Читать книгу: «Время в подарок. Дневники доктора Боткина»

Глава 1

„Самое лучшее в будущем – то,

 что оно наступает по одному дню за раз.“

Авраам Линкольн 16-й президент США 1809 – 1865

1. Кто обидел робота Юлия?

Большое стеклянное здание оживает огнями, едва на Москву опускаются первые сумерки. Сначала несмело, только там , где работают ученые  – столы, пюпитры, световые витрины. Сенсоры света реагируют на изменение размера зрачка человека и активируются автоматически. Наступающая темнота коснётся расширившейся радужки, и  та немедленно отправит сигнал сенсору, а он , в свою очередь, центральному компьютеру – сердцу Института Времени . И никто не испытает дискомфорта – так все отлажено. Кто-то даже не заметит – продолжит корпеть над неказистым черепком из двенадцатого века.

Все это обижает робота Юлия- никто не ценит труд маленьких безропотных механизмов и схем. Да, машины в двадцать третьем  веке умеют обижаться. В самом начале, первое поколение роботов было создано беспристрастным. От них требовалась выносливость и простота в ремонте. Потом стало скучно, техники пошевелили извилинами – и роботы научились радоваться, грустить, сопереживать. Конечно, не все. Список эмпатов ограничен.

Юлий – робот уборщик. Хотя сам он предпочитает называть себя помощником. Он знает какому ученому и в какой момент понадобится его верное латунное “плечо”. Юлий так устроен – всегда появляется до того, как на пол летит колба или дымиться от напряжения экран. Он так запрограммирован – на опережение.  Ученые старались, чтобы бытовые проблемы их не касались, поэтому энергию беспорядка роботы-уборщики  чувствуют, а значит появляются на месте чрезвычайного происшествия быстро.

 Ученые вообще люди со странностями, тем более временщики. Они чувствительны, суеверны и по-детски любознательны. Что для обычного человека не важно, для ученого из Института Времени целая история. Наполненная смыслами и роковыми совпадениями. Юлий нежно любит всех, а особенно группу десантников. Вот взять к примеру профессора Страуса.

Юлий вжикнул колесами по гладкому полу и остановился перед стеклянной дверью. Мигнул экранами глаз  и расплылся пиксельной улыбкой, вглядываясь в глубину кабинета.

За столом, похожим на перегородку космического корабля, сидел седой задумчивый человек. Белые, до синевы, волосы, борода и брови, круглые очки и классический светлый костюм – тройка. Последним профессор Страус особенно гордится. Сшит костюм, разумеется,  в двадцать третьем веке, а вот крой Юрий Исаакович подсмотрел в девятнадцатом, в самом конце.

Перед профессором, вопреки всем новым технологиям, проливает свет старинная зеленая лампа. Таких больше не делают. Юлий узнавал, хотел себе такую  – не смог найти. Мягкий свет струится на лист пожелтевшей бумаги, которую профессор Страус  аккуратно держит на раскрытых ладонях, облаченных в белые шелковые перчатки.

Послушайте, Егор, – произнес профессор , обращаясь к кому-то скрытому от взора Юлия – “ Дорогой мой , добрый друг Саша, делаю последнюю попытку писания настоящего письма, – по крайней мере отсюда, – хотя эта оговорка , на мой взгляд , совершенно излишняя: не думаю, что мне суждено было когда-нибудь еще писать , – мое добровольное заточение здесь настолько же временем не ограничено, насколько ограничено мое земное существование. В сущности , я умер, – умер для своих детей, для друзей, для дела. Я умер, но еще не похоронен, или заживо погребен, – как хочешь: последствия почти тождественны. У детей моих может быть еще надежда, что мы с ними еще свидимся когда-нибудь и в этой жизни, но я лично этой надеждой себя не балую, иллюзиями не убаюкиваюсь и непрекрашенной действительности смотрю прямо в глаза…”  – Каково? Сильно?

К столу профессора приблизился невысокий молодой человек, одетый в серую форму десанта Института Времени. Он оперся на край стола и попытался заглянуть в документ, который бережно держал профессор.

Очень. Если еще учесть , что письмо так и не достигло своего адресата …

Больше того, оно не было отправлено. Найдено в личных вещах, уже после расстрела.

Это оригинал?

Профессор усмехнулся в белоснежную бородку.

