Читать книгу: «Милый друг», страница 2

III

Я приходил в это кафе каждый день на протяжении семи дней, но не заставал своего новоиспеченного друга. Я ждал его часами, вглядываясь в прохожих. Быть может, он пройдет однажды мимо, и я смогу окликнуть его? Но Давида не было. Мне даже показалось на мгновение, что это плод моих фантазий, что мне это или приснилось, или привиделось. Как только эта мысль проникла в мое сознание и я окончательно потерял всякую надежду вновь встретиться с ним, ко мне подошла официантка и попросила пройти в соседний зал.

– Вас ждут в соседнем зале, просят, чтобы вы прошли туда, не задерживаясь, – произнесла она сладким голосом.

Я не понимал, о чем говорит официантка. И спрашивать ее было бессмысленно – она уже направилась в сторону другого столика. И я прошел, как мне и велели, в другой зал. Я глазами искал того, кто бы мог меня искать, и увидел в углу столик. За ним сидел Давид.

– Как вы тут оказались? И почему, что происходит? – хлынули вопросы один за другим.

– Присаживайся! Посидим в зале для некурящих, – докуривая сигарету, произнес он.

– Вы курите сигарету в зале для некурящих? – изумился я.

– Мне кто-то запретит? – не меньше моего удивился он. – Ты всегда так много задаешь вопросов?

– А вы всегда так мало отвечаете на них? – изумился я, но уже присаживался рядом.

– Я с самого детства такой: говорю только то, что хочу сказать. Больше из меня невозможно вытащить, – посмеялся он.

– Вы сегодня в прекрасном расположении духа, – заметил я.

– В наипрекраснейшем! – восхитился он.

– Что же вас так обрадовало? – спросил я.

– Да ничего, просто день хороший, – ответил загадочно Давид.

– Чаще бы такие дни, – добавил я, хотя знал, что это было ни к чему, но и ничего не сказать я не мог.

– Часто такие дни и не могут быть, иначе мы перестали бы ценить хорошее, став оно для нас обыденностью, – пояснил Давид. – Я видел сегодня дом, который был у нас в Очамчире, теперь я хочу купить этот дом, – радостно добавил он.

– Так вы из Очамчиры? – удивился я.

– Да, из самого лучшего города в мире, мой мальчик! – сделав глубокую затяжку, он посмотрел на меня и улыбнулся.

– А я из Сухуми, – добавил я, желая показать ему, что тоже имею причастность к тем местам, которые нам пришлось волей судьбы покинуть.

Он ничего не ответил, а лишь улыбнулся, будто уже знал, что я тоже с тех краев. Иногда мне казалось, что этот человек знает намного больше, чем мне хотелось бы самому о себе знать. Но у него был уникальный дар тактичности: он никогда не показывал, что знает то, что мне не хотелось бы показывать о себе.

– А какой у вас был дом в Очамчире? – спросил я.

– Дом, окруженный большим садом, или же сад прикрывал лицо дома, но можно было заблудиться среди аромата цветов. Когда я был ребенком, мне казалось, что они говорят со мной. И да, я даже разговаривал с ними. Мама очень любила свои цветы – каждое взращенное дитя, она берегла их от дурного взгляда и прикосновения. Как были прекрасны кусты диких роз. Ох, алые розы, после я никогда не мог найти такой же красочности и умиротворенности от цветов. После роз были скромно высажены лютики и ромашки. Они благородно уступали розам лавры первенства. Нога, ступавшая в мамин сад, встречалась прежде с розами, и после так бестактно провожала глазами ромашки и лютики. Но ведь ромашки – самые прекрасные и чистые цветы. Мне всегда становилось обидно за них, и порой я намеренно не подходил к розам и не вдыхал их тягучий аромат. Я поступался сквозь дурман до моих ромашек. Гортензия, переливающаяся черноморская красавица, как же прекрасно она сочеталась в этом соперничестве. Она будто стояла вдали от других, бутончики набухали – и она распускалась при каждом прикосновении к ней. Именно гортензия меня научила тому, что цветы живы. И они, подобно девственному женскому телу, очень трогательно реагируют на прикосновения. Не каждому открывается аромат гортензии, порой ее и вовсе называют безвкусной. Но кто же будет спорить с моими воспоминаниями? Цветочный ансамбль завершался отделенными кустами смородины, малины, а возле забора рос жасмин. Когда ты проходил огромный и нескончаемый мамин сад, то подходил к папиной веранде в античном стиле. Это была его гордость, его настоящее достоинство. Мой папа любил гостей, часто у него собирались друзья. И летняя веранда с видом на мамин прекрасный сад была настоящей сказкой. Плакучая глициния склонилась над верандой и принимала солнечный удар на себя. Глициния своей фиолетово-багряной одежкой напоминала мне сказочную царевну, которой приходиться выстрадать свое место под солнцем, выплакать свое счастье. В доме у каждого было свое место, каждая деталь была устроена таким образом, напоминая заершенную композицию. Каждый, кто когда-либо видел сикстинскую капеллу, мог с уверенностью утверждать, что она напоминала наш дом. Каждая картина, каждый цветок, виноград, пророщенный вдоль забора, также гармонично красовались в картине моего детства. Утром, когда только просыпалась природа, в тишине людской жизни можно было услышать голос природы. Птицы зазывали своим щебетанием, я слышал, как пчелы расправляются с цветами и как трепетно порхает бабочка, которая недавно была неприглядным существом.

