Читать книгу: «Дом на солнечной улице»

Mojgan Ghazirad

The House on Sun Street

Copyright © Mojgan Ghazirad, 2023

This edition published by arrangement with The Jennifer Lyons Literary Agency and Synopsis Literary Agency

Издательство благодарит Буковскую Александрину за помощь в подготовке издания.

Во внутреннем оформлении использованы иллюстрации:

© aniana, Themerage / Shutterstock.com

Используется по лицензии от Shutterstock.com

Перевод с английского Ирины Обаленской

Литературный редактор Людмила Иванова

© Обаленская И., перевод на русский язык, 2024

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

* * *

Моим родителям,

Нассеру и Шахин,

которые пережили ужасы

Иранской революции

Часть 1

Виноград на куфи

А у царского визиря было две дочери: старшая – по имени Шахразада и младшая – по имени Дуньязада. Старшая читала книги, летописи и жития древних царей, и предания о минувших народах.

«Рассказ о царе Шахрияре и его брате»¹

Каждый раз, как мой дедушка ака-джун поворачивал голову, серебристые нити посверкивали на его куфи. На этой шапочке была тонкой вязью вышита виноградная лоза, и я следила за искоркой, взбирающейся по виноградинам и соскальзывающей по витым стеблям, зачарованная танцем света на его голове. Мне хотелось, чтобы он закончил беседу и обратил на меня внимание. Мне тогда было шесть лет, и я весь день старалась вести себя как полагается хорошей девочке и не топтала любимые цветы ака-джуна, когда бегала за младшей сестренкой Мар-Мар во время игры в прятки. Тяжело было проявлять терпение, когда он обещал нам волшебный подарок.

Той ночью, в августе 1978-го, мы собрались в доме бабушки и дедушки на Солнечной улице. Дом стоял посреди огромного сада в центре Тегерана, по соседству с поместьем принца Голяма, младшего брата шаха Мохаммеда Реза Пехлеви. Мы сидели на деревянной тахте в саду – Мар-Мар рядом со мной теребила челку, слушая ака-джуна, отца и дядю Резу, пока те обсуждали шаха Ирана и охватившие страну волнения. Реза облил холодной водой раскаленную плитку, чтобы охладить террасу, а потом принес из подвала три тахты и накрыл их кашанскими коврами с узором из турецких огурцов. Лампы рассыпали золотистые огоньки по переплетенным на коврах цветам и оживляли иссушенный сад. Бабушка Азра поставила пузатый самовар на березовый столик между тахтами и заварила чай в огромном чайнике на макушке самовара. Камарбарики на фарфоровых блюдечках сияли, когда она разливала чай и расставляла их на подносе. Мама́н и тети Лейла и Саба слушали разговор и передавали поднос членам семьи. Вода булькала в золотистом самоваре, и густой аромат черного чая с кардамоном плыл по воздуху, когда они пили и беседовали о событиях в стране.

Реза, высокий и худой, давно за двадцать, вслух читал «Кейхан». Он работал в стекольной мастерской ака-джуна и каждый день по дороге домой покупал вечернюю газету. На подбородке у него была жесткая щетина, а небесно-голубую рубашку он застегнул до самого горла. Адамово яблоко подпрыгивало в гневе, когда он раздраженным голосом читал дрожащую в его руках газету.

– «Шесть сотен людей сожжены заживо в кинотеатре «Рекс» в Абадане. Триста семьдесят семь погибших, остальные в критическом состоянии. – Реза перевернул страницу и продолжил: – В руинах здания были найдены обожженные тела. «Мы почувствовали запах дыма, когда смотрели кино, – сообщил один из выживших репортеру в больнице. – Люди начали переговариваться, гадать, откуда идет дым. Несколько человек бросились к выходу, но двери были заперты снаружи. Люди бросились к дверям, кричали, ругались и расталкивали друг друга в попытке выбраться. Нас заперли. Кто-то хотел сжечь нас заживо!» Здание кинотеатра в результате пожара обрушилось. Обугленные двери были покрыты царапинами – несчастные жертвы бились в них, моля о пощаде».

– Ля иляха илля-Ллах! Кто мог так поступить с людьми? – сказал ака-джун, касаясь лба. Гладкая, блестящая кожа тянулась от кустистых бровей до самого затылка, где он приколол куфи к редким седым волосам. Эту белую куфи – маленькую круглую шапочку, которую носят некоторые мужчины-мусульмане, – он носил после совершения Хаджа.

– Эта династия тиранов пойдет на что угодно, чтобы остановить народную революцию. Чертовы убийцы! – сказал Реза. Он сложил газету и бросил ее на ковер.

Баба́ слушал новости, помешивая ложечкой чай в камарбарике. На читающего Резу он смотрел стальным взглядом. Волосы над ушами у него начали седеть, но остальные короткие спутанные кудри оставались черными. Он брился двойным лезвием, и его лицо всегда было гладким.

– Слишком рано утверждать, кто в этом виновен, – сказал отец.

– Я слышал, что многие погибли в давке у дверей. Кто задумал такое чудовищное преступление? – сказал ака-джун.

– Возможно, те, кто хочет сильнее запутать ситуацию – фидаины, марксисты, «Моджахедин»² или «Хезб-е Туде»³. Никто не знает, – сказал отец.

– Никто из тех, кто имеет отношение к восстанию, не совершил бы такого страшного преступления. Революция уже побеждает. Мы побеждаем! Шах доживает последние дни, – заявил Реза, обращаясь к отцу.

Отец молча закусил губу и не ответил. Он почесал шрам под левым ухом – нервная привычка, признак несогласия. Гладкий, бледный шрам был напоминанием о кожной инфекции, которую он подхватил в армейских бараках на ирано-иракской границе. Годы службы в армии в качестве высокопоставленного офицера выковали в нем святую веру в военную мощь шаха Мохаммеда Резы.

Я встала на тахте и наклонилась, чтобы поближе рассмотреть газету на ковре. Я с открытым ртом уставилась на обугленную женщину на первой странице. Ногти на пальцах, оставшихся нетронутыми на ее сожженной руке, были покрыты лаком. Она, должно быть, сломала ногти, отчаянно царапая и толкая дверь. В тот момент никто не обращал на меня внимания. Сердце заколотилось, когда я представила, как она бьется в дверь, кричит, молит о помощи, пока ревущее пламя пожирает ее тело.

Когда разговор затих, Азра слила воду, натекшую в миску под пузатым самоваром, и задула голубое пламя в его трубе через сетчатое отверстие. Белый дым поднялся по трубе самовара и растаял в воздухе. Мама́н помогла Азре отнести самовар и чайный сервиз обратно на кухню. Лейла и Саба вынесли матрасы и подушки из комнаты для гостей, развернули матрасы на тахтах и застелили их белыми накрахмаленными простынями. Реза установил москитные сетки и удостоверился, что края всех пологов подоткнуты под матрасы.

Мы с Мар-Мар спали на средней тахте, рядом с матрасом ака-джуна и Азры. Полог цвета слоновой кости колыхался на прохладном ночном ветерке, и его кружевные вязаные цветы дрожали с нежным ветром. Мы опустили головы на пуховые подушки, устроились под тонким одеялом и нетерпеливо принялись ждать, когда вернется ака-джун. Он ушел в свою комнату за подарком. Что он собирался достать из глубокого темного чулана? Говорящую куклу, которую привез из паломничества в Мекку? Швейную машинку, которая работает без ручного колеса? Карту мира, которая расскажет что-то интересное о стране, когда мы ее коснемся? Ночь казалась слишком длинной для взволнованных девочек, которые ждали с самого раннего утра. Я смотрела, как звезды сверкают в чистом ночном небе Тегерана, надеясь, что безмятежность ночи успокоит меня. Хоть я и пыталась сосредоточиться на подарке ака-джуна, у меня не получалось выбросить из головы образ обугленной женщины, как она кричала и царапала дверь до самой последней минуты перед смертью.

Наконец, когда прошел, казалось, целый год, я услышала, как шуршат по бетонным плиткам кожаные тапки ака-джуна. Он вернулся с терме – особой вышитой тканью, в которую заворачивал важные вещи, – под мышкой, поднял сетку и на корточках проскользнул под полог. Он положил терме возле своей подушки и снова подоткнул кромку полога под матрас, чтобы за ним не последовали комары. Затем снял заколку, на которой держалась куфи, и убрал шапочку под подушку. Он бросил взгляд на Азру, которая уже крепко спала.

– Хотите послушать сказку? – спросил он тихим голосом.

– Да, – сказали мы.

Он положил терме на колени и развернул ее, обнаруживая старую толстую книгу. Это и был его волшебный подарок? Уголки коричневой кожаной обложки казались потрепанными, но корешок выглядел крепким и надежным. Спереди был портрет девушки вполоборота. У нее были большие раскосые глаза и прямые черные волосы, сбегающие по плечам.

