Читать книгу: «Я стою на том берегу»
Наталья Царёва
Я стою на том берегу
Как сердцу высказать себя?
Другому как понять тебя?
Ф. И. Тютчев
Часть первая
Глава первая.
НАДВИГАЮТСЯ ХОЛОДА
Вообще-то он собирался к Майе, но дома ее не оказалось. А сидеть вечером одному в холодной квартире настроения не было; такие вечера и без того стали слишком частыми в последнее время. Подумав, Виктор направился в сторону Бременской – по всем расчетам Родионову деться было некуда, так почему бы и не нанести визит старому затворнику…
Порой даже общество Родионова способно показаться желанным и притягательным.
Темнело быстро, ледяной крупой било прямо в лицо, и предобморочный свет фонарей мало что мог изменить. На улицах почти никого не было, пурга всех попрятала по домам. Даже удивительно, как изменился город, за какие-то часы став едва живым и заброшенным…
Холодная же зима в этом году, равнодушно подумал Виктор. Правда что ли, ледник наступает… Тонкая ткань плаща, чуждая и даже смешная такой погоде, не спасала нисколько.
Вопреки всем ожиданиям, дом у Алексея оказался полон народа. Не готовый к такому повороту событий, Виктор так и замер на пороге.
– Да ты проходи-проходи, – ухмылялся Родионов, видя его замешательство. – Что ж ты стессняесся, точно девица…
Вяло отругнувшись в ответ, Виктор разделся.
Гости были сплошь очкастые, бородатые и незнакомые. Затесался среди них один зрячий и лысый – чистой воды белая ворона; видимо, понимая свою нехорошую исключительность, держался он с подчеркнутым достоинством, даже несколько ерепенясь, как показалось Виктору. Этакая смесь предводителя дворянства и профессора Шниппельсона…
– Вот, заявились друзья детства на мою голову, – с явной гордостью сказал Родионов. – Корми их теперь, развлекай, понимаешь…
Последовали бурные представления, пожатья рук и прочее (имен Виктор все равно не запомнил, слишком уж много их было – бородатых и одинаковых. Не имен, а друзей детства, естественно). Виктора усадили за стол, налили какой-то дряни и продолжили, очевидно, прерванный его появлением разговор.
Говорили (горячо и как-то излишне, неприлично серьезно, даже болезненно) о политике, о грядущих выборах и, конечно же, о том, как называться Эльзасской области.
– Да как вы не понимаете, – распылялся один, покрытый особенно густой растительностью, – пока сохраняется существующее положение вещей, сохраняется и вера в то, что оно соответствует действительности! Пусть по инерции, пусть даже по лени ума и дурости, но только так мы можем сделать для будущего хоть что-то!..
– Сам ведь признаешь, Марек, что все это не более чем фикция, – лениво возражал лысый. – И ребенку понятно, что прошлое ушло навсегда, а ты о какой-то инерции говоришь…
– Но самосознание людей! – восклицал Марек. – То, кем они себя чувствуют, ощущают, в конце концов!
– А кем бы не чувствовали – один хрен, хоть горшком глиняным…
– Господа-господа, – Родионову всегда было свойственно вмешиваться во все подряд, – не забывайте, что как неожиданно все произошло, так же неожиданно может и вернуться обратно.
Все даже как-то притихли от этого предположения.
– Маловероятно, – поставил наконец диагноз Марек.
– Да уж, – поддержал его бородач справа от Виктора. – Что ни говори, а надо исходить из того, что возвращения не будет…
– Никто ведь так и не понял, что тогда произошло…
– А как головы-то ломали, господи! Чуть мозги ведь не вывихнули! Ладно бы толк был…
Заговорили о том, как ломали головы. Это была старая тема и совсем Виктору не интересная, как, впрочем, и все, о чем говорилось раньше, – тот случай, когда истину можно обнаружить разве что в вине.
Он опасливо принюхался к стакану. И что это они пьют такое? Портвейн, что ли?
Экспериментаторы…
Едва удержавшись от того, чтобы ни зажмурить по-девичьи глаза, он опрокинул в себя содержимое стакана. Оказалось даже ничего. Не так плохо, во всяком случае.