– Как в сказке, – произнес я, но сам находился где-то далеко, я сам на секунду оказался в этом доме.

– Это была моя детская сказка, в которой я жил. Мы с мамой еще долго пытались найти похожий дом, я даже пару раз чуть было не купил дом. Но мамины глаза меня останавливали. Все агенты делали акцент на дом, но мама мечтала именно о саде, а дом ее удовлетворил бы любой. Она мечтала о таком саде, который у нее был – огромный, развесистый, тенистый и загадочный сад с ее любимыми цветами. Поэтому я хочу построить такой дом, в котором мама будет счастлива.

– А вы были очень счастливы в том доме! – заметил я немного с грустью.

Я не имел таких воспоминаний, потому что был совсем мал, когда пришлось покинуть родину, да и никогда ранее я не слышал, чтобы вот так могли отзываться о доме и прошлом – это было настолько трепетно, что даже вызывало легкую обиду.

– Очень был счастлив. Наверное, только в этом доме я и был по-настоящему счастлив. В нашем доме, помимо благоухающего сада, была живность, которую никто не смел трогать.

– Почему же? – удивился я.

– Это все после случая с моей Мзикой. У нас была в доме курочка Мзика – так я ее ласково называл. Мне было всего пять лет, но я уже до глубины души любил все живое, окружавшее меня. Но Мзика была для меня самым любимым существом на планете, я даже забрасывал игры с мальчишками, лишь бы поиграть с курочкой. Каждое утро перед тем, как пойти в детский сад, я подходил к своей курочке и прощался с ней, говорил, чтобы она меня ждала и никуда не уходила. Никто не поверит, но я могу поклясться, что эта курочка смотрела на меня особенным взглядом, понимала все, что я ей говорил. После возвращения я спешил ее покормить, а после наслаждался ее присутствием. Я очень сильно любил свою курочку. Но однажды я вернулся из детского сада и не увидел свою Мзику. Я искал ее везде, кричал и рыдал на глазах у изумленных соседей и родственников – я не мог поверить, что моей Мзики больше нет. Они мне сказали, что она сбежала, но я уже тогда понимал больше, чем другим казалось, ведь первым делом я увидел жареную курочку, которой меня хотели накормить на обед. Я рыдал три или четыре часа без остановки – ничего не помогало. К вечеру у меня даже поднялась температура, и я бился в лихорадке – настолько мне было плохо от смерти моей курочки. Дед в тот день всем строго настрого запретил убивать живность в доме, чтобы никто не смел трогать курочек. Я смог отойти только на третий день, когда отец привез мне маленького барашка. Беленький и пушистый ягненок, запах которого никогда не смогу забыть. Он сравним с запахом младенца – сладкий аромат моего барашка. И я стал сутки напролет проводить со своим барашком. Мне нравилось лежать рядом с ним и смотреть на небо – мы могли так лежать до самого вечера и потом наблюдать за звездами. Вот так ляжет мой барашек на теплую травку, а я на него голову положу и, лаская, называю – Бекека моя. И вот так смотрели мы на небо, каждый думал о своем, – тепло говорил Давид.

– Но разве животные понимают столько, сколько люди? – удивился я.

