Читать книгу: «Студентки 90-х»

Шрифт:

Иллюстратор Наталья Станиславовна Мамонова

ISBN 978-5-0056-4137-3 (т. 1)

ISBN 978-5-0056-4138-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Снежный саван зимы уже давно слепил белизной. Тяжелые покрывала ее степенно покоились на земных плечах. Туго накрахмаленные одежи беспощадно, но тщетно топтались тысячами подошв: зима тут же обновляла свои наряды, щедро посыпая с небес мелкий, пылью вьющийся порошок. И крахмал, безукоризненно белый, скрипел морозцем под ногами. Зимняя природа торжествовала, демонстрируя свое великолепие и силу.

Снежная Королева преждевременно вторглась в чужие края, знаменуя свой приход резким похолоданием и торжественно обставляя свое величественное шествие, – она преподносила себя властною, строгою, не без прекрасного и очарования. И намеревалась продлить свое царствование на долгий срок.

Черты ее, холодно-красивые, суровые, прочно определились уже к декабрю.

Москва начала 90-х.

Наш загородный автобус, если эту ржавую железную коробку можно было назвать вышеупомянутым транспортом, тронулся именно 4-го числа, именно в четырнадцать сорок. Если бы он отбыл чуть позднее, а именно в четыре сорок четыре после полудня, я бы не сомневалась во вмешательстве пакостничающих чертят: ему просто суждено было бы иметь маршрут под номером соответствующим. Цифра 4 преследовала нас с самого отъезда и не так бы настораживала своим мельканием, если бы не знание… о сексуальной ее символизации.

О приключениях с известным отклонением, которые чаще именуют любовными похождениями, ничто еще не предвещало: календарная дата в сознании моем еще не отложилась, и числа времени отправки автобуса я не удосужилась сопоставить, чтобы встревожить свои подозрения. Да и ничего подозрительного не усматривалось, когда я с девчонками – нас было три подруги – удачно прорвалась сквозь толпу, хлынувшую внутрь салона. И ловко заняла одно из мест, которые по волшебному мгновенно заполнялись чьими-то чужими объемами. Итак, студентки-второкурсницы, начали свое путешествие в подмосковный пансионат. Была пятница. И целых два дня отдыха впереди!

Загородный автобус не баловал своими большими размерами, и было очень тесно. Багаж, представляющий туго набитые сумки, чьи бока раздулись непомерно и чуть ли не по швам расползались, – в своем множестве багаж очень стеснял. Он лишал нас свободной среды обитания, на что мы были обречены сорокаминутной поездкой до места назначения.

Пассажиры оказались неприхотливым народом, который довольствовался свисанием с перил, когда пятка едва касается какой-либо устойчивой поверхности. Живыми внутренностями автобуса в большинстве своем являлись студенты, которые не могли не применить находчивости в каверзной ситуации пассажиров, не имеющих возможности быть перевозимыми в индивидуальном кресле. Студенты не долго изобретательствовали, подложив под себя пирамиды из сумок и снабдив себя початой бутылкой пива, которая могла умалить любые неудобства, любые дорожные неприятности.

Институт Народного Хозяйства имени Плеханова.

В своем широко рукавном необъятном полушубке я грузно восседала пышной особой, которую любезно усаживают на горячий заварной чайник. Лукавого своего любопытства не скрывая, занялась я созерцанием окружающего, что доставляло мне полное удовольствие: я разделяла настроение молодежи, отправляющейся в дом отдыха. Некоторые лица радовали своими знакомыми чертами: ранее они встречались в пределах родного института. Похоже, среди множества объявлений, развешанных на информационном стенде разноцветной осенней листвой, их угораздило усмотреть одно, призывающее совершить эту веселую поездку.

Пожалуй, рейс на четырнадцать сорок, предназначался целиком и полностью лишь для нашей институтской братии. Для посторонних же, пусть даже завсегдатаев этого направления, в салоне отводился скромный мизер, который растворялся в основном студенческой массе.