В дверь постучали.
Родионов удивленно нахмурился.
– Ну и денек сегодня. Кого там еще принесло…
Пошел открывать.
После недолгих, но, насколько он мог судить, яростных препирательств в комнату вошла девушка. Виктор даже обалдел слегка. Светловолосая и тонкокостная, как северянка, с коротко остриженными волосами – после болезни, что ли. Девушка была похожа на ангела, потерявшего дорогу домой. Да и правда, что ей тут было делать?
Руки у гостьи были заняты свертком.
– Господа, это Эльза, – с дурацкой жизнерадостностью объявил Родионов, – вы, конечно, не поверите, но она племянница одного моего очень доброго приятеля…
Эльза улыбнулась.
– Дядя просил вас поздравить от его имени, – она передала Алексею весьма объемный бумажный пакет. – Он просит прощения, что не смог зайти сам – у них сегодня допоздна какое-то собрание в мэрии.
Родионов крякнул.
– Знаю, знаю, что у них там за собрание! Ладно, передавай, что я не обижаюсь. Как он там, как Алисия?
– Да хорошо, спасибо.
Значит, у Родионова сегодня именины, сообразил Виктор. Вот откуда такое сборище! И ведь не признался, подлец! И что с ним сделаешь, скажите на милость? Надо, надо ему будет вернуть должок при случае…
Хозяин пригласил гостью к столу. Виктору показалось, что он и не рассчитывал на то, что она согласится…
И она действительно отказалась, тактично, но непреклонно.
– Эльза, ты ведь одна пришла? А на улице-то уже хоть глаз коли… Так, господа, кто пойдет провожать даму?
Вызвался Виктор. Девушка ему понравилась, и, удалившись на время (да и насовсем) от родионовской пьянки, он много не потерял бы, это точно.
Кажется, Эльза смутилась, правда, не до такой степени, чтобы не поблагодарить провожатого и не спросить, как его, собственно, зовут. Внутренне развеселившись, Виктор назвался, и они стали собираться.
– Очень приятно.
Она на редкость аккуратно и красиво оделась. Пальто ей подал Родионов, но в том, как она прилаживала шляпку, как облачала в перчатки пальчики, сквозил истинный аристократизм, Виктор даже залюбовался.
Интересно, кто она? Племянница чиновника – слишком размытое определение, чиновники тоже разные бывают. В одежде ее особой роскоши он не заметил… Правда, племянница – это не дочь…
– Вы далеко живете? – осведомился Виктор, когда они вышли на улицу. Ему хотелось взять ее под руку, но он не решился.
Эльза покачала головой.
– Не очень. На Гальта…
Идти было минут двадцать. Один Виктор дошел бы, конечно, раньше, но зная, что ходит быстро, он не хотел торопить девушку. Да и общество ее ему было приятно.
– Вы живете с родителями? – спросил он.
– Нет, у дяди с тетей, – вроде бы охотно ответила она. – Я давно живу у них, с детства.
Виктор благоразумно не стал расспрашивать о причинах и был прав.
– А я, знаете, только вот как полгода приехал в город и толком еще не освоился.
– Вы не были во дворце?
Он сознался, что не был. О Харлсберге он и читал, и слышал много, но посетить как-то не довелось.
– Ни разу не побывать во дворце – это даже как-то странно… Вы обязательно должны повидать его, это чудесное место.
– Но, знаете, идти одному как-то не очень ловко, – простодушно заметил он. – Вы не составите мне компанию?
Эльза почему-то замялась.
– Я не знаю.
– Ну что же вы! Сначала расхваливаете, а потом отказываетесь от роли провожатой… Немного нечестно, правда?
Ему хотелось, чтобы она согласилась. Конечно, способ назначения свидания он выбрал довольно неуклюжий, но ничего лучшего ему в голову не пришло. Да и действительно, не звать же ее в кабак!
Какая же она красивая, вдруг подумал Виктор. И холодная. Интересно, что же все-таки случилось с ее родителями?
Впрочем, это действительно не его дело.
– Хорошо. Только вы зайдите к нам на минутку, ладно? Поздороваетесь с тетей…
Ну вот, уже и до знакомства с опекунами дошло. И куда это его несет только?
Вроде бы собирался сегодня к Майе…
За каким-то пустым, ничего не значащим разговором они наконец добрались до Гальта. Эльза жила в особняке красного кирпича, кажется, увитого прежде плющом. Теперь стебли смерзли, что и говорить, им было не пережить этой зимы.
Два этажа. Десять окон на фасаде. Высокий фундамент и двойные двери парадного входа.
Виктор даже как-то оробел слегка.
– Что ж вы стоите? – нетерпеливо сказала Эльза. – Пойдемте.
– Простите, как зовут вашего дядю? – наконец сообразил осведомиться Виктор.
– Фон Шварц.
О боже, вздохнул про себя Виктор. Белая косточка…
– Что же это, получается, вы дворянка?
– Нет, почему же. Мой отец не имел титула.
Наверное, бедные родственники отдали дочь на воспитание более состоятельным. Виктор почему-то почувствовал к ним, этим бедным родственникам, неприязнь. В некоторых вещах он оставался до смешного идеалистом.
Тем не менее было холодно, и они поспешили войти. Дворецкого, как ни странно, не оказалось.
Быть может, у него просто был выходной?
Виктор помог Эльзе раздеться.
– Милая, ну наконец-то! Я уже места себе не находила…
Явилось новое лицо – полная, некогда яркая дама, еще сохранявшая остатки былой красоты. Пухлые чувственные губы, выразительные, немного выпуклые, жалостливые светло-голубые глаза, каштановые пышные волосы, убранные под косынку. Единственное, что портило эту увядающую Венеру – выражение томной, капризной усталости, кажется, навек застывшее на когда-то прелестном лице. Однако при виде молодого человека дама расцвела любезной улыбкой.
– Добрый вечер…
– Это друг Алексея Палыча, тетя, Виктор, – Алексеем Палычем звали Родионова. – А это моя тетя, Алисия Шварц.
Виктор поклонился.
– Тетя, мы пойдем завтра смотреть Харлсберг, хорошо? Ты не будешь против?
Кажется, Алисия растерялась.
– Нет, наверное… Но что же мы стоим! Давайте хоть чаю выпьем: вы, наверное, совсем замерзли…
Их усадили пить чай («эта зима настоящий кошмар, не так ли?.. Как вы полагаете, не будет ли осенью неурожая? В воскресном выпуске опять поднимали этот вопрос…»), и, надо признать, это было очень кстати. Виктор даже сумел несколько преодолеть свою стихийную неприязнь к Алисии: она была, конечно, излишне суетлива, и у нее было такое томное, усталое лицо, и, кажется, она вообще не имела своего мнения, повторяя то за мужем, то за газетами, но, в конце концов, это еще не самое страшное, что может быть с человеком. В конечном итоге госпожа Алисия была, по-видимому, обычной городской кумушкой, и к этому надо было относиться снисходительно…
Виктор даже как-то размяк, разомлел в этой обстановке. Он кивал, соглашался, учтиво поддерживал светскую беседу, избегая опасных тем и подводных рифов, и краем глаза все время наблюдал за Эльзой. Барышня нравилась ему все больше и больше: с ее нежных уст не сходила какая-то загадочная усмешка, а замечания были неглупы и порой даже остроумны – да, она очень к себе располагала.
Определенно, экскурсия не должна была оказаться пустой тратой времени.
Тем не менее настала наконец пора откланиваться. Они и без того просидели едва не час, и нормы приличия уже требовали избавить дам от своего присутствия, что Виктор и не преминул исполнить.
На улице теплее не стало. Пошел снег, и ветер дул хоть и в спину, но волосы на затылке у Виктора от этого становились дыбом; как он ни спешил, но дойти быстрее чем за полчаса не вышло.
Придя домой, он первым делом включил газ на кухне и с тоскливой неизбежностью подумал о том, что придется, видимо-таки, заказывать себе пальто. Раньше он вполне обходился плащом, но то было раньше, когда не смерзал вечнозеленый плющ на дворянских особняках…
Ему стало смешно и грустно. На улице холод собачий, подходил срок платить за квартиру, и он был совершенно не уверен в своей кредитоспособности, но завтра с утра ему будет показывать Харлсберг, печальное прибежище последней императорской династии, племянница второго человека в городе. И ему абсолютно все равно, что подумает господин Шварц и как он отнесется к тому, что это отнюдь не последнее свидание с его опекуемой. Виктором вдруг овладело странное равнодушное предвидение: почему-то он был абсолютно уверен, что не последнее…
А на Бременской, наверное, продолжал напиваться Родионов со своими бородачами, и они, наверное, до хрипоты сейчас спорили и даже бранились друг на друга, как будто бы все их споры и брань способны были хоть что-то изменить.
И Майя, наверное, уже вернулась домой и поет песни соседским детям, потому что она добрая, сильная и, конечно же, ей совсем не хочется спать, нисколько. И ей совсем не трудно помочь, что ты, Катенька, ведь для нее это счастье – сидеть с малышами. Впрочем, может быть, последнее было правдой…
А Эльза, должно быть, уже отходит ко сну. Не спеша и не медля разоблачается, освобождаясь от своих темных длинных одежд, расстегивая крохотные крючочки, пуговки (может быть, ей помогает девушка? Виктор представил на мгновение темный силуэт этой крупной, раздобревшей на жирном деревенском молоке и пышном хлебе особы и содрогнулся… нет), скидывая на пол юбки и надевая что-нибудь тонкое и легкое, как папиросная бумага, и ложится в постель, бесстыдно оголяя длинные белые ноги: ведь смотреть некому…
Занятый этими мыслями, он приготовил ужин: яичницу с хлебом и чай, – поел и лег спать. Снилась почему-то Майя, грустная, но привычно ласковая: она спрашивала, почему он к ней не пришел, ведь она ждала, и хотя Виктор был не виноват, и она не упрекала, но ему почему-то было обидно и стыдно…
Он ошибался. Нет, что касается Родионова и его доброй печальной подруги, он вполне угадал, но в тот момент, когда он представлял Эльзу в тонкой ночной рубашке, она и не думала ложиться спать. Правда, она пожелала тетке спокойной ночи и даже аккуратно поцеловала ее в щеку, и прошла в свою комнату, но раздеваться не стала. Погасив свет и бездельно просидев на кровати полчаса, Эльза спустилась вниз, на первый этаж, оделась в уличное и вышла через черный ход.
Ганс Йозеф Шварц к этому времени домой еще не вернулся, что до Алисии, то она, напившись снотворного и подвязав под горло ленты теплого чепца, крепко спала.
Глава вторая.
ХАРЛСБЕРГ
Они встретились поздним утром на вокзале, у старой часовни. Эльза пришла вовремя, не опоздав ни на минуту, и это было так необычно, но удивительно приятно. Виктору она показалась еще более красивой, чем вчера: в белом приталенном пальто до колен, ловко обхватывающем всю ее тонкую, стройную фигурку, с маленькой светлой шапочкой, прикрывающей от холода розовые ушки… День был воскресный, и она оделась как на праздник (или ему так только почудилось), но обувь, выбранная ей, теплые сапожки на низком каблуке, обличали здравый смысл и практицизм: и в самом деле, им предстояло много ходить.
– Нам нужны билеты на одиннадцатичасовой поезд, – сказала Эльза. Она была осведомлена о расписании не в пример лучше него.
Они взяли билеты на одиннадцатичасовой; очередь в кассу, озабоченные чем-то лица, приглушенные разговоры о дороге, ценах и политике, трепещущее плечико Эльзы рядом… Она вызывала в нем отцовские чувства, эта сирота, этот словно сошедший с небес ангел со стриженой головой.
Сорок минут в поезде пролетели быстро, они не успели ни устать, ни соскучиться за неспешной беседой об истории дворца, последнем прибежище последнего Императора, а также об истории вообще – с ней было приятно поговорить, она многое знала, и это оказалось очередным удивительным и приятным открытием.