– Животные понимают больше, чем тебе кажется, мой друг. Моя Бекека лежала рядом со мной и смотрела в небо, я ей рассказывал все свои тайны. Каждое утро, когда я направлялся в садик, а после в школу, я здоровался с курами, которые несли нам до пятисот яиц в год, выпивал одно теплое сырое яйцо, после бежал к Бекеке, целовал ее и просил меня дождаться. И только после я мог спокойно пойти учиться. Я знаю, что моя живность не просто меня любила – она меня и понимала. Однажды моя любимая бабушка принесла с базара живую курицу, чтобы приготовить, так как из своего курятника дед запретил трогать. Я увидел эту курицу: так случилось, что в этот день я раньше пришел из детского сада. Я забрал эту курицу и спрятался с ней под одеялом на втором этаже. Я слышал голос бабушки, как она кричит и спрашивает у всех, не видели ли они эту курицу, которую она принесла, но никто не видел. Потом она заметила, что и меня нигде нет, поднялась в мою комнату, увидела, как я тихо сижу под одеялом. Она заглядывает и пытается забрать у меня курочку, а я, помню, кричу во весь голос: «Убийцы, вы убийцы. Я ни за что не дам вам убить мою курочку», – улыбаясь, сказал Давид.

– И что случилось? – заинтересованно спросил я.

– Ничего не случилось, ее скушали. Я был обижен целый день на бабушку, но больше я не мог на нее обижаться. Моя золотая бабушка Тина, она была моим самым нежным и ласковым ангелом-хранителем. Это сложно представить, но моя бабушка для меня сделала бы все, что даже родная мама не решилась бы сделать. Помню, она кормила меня с ложки моим любимым блюдом, я его сладко называл «бабуиния». Я всегда прибегал из детского сада и кричал, что хочу скорее кушать, даже если совсем не хотелось кушать. Я просил бабушку приготовить мне бабуинию – это остывший чай с белым хлебом. Но я любил только ее приготовления, и кушать только с ее рук. Помню, как она ломала кусочки горячего белого хлеба, заливала его горячим сладким чаем и давала остыть. После по маленькой ложке она говорила мне: «Тутулик, мой Дави, тутулик, мой Дави, кушай мой Давидик». Ее сладкий голос обволакивал мою душу, и я открывал рот так сильно, что туда поместилась бы вся курица. Ох, а сколько раз она защищала меня от отца, когда он, рассердившись, хотел отругать меня за очередную детскую шалость. Она вставала с распахнутыми руками перед ним и кричала, что не даст меня тронуть. Отец лишь вздыхал и говорил: «Ох, портишь ты его, Тарасовна, ой как портишь». А бабушка после его слов крепко прижимала меня к себе и от всего сердца так целовала в лобик. Сколько лет пройдет, не знаю, но я никогда не забуду именно эти поцелуи. Я с бабушкой засыпал в одной кровати всегда, даже когда уже стал юношей. Но я еще любил над ней подшучивать, часто ей вспоминал свою курочку. Так и говорил: «Помнишь, Тина, мою курочку?». Она лишь мило и нежно улыбалась.

– Как вы сильно любили свою бабушку. А что же стало с вашей живностью потом? – спросил я.

– Не знаю, до войны они были со мной, а после войны я уже не видел их никогда. Мой дед любил собак, а у нас в доме была самая его любимая порода – пудель. Я его назвал Артемон. Это был самый умный пес в округе, о нем ходили легенды, а все соседи даже удивлялись, насколько он смышленый, мой Артемон. Когда мы кушали, он никогда ничего не рыскал со стола, просто спокойно и тихо ждал, когда мы закончим есть. Он меня очень любил, безумно, но этот негодяй один раз испортил мне всю охоту с ним играться, – с грустью произнес Давид.

– Что же случилось? – спросил я.

– Мне подарили кроликов – таких маленьких пушистых серых созданий, они были такие мягкие, словно небесное облачко или кусочек зефира. Я с ними игрался, тискал и просто вдыхал их запах. А Артемон ревновал меня к этим нежным созданиям, и вот, когда я был в школе, он задушил моих кроликов. Я не знаю, сдержался бы, не удержав меня тогда отец, но я хотел убить Артемона. Очень сильно он меня тогда разозлил – я еще долгое время не хотел его видеть. А этот негодник делал все, лишь бы вновь ко мне подлизаться. И вот однажды он мне чуть первый опыт не испортил, – улыбнулся он, придавшись воспоминаниям.