По прибытии же нашей громыхающей разваливающейся коробки – ну, правда, уже начало 90-х, уже новые виды автобусов бороздят просторы Москвы, а этот рыдван со скрипучими дверьми еще в 60-х блистал своим совершенством, – по прибытии на место, нас ожидало легкое разочарование…

В вестибюле корпуса, в одном из номеров которого нам предстояло поселиться на пару суток, непоседливая толпа молодежи, опередившей нас рейсом раньше, кишела в ожидании уже более часа. Оказывается, организатор мероприятия, в распоряжении которого оставались путевки, еще не явился. И мы были обречены томиться в приемной еще минут несколько, часами насчитывающихся. Ведь так и горело – лететь к приключениям. Ожидая, мы предались ознакомлению с достопримечательностями вестибюля, которые не отличались разнообразием и вскоре надоели от скуки.

Прогулкой рассеять томление мы порывались напрасно: колючий мороз так больно щипал, будто проделывал это буквально – ожесточенным сжиманием кончиков пальцев. По-шутовски попрыгав под немилосердными щипками, не преодолев радиуса более 20 метров от парадного подъезда, мы пружинным манером воротились обратно – отогреваться и мозолить глаза однообразной остановкой, когда-то приветствовавшей нас новым, непривычным, незнакомым и потому интересным.

Когда же виновник недоразумений появился на сцене, толпа молодежи со своими требованиями облепила его так плотно и преданно, так многослойно, что пчелы, которые роем дымятся вокруг чего-то очень сладкого. Прорваться сквозь беснующийся ореол не представлялось возможности. Его магнитная, всё притягивающая сердцевина оставалась нам, девчонкам более скромным, нежели напористым, недоступной. И соблазняющей тем еще более.

Несмотря на то, что мы ступили уже на порог второго курса и именовались не иначе, как второкурсницами, мы не переняли еще у студенческой братии той дерзости, что отличает сию категорию от прочих двуногих. И потому несмело топтались у роящегося клубка, внутри которого бойко распределялись и расхватывались номера. Может быть, лучшие номера! Мы не сомневались, что обречены подбирать остатки, качественность которых заранее не прельщала. И чему мы внимали полтора года, просиживая на студенческой скамье, когда атрофируются все члены тела, а правая рука совершает скоростные манипуляции по написанию лекций? Видимо, не столь усердными ученицами мы оказались, чем-то отвлеченным занимаясь, и не походили вполне на студенток, более смелых и решительных, если требуется отстоять в эгоистической ситуации. Насчет студенческого свойства самовыживания в нас что-то страдало. И способность сопротивляться едва тлела, признаком чего являлись лишь наше возмущение в пол голоса и бросание неодобрительных взглядов на тех, кто в одночасье превратился в наших неприятелей.

Поточные аудитории в Плехановском институте.

Вот почему нам выпал сорок четвертый номер. Само провидение предоставляло его нам. И что нас сразило бы наповал тут же, так это известие о четвертом, именно четвертом корпусе, куда нас забросило судьбоносным жребием.

Но известие это последовало предусмотрительно позже. И потому нам удалось благополучно, без всяких потрясений, подняться на свой этаж. Все-таки четвертый этаж.

Ключи приветственно зазвякали, когда мы в предвкушении открывали дверь. Но настоящее недоумение охватило всех троих, когда мы наконец попали в отведенный нам номер: внутреннее убранство предстало нашим взорам вовсе не романтическим. Гостиничной обстановку едва ли поворачивался язык назвать, поскольку характеризовалась она буквально зияющей пустотой. Меблировка так не нагромождала помещение, что создавалось ощущение непростительной нехватки чего-то. Хотя необходимое имелось вполне: по-солдатски просто и аккуратно заправленные кровати для троих жильцов как-то виновато-извинительно жались по стенам, отчего казались сиротливо-узкими; без претензий на излишество сколоченные из непородистого дерева тумбочки были приставлены обязательно к каждой кровати. Как неотъемлемый минимум, положенный жильцу. По санитарной части кроме умывальника, которому отводился скромный угол, ничего не имелось. Похоже, в корпусе предусматривалось отдельное помещение для нужд, касающихся гигиены, которое являлось общественным и посещалось дружно всем коридором. Коридор же объединял количество комнат, по крайней мере, не менее сорока четырех, в чем я была уверена наверняка.

