Читать книгу: «На белом всё сложнее. Стихи»

Шрифт:

ISBN 978-5-4483-7273-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«А много ли нужно?»

То, что некоторые люди называют твоей глупостью, на самом деле зачастую просто человеческая порядочность

А много ли нужно для женского счастья?
Осенний роман/с горчинкою вальса…
И лето простить, что некогда белый
стал черным от горя…
да переспелым…

Если нужен

Если кому-то нужен человек «физический», то так или иначе ему придется взять в придачу и внутренний мир – и нести ответственность за человека «душевного», или хотя бы считаться с ним, уважая.

А кому это надо, если изначально физический человек был более необходим???

Вопрос в другом – так ли нужен сегодня один реальный человек другому реальному человеку?

Два мира – две войны

Нельзя у человека отнимать мир, делающий его счастливым и внушающий ему веру в себя и смысл… отнимать – лишь потому, что вы уверены, что ваш мир сделает его куда более счастливым…

Не сделает…

Разве что вы сами, вдвоем, поможете вашим двум мирам подружиться и уважать друг друга, как бы вас что-то ни раздражало…

Ваше раздражение – не вина другого.. Это ваша реакция на его мир… Так не добрее ли просто уйти, не руша то, где другому без вас будет грустно, но естественнее, и понятнее, и радостнее, чем с вашим насильственным непониманием… где ради кого-то нужно окончательно убить себя……

Всё можно очернить —
и всё возвысить,
когда казнить
иль миловать
взял власть.…

Какими смешными кажутся люди, осуждающие тебя за то, что себе самим и простили бы…

и даже худшее себе бы простили… найдя оправдание и не желая себе в том признаться.

____________________________________

Зря боишься больного зверя

Никто твой грех не отпоет,
И, выжигая идиот,
На лбу клейма оставят след,
По сути равное поэт.

Зря боишься больного зверя,
Если он добрее тебя.
Я когда-то
гуляла по саду,
Ничего в том саду не губя
И тебе, человеку, веря!..

Я готова. Уже не страшно.
Страшно быть человеком ЗРЯ!.
А для зверя
и голод – вера.

Я без веры.
Живи!
Игра
интересна, но
не вчерашним…

«В этом времени гадком…»

В этом времени гадком
Есть одно утешенье —
Что глаза у собаки
И теплей, и честнее…

Новые стихи

«У прозы места больше, но…»

У прозы места больше, но…
для всякого больного сердца —
СВОЕ убежище и дверца
от сказки тихой и лесной.

Среди героев, фабул, глав
мои душа и женский запах
беспомощней утратой прав
на исповедь и время. Краху,
с последней точкой за стихом,
дается больше нужной воли,
и, поцелуй даря виоле,
теряю память… Голышом
я бегаю по лесу так,
как чувствую ногами землю.
Стихами говорю – и внемлю!

И – выстрел в грудь:
«Каков спектакль!»

Всё сама

Вот сделаюсь старше —
и перестану
в ладошки ловить
голубые туманы.
…

Было.
Ни много ни мало.
Ладонь и ладошка.
Сама и разжала,
просыпав немножко —
от счастья простого
простую застежку.

Полынья

…А чувства – как в оковы втянута
Вся, словно полынья, душа.
И кажется, что вновь обманутый
Священный жест карандаша.

Ему б писать о ласках повести.
Ему б поэмы сочинять.
А он, устав от женской горести,
Спешит себя же поломать___________

Когда не поняли

На расстоянии протянутой руки
всё дергалось,
плясало,
хохотало;
и чья-то милостыня унижала,
но думала – спасает.

Чьи стихи
читала я, не помню.
Руки плыли —
и резали пространство поперек,
и между выдохом и вдохом
то ли Блок,
а то ли личное… Слова кормили
толпу,
снующую,
жующую – и зря
глотающую дикий рев гортани —
и то ли музыку,
а то ли причитанья, —
себе под нос иное говоря.

На расстоянии протянутой руки,
на кончиках разгоряченных пальцев —
обрывок фразы…
утонувшей в танце
монет, что обесценили стихи,
не понимая, для кого читала
моя рука и для чего звала
кого-то впереди…

и мой кулак
обжегся о надменный звон
металла.

Заветен

У дня
длиннее солнце.
У ночи —
звезды ярче.
Лишь я одна —
не значу.
Да каменное —
бьётся.

А горькое —
всё горше.
Уста —
отравы язва.
Лишь ты один
хороший.
А я пускай —
ни разу.

Подумаешь, разбилась
неделя на столетья.
А я сто раз сердилась —
да двести —
вновь
заветен.