– Первый опыт? – смущенно спросил я.

– В Очамчиру тогда приехала группа русских туристов. Ох, какие были красавицы там. Мне было тринадцать лет, когда я увидел ее. Белокурая красавица с медовой кожей, которая благоухала, как мамины алые розы. Она была прекрасна словно нимфа, сошедшая ко мне с небес. Они жили в гостинице, которая была очень далеко от моего дома, но меня это не останавливало. Я каждый день кругами ходил вокруг этой гостиницы. А когда встречал ее на море, то, даже не сдерживаясь, крепко целовал ее в губы, впервые мне так сильно понравилась девочка. Да и она не была против моих поцелуев. Каждый день я носил ей фрукты на море, и мы долго так сидели вдвоем и смотрели на звезды. Но однажды случился волшебный момент – я обнял ее, крепко поцеловал в губы и прижался своим телом. Под лунным небом я впервые придался любви с девочкой, которая была прекрасна, как утренняя роса. Но в это время в доме волновались, что я задержался, и бабушка послала Артемона на море, чтобы тот привел меня. Артемон подбежал, а я эту заразу три раза отгонял, а он три раза возвращался. Такой был настырный мой пес. Мне пришлось проститься с моей красавицей и вернуться домой, иначе Артемон не оставил бы меня, – задорно закончил Давид.

– Да, животные вас очень любили, да и девушки тоже, – заметил я.

– Очень, и я всегда находил живность, где бы она ни была, мне удавалось насладиться теплом живого организма. Помню, как я однажды пошел в лес после школы, там была ужасная слякоть и грязь в тот день, но мне хотелось надышаться этим воздухом. И там, в пруду, мне посчастливилось найти маленьких черепашек, я пытался их достать, а они выскальзывали из рук. И я вновь пытался их достать, но они были скользкие. Я падал, наверное, раза три, но мне все же удалось подняться и достать этих маленьких созданий. И я бежал домой со всех ног, я боялся, что меня поругают, что я весь в грязи, но счастье, которое переполняло мое сердце от найденных черепашек, затмевало все ожидание от возможной порки. Но, к счастью, порки не было – мне встретился дед, и он, увидев у меня черепашек, просто улыбнулся и кричал, чтобы я быстро бежал в баню, – сказал Давид.

– Да, но хорошо, что ваш дед так поступил. Значит, он был добрым, – заметил я.

– Мой дед Валерьян был очень интересным человеком. Любовью к книгам я обязан ему. Он очень много читал, очень много знал и рассуждал. А главное – он научил меня добру. Что всегда нужно делать людям доброе, если даже в ответ ты не получаешь ни капли благодарности. У моего деда была огромная библиотека, которую обожал мой отец. Они вместе прочли очень много книг. Дед любил зазывать меня и соседских мальчишек и рассказывать много интересных историй. Мы садились на ступеньки у веранды и с нетерпением ждали, когда же он начнет очередной рассказ. Все игры были заброшены, и на мгновение мы забывали о том, что в 200 метрах от нас море, которое в жаркий августовский день было бы эликсиром для наших юных горячих тел. Но мы все забывали – настолько прекрасным рассказчиком был мой дед. Я не знаю, говорил ли он байки или все было чистой правдой, но тогда мы ему верили. Только мама порой, поливая свои розы, немного посмеивалась над нашим возгласом удивления и продолжительным затяжным гоготом моего деда. Но эти рассказы были самыми лучшими в моей жизни. Никогда с таким интересом мне больше не приходилось никого слушать.

– Ваш дед умер? – немного нетактично поинтересовался я.

– Умер. День, когда умер мой дед, был очень знаковым. Ранее я никогда не понимал значимости человека, но в то мгновение, когда я молодым парнем увидел 10 тысяч человек у порога своего дома, где каждый хотел попрощаться с моим дедом, где каждый желал высказать о нем память, все изменилось. Я понял, что мой дед был не только хорошим для меня – он был хорошим для каждого. И от этого боль потери усиливалась. И тогда отец мне сказал, что все пройдет, – с грустью произнес он.

– Иногда нужно отпускать то, что причиняет нам боль. Даже если с этим мы теряем часть своего сердца, – заметил я.

– Никогда мы не сