Читать книгу: «Времена го (ро) да. Петербургские истории»

Иллюстратор Надежда Дёмкина

© Надежда Дёмкина, 2024

© Надежда Дёмкина, иллюстрации, 2024

ISBN 978-5-4485-9460-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Времена го (ро) да

Грифон у Академии художеств. Рисунок Нади Дёмкиной. Тушь, бумага

Зима

На зиму архитектура впадает в спячку, но характер спячки отличается в зависимости от температурного режима. Когда с утра все хлюпает, а к вечеру подмерзает, и термометр болтается около нуля (а такое в Петербурге может длиться неделями), все линии приобретают вихлявость модерна. Колонны прогибаются то вправо, то влево. Фризы так и норовят отклеиться и переводной картинкой упасть на мостовую. Сфинксы становятся похожими на побитых дворняжек. Никто не соблюдает антаблемент, жалуясь на постоянную циркуляцию атмосферы, атлантические циклоны и повышенную влажность.

Ну а если вдруг ударят морозы, вот тогда все промерзает до кондиции классицизма. Небо окрашивается в модный оттенок «жандарм». Все барочные завитки и финтифлюшки коченеют и с хрустом отламываются, позолота гримируется инеем, лепнина накрывается сугробами. Гранит приобретает хрупкость льда и тонко позвякивает под каблуками. Мрамор просто белеет от испуга. И только Нева ворочается в своем прокрустовом ложе между Ладогой и Балтикой, видя во сне весенний разлив.

Весна

Первыми приближающуюся весну чуют острые побеги шпилей и, хотя небо еще задрапировано февральскими тучами, начинают тянуться выше, к будущему солнцу. Уловив его лучи, шпили сбрасывают тусклую кожицу, потемневшую от холода и непогоды, и затягиваются в новую, блестящую золотом шкурку – лохмотья старого наряда тенью ложатся на асфальт. Следом за шпилями просыпаются купола: их съежившиеся за долгую зиму луковки и шишки начинают наливаться соками, выпячивать впалые бока, чтобы впитать в себя как можно больше тепла и света и успеть созреть к осени. Крыши выгибают хребты спин, пытаясь сразу сбросить слежавшиеся массы снега и льда – это не удается, и они еще долго отряхиваются и почесываются, избавляясь от остатков зимних шуб. Водосточные трубы прочищают забитые длинным молчанием глотки, отхаркиваясь, выплевывают колотый лед, пытаются вспомнить вкус дождевой воды.

Ожидание весны угрожающе нависает сосульками, чтобы после стечь вниз радостной капелью встречи. Под дождем и солнцем дорические капители колонн завиваются в ионические, чтобы к лету прорасти буйством листьев коринфского ордера. Под тонкой оболочкой камня бродят живительные силы, и вот уже стволы колонн утолщаются, распускается орнамент на фризах. Обтрепавшиеся за зиму портики расправляют плечи, выравнивают шеренги колонн, готовясь нести вахту белых ночей.

Армия атлантов и кариатид укладывает складки форменных хитонов согласно установленному образцу, подравнивает кудри – а если кто-то согласится подменить, можно и размять затекшие мускулы. Как только с рек сходит лед, по батальонам бегают купаться: мальчики под одним мостом, девочки под другим, грифоны и сфинксы – отдельно.

Лето

Тусовка богов и вовсе зарезервировала себе лучший пляж у Петропавловки. Туда Аполлоны подвозят на своих квадригах строгих Афин и игривых Диан, с шиком припарковываются у ворот и полночи играют в пляжный волейбол. Каким-нибудь простым львам к ним лучше не соваться – кинут золотой и пошлют за вином, словно комнатную собачку, а где им найдешь фалернское, когда вокруг продают только по-плебейски закатанное в жесть пиво?

Все это уже летом, летом. А пока весенняя лихорадка оживляет все вокруг. Решетки оград пробуют все новые и новые узоры, не зная, что будет модным в этом сезоне. От этого калейдоскопа у случайных прохожих рябит в глазах. Фасады домов натирают барельефы, как медали перед парадом, и мечтают о том, как бы стряхнуть с балконов весь хлам, сваленный туда бестолковыми жильцами. Кокетливо изгибаются балюстрады лестниц. Перемигиваются фонари. И даже вечно запертые ворота, заразившись атмосферой общего нервного возбуждения, требуют поднять им веки.

Сквозь шелушащуюся краску на фасаде Биржи пробиваются свежие тонкие побеги колонн. Дворец Белосельских-Белозерских все никак не может остановиться в подборе колера, последнее достижение – цвет бедра ошпаренной нимфы – заставляет испытывать неосознанную нервозность непривычных к такому гламуру приезжих. Камни Тучкова переулка мурлыча прогибают спины под ногами редких прохожих. Колоннада Казанского еще шире раскрывает свои объятия настречу проспекту. Но все это так ненадолго.

Осень

Осень входит в Питер со стороны Петергофа – там тихо шелестя начинает облетать позолота, и дворники равнодушно сметают ее вместе с листьями. Скульптуры сменяют летние тоги на утепленные. Вся архитектурная растительность после летнего барочного буйства постепенно впадает в летаргический сон. Ангел на вершине столпа ежеутренне перекладывает крест с одного плеча на другое, чтобы хоть как-то сохранять осанку при такой адской работенке. Он жалуется на ревматизм – но сосед с арки Главного штаба его просто не слышит, слова относит ветер. Во время наводнений сфинксам снятся сны о египетской пустыне с ее поджарым одноглазым солнцем. И только гордые львы делают вид, что они так и родились – под сетью мелкого и холодного питерского дождя.

Просто удивительно, насколько слепыми, независимо от смены времен года, оказываются во всем этом кавардаке сами жители! Даже так называемые историки и знатоки упорно не замечают ежегодного городского обострения – видимо, потому, что по весне каждый занят только своим собственным. Сама природа защищает город от людских посягательств на его личную жизнь. И так хватает всего: затяжных градостроительных припадков, вспышек поспешной реставрации (так называемый «юбилейный синдром»), тут и там вскакивающих архитектурных нарывов, приступов столичной отрыжки, ревматически ноющих долгостроев и прочих кгиоп-овских радостей.

Пусть природа сама разбирается хотя бы со сменой времен го (ро) да. Мы не видим калейдоскоп орнаментов на фризах, смены колеров фасадов, не замечаем переминающихся с ноги на ногу атлантов и перемигивающихся кариатид, а зачастую даже не уверены, стояла ли тут эта скульптура.

Вот если бы туристы всего мира, посещавшие наш город хотя бы в течение одного года и фотографировавшие одни и те же достопримечательности, собрали свои снимки в гигантский альбом, мы бы ужаснулись, какая бурная жизнь проходит мимо нас. Но нас слишком занимаем мы сами.

Crazy Piter

У Шереметьевского дворца. Рисунок Нади Дёмкиной. Линер, бумага

Притягивает ли Петербург сумасшедших или же сам постепенно сводит с ума – этот вопрос схож с загадкой про курицу и яйцо. Конечно, сумасшедшие были и до появления нашего заболоченного города, но именно в нем сумасшествие обрело свои классические монументальные черты и специальные петербургские ужимки.

Погрозить кулаком Медному истукану, доверить карьеру собственному носу и сойти с ума из-за шинели – все это писательское безумие просто идет в ногу с обычным городским сумасшествием, не обгоняя, разве что немного опережая действительность.

Коллекция типов

В районе Сенной часто можно увидеть высокую, худую, изможденную женщину, чей возраст сложно определить.

Одета она в любое время года примерно одинаково: лосины, пережившие пик карьеры в 80-е и сегодня к собственному удивлению возвратившиеся на вершину модного Олимпа, сверху кокетливо полурасстегнутый взлохмаченный полушубок, ни следа юбки между первым и вторым, и на голове нечто, завернутое как тюрбан. Иногда она везет за собой сумку-тележку. Общая изысканная недоступность ее образа – небрежно нанесенная косметика, замысловатый головной убор, аристократическая худоба, с годами превратившаяся в истощенность, легкость походки – заставляет предположить в ней особу, принадлежавшую к артистическим кругам.

Бывшая модель, раньше снимавшаяся для обложек «Мода в СССР» и «Крестьянки», подсевшая на наркотики, вылечившаяся и оставшаяся одинокой, теперь дефилирует по Садовой улице от рынка к своей комнате в коммуналке и обратно? Балерина, свои двадцать лет стажа отстоявшая в кордебалете «Лебединого озера» и только краем глаза следившая за взлетами Одетты/Одилии, а теперь обходящая Мариинку за версту, но по старой памяти соблюдающая строгую диету? Актриса театра Комедии, долгие годы исполнявшая роли инженю и по совместительству являвшаяся любовницей режиссера, со сменой последнего потеряла место и стала заливать горе белым вином?

На Невском несколько лет подряд можно было встретить человека, который называл себя Волшебником. Поседевший дядечка заводил разговоры со всеми встречными, и если вы не шарахались от него в первую же секунду – условный рефлекс любого жителя мегаполиса – то с удивлением обнаруживали, что улыбаясь болтаете, как со старым знакомым. Он таскал в карманах карамельки и раздавал их с напутствием съесть, когда будет плохо. Он развлекал окружающих детской игрушкой – бабочкой, порхающей на палочке. Заговаривал с хмурыми девушками, едущими на первую пару в университет, с плачущими детьми, с их целеустремленными мамочками, со склочными бабушками, с компаниями молодых людей. Вроде бы ничего особенного.

Но когда я его долго не встречаю – пусть даже в метро, едущим на противоположном эскалаторе, начинаю беспокоиться. Что-то не то. Где волшебство?

В одной подворотне на Невском всегда гремит музыка: рядом музыкальный магазин, который себя таким образом рекламирует. Арка дает такую акустику, что этому звукоизвержению позавидовал бы иной клуб. Там часто танцует бабушка.

Она приходит туда, видимо, когда есть время – никакого особого расписания: будни или праздники, день или вечер – не имеет значения. Она не ставит перед собой шапку, коробку или иную емкость для сбора денег, хотя неизменно собирает толпу зевак. Ее фотографируют, снимают видео на мобильные телефоны и прочие гаджеты. Ей хлопают. Свистят. Показывают пальцем. Смеются. А она танцует под техно. Не то чтобы очень умело, но с энтузиазмом и воодушевлением. Улыбается народу, поправляет съезжающие от прыжков очки. Седые волосы растрепались. Видно, что она готовится к выступлениям – одевает яркие кофты и нарядные платья из старых запасов. А потом останавливается, поднимает с асфальта свое пальто, сброшенное в порыве танца, и уходит.

Бабушка, которая несколько лет подряд что-то пела, монотонно раскачиваясь, в переходе около Гостинки. Женщина в растаманской шапочке, которая стучит на барабанах то на одном конце Невского, то на другом. Мужчина, одетый ковбоем, который в 80-е годы удивлял своим нарядом горожан.