам собою. На подходе к первому подъезду он спохватился, – пора заруливаться.

– Но я согласен с Вами, уличное знакомство имеет свои прелести.

Анна Семёновна пустила в лифт, даже не поинтересовавшись, на какой ему нужно этаж. Дима обрадовался – Клюнула! Она молча направилась к двери своей квартиры, кивком головы приглашая его за собой. Дима ликовал – Приглашает! Анна Семёновна отперла дверь и, мило улыбаясь, пригласила:

– Входите, Дмитрий.

Он вошёл.

– Заходите, – указала она рукой в сторону прикрытой двери, а сама взяла у него пакет с продуктами и прошла на кухню.

В глубоком волнении Дима открыл дверь и шагнул в комнату. Боковым зрением он уловил какое-то движение. – Кто-то в комнате! – испугался он. Но это попросту развевалась тюлевая штора. И всё же кто-то есть! Дима увидел на диване спящего человека! Мужчину! От неожиданности, волнения и испуга не сразу Дима узнал в спящем мужчине однокурсника Пашку.

Больной

– Пап, – обратился вечером Павлик к отцу, тупо уставившемуся в телевизор, – а почему они тебя больным называют?

– Кто они? – оторвавшись от зрелища, спросил отец.

– Ну, все!

– А ты больше их слушай!

– Пап, ты болеешь, что ли чем?

– Дурак! Ты уроки-то выучил?

– Выучил.

– Выучил! – передразнил отец. – А завтра снова двойку по английскому схватишь!

– Нет у нас завтра английского.

– Всё равно садись, учи!

В голосе Дениса слышалось раздражение, он вспомнил случай пятилетней давности, который и закрепил за ним прозвище Больной.

После работы Илья, наскоро простившись с бригадой, ушёл домой, трое же других членов бригады: он – Денис, Фёдор и Михаил, пошли по обыкновению в котельную, где дежурил дед Сергей, имеющий прозвище Учёный. Дед уже поджидал гостей, застелил деревянный лоснящийся стол жёлтой клеёнкой, расставил на ней гранёные стопки, соль в деревянной треснутой солонке, хлеб в потрескавшейся мелкой паутинкой тарелке, солёные огурчики в стеклянной банке и узелок из старого шерстяного клетчатого платка, в котором была печёная картошка.

Откуда-то из-за пазухи Михаил вынул поллитровку, и зазвучала услаждающая слух мужчин трель разливаемой водочки. Живо, почти не разговаривая, мужчины опорожнили рюмки и приступили к закуске. После второго розлива бутылка опустела, но тотчас же из-за пазухи Михаила появилась другая. Сегодня Михаил был «именинником», так назывался среди них тот, кто должен был по очереди выставляться.

Вторая бутылка пошла медленнее, с разговорами. Вспомнили дневные дела по работе, и, конечно же, своего бригадира Илью.

– И чего это он всегда бежит домой, жены боится что ли? – предположил Фёдор.

– А, может, любит он её, – высказался дед Сергей.

– Да, Зинка-то бабёнка ничего, ничего… – вкрадчиво, как бы заявляя, уж я-то знаю, – сказал Денис.

– Много ты знаешь! – усмехнулся Фёдор.

– Знаю!

– Откуда ж ты её знаешь? – спросил дед.

– Да я её как-то прямо в лесу…

– Да ну?! – подлил масла в жар Фёдор, знающий слабость Дениса прихвастнуть.

– Ну да, – раздражённо скривив лицо, не глянув даже в сторону Фёдора, ответил Денис. – Лет пять назад это было, тогда Ильи ещё и в помине у нас не было. Грибы она собирала, ну и я, ну и встретились. Я скорее левее дал, сами понимаете, какие грибы для двух грибников, гляжу, и она за мною левее подаёт, я – в ельник, и она – туда же. Ну там, слово за слово…, присели отдохнуть, ну, а там уж и прилегли. Сдобная баба, ничего не скажешь.

– Да уж, наверное, сдобнее твоей Верки, – поддел Фёдор, недолюбливающий жену Дениса, свою бывшую одноклассницу Верку, некогда прыщавую ябеду-девчонку, а сейчас сварливую неопрятную женщину-сплетницу.

– Да, – изобразив на лице слащавое выражение, продолжил закончивший уж было повествование Денис единственно с тем, чтобы не отвечать Фёдору, – долго я тогда тосковал по ней. Ну, а с другой стороны, думаю, сдалась она мне больно, я уж тогда женат был, уж Павлику было три года.

– А ты-то был ли ей нужен? – не унимался Фёдор, которому нравилось бесить Дениса. Денис отмолчался.

– Хороша бабёнка, – заметил дед Сергей. – Вам бы, мужики, такую, а? Не чесали бы вы тут языками, а бежали бы домой. Илья уж, поди, дома сидит, пироги жуёт и любуется своей Зинулей. Хороша, хороша бабёнка…

– А ты почём, дед, знаешь? – спросил Михаил, который всё это время молчал.

– А кто ж её не знает-то? Как пройдётся, так того и гляди…, ну как королевна! Так и хочется ей поклониться. А…

– Ну, это уж ты загнул, – перебил Денис, – привык всё мерить своими холопскими мерками.

– Может, и холоп я, – ничуть не меняя доброжелательного тона, ответил дед, – а красоту ценить умею. Где ты баб таких видел, чтоб тебе и рожа, и кожа, и волоса, и фигура, – дед сделал жест руками, изображая фигуру женщины. – Это разве что по видикам, так ведь там бабы-то с силиконовыми грудями, а здесь природа! – дед Сергей поднял указательный палец.

– Верно дед говоришь, – отчего-то тяжело вздохнув, отозвался Михаил, – природа.

– А что, – заговорил Фёдор, – мне Зинуха тоже нравится, красивая, но вот насчёт пирогов я что-то сомневаюсь.

– Чего сомневаешься? Чего? – встрепенулся дед. – Сомневаешься, печёт ли она их?

– Да, сомневаюсь. Ты, дед, видел ли её ногти-то? Видел её маникюр?

– Видел! – торжественно объявил дед, – но я и пироги её видел, и не только видел, но и едал не раз! – как-то победоносно объявил он.

Видя вопрос на лицах молодых мужчин, дед не торопился с объяснением. Он специально встал и пошёл в растопную, подошёл к котлу, открыл тяжело лязгнувшую его дверцу и, не торопясь, стал мешать угли длинной кочергой.

– Давно я пирогов не ел, моя что-то совсем перестала печь, как навезли к нам всякой заморской дряни, так она совсем обленилась, – сказал Фёдор.

Денис с Михаилом молчали и искоса наблюдали за дедом Сергеем. Тот не спеша вернулся в коморку, где сидели мужчины, сел на свой стул с почерневшей от угольной пыли дерматиновой обшивкой и хитро обвёл присутствующих взглядом.

– Вкусные у Зинки пироги, – заговорил он, хитро улыбаясь. Ему нравилось держать вопрос в подвешенном состоянии, он чувствовал нутром, почти осязал вопрос, и вот сейчас он, дед Сергей, даст на него ответ, и вопрос закроется, перестанет существовать. Это всегда немного волновало и даже будоражило деда.

– Сдобные, пышные, сейчас такие редко кто печь умеет. Вот Ксюша моя покойная, да, та бывало, тоже такие пекла. В четыре часа вставала, замешивала тесто. Утром встаёшь, а уж полон дом пирогов! —

при этом взгляд деда Сергея на некоторое мгновение запеленился, но тотчас же вновь стал лукавым.

– Да где это она тебя пирогами-то угощала? – не выдержал Денис. Уж не тогда ли, когда Илья в ночную заступал?

– Дурак! – сердито перебил дед, – Одно у тебя на уме. Да, видно, шибко тебя Зинка прошибла! Ишь, и о ночных Ильи вспомнил!

Денис сменился с лица, но тоже на мгновение. В следующее мгновение он взял себя в руки, и смущение, промелькнувшее в его глазах, исчезло.