Эта девушка была полна сюрпризов.
Они сошли на станции, носившей то же название, что и дворец, что и сонно приветствующий их в лице редких прохожих и лениво помахивающих хвостами бездомных собак городок.
Городок – это, пожалуй, даже сильно сказано. Так, поселок, выросший у стен замка, дабы обслуживать нужды его обитателей…
Харлсберг.
Он никогда не являлся официальной резиденцией Императора, но это было одно из любимых его владений, особенно в старости, где он, лишенный фактической власти, проданный и преданный, покинутый всеми кроме старых слуг и ослепшей собаки, коротал свои дни.
– Все-таки Вильгельм был неплохим парнем, – задумчиво заметил Виктор.
– Он был никудышный правитель, – жестко возразила Эльза.
– Ну, в этом главный недостаток всей монархической системы вообще – если соблюдается законность, на троне непременно оказывается какая-нибудь дрянь, совершенно непригодная к управлению…
– К тому же он был бесплоден. Кто бы мог подумать, что великий род прервется на таком болване…
Бесплодность Вильгельма была основным фактором, позволившем перейти от монархии к республике малой кровью. Подозрительный, ни в ком не видевший достойного преемника Вильгельм не спешил писать завещание, вольнолюбивые настроения были в то время в большой моде, и когда, еще при его жизни, с очевидной остротой встал вопрос о наследнике, республиканцы победили. Вильгельму даже оставили часть поместий и позволили мирно доживать свои дни в Харлсберге, не пожелав марать руки в его крови, и в этом сказалась несомненная историческая дальновидность тогдашних лидеров Революции… Впрочем, Вильгельм все равно, видимо, впал в маразм к старости, раз позволил так просто выскользнуть власти из рук. Воля Провидения в том, что не оказалось в тот момент достаточно ловкого и умного претендента королевских кровей…
Виктору дворец не понравился. Тяжелая, угрюмая роскошь позднего имперского стиля давила едва ли не физически и внушала какой-то почти мистический ужас, темной, въевшейся в плоть и кровь неправедностью веяло от обитых расписными шелками стен, тончайших золотом покрытых лестниц – той неправедностью, что, как тень, всегда сопровождает богатство и власть. Рабское угодничество, возведенный в обычай разврат, безнаказанность по праву рождения – Виктор не видел в монархической системе ничего увлекательного, захватывающего дух, из романов, а лишенный эмоций голосок Эльзы, ведущей повествование о славных деяниях Императора, только укреплял его в этом убеждении.
Интересно, где это она успела получить такое хорошее образование?
Из зданий старого замка частично уцелели лишь церковь да окружающее Харлсберг кольцо крепостных стен, и стены эти, и возносящиеся к небу башни пришлись Виктору по душе. Он любил гражданскую архитектуру, связанную с защитой от врага, да и вообще старую средневековую архитектуру: в ней была простота, в ней была естественность, четкая и очевидная функциональность, без рюшек, барельефов, каменных горгулий и прочих украшений позднейшего времени.
– На чьем попечении сейчас находится дворец? – поинтересовался он у всезнающей Эльзы. – Государства?
– Не совсем, – покачала она головой. – То есть и государства, конечно, тоже, но во флигеле (ты не обратил внимания, когда мы шли мимо?) живут смотрители, супружеская чета, потомки одной из побочных ветвей августейшего рода. Они выхлопотали себе эту должность почти сразу же после смерти Вильгельма, и их правнуки до сих пор наследуют почетное право вытирать пыль во дворце… Харлсберг даже для посещений-то открыт не каждый день.
Его вполне удовлетворило такое разъяснение.
Они пообедали в маленьком ресторанчике у стен городка, кормившемся за счет туристов. Эльза ела немного, точно птичка, изящно поклевывающая рассыпчатые золотые зернышки, поднимающая вверх головку, чтобы проглотить воду… Виктор откровенно ею любовался и чувствовал, как растет его влечение; впрочем, оно мало походило на то, что он обычно испытывал к женщинам. Тут не было никакой страсти, влюбленности, одно благоговение, сродни эстетическому чувству меломана на концерте Бёрнского национального оркестра, сродни ощущениям ценителя живописи перед шедевром Гунберхта.