– Кто эта тетенька? – спросила я.

– Это Шахразада. Можи, если потерпишь, то услышишь ее историю. – Он прочистил горло и голосом, который заворожил мое сердце, рассказал историю Шахрияра, могучего царя Багдада. Отправившись в гости к брату в соседнюю страну, царь узнал, что его прекрасная царица предала его и переспала с одним из их рабов. Несчастный и разъяренный, по возвращении он убил царицу, пока та спала, и поклялся из мести каждую ночь брать в жены девушку, только чтобы убить ее наутро после свадьбы.

Сперва, когда ака-джун только начал рассказ, я подумала, что девушка на обложке была той царицей. Но по мере того как он плел кружево истории, я уверялась, что рисунок никак с ней не связан. Испуганные и запутавшиеся, мы с Мар-Мар сидели в обнимку на матрасе и слушали сказку.

– День за днем, – сказал ака-джун, – убивали девушек, пока в городе не осталось незамужних. У царя Шахрияра был визирь, у которого было две дочери по имени Шахразада и Дуньязада. Настало время визирю предложить своих дочерей царю.

– Ох, нет, – сказала я. – Их тоже убьют?

– Когда визирь рассказал об этом дочерям, Шахразада, старшая дочь, которая была очень умной и начитанной, уверила своего отца, что выйдет замуж за царя и обманом заставит его не убивать себя и свою сестру.

– Каким обманом? – спросила Мар-Мар. Ее большие черные глаза были широко открыты и сияли в лунном свете.

– Шахразада рассказала сказку настолько захватывающую, что царь Шахрияр хотел следующей ночью услышать продолжение. Он позволил ей прожить еще одну ночь…

– Что это была за история, ака-джун?

– А остальное я расскажу завтра ночью. Вам пора спать. – Он заложил сложенный листок бумаги между страниц и снова обернул книгу в терме.

Мы вскочили с матраса, устроились у него на коленях и стали упрашивать его почитать нам еще немного. Он погладил нас обеих по голове, поцеловал волосы и уложил под одеяло. Он улегся сам и укрыл ноги белой простыней. Вскоре я услышала его храп. Мы с Мар-Мар уставились на ночное небо Тегерана сквозь москитную сетку, зачарованные рассказом ака-джуна. Мы понятия не имели, что под теми же блестящими звездами вскоре разгорится революция.

Для меня ака-джун становился совсем другим человеком, когда снимал куфи, – странник превращался в старика, чей голос завладевал моими детскими снами. Каждый четверг и пятницу мы приходили в дом на Солнечной улице, а он читал нам с Мар-Мар «Тысячу и одну ночь». Я часто забывала, что он является рассказчиком, и его голос уносил меня в далекие города вроде Багдада, Дамаска или Басры, в порты, к которым я в своих фантазиях плыла на огромном корабле. Я представляла, что моя пуховая подушка – это судно, что качается на лазурных волнах моря. Я выдергивала торчащие из наволочки перышки, надеясь, что смогу вызвать ифрита. В сказках ака-джуна эти призрачные создания появлялись, когда кто-то произносил заклинание и сжигал темной ночью перо. Ифриты становились слугами того, кто вызвал их, и исполняли желание хозяина. Они пугали и завораживали меня одновременно. Они могли бы отнести меня в загадочные места и показать немыслимые вещи. Они также владели злыми силами и могли творить страшные дела. Читая, ака-джун одергивал меня, чтобы я не вытаскивала из подушки перья. Ощипывать дражайшего ночного друга он считал преступлением. Но какой ребенок откажется от соблазна, если верит, что сможет призвать ифрита? Ака-джун никогда не приукрашивал сказки, из снисхождения к нашему возрасту. Прекрасные юные девы изменяли мужьям и жертвовали жизнями ради возлюбленных. Их ловили, пытали и убивали, их останки заворачивали в ковры, укладывали в сундуки и бросали в глубокие синие моря, только чтобы многие годы спустя те были найдены одиноким моряком, который рассчитывал на огромную рыбу.

На рассвете я проснулась, дрожа от холода. Мар-Мар обмотала все одеяло вокруг ног, и мне укрыться было нечем. Прохладный ветерок раннего утра свистел между черных сосен в саду. Ака-джуна не было видно, но все остальные еще спали. Голуби тихонько ходили по краю рыжей кирпичной стены сада, курлыкая между собой. В моем детском воображении они тайно общались. Возможно, они несли мне важное сообщение от Шахразады. Но в соснах прятались вороны, и они закаркали, чтобы помешать мне разгадать шифр. Голуби замолчали и оборвали передачу. Я проползла к краю тахты, вытянула ноги и соскользнула в деревянные сандалии. Стук сандалий по плитке эхом разнесся в тишине утра.

Куфи ака-джуна двигалась между ветвей лозы неподалеку от главных ворот в сад. Я пробежала между смоковницами, которые он полил рано утром, и поскользнулась на скользкой грязи, которая покрывала землю. Толстый слой влажной земли прилип к сандалиям и испачкал подол ночной рубашки. Ака-джун пытался подвязать ветви лозы, которые разрослись по шпалере.

– Салам, ака-джун! – крикнула я.

Он стоял на второй ступени узкой лестницы, спиной ко мне. Он бросил на меня взгляд из-под мышки и заметил испачканную ночнушку.

– Ты что, возишься в грязи? Если мать заметит, тебе несдобровать.

Я замялась с ответом, но не могла сдержаться и не спросить про вчерашнюю сказку.

– Ака-джун, Шахразада в конце выживет?

Он оборвал свое занятие и на несколько секунд уставился на меня. Затем подбородком указал на тонкую веревку, кольцом свернувшуюся возле лестницы, и сказал:

– Раз уж ты и так испачкалась, почему бы не помочь?

Я не сдвинулась с места. Он стоял на лестнице, ожидая, что я принесу веревку.

– Не торчи там без дела! Подними веревку и подай мне.

Я неуклюже подняла моток веревки и вытянула руки, чтобы он взял ее. Он развернул веревку и закрутил виноградную ветвь вокруг главного столба шпалеры. Гроздь винограда коснулась верхушки его куфи. Золотистое сияние рассвета посверкивало между скрещенных перекладин. Крошечные круглые виноградины сверкали на ветках лозы и на серебристых нитях его куфи.

– Ака-джун, какую сказку Шахразада рассказала следующей ночью?

Он был человеком, который мог зараз заниматься только одним делом. А еще не выносил, когда дети мешали в саду, и ему не хватало терпения отвечать на вопросы не в меру любопытной шестилетки с самого утра. В ответ он закричал из-под лозы:

– Вечером! Остальное я расскажу сегодня вечером!

Ифрит из кривой вазы

А потом из кувшина пошел дым, который поднялся до облаков небесных и пополз по лицу земли, и когда дым вышел целиком, то собрался и сжался, и затрепетал, и сделался ифритом с головой в облаках и ногами на земле.

«Сказка о рыбаке»

Мама́н уверяла, что с крыши дома видела принца Голяма, когда тот гулял в своем цветущем саду. Я верила ей, но, выглядывая из окон второго этажа, ни разу никого не видела. Красивый дом принца соседствовал с домом дедушки, и из окон, выходящих на задний двор, был виден и его сад. Он был младшим братом шаха Мохаммеда Резы и много раз заменял того на разных церемониях, особенно национальных спортивных мероприятиях. Многие считали, что принц был повинен в загадочной смерти любимого всей страной чемпиона по борьбе Голамрезы Тахти. По слухам, он был разъярен, когда заметил, что толпа не хлопала ему, когда он вышел на арену перед чемпионатом по борьбе, но топала и кричала Тахти, едва тот ступил на мат. Его мрачная, сомнительная репутация убийцы чемпиона витала среди жителей Ирана.

Дом принца прятался в густом бору черных сосен и был нам виден только ночью, будто сияющее издалека созвездие. В центре двора был огромный неглубокий бассейн. Из хоровода фонтанов в центре бассейна текла вода, гармоничным переливом создавая завораживающее зрелище. Ровно остриженные кусты самшита извивались по зеленой траве и вдоль мощеной дорожки, которая исчезала между сосен. Если бы я не видела иногда старого сгорбленного садовника, катающего по двору тачку, рядами сажающего вокруг бассейна бело-фиолетовые фиалки и желтые нарциссы, я бы подумала, что ифрит наложил на двор заклятье. Никто не гулял по этому роскошному саду. Я представляла, как очаровательный принц вышагивает по мощеной дорожке, склоняется вдохнуть аромат цветов. Но удача не улыбалась мне, и я никогда его не видела даже мельком.