– Ты не отворачивайся от ответа-то, не отворачивайся! – стал он напирать на деда. – Что про пироги-то молчишь? Где ты их едал? Приснилось что ль?

– Дурак ты, Дениска, пацаном дураком рос, так дураком и останешься, – беззлобно ответил дед. – Чего это я тебе сны-то свои рассказывать стану. Мои сны теперь не о пирогах. – Он помолчал немного, помолчал бы ещё, но, поняв по выражению Фёдора, что тот хочет заговорить о чём-то, поспешил с ответом: – Зинка-то Илюхина – подруга моей Клавки.

Дед с удовольствием наблюдал за тем, как мужчины реагировали на его слова. Фёдор смотрел на него с удивлением, Михаил – заинтересованно, Денис – с недоверием.

– Давно ли? – всё с тем же недоверием спросил Денис.

– Хм, – хмыкнул дед вместо ответа. Нравилось ему тянуть с ответом, это, можно сказать, была его слабость. – Да уж не два дня, – уклончиво ответил он.

– Ты не темни, дед Серёж, – вмешался Фёдор, который тоже был удивлён. Он никогда не видел этих женщин вместе, да и что может их объединять. Клавдия – незамужняя, высокая, строгая, грубоватая с лица и Зинаида – замужняя, всегда весёлая, быстрая, но не суетливая в движениях, стройная, красивая. Клавдия – директор школы, Зинаида – медсестра. Одна живёт в верхней части городка, другая – в нижней.

– А что мне темнить, – внутренне радуясь удавшейся затяжке, ответил дед. – Говорю же, дружат они. Вечером на аэробику вместе ходят, знаете, танцы у них такие спортивные. Клавка моя к Зинухе на прогревание ходит, загар какой-то искусственный. Книгами всё меняются. Хемингуэй какой-то! Куприн! Я тоже у Клавки книги беру, интересные! Это тебе не видики ваши. Вчерась какие-то выкройки кроили. Вот в аккурат вчера Зинаида и пирог приносила. С рыбой. Я утром шёл с рыбалки, зашёл к ней, рыбки занёс, а она уж к вечеру и пирог спекла. Мастерица! Не пирог, а объедение! И дочка у них такая же, ещё соплюха, а уж туда же! И стряпает, и шьёт, и вяжет.

– Ты откуда знаешь? – спросил Денис.

– Откуда, откуда! Заладил! Оттуда! А насчёт лесу это ты зря! Не верьте, мужики, не такая Зинаида. Много мужиков к ней ладилось, да никто что-то не пристроился, а ты, хрен такой, выискался! – дед Сергей неожиданно разгорячился. – Да никто тебе не поверит, чтоб Зинуха с тобой, да ещё в лесу! Она в лес-то одна никогда не ходит.

– Сейчас, может, и не ходит, а тогда ходила.

– Дурень! А я говорю, не ходила! Боится она, ориентира у неё нет, заблудиться может. А если б и одна пошла, нужен ей ты, гриб какой выискался! – дед видел, как веселеют глаза Фёдора и Михаила, и это подбодряло его. – Мухомор!

– Ну ты, полегче, дед, полегче! – с угрозой в голосе сказал Денис. Но, распалённый, дед, не обратив внимания на его слова, продолжил:

– Да я же знаю, как всё в действительности-то было.

Денис трусливо опустил глаза, но тут же поднял их.

– А ты что, под кустом сидел?

– Была нужда мне под кустами сидеть. Что я, заяц что ли! Это ты зайцем под кустом сидел, Зинку караулил, а Клавка моя тебя спугнула. Она ж у меня крупная, да в штаны обряжена, – обратился дед к Фёдору с Михаилом, – так он, видимо, её за мужика принял, как сиганёт!

– Ну чего, чего врёшь-то! И не сигал я вовсе!