После обеда она пожелала показать ему развалины старой крепости, которую никто и не думал реставрировать – кажется, такой способ обращения с архитектурными памятниками так и назывался «консервация». По ветхой, обитой подошвами множества ног, лестнице, они поднялись на одну из наиболее сохранных башен, единственную, открытую для посетителей. Башня звалась Высокой, и она действительно была высока, выше всех, самый дворец казался отсюда чем-то ничтожным, недостойным внимания. Мелкие домишки внизу, почти пустые деревенские улицы, подернутое дымкой озеро вдалеке, которое так любил покойный Император…
Серые известняковые стены, серое небо, пронзительно-свежий воздух, неожиданное одиночество двоих, иллюзорная оторванность и замкнутость от всего остального мира…
Она была невыносимо, невозможно хороша в этом белом пальто, короткостриженная, тонкая, нежная, она была похожа на героиню романа или кино, она была кем угодно, только не живой девушкой из плоти и крови с ним, который был так недостоин…
Бред, смутно подумалось Виктору… Какой бред…
Он, бывало, идеализировал женщин, но чтоб до такой степени…
Ему вдруг, судорожно и остро, захотелось ее поцеловать, почувствовать тепло ее губ, удостовериться, что это не сон, не игра воспаленного воображения, не исчезающая с рассветом мечта…
«А ведь у меня давно не было женщины».
Как странно.
Зачем эта мысль?
Он поцеловал ее.
И она не растаяла в его руках, не растворилась в холодном прозрачном воздухе, она ответила, слабо-слабо, едва-едва, но ему было достаточно такого робкого ободрения.
Они целовались самозабвенно, взахлеб, на этой высокой, словно вознесшейся над всем миром башне, он согревал в своих ладонях ее холодные руки, растирал замерзшие пальчики, прижимал к себе крепко-крепко: не оторвать…
Ему хотелось не отпускать ее никогда, вечно быть рядом, согревать своим теплом; дикие романтические идеи, подцепленные во времена безответственной и непрактической юности, вдруг поднялись со дна его души и расцвели, так быстро, что не верится даже, пышным цветом…
– Ты прекрасна, – в упоении сказал он. Вот именно так, не красива, нет, это слишком обыденное, истертое, никуда не годное слово – прекрасна…
– Я знаю, – просто ответила она.
И его не оскорбила, не покоробила эта самоуверенность, это простодушное признание, совсем напротив, оно показалось ему единственно возможным и правильным…
А потом пошел снег. Белые хлопья падали с серого неба, ложились на стены, землю, Викторовы плечи…
– Пойдем, – сказала Эльза.
– Куда?
– Куда-нибудь, где тепло…
Они вернулись в ресторанчик, взяли горячего кофе и по куску яблочного пирога. «В этом году глубокие погреба не нужны, чтобы сохранить яблоки, – шутила Эльза, – и так не испортятся…»
Они провели вместе весь день и вечер. Виктору было хорошо с ней – хорошо и странно, он был словно немного пьян, он был упоен, зачарован: если не считать веселых студенческих времен, никогда его отношения с женщинами не развивались так быстро.
И ему это нравилось.
Они вернулись в город девятичасовым поездом. Виктор проводил ее до дома, как вчера, но на сей раз Эльза не пригласила его на чай. Впрочем, время было позднее, ее ждала тетка.
Он был счастлив и так.
Он был счастлив настолько, что даже забыл договориться о следующей встрече.
– Спасибо тебе за этот день, – искренне сказал он и добавил, ведь нужно же было разбавить чем-то эту неприличную, неуместную искренность, эту саму собой вырвавшуюся фразу: – Это была самая потрясающая экскурсия в моей жизни…
– Пожалуйста, – кажется, слегка удивилась она. – Рада, что тебе понравилось.
– Спокойного сна, милая, – «милая» далось с некоторым трудом, но это была такая ерунда, в сущности.
– Всего доброго.
Странно, но здесь, у дома, где она жила, он не посмел поцеловать ее на прощанье.
Ошарашенный, обалдевший, возвращался Виктор домой.
К Майе он, конечно же, не пошел. Не пошел он к ней и на другой, и на следующий день.
Глава третья.
МАЙЯ
Она пришла сама.
Не через день и не через два, минула почти неделя с его поездки в Харлсберг, когда она пришла.
Она принесла с собой полпирога, фаршированного яйцами, пачку чая зачем-то и два кило яблок в корзинке; она полагала, что он здесь голодает, наверно.
Повышая от неловкости голос и едва не срываясь на грубость, Виктор стал отказываться.
Она, естественно, настояла. Она умела настаивать там, где дело не касалось ее самой.
– Ну это же такая мелочь, послушай, – терпеливо говорила она, морща красный носик от того, что ей приходилось вступать в долгие пререкания. – Это совершенная мелочь; яблоки прислала мама, а пирог я сама испекла сегодня утром… Ты напрасно так переживаешь, у меня все есть.
Он превосходно знал, что такое ее «все», как живет она на скудное свое жалованье, но спорить больше не мог, понимая, что проиграет.
– В кого же ты такая добрая, – грустно сказал Виктор. – Это же нельзя – быть такой доброй…
И правда, родственники ее не отличались великодушием. Родители-алкоголики, в конце концов бросившие ребенка, неустроенный быт, бесприютность, детство ей выпало невеселое; оттуда, быть может, и пошла Майкина страсть всех кормить и обихаживать, что такое голод и холод ей пришлось узнать на собственной шкуре, в прямом, а не переносном смысле.
На глазах у нее появились слезы.
– Ты говоришь так, точно мы с тобой чужие, – дрожащим голосом пожаловалась она. – Неужели же я не могу угостить пирогом тебя – тебя! – это жестоко…
– Ну что же ты, глупенькая, – Виктор испугался, женские слезы были тем оружием, перед которым он сдавался без боя. – Я ведь о тебе забочусь…
Она молча приняла мир.
Они поставили на плиту чайник, нарезали пирог, у Виктора оказались пряники. Майя больше не шмыгала носом, весело рассказывала что-то о работе, смеялась, и он, удовлетворенный ее этим идиллическим настроением, кивал, подливал чай и думал про себя, как бы ей под конец вечера дать денег, у него оставалось немного в загашнике. Виктору было очень стыдно, что он о ней практически забыл в эти дни.
Он не догадывался, что она была совсем не так проста, что вся эта встреча тщательно спланирована, и теперь она думает только, как бы потактичнее перейти к тому вопросу, ради которого она, собственно, и пришла…
Насчет мамы, той, что присылала яблоки, той, что всегда ждала их в светлом доме с ситцевыми занавесочками в маленьком городке на северо-западе, той, что дала ей все кроме жизни, их общей с Виктором мамы, она не беспокоилась. Мама поймет. Мама понимала совершенно все, и ей не надо было ничего объяснять. В Викторе же Майя совсем не была так уверена. Бог его знает, что этому дураку взбредет в голову. Если он из-за какого-то пирога устраивает такой скандал, как же он отнесется к тому, что ей предстоит делить с кем-то кров и стол?
Нет, Майя не боялась, что Виктор решит на правах старшего брата что-то ей запретить, хотя он, быть может, и попробовал бы. Она боялась его расстроить. Ей пришлось бы пойти наперекор, возможно, даже рассориться с ним надолго. Сама мысль об этом была девушке невыносима, но и поступить иначе она не могла.
Наконец она решилась.
– Знаешь, – произнесла Майя, деликатно позвенев ложечкой о чашку, – я теперь не одна живу.
Трудно ей было бы преподнести более сокрушительную новость. Виктор так и вскинулся. Первым его чувством было изумление пополам с обидой: как это такое может быть? Мужчина?.. Но почему сестренка ничего не рассказывала? Да и вообще, не похоже это было на нее, скромницу.