Дом на Солнечной улице находился в королевском районе центрального Тегерана, и Мраморный дворец был всего в паре кварталов от него. Шах Реза, основатель династии Пехлеви, жил в этом дворце, а после его смерти в 1970-м тот стал музеем его наследия. Дом был двухэтажным строением с просторными комнатами. Французские окна нижних комнат открывались на террасу в саду, а на верхнем этаже в высокие окна в свинцовых переплетах были вставлены витражи. Обычно нам требовалось около часа, чтобы добраться до дома ака-джуна от нашей квартиры на северо-востоке Тегерана. Дом бабушки и дедушки мне нравился больше нашей квартиры. Кроме гостевой комнаты и комнаты ака-джуна я могла играть в каждом его углу. Мы приезжали раз в неделю и оставались на выходные. Иногда мама́н отвозила нас туда даже среди недели, чтобы Азра могла присмотреть за нами, пока сама она шла на собрания в средней школе, где преподавала математику. Комната ака-джуна была на первом этаже, с окнами на задний сад. Золотисто-соломенные жалюзи закрывали витражное окно, погружая комнату в туманный полумрак. Всю стену напротив окна занимал встроенный шкаф. На его двери висело высокое зеркало, отражая разноцветный свет, который пробирался сквозь жалюзи. Ака-джун никому не разрешал заходить в свою комнату, а тем более не разрешал любопытным девочкам вроде меня заглядывать в шкаф. Через пару недель после того, как он начал читать нам «Тысяча и одну ночь», я пробралась в его комнату, пока он был занят со смоковницами в переднем саду. Мар-Мар помогала ака-джуну снаружи, а Азра на кухне готовила свой любимый суп аш. Я зашла в дом, чтобы сходить в туалет. Когда я вышла из туалета, заметила, что дверь в его комнату приоткрыта. Как я могла отказаться от соблазна заглянуть внутрь?

Я на цыпочках пробралась в комнату. Дверь шкафа скрипнула, когда я проскользнула в щель между дверью и полками. Я могла поместиться в этом пространстве даже с закрытой дверью. Шкаф был полон загадочных вещей, будто ифрит набил его своими сокровищами. Книга ака-джуна лежала на средней полке. Я развернула терме и пролистала пахнущие розовой водой страницы. Мне нравилось прикосновение старых желтых страниц к пальцам. В тусклом свете, который проникал из комнаты, я увидела рисунки прекрасных женщин, танцующих в длинных узорчатых юбках, обнаженных девушек с торчащими грудями, плавающих в большом бассейне, пока юноша подглядывает за ними из-за деревьев. Меня заворожили их нагота и игривые позы, которые они принимали в бассейне. Это были обворожительные женщины из «Тысячи и одной ночи», сказки из которой ака-джун только начал читать нам.

В темноте я заметила узкую кривую вазу с горлышком, напоминающим большой глаз. Оно было запечатано пробкой. Из-за странного кривого горлышка в эту стеклянную вазу нельзя было поставить цветок, и использовать ее как графин тоже не получилось бы. Я положила книгу обратно на полку и осторожно взяла вазу. Я вытащила пробку и понюхала ее содержимое. Ничем особым там не пахло. Я подумала, что в нее идеально было бы запечатать злого ифрита – вроде крылатого создания, которое ака-джун описывал нам накануне. Царь Соломон заточил этого ифрита в сосуде, запечатал, положил в сундук и бросил его в Средиземное море. Тысячу лет спустя бедный рыбак вытащил сундук своей сетью и сломал соломонову печать. Ему выпала неудача освободить ифрита. Неожиданно я услышала пронзительный визг. Неужто ифрит визжал в вазе, пытаясь выбраться? Испугавшись до смерти, я осознала свою страшную ошибку. Что, если в этой кривой вазе сидел ифрит? Я жалела, что не могу прошептать заклинание, которое перенесло бы меня обратно в сад. Я не хотела, чтобы передо мной появился ифрит. Сердце билось, как у бедного рыбака, увидевшего, как дым из сосуда спиралью поднимается в небо. Я была уверена, что в любой момент лишусь жизни. Я засунула пробку обратно в вазу, поставила ее на полку и побежала из комнаты ака-джуна обратно в сад.

Ака-джун подрезал завядшие листья с фигового дерева. Мар-Мар ходила за ним, собирая опавшие спелые смоквы в маленькую корзинку. На ней было хлопковое платье с широким подолом и деревянные сандалии – такие же, как у меня. Прямые черные волосы касались ее пухлых щек, когда она склонялась поднять смокву. Мама́н сделала ей стрижку каре чуть ниже ушей, с челкой, прикрывающей изогнутые черные брови.