– Ну да, не сигал, а так бочком, бочком, и наутёк, а байку свою ты выдумал. Воображение, понимаете ли, у тебя разыгралось! – дед повертел в воздухе растопыренной пятернёй. Болезнь это такая, да, да, я читал, Зинаида приносит Клавке моей книги-то по медицине. Это человек желаемое выдаёт за реальность, сначала вроде в шутку, ну, чтоб соврать, похвастаться, а уж потом и сам начинает верить. Может даже спорить с кем угодно, было, да и всё тут. Видно, Дениска, и у тебя такая же болезнь.

– Ты, дед, гляжу, шибко учёный стал, подслушиваешь всё бабьи разговоры, да потом как сорока их разносишь.

Дед Сергей недобро блеснул глазами, но тут же лицо его снова приняло смеющееся выражение.

– А что ты так всполошился-то? В том-то и дело, что правду я говорю. Видел я, как ты Зинуху караулил. Клавдия тебя спугнула, а уж шибко интересно было мне за тобой наблюдать.

И, уже не глядя больше на Дениса, дед Сергей продолжил свой рассказ Фёдору с Михаилом.

– Иду тихонько по ельничку за девчатами, пусть, думаю, впереди идут, а уж мне что останется, они всё равно больше половины не замечают, особенно Клавка моя, сорвёт гриб, и пошла, а не соображает, что рядом должны и братья быть. Вдруг вижу, Дениска в чёрной кепочке своей словно заяц притаился, настороженный такой сидит, напряжённый, я со спины его вижу, но чувствую, чего-то он высматривает. Уж не лось ли, думаю, как бы девок моих не перепугал. Хотел подойти к нему тихонько, да вижу, а он это на Зинку пялится, ну прямо как лиса зайца сторожит!

– Да ладно, ладно тебе завирать-то, – пытался перебить Денис, но дед даже ухом не повёл.

– Так, знаете, полуприсядью стоит, ну прямо как суслик над норкой. А Зинка-то его не видит, идёт себе тихонечко, под ноги глядит. А одета она была, как и моя Клавка, в штаны. Штаны у ней в обтяжку, кофта в обтяжку, ну у Дениски дух-то, видно, и перебило, что он, родимый, как был полуприсядью, так и замер, – смаковал свой рассказ дед, подбадриваемый сдержанной улыбкой Михаила и весёлым гыканьем Фёдора. – Меня-то он не видел, а то бы, может, выпрямился, неприлично всё ж мужику в полуприсядь, в сусличьей позе. А я-то ведь тихо по лесу хожу, ни сучком не тресну, в войну-то я ж разведчиком был.

– Ну хватит, разведчик! Разбрехался, раскудахтался как на насесте!

Дед, не очень-то любивший долгих рассказов, считал уж было, свой рассказ законченным, но, подстрекаемый обидой, вызванной услышанными в свой адрес словами, продолжал:

– А кто его знает, может, ему так сподобней. Я вон читал, что некоторые мужики даже кончают, когда видят красивых баб. А японцы, вы ж сами знаете, они шестьсот разных поз изобрели. Может, и у Дениски поза какая особенная. Пусть уж, думаю, человек наслаждается, не буду мешать, да вот беда, Клавка, как медведь, откуда-то выскочила. Он, бедный, аж вздрогнул, обежал зачем-то ёлку кругом и сиганул в сторону Горшкова. Мне это теперь смешно, а…

– Ну кончай, кончай, учёный! – угрожающе стал надвигаться на деда Денис, но дед, даже глазом не моргнув продолжал. – …тогда мне так жаль его стало. Ой, батюшки, думаю, что это с мужиком-то сделалось, никак в штаны наклал!

Денис, подошедший было вплотную к деду Сергею, развернулся и выбежал из каморки. Он бежал по узкому проходу мимо топок и слышал за спиной дружный мужской хохот, а сквозь него слова деда:

– Вот, вот, в аккурат так и бежал, больной какой-то!