– Как это надо понимать? – почти сердито спросил он.
– Так, – смущенно пожала она хрупкими плечиками. – Понимаешь, так получается, Леночке негде жить, и я предложила ей пока остановиться у меня.
– Кто эта Леночка? – заранее морщась, осведомился ее несчастный брат.
– Ну как же ты не помнишь, я же рассказывала!.. Это девочка, которая со мной работает, очень добрая и милая. Жених отказался от нее, когда она забеременела, а отец выгнал из дому… Я ведь одна живу, я не могла не предложить ей пожить у меня, пойми…
– Господи, она еще и беременна!.. Ты совсем сошла с ума, что ли?!..
– Виктор, ну пойми же, разве можно было оставить ее одну на улице.
– Боже мой, но почему именно ты? Почему в такие истории ввязываешься непременно ты, а не кто-то еще?
Майя грустно смотрела на него большими карими глазами и ничего не отвечала.
– Подожди, но разве он, этот ее отец, может просто так выбросить девочку на улицу? Это же противоречит закону…
– Квартира, где они живут, им не принадлежит, они только арендуют, а его вторая жена очень против Леночки. У них там и так места мало, двое детей от второго брака…
– Просто как в сказке. Злая мачеха и мерзавки сводные сестры. Интересно только, где ж ее хрустальный башмачок, – съязвил Виктор. Он, впрочем, понимал, что такие вот бытовые истории не новость в любое время. – И что же думает делать эта твоя новоявленная Золушка?
– Ой, да ничего она пока не думает. Плачет…
У Виктора не хватило слов.
– Но вместе, вместе мы обязательно найдем какой-нибудь выход!
– Сестренка, ты хоть соображаешь, какую ответственность взваливаешь на свои плечи?
– Конечно. Но все совсем не так страшно, как ты думаешь. Виктор, послушай, ну что такого, что бедный ребенок немного поживет у меня?
– Ребенок? Это сколько же ей лет, позвольте поинтересоваться?
– Она младше меня, ей всего восемнадцать…
Самой Майе было уже двадцать лет, Виктор же был ее шестью годами старше, так что роль старшего брата он играл с полным на то основанием.
– В любом случае нужно поговорить с ее отцом. Да и с женихом тоже не помешает.
– Конечно, нужно, – обрадовалась Майя. – Возможно, они передумают… – На самом деле она в это совершено не верила, они с Леночкой уже пытались это сделать, да и вообще она была, как это ни странно, девушкой с довольно трезвым взглядом на вещи. Она прекрасно понимала, что нужно говорить не о жестокости Леночкиного отца, а о его слабохарактерности, что в доме всем заправляет его жена, которой дочь от первого брака давно мозолила глаза, а тут такой прекрасный случай от нее избавиться, что «жених» ее подопечной слишком молод для брака, и не планировали они, естественно, никакой свадьбы… Все получилось случайно, доказать же, что ребенок его, не представлялось возможным. Да и признай он его своим, не вышло бы из их с Леночкой союза ничего хорошего…
Майя была куда меньшим романтиком, чем Виктор. Досталось ей больше, да его жизнь била больнее, и падение очередной иллюзии было каждый раз как удар по голове, до звона в ушах… Про эту свою привычку идеализировать действительность и людей он знал, но все равно ничего не мог с ней поделать, и в который раз наступал на старые грабли.
– Ладно, – вздохнул Виктор, – пойдем смотреть твое приобретение…
Он сказал это так, как мог бы сказать, если бы его сестра притащила в дом котенка или щенка.
– Что, прямо сейчас? – всполошилась Майя. Мысль о том, что брат решит познакомиться с Леночкой тут же, не откладывая на завтра и послезавтра, почему-то не приходила ей в голову.
– Ну а когда же еще… – рассеянно отвечал тот.
Пришлось собираться. Они допили чай, оделись, вышли; погода была дрянь, полуснег-полудождь и ветер, такая, про которую сложена поговорка о хорошем хозяине и собаке, но Майя в своем коротком пальтишке не жаловалась.