Я и мои подруги. 3-е сентября 1992 год.

Итак, в номере… Чудесный гардероб предоставлялся в наше распоряжение, примечательный тем, что у него отсутствовали не все двери. Имеющиеся же двери закрывались с великим скрипом. Находка двух обгрызенных вешалок, извлеченных из платяного отсека, воспринялась нами приобретением невиданной роскоши: на плечах дослуживающих свой век вешалок мы могли потеснить наши зимние одеяния. Да, еще была парта. Обшарпанная, немилосердно исписанная школьная парта, служившая, видимо, столом, – парта эта своим неуклюжим существованием дополняла описанную обстановку, видом своим напоминая о несовершенстве этого мира. На стулья же – хоть какие-нибудь! – приходилось рассчитывать не нам, которым капризничать по пустякам не пристало!

Оставалось же обживать условия собственными усилиями. И девчонки развели бурную деятельность в целях преобразования отведенного нам места обитания до жилого вида.

Невзирая на уныние, приветствовавшее нас по пришествии в эту комнату, нас обдало азартом. И мы живо распаковывали свой пузатый багаж, собранный так старательно и основательно, будто мы действительно предполагали походные условия. Стоило только распотрошить содержимое прожорливых сумок, распределив его соответственно по тумбочкам и шкафам, как обстановка сразу оживилась. Легкую частицу хаоса следовало лишь привнести в мрачноватый казенный порядок, чтобы развеселить серый фон авангардными мазками красок: разноцветные вещи и предметы расположились в комнате так непринужденно-небрежно, когда их просто разбрасывают. Неустроенность быта создавала настроение не соблюдать упорядоченность в чем-либо. Мы не утруждали себя заботами о симметричности, ровности и аккуратности. Внешнюю приглядность нам доставляло именно поверхностное неубранство. Итак, мы остались довольны, разместив на тумбочке все то, что пригождается в повседневности: мыло, расчески, стаканы, дезодоранты, некоторые наименования косметики, – и развесив по спинкам кроватей полотенца и одежду.

Довольство же наше весьма скоропостижно развеялось, когда мы наконец бездеятельно расселись по койкам, выжидая продолжение. Но последовало лишь воцарение жуткой, пугающей своим истинным беззвучием тишины. Девчонки недоуменно переглянулись между собой, немо вопрошая друг друга: неужели это все? Даже коридорное оживление не угадывалось за дверью: нами не улавливалось ни шороха, ни звука. Местное население словно вымерло, если по приезде не повалилось разом на кровати и не засопело во все ноздри. Поразительное спокойствие, окружавшее нас, воспринималось нами ненормальным явлением. Пожалуй, нами ожидалось нечто более веселое и занимательное, нежели это удручающее безделье, ленью обволакивающее вновь приезжающих отдыхающих. Уж не отсыпаться ли здесь собираются?

Здесь, верно, имеется клуб молчальников, посещаются спортивные секции ничегонеделания, устраиваются вечера меланхолии, проводятся конкурсы для установления рекордного сна и черепашьи бега; общественное прослушивание пустых кассет, а за нечаянно оброненное слово или изданный неловко звук накладывается штраф внушительно-пугающий.

– Ну и?.. – разочарованно протянула я, выжидающе-вопросительно поглядывая на подруг.

– А ты надеялась на что-то другое? – беспристрастно ответила Вера. – Если не предпринимать самим каких-либо действий, так и просидим эти два дня…

– Что же здесь можно предпринять? Бегать по коридору и вешаться на каждого встречного, которых днем с огнем не сыщешь? Пожалуй, здесь все позакрывались по своим номера, как кроты по норам зарылись. Или ты предложишь врываться в комнаты с призывами к веселью и развлечениям?

– Понятия не имею, как тут развлекаются… Вешаться на всех подряд, конечно, не нужно… Да и врываться к кому-либо не стоит… А вот насчет идеи выйти в коридор я не против: других осуждаем, а сами рассиживаемся взаперти на кроватях. Или вы желаете, чтобы вам изволили подать приглашение на золотом подносе? Вас, капризные вы мои, никто персонально под руки не поведет на увеселительное мероприятие. Так не будем же предаваться скуке, обрекая себя на добровольное заключение!

– Ты явишь себя на коридорное обозрение, а дальше что? – подключилась к разговору и Валери.

– Перво-наперво, разузнаем что-нибудь насчет общественного питания: что у них тут имеется? Столовая, буфет, ресторан?

– Вопрос этичный, на подозрение не наводящий, – заметила я.

– … чтобы с ним приставать к окружающим, которые приглянутся, – усмехнулась Валери.

– Нет, с вопросами мы будем приставать, если наши поиски не увенчаются успехом… А пока проведем разведку без боя, – вскомандовала неунывающая Вера. – Оторвитесь вы, наконец, от кроватей! Дома отоспитесь!

Подавая пример несмелым, еще не настроившимся на проявление решительности девчонкам, она непринужденной походкой продефилировала посреди комнаты и распахнула настежь дверь, как бы приглашая нас убраться отсюда немедленно. Мы повиновались воинственной подруге, полагаясь на ее лидерскую роль в дальнейшем предприятии. И она любезно выпроводила нас из номера, замыкая дверь на ключ с таким ожесточением, будто лишала нас права на вхождение на порог, безнадежно оторванный от внешнего мира, который мы решили познать.

Коридорное пространство, действительно, пустовало. И лишь сужающаяся перспектива дверей, расположенных направо и налево, составляла его. Правильность и холодность линий, прямых и убегающих вперед, характеризовала тот равнодушный стандарт, по которому планировались подобного рода коридоры. Окраска тоже была не веселой, цвета неопределенного, выцветшая и с потёртостями у дверных косяков. Наверное, этот дом отдыха был типичным для начала 90-х годов.

Первым появлением на незамысловатой, упрощенной в декорациях до полного их отсутствия сцене, стал некий молодой человек, который возился со связкой ключей у соседнего номера. Замок, похоже, барахлил и доставлял нашему незнакомому соседу немало хлопот, прежде чем впустить хозяина внутрь заветной комнаты. На наше возникновение молодой человек оторвался от своего занятия и растянул губы в самой приветливой улыбке. Физиономия его словно осветилась невидимыми прожекторами, где-то скрыто вправленными, которые подавали освещение, когда их хозяин испытывал довольство. Такая открытость во взоре, такая доверчивость почти граничили с наивностью. Простодушие незнакомца улавливалось столь легко, что не требовалось ни тени, ни шороха наблюдателя, разбирающегося в психологических качествах. Это очень удивляло с первого взгляда.

– Вы здесь живете? – осведомился он в почтительном поклоне головы. Мы едва разобрали его реплику – так ее исковеркал акцент. В слуховом отношении более восприимчивая Вера, у которой давно существовала страсть к переводам с пластинок иностранных песенных вариантов, выручила непонимающую троицу. Эта троица искренне порывалась к ответу, но лишь глупо хлопала-моргала глазами.

– Это наш номер…

– Давно вы тут… заселяете? – его очередная фраза с трудом нами распознавалась. Но на переговорный пьедестал не согласованно-безусловно уже выдвинулась Вера. С нашим соседом мы общались в основном в ее лице, потому что мы с Валери помалкивали, участвуя в разговоре только посредством мимических передергиваний и эмоциональных жестов.

– Только что… час назад…

– Тогда будем соседи… заходите в гости, – любезно пригласил молодой человек. Затем, с виноватым и извиняющимся видом, он снова отвлекся на свой непослушный замок, который тут же исправно щелкнул при легком повороте ключами.

– Если приглашаете, отчего же не зайти? – не отказалась за всех Вера, нескромно, вне приличия и даже вызывающе радуясь.

Как бы спохватившись, отчаянно всплеснув руками и исказив сокрушенно лицо, немного странный молодой человек вдруг воскликнул:

– Ой, простите! Как вас зовут?

Мы дружно представились, скандируя по очереди каждая свое имя. Парень лихорадочно повторял наши имена, ошибался и снова повторял. В итоге запутался и вовсе смутился от своей рассеянности и бестолковости. Когда же мы взаимно поинтересовались его именем, оставшимся нам пока не озвученным, он расстроился окончательно, досадуя на свою неуклюжесть. Было видно, что расстройству предаваясь, он мысленно сам себя бичевал. И внутренняя борьба затмила остальное окружающее: он не удостоил нас ответом. Попятился, раболепно склонившись, к лестничной клетке и уже собирался скрыться из виду, когда мы окликнули его: представится ли он, наконец?

Таким образом мы добились, что загадочного соседа зовут Санди.

Насколько нам это пригодится в будущем, мы не подозревали, сомневаясь даже в реальной возможности воспользоваться приглашением.

Топчась в коридоре, на том самом месте, где нас поразило чудное явление, мы обсудили следующее: откуда мог прибыть наш сосед; как давно он живет в пансионате; найдется ли у нас наглости самовольно явиться в гости; насколько порядочны эти ребята (логично, что их в номере несколько), если так просто бросаются приглашениями; каковы другие наши планы, в случае неудачи с предложением от Санди… Вот что обсудили девчонки на лестничной клетке пансионата.

Возникновение из-за кулис, где только что скрылся незаурядный Санди, следующего персонажа оторвало нас от страстных пересуд. Пересуд, охватывающих сплетниц, которые не могли не среагировать на происшедшее иначе: события начинали свое сплетение.

Шатко-валкая, не имеющая четких очертаний, бесформенная фигура медленно приближалась к нам. Некто, облачённый во все темное и небрежное, отчего заранее определялся в разряд не особо заботящихся о своей внешности, едва волочил спиртом налитые конечности. В направлении неизвестном, пока блуждающий одурманенный взор его не упал на нас. Этот неприятный некто – неприятный для нас, как я потом поняла, невинных и правильных девочек – тут же встрепенулся. Во взоре его обнадеживающе просветлело, и теперь он решительно наступал на нас.

– Вот вас-то я и искал!

Его наступление с распростёртыми объятиями, готовыми поглотить жадно всех троих, вовсе не отзывалось в нас взаимным восторгом. Брезгливостью переполняясь, мы выскользнули из-под его клешнями загребающих рук. Рук, намеревающихся захватить в плен и прижать насильственным образом к дружеской груди. Мы выскользнули и рассыпались в стороны.

– Откуда вы, такие красавицы, беретесь? Покажите мне место, где водится такая красота!

– Ступай, ступай, куда шел… – поморщившись, посоветовала я. Тоже мне знакомство!

– Так я же вас искал, а вы прогоняете меня!

Его лицо, возрастному определению не поддающееся – что-то под тридцать, не понятно, – исказилось в обиженной гримасе. Такой выразительной у человека, подверженного влиянию алкоголя. Предполагая неустойчивое настроение его, мы старались не выказывать враждебности и помягче спровадить его.

– Мы не знаем тебя, – безоговорочно констатировала Валери, давая знать, что разговор исчерпан.