Разумеется. Мы заменили его на клон-копию, да так и оставили  – не смог я удержаться в свое время. Копия долгое время хранилась в архивах. Как вы знаете, архивы погибли , утеряны , во время первой Волны  Большой Катастрофы. Конечно, мы храним все документы в копиях , и не по одной. Но мне было важно, чтобы вы увидели именно оригинал. Возможно, вы еще не поняли с кем мы имеем дело, но точно поймете.

Профессор бережно поместил лист письма, испещренный бисерным почерком в стеклянный контейнер. Его крышка бесшумно закрылась. Профессор поднялся  из-за стола. Обошел его и встал напротив огромного , в пол , окна. Молодой человек, которого профессор назвал Егором, встал рядом с ним на небольшом отдалении.

Робот видел сейчас их обоих. Мигнул экранами глаз, сфокусировался на картинке. Два темных силуэта, на фоне погружающегося в ночные огни города, выглядели торжественно. В картотеке изображений, в памяти робота эта фотография навсегда останется в папке “красиво”. Если бы он мог затаить дыхание, так бы и было . Но Юлий робот – он просто подслушивал и запоминал.

Профессор, – Егор слегка запнулся, – как вы думаете, когда он понял, что идет на Голгофу? Перед отъездом в Екатеринбург или еще раньше?

Профессор Страус ответил не сразу. Он окинул взглядом вечно неспящий город, ленту Москва-реки и убегающие вдаль потоки огней флаер-дорог.

Мы рождаемся,  живем и умираем в поисках своего предназначения. Счастливчиков, сумевших понять и увидеть свой путь ничтожно мало. Единицы. Обычно люди стремятся к жизни, не приносящей хлопот.  Знаете, коллега, никто не сможет ответить на ваш вопрос с точностью. Я всего лишь выскажу свое скромное мнение . На мой взгляд, лейб-медик Боткин один из немногих, кому удалось в самом начале пути сделать свой выбор, не свернуть с него и быть верным до конца. Чего бы это не стоило.  Понял и когда? Думаю, знал с самого начала. Вы понимаете, друг мой, у доктора было ,по-крайней мере, три возможности избежать своей участи. И все они были таковы, что никто не заподозрил бы его в предательстве или малодушии. Но каждый раз он возвращался. Как-то, в  своем дневнике, он сделал такую запись : “Добротою своей они сделали меня рабом до конца моих дней.” Он был предан царской семье, им всем. Он понял и простил им все недостатки , как человек искренне любящий. А привязанность к Алексею-цесаревичу была совершенно особенна . Ребенок был необыкновенно нежен с ним “ Я люблю вас всем своим маленьким сердцем”.  Мальчик так напишет  в одном из своих  писем. Кто смог  бы поступить  иначе после такого? Ничто его не держало, ни семья, ни дети, только лишь долг. И, спускаясь с ними в подвал Ипатьевского дома, думаю, он один знал, подозревал, что это путь на казнь. И остался.  Правильно ли это? Был ли он прав – не берусь судить. У нас, потомков, может быть право обсуждать. У ученых-временщиков такого права нет. Так вышло – есть только задача экспедиции. В нашей работе  нам попадаются не только положительные персонажи, не так ли ? Но в этот раз другой случай.  После  всего им написанного и сказанного ожидать другого от лейб-медика Боткина было невозможно.

“Вера и верность”…

Безмерно рад , что  вы знаете его девиз. Как думаете , мог такой принадлежать человек заурядному?

Егор мотнул головой.

Вот видите, – профессор едва заметно улыбнулся.– А в остальном, у нас  с Вами будет шанс узнать ответы на многие вопросы лично. Это впечатляет, не правда ли ? Можете не отвечать – впечатляет. Ну, а  мне будет приятно  снова оказаться в двадцатом веке, на этот раз вашей компании.

Профессор повернулся к собеседнику . Сейчас он смотрел прямо на молодого человека, и робот Юлий считал  волну гордости. Эту энергию он неоднократно ловил от профессора. Она была знакомой и теплой.

У роботов нет функции перемещения “на цыпочках”. Юлий часто жалел об этом. И, за неимением таковой, включил самый тихий из режимов, бесшумно скользнул прочь по загорающемуся огнями коридору Института Времени.

–Экс-пе-ди-ция, но-во-я экс-пе-ди-ция, – благоговейно прошептал вслух робот Юлий  и скрылся за поворотом.