Всё

Координатор полулёжа сидел в своём любимом кожаном кресле и, рассматривая вазу из русского старинного хрусталя, стоящую слева от него на мощной столешнице маленького круглого трёхногого столика из дерева твёрдых пород, давал распоряжения своему помощнику. Тонкие ноги координатора были вытянуты по шерстяному ковру умеренной ворсистости и упирались каблуками обутых на них туфель в коричнево-бордовый цветок узора. Руки от локтя до кончиков пальцев лежали на мягких подлокотниках кресла. Помощник координатора, как всегда, расположившийся напротив начальника на расстоянии десяти-двенадцати метров за небольшим круглым стеклянным столом внимательно слушал. Никаких записей, пометок он не делал, это было запрещено, всё сказанное надо было запомнить. Сейчас, когда начальник не смотрит на него, а, как обычно, рассматривает свою любимую вазу, помощнику было легко всё запомнить, он, выработавший для себя особую систему запоминания, умело пользовался ею, и мог запомнить не только содержание сказанного, но даже интонации голоса начальника. Интонации голоса были значимы, по ним помощник определял степень важности сказанного, подтекстовый смысл сказанного, настроение начальника и даже его самочувствие.

Вскоре координатор оторвал свой взгляд от вазы и перевёл его на помощника. Взгляд начальника тоже многое говорил. И может быть от избытка информации или ещё отчего-то, но под взглядом начальника система запоминания, выработанная помощником, давала некий сбой, при котором чуть искажался, а чаще и вовсе ускользал от помощника подтекстовый смысл.

– Скоро Бахи не станет, – сказал всё тем же ровным голосом координатор, но, уже глядя в глаза помощнику. Ни один мускул на красивом лице помощника не дрогнул, хотя он был удивлён. «Не станет? Почему? Бака здоров, как бык, значит, его уберут. За что?» – такие краткие мысли-вопросы стремглав пронеслись в сознании помощника и вслед за ними всплыли три цифры – количество тонн крокодильей кожи, слоновой кости, кожи жирафов, вывезенных за прошлый год из страны, управляемой Бахой. Другие цифры, означающие количество тонн вывезенной кожи иных животных, количество вывезенных минералов и прочие остались не тронутыми сознанием помощника.

Баха – так был кратко прозван президент той крохотной страны, которую координатор называл Чернильницей. Почему Чернильницей, помощник не знал, да и вряд ли кто в рабочем окружении координатора знал это наверняка, все могли только догадываться. Помощник предположил, что такому названию способствовал цвет кожи жителей этой страны – необычно тёмный с фиолетовым отливом. Координатор редко называл страны их географическими названиями, почти каждой из стран им было дано своё название, равно как и каждому руководителю стран были даны некие краткие удобопроизносимые имена. Президент Чернильницы носил длинное имя, три первых буквы которого были б, а, х.

– Скоро он заболеет. На лечение его отправят в Сток, там он и умрёт.

Стоком коррдинатор называл большую развитую страну с гнилой репутацией.

Помощник знал, что иногда координатор желал, чтоб помощник становился его «собеседником», то есть не безмолствовал, показалось, сейчас тот самый случай, но полной уверенности не было, потому помощник спросил с плохо скрываемой в голосе осторожностью:

– Может, лучше в Дебри?

– Да нет, эти русские ненароком ещё и вылечат. Нам этого не надо. Новый Баха уже почти готов, ему осталось подкрепить голос.

И, давая Помощнику понять, что всё решено и обсуждению не подлежит, Координатор указал, кому надо поручить операцию «Баха».

Новый Баха – двойник убитого президента, внешне не отличался от погибшего. Рост, телесная фактура, фас и профиль лица, даже свисающие веки, шершавость кожи, её фиолетовый отлив – всё было схоже. Лишь строение стоп и ладоней рук нового Бахи несколько отличались. У погибшего Бахи было заметное плоскостопие и ладони его рук были уже. Кроме того сами пальцы и рук и ног погибшего и нового Бахи имели разное строение, тем не менее, жена погибшего Бахи сразу признала в новом Бахе своего мужа и ничем не выдавала свои подозрения. Конечно, это было внешнее проявление, в действительности она понимала, что мужа её заменил оборотень, и ей, чтоб остаться в живых, надо тщательно играть роль жены президента, не выказывая своих страхов.