Она глупо улыбнулась от удивления, когда увидела меня.

– Почему тебя так долго не было?

Я вцепилась в смоковницу, тяжело дыша и потея.

Ака-джун перестал резать сухую ветку и сказал:

– Где ты была? Почему ты такая бледная?

– Я в порядке, ака-джун.

Когда он снова повернулся к дереву, я прошептала на ухо Мар-Мар:

– В шкафу ака-джуна я видела настоящего ифрита.

– Не может быть! – Она нахмурилась. – Ака-джун разве не велел не подходить к его шкафу?

Она пыталась казаться серьезной, но вместо этого выглядела ужасно смешно в своей пятилетней строгости. Глубокие ямочки появлялись на щеках, стоило ей едва поднять уголки губ. Мне нравился ее медовый голос, даже когда она меня отчитывала. Она всегда напоминала мне о всем том, что мама́н и баба́ велели не делать. Ощущение присутствия ифрита было настолько реальным, что я была уверена – он жил в той вазе. Больше я никогда и близко не подходила к тому шкафу, зная причину, по которой ака-джун не желал, чтобы кто-то приближался к нему в его отсутствие.

Послеобеденное время мы с Мар-Мар провели, съезжая по перилам каменной лестницы в центре дома. Мы играли и бегали по лестнице, наступая на определенные цветы, выплетенные на ковре, который покрывал ступени. Я наступала на синие, а Мар-Мар на алые. Победителю можно было лишний раз съехать по перилам. В тот день я каждый раз проигрывала. Я подозревала, что меня отвлекал ифрит, который сбежал из кривой вазы и преследовал меня.

В ту ночь я не могла уснуть. Ступни болели от того, что я топала по ковровым цветам на лестнице. Я захныкала под тонким одеялом, застывшая и бессильная в руках соломонова ифрита. Он мог красться под тахтами, выжидая, пока все уснут, чтобы поджечь террасу.

– Что такое, Можи? – Ака-джун поерзал на своем матрасе и вытянул руку, чтобы взять книгу.

Я шмыгнула носом и не ответила.

– Ты чего-то испугалась?

– Нет-нет, я не боюсь никаких ифритов. – Я вытерла нос краешком одеяла.

Он улыбнулся и кивнул, будто зная, где прячется ифрит. Он открыл книгу и спросил:

– Где я вчера остановился?

– На том, как ифрит улетел в небо, – сказала я.

– О, я помню… ифрит посмотрел на рыбака и сказал, что тот может выбрать способ, которым умрет. Рыбак ответил:

«Что же я сделал тебе, кроме как освободил из сосуда? За что ты хочешь убить меня?»

«Тысячу лет, – ответил ифрит, – я жил в этом сосуде. В первые сто лет я поклялся, что исполню желания человека, который освободит меня. Но никто не пришел. Прошло еще четыре сотни лет, и я разозлился. Я поклялся себе, что убью того, кто в итоге выпустит меня».

Но рыбак подумал про себя: «У меня есть человеческие мудрость и ум. Я могу перехитрить это злобное создание». Он посмотрел на ифрита и сказал: «Позволь задать вопрос перед тем, как ты заберешь мою жизнь. Как ты поместился в этом маленьком сосуде?»

«Ты сомневаешься в моей силе?»

«Нет. Просто удивляюсь».

«Я покажу тебе».

Ифрит превратился в дым, и клубы затянуло обратно в бутылку. Рыбак тут же заткнул ее и сказал ифриту: «Я брошу тебя обратно в море, построю на берегу хижину и буду каждому рыбаку рассказывать, что в сосуде живет злой ифрит, чтобы никто и никогда не освободил тебя из сосуда».

Ака-джун кинул взгляд на меня и Мар-Мар, проверяя, не уснули ли мы. Он закончил сказку, и я поняла, что он как-то заманил ифрита обратно в кривую вазу. Тот, кто владел красивым домом на Солнечной улице, кто заботился о лозах и смоковницах, также владел мудростью, достаточной, чтобы усмирить мои детские страхи и тревоги. Наконец я могла уснуть. Полная луна подмигивала мне между переплетенными цветами на слоновой кости пологе. Я чувствовала запах жимолости, которая наполняла ночь сладким ароматом своего нектара…