Беспристрастность характеризовала Валери в любой ситуации, даже в той, когда проявлялась эмоциональная напряженность прочего окружающего. Валери позволяла себе проявлять лишь скромные эмоции, которые никогда не были крайними. При таком характере, угадывалось, что шествием по жизненной дороге ей не уготовано перипетий, – оно не станет приключением, тренирующим и закаляющим чувственные струны. Оно будет только безмятежным передвижением – спокойным и уравновешенным. Эмоционально она себя щадила. И внешне походила на ту самую сказочную снежную королеву, изредка улыбающуюся о чем-то своем – не теплом, неодушевленном, – которая уже пленила ледяной строгостью наш город…

– Зато я вас знаю, – настаивал досадный тип. Его нетрезвое состояние воспринималось как-то неприязненно. Похоже, он перестарался с заливанием в бывалую глотку жидкостей. Растрепанность и неаккуратность его одежды вовсе не притягивали к приятному общению. Расхлябанные и нескоординированные движения также не позволяли нам снисходительней относиться к нему.

– Видел вас внизу, на первом этаже… Еще в автобусе заметил… Так что мы знакомы… – он демонстративно закатил рукав, чтобы взглянуть на наручные часы. – Вот уже три часа… с половиной… Я не мелочный, чтобы говорить про минуты, хотя секунды уже накапали… И внушительное количество! Тридцать шесть секунд, тридцать семь… О, уже бесконечность натикало! Так что вы безнадежно пропащие. То есть я вам хочу сказать, что вам жутко повезло, что наше знакомство состоялось. Разрешите представиться: Гена! Геной меня зовут… Хотя вы еще слишком малы, чтобы я был для вас Геной. Но ничего, зелень всегда приятна. И молодежь мне больше импонирует… Зовите меня Геннадий Васильевич! Я же вам не мальчик, не пацан какой-нибудь, чтобы обращаться ко мне просто по имени.

– Уж не со стариком ли мы связались? – иронизировала я.

– Ой-ой-ой! – усмехнулась Вера. – Может, к тебе еще и на «вы» стучаться?

– Ну, на «вы» я не претендую… Я вообще-то скромный, простой… Но не потерплю, если вы меня не будете звать Геннадий Васильевич. Дистанцию все-таки нужно соблюдать.

– Можно подумать, что ты лет на двадцать старше нас, – с каверзной, но прохладной улыбкой бросила Валери.

По своему обыкновению, она обычно не обволакивала слова чувственной оболочкой.

Без сентиментальной подпитки ее фразы получались голыми, за бесстрастностью обедненными. Поскольку восприятие Валери извне происходило без синтеза в страстном вареве, без нанизывания страстей на пиру Мойры (повелевающей взлетами и падениями на судьбоносной колеснице своей, когда дух не может не захватить), то и речь Валери не колебалась от некоей константы, имеющей заряд с каким-либо знаком.

Голос ее не повышался выше среднего, никогда не терял хладнокровия, повествовал ровно, без перепадов. Репликами обычно краткими и незамысловатыми, не усложненными какими-либо виртуозными оборотами и не бытовыми терминами.

Валери никогда не удивляла новым, непонятным словом и даже вошедшие в моду неологизмы не употребляла, боясь расширить свой устоявшийся, утвержденный многолетней болтовней лексикон.

Она именно болтала. О самой бытовой, насущной повседневности. Болтовня, это тошнотворно-приторное месиво, копание в нем и переливание его очень занимали Валери. Ну, вот нравилось ей месить его, барахтаться в нем! И она предоставляла подобное же удовольствие другим – по телефону и в компаниях.

Но вообще, простота и непринужденность ее общества располагали к ней. Своим присутствием она вселяла спокойствие и уверенность, что драматизация сегодняшнего минует.

Мне довелось быть с нею одноклассницами. И когда нас вытолкнуло из безмятежного, оберегающего оперяющихся птенцов гнезда – школьной поры, – и разбросало по разным тропам, то телефонная связь почти единственно соединяла нас. Звонками мы баловались очень редко и могли потерять друг друга на месяцы. При общении симпатия к Валери проявлялась сиюминутно – в процессе визуального и слухового контакта. Но при расставании, не подпитываемая таковым, она иссякала, слабела, становясь близким к равнодушию.

– Если не на двадцать, то на десяток наверняка, – убежденно заверил величающий себя Геннадием Васильевичем. – А вы школьницы? Десятиклассницы?

– Были когда-то, – согласилась Вера.

– Значит, какие-нибудь первокурсницы зеленые… Учитесь где-то?

– В Плехановском, – снова ответила Вера, которая невольно выдвинулась среди нас – на роль посредника для общения с незнакомыми.

– Умные что ли? Или блатные?

– То есть?

– Поступили сами или на лапу дали? Блатной институт…

Валери заскучала и решила закрыть тему.

– И к чему мы выясняем, как к тебе обращаться, если, возможно, нам не придется больше сталкиваться?

– Как не придется? Не для этого я вас разыскивал!

– И что дальше?

– Неужели вы не пригласите меня в гости? Тогда я вас приглашу.

– Скоро ужин, и мы хотели бы разузнать, где здесь столовая. Поэтому всякие гости напрочь отметаются. Уже битый час мы ничего не можем добиться.

– Столовая? Так именно я вам и нужен! По любым вопросам, касающимся местоположения местных достопримечательностей, смело обращайтесь ко мне! Уже который год я езжу в этот пансионат. Он мне, как дом родной, уже опостылел. Каждый закоулок, каждый закуток могу нащупать с завязанными глазами. Сонного разбуди – куда пожелаешь отведу! Пьяный до невменяемости буду – любой корпус, любое местное заведение покажу.

– Изволь уж рассказать, где искать столовую.

– Рассказать? Да я могу вас даже проводить туда.

– Можно подумать, мы без тебя не доберемся.

– Может, и не доберетесь… Мне легче будет вас отвести туда, чем объяснить, как дойти.

– У тебя с родным языком как, проблемы? В школе не доучили? Трудно сказать, на каком этаже лифт останавливается?

– На первом. А вот как по территории пансионата ориентироваться, объяснить затрудняюсь. Вы же все равно понятия о местности не имеете?

Я и моя любимая подруга.

– Так надо еще и на улицу одеваться? – хором вскричали мы, вылупив по-рыбьи три пары изумленных глаз.

– Можете не одеваться, но выходить надо. По-другому не получится, – констатировал подозрительно спокойный Геннадий Васильевич.

Девчонки недоверчиво переглядывались: этот тип их явно дурачит. Похоже, он придуривается и забавляется, мороча наивным студенткам головы.

– Пожалуй, мы обойдемся без твоей помощи… – произнесла Вера.

– И чем я вам не угодил? Идти надо, минуя третий корпус, который сейчас не работает, потому что она на ремонте. Вы хотя бы в курсе, что наш корпус четвертый?

– Догадывались, – вздохнула Вера с обреченным видом. – По предопределению мы должны были попасть именно сюда…

– По какому-такому предопределению? – не посвященные, такие как Геннадий Васильевич, могли недопонимать. Но Вера разумно удержалась от пояснений, чтобы не проговориться, какой у нас номер.

– Ладно, не смею быть настырным… Сначала идете по тропинке, потом попадете на широкую дорогу. На перекрёстке двух дорог сворачиваете направо и двигаетесь прямо до первого же здания минут пять. Оно будет освещенным, поэтому издалека его увидите.

– Издеваешься, что ли?

– Думаешь, мы действительно, со скуки ради, будем лазать по сугробам в такой мороз и в такую темноту?

– Вы мне не верите? Да любого остановите и спросите, если он не новичок вроде вас.

Таким образом, нас выманили все-таки из корпуса.

Колкая снежная пыль вилась в воздухе и создавала туманную видимость. Блестела мелкими, воронками кружащими светляками на свету, падающем от застекленного корпуса. Стоило только отдалиться от горящего в ночи здания, как мы погружались в непроглядную, сурьмой черненную темень. Ни домишка худого не сопровождало наше шествие по узкой, ниткой тянущейся тропке, которую утоптали так старательно, будто среди нетронутых, вековыми завалами покоящихся снегов образовалась глубокая трещина.

Мы следовали друг за другом гуськом, балансируя, чтобы не нырнуть в сугробы, которые, стелясь кругом любезной подстилкой, подстерегали своих жертв: по краям тропы тут и там попадались красноречивые вмятины.

Мы еще не добрались до обещанной Геннадием Васильевичем дороги, как сомнения зашевелились в нас: дикая безлюдная тропа была сплетена таким усердным некто, которого нельзя не уличить в каверзе. Он явно решил выбить нас из сил!

Девчонки сердились и досадовали, что поддались на провокацию. И чью? Какого-то подозрительного пьяного типа! Поверить какому-то проходимцу! Чей один жалкий вид уже не внушает доверия!

Мороз брался основательно за все одушевленное, которое потому и не наблюдалось в округе. И расправлялся с нами безжалостно, со всей морозной строгостью. Он ощупывал без церемонности каждую часть тела и намеревался проникнуть глубже, дабы ознакомиться уже не поверхностно с анатомическим строение своих клиентов, которые добровольно отдавали себя на растерзание. Ощущалось, как щупальца его уже впиявливались во внутрь, сжигая льдом последнее, что еще теплилось.

Приглушенным ворчанием хрустящему впереди снегом Геннадию Васильевичу мы выразили свое недовольство. Клятвенные уверения, что все хорошо, последовавшие в ответ, еще удерживали нас, чтобы не развернуться.

Показавшаяся же злосчастная дорога также не вселяла в нас оптимизма: кругом никаких строений, ни затерявшегося огонька. Поистине, нас решили завести в глушь и бросить на произвол. Мы запаниковали, порешив немедленно покинуть нашего провожатого. Но наивность наша превзошла самые нелепые предположения, возобладав над разумными доводами… И мы покорно двинулись за нашим сомнительным знакомым.

Вероятно, мы слишком мнительными были, и путь лишь показался нам длинным. Еще бы: если мы полагали, что столовая обязательно находится внутри корпуса, то должны были ошибиться по крайней мере метров на двадцать. Неужели с отдыхающими так неучтиво обходились, заставляя для совершения очередной трапезы преодолевать километровую дистанцию?

Наивность наша на сей раз увенчалась успехом… Перед нами вдруг, из-за черного бугра деревьев, мгновенно выросло остекленное, фонарем светящееся двухэтажное здание. Оно так приветливо сияло своими множественными, в целое единое сливающееся глазами, так радостно зазывало в теплое свое нутро, которое еще и накормит! Девчонки просто растворились в блаженстве предвкушения, позабыв о своем благодетеле. Они едва усмиряли в себе охватившую их прыть, с каковой они бы ворвались туда, – где тепло, уютно и вкусно!

В просторном вестибюле располагалась гардеробная. Нас обслужили – по всем правилам – скучающие и любопытствующие до новых лиц старушки, церемонно приняв от нас верхнюю одежду. Они такими елейными голосами пояснили, что нам следует подняться по винтовой лестнице на второй этаж, что невольно закралось подозрение: а в столовую ли мы попали? Местное обслуживание столь походило на ресторанное, что руки невольно шарили по карманам в поисках чаевых.

Геннадий Васильевич же не соизволил раздеться, как это было положено в заведении общественного питания. Похоже, что со своей кожаной курткой – всегда нараспашку – он не расставался ни при каких обстоятельствах, поскольку в ином облачении мы не имели и не будем иметь случайного удовольствия его лицезреть. Думалось, что в эту куртку он врос всем своим существом и даже сон проводил в ее оболочке. Видавшая виды, кое-где потертая, она стала олицетворением его собственного «я». Мы даже не могли представить себе его другим.