Ещё готовясь стать Бахой, просматривая семейные фотографии и видеосъёмки президента, двойник с некой неприязнью смотрел на тридцатилетнюю обвешанную яркими бусами в несколько рядов, вечно улыбающуюся полноватую женщину с намеченным вторым подбородком, с почти плоским задом, присущим женщинам местного племени, с уже обвислой на предплечьях кожей, с мужловатой структурой ног и с отвращением думал о том, что ему придётся играть роль любящего мужа этой женщины. Баха был любящим мужем, возможно, поэтому, а может, по иным причинам, он имел всего одну жену, хотя местные законы, а вернее, обычаи позволяли иметь их несколько, и уделял ей много внимания. Кураторы готовящегося двойника уверяли его, что будет не обязательно уделять «своей» жене столько времени, ведь людям свойственно меняться. Президент «после перенесённой болезни» тоже может очень измениться, уйти с головой в политику, или даже просто поохладеть к первой жене и взять в жёны другую, ту, кого выберет сам двойник, ну, а с первой что-нибудь случится, убрать её будет не сложно. Двойник согласился с этим, это успокаивало его, хотя он точно знал, что выбрать себе в жёны кого-то сам он вряд ли сумеет, всё, что ему предстояло делать, должно было согласовываться с Братом. Брат – так двойник мысленно именовал ту организацию, которая наняла его на исполнение роли президента Чернильницы.

Сидя в подводном каменном кресле, сооружённом в красиво оформленном бассейне, наполненном прозрачной тёплой водой, которая сейчас, в темноте, подсвечивалась снизу разными цветами, оборотень вспоминал детство, в котором постоянно испытывал голод и жажду. Вспоминал драки между детворой, возникающие из-за желания глотнуть воды из луж, глиняный кувшин с водой на голове матери, с которого он почти не спускал глаз с момента, как встречал мать на окраине сопки и до самого того момента, когда кувшин ставился на глиняный пол дома. Хотя то, что считалось домом, вряд ли так можно было назвать. Это было сооружение из жердей и листьев. Тут же мать осторожно наливала воду в три чашки. Себе и двум сыновьям. Остальная вода тщательно закупоривалась кляпом из сухой травы, смешанной с глиной, и опускалась в углубление в полу, вырытое специально для этой тары.

Мягко ступая босыми ногами по освещённой дорожке, подошла с подносом, уставленным графином, фужером и вазой с фруктами Ло – жена Бахи, то есть теперь уж его жена. Поставила поднос на край бассейна рядом с мужем-оборотнем, ласково улыбнулась ему, обнажая белоснежные зубы, и с нотками искренней заботы в голосе сказала:

– Выходи, милый, ты же не рыба! Я жду тебя.

При наклоне женщины её длинные бусы чуть коснулись волос оборотня. Задрав через плечо голову, оборотень увидел бусы и в отвисшую горловину лёгкого яркого платья жены её груди. Неожиданно для себя оборотень спросил:

– Ты почему одела эти бусы?

Вопрос был задан наобумь, вылетел сам по себе, оборотню просто хотелось немного задержать жену, перекинуться с ней какими-то словами.

– Ты же просил меня всегда надевать их перед этим.

– Посиди, дорогая. Давай выпьем.

– Хорошо, я принесу фужер.

Женщина сделала движение в сторону, но оборотень остановил:

– Не стоит, я тебе налью, а сам из бутылки.

Он ошибочно назвал графин бутылкой, но жена не подала виду, что заметила это.

Выпили, поговорили о красиво подсвеченных пальмах, о маленьких юрких животных, бойко лазавших по пальмам. Оборотень, встав с подводного кресла на ноги, стоял перед ней с голым торсом. Лицо его было на уровне груди жены, вставшей на край бассейна на колени. Поставив допитый фужер, жена неожиданно обняла голову оборотня и упёрла его лицо в свою грудь. Оборотень тут же свободной рукой обнял женщину, а потом, аккуратно поставив графин на бортик, обнял её и другой. Вот уже много лет оборотень не был ни в чьих объятиях, а это объятие головы на уровне женской груди его опять отослало к детству, только теперь хлынувшему в сознание не воспоминанием, а ощущением: так когда-то его – ребёнка обнимала мать. Объятие было не долгим.

– Иди, – вымолвил оборотень, пряча взгляд от женщины. Я сейчас приду.

Она хотела унести поднос, но он скомандовал:

– Оставь, уберут!

«Ты же просил меня надевать их перед этим» – оборотень пытался угадать точный смысл слов «перед этим». Наверное, перед сексом, решил он, полагая, что ничего другого в этот поздний час быть не должно. Похоже, он не ошибся, женщина с яркими бусами на шее, раскатившимися по её обнажённым грудям, лежала в постели, до пояса накрыв себя полупрозрачным покрывалом. При виде оборотня она прохрипела:

– Скорее…

Он не заставил себя ждать.

Первая мысль его – я буду иметь жену президента – быстро пропала, пропали все мысли, уступив всё бызмысленному полёту. Куда? А Бог знает куда, просто блаженный полёт и ужасно сладостное ощущение. Такого оборотень не знал раньше, не знал, что такое вообще на этом свете может быть. Вернувшись на землю, оборотень признался себе, только себе, и никому больше – ради этого стоило родиться на этой земле.

Уже на второй месяц жизни в облике Бахи, оборотень полностью вжился в установленную для него роль, и ему всё стало нравиться, даже бледнокожий лысый тип в очках почти перестал раздражать его. Оборотень быстро вжился в рабочий график президента, который больше походил на график работы артистов, ведь принимать решения, работать с документами ему не приходилось, всё это делалось за него, надо было только по указанию Брата подписывать бумаги, появляться на публике, сниматься на телевидении. Популярность оборотня тоже не беспокоила, ему это даже нравилось. Конечно, его существование омрачали некоторые запреты Брата, к примеру, ему запрещали полнеть, а потому всегда еды подавали меньше, чем ему хотелось, запрещали охоту на змей, на птиц, запрещали ходить босиком, петь песни, разученные им в детстве, и которые всё чаще шли ему теперь на ум. К счастью, не запрещали общаться с женой, которая стала ему родной.

Заметив в жене некоторую перемену, оборотень обеспокоенно спросил её:

– Ты что такая? Не заболела ли?

– Да, – ответила жена. – Мне не здоровится.

Вызвали доктора, который что-то прописал, что-то рекомендовал, но положительного результата это не дало. Оборотень обратился к Брату с просьбой послать жену на лечение к хорошим докторам. Недолюбливаемый оборотнем куратор – светлолицый лысый мужчина в очках, выслушав просьбу оборотня, некрасиво оскалился. В этом оскале читались злоба, усмешка, ехидство, и, главное, отказ.

– А что ты хотел, – сказал лысый, сбросив с лица противную гримасу, – мы же по твоей просьбе запустили процесс её ликвидации. Не страшно, ты возьмёшь себе в жёны другую, а может, и не одну, – тут лысый подхихикнул, – Ло осталось жить максимум недели две-три.

С этими словами лысый замолк, но колючий взгляд его оставался на лице оборотня.

– Жаль, – сказал оборотень, усиленно пряча искренние чувства, – я стал уже привыкать к ней, а теперь новые хлопоты. Жаль – повторил он, и вдруг, на мгновение в его взгляде мелькнула надежда, но он тут же сумел скрыть этот взгляд, не ускользнувший однако от куратора, и почти ровным голосом спросил:

– А может, можно остановить процесс. Я не хотел бы лишней возни с бабами.

– Нет! – твёрдо ответил собеседник, всё так же глядя на оборотня. – Процесс не обратим. Печень её разрушена до невосстановимой фазы. Женщина оказалась крепкой, другая давно бы уже была на том свете.

Мужчины посидели молча с минуту. Первым встал куратор.

– Если у тебя всё, я пошёл.

– Всё! – поднимаясь из кресла, ответил оборотень.