«Здравствуй…»

Здравствуй.
Я сегодня коротко.
(Не хочу тебя будить.)
Мы не виделись два вторника.
Завтра – третий. Говорить
мне не хочется. По-разному
мысли думают о нас.
Заполняю рот свой фразами —
врут слова. И унялась…

Видишь, как я лгу заученно.
Три недели школе той.
Я давно уже измучена
бессловесной пустотой.

Для прощанья нет ни буковки.
Звуки – ёжики. Слова
затаились. Каждой пуговкой
говорю.
С тобой.

Жива!

У нежной кожи…

У нежной кожи облаков
кровоточащий вечер.
Нет ржавых капель из стихов
прижечь —
и докалечить.

А тут лишь дождь – полдня – и дождь…
И режет нож по нотам.
А сердце «вынь да и положь».
«Мне некогда. Работа».

Такие призрачные дни —
и зрячие недели.
Чем дальше люди, тем они
родней.
Но – доГОРЕли…

Для женщины почетнее молчать?!

Мы обманываемся, когда думаем, что общаемся друг с другом через слово. Если между нами нет глубины молчания, слова почти ничего не передают. Понимание происходит на том уровне, где два человека встречаются глубинно именно в молчании, за пределами всякого словесного выражения.
Антоний Сурожский

У страсти много лишнего огня.
Ему слова – что высушенный порох.
И рот исч’ерпает тебя до дна
Распущенности чар, влюбленных
В себя – и более в себя, чем в скромность
Молчащей, но глубокой тишины.
Ты слово бросила. Пустое. Раскололось.
Ничто и есть ничто,
сколь ни распни.

Молчание – достойнее. Но там,
Где кто-то между вдохов бессловесных
Читает наши страсти, слышит храм.
И тишина – что слово. Рядом, вместе.

Избавь меня от муки говорить
Тому, кто этой мукой избалован.
Кто нараспашку – тот прочнее скрыт.
Как ты умен —
и я молчать готова!……

Моему любимому разрушителю

Ты слышишь?
Я с тобой.
У всех причалов
гудят мои большие корабли,
как будто ты и есть
земли Начало,
Но я противлюсь этому!..
В пыли
всегда роскошнее цветок
трусливый,
которому в саду – укор других,
ДОСТОЙНЫХ сада!
Как же вы красивы —
но Я такая маленькая
в миг, когда вы рядом —
и когда
с тобою.
Мне нужный —
но не гордости моей!
Нет!
Не гудит!
То просто ветер воет,
забивший голову
мечтами кораблей!

Холод, голод – всё одно

Как бережно унижена тобой…
Всё растушёвано и не желает цвета…
На четвереньках ползают гурьбой
опознанные ультрафиолеты…

У бури кончился запасный ход.
На истощенном слове паутина.
И ею залепить бы сразу рот,
но человек —
гордынная скотина.

Ему исчезнуть проще, чем молчать.
Сухарики царапают мне сердце.
Уж лучше б я поела, чем глотать
такие чувства,
где гореть —
не греться.

А нужно ли было говорить?!

Любишь? Я знаю. Больно.
Я же сама – вот так.
Вдоль. Поперек. Продольно.
Выжжена. Стыну. Прах.

Я же сама. Но – молча.
Разве у слова власть,
Если касаются ночи
Тихо – а обожглась…

Если я стану громче,
Если л… (читай по губам) —
Звук посмеяться захочет,
Станет укором нам.

Выйдешь однажды в двери.
Молча. Немая струна.
«Видишь, как слову верить?» —
Выдохну.

И одна.

Ты фе-враль мой

Пусто – до однообразия.
То ли утро, то ли ночь.
Сыплет снег в дороги грязные,
Да и сыпать – как толочь.

Тает небо вверх тормашками.
Тучи серые в ногах.
В феврале – любовь с натяжкою.
И ни этак – и не так.

Врал мне вечер запорошенный,
Что тебя ко мне ведет.
Ты фе-враль мой. Под подошвами
То ли мокро, то ли лёд.

«Мне не важно уже, где теперь моя будка…»

Мне не важно уже, где теперь моя будка.
Мне не важно, кобель или сука!.. Скулит
семидневный щенок.
Трется мордой об ухо.
А за ухом как раз
и гниет,
и болит…

Я гоню эту морду – а мордочка снова
тычет, тычет туда, где терпеть нету сил.
И от боли ту тварь задушить я готова,
потому что меня так никто не любил, —

чтобы тыкаться мордой туда, где не надо,
чтобы жаркой слюной мои руки святить!

И зачем ты мне нужен?
Зачем виновата?

В этой будке уже
никого
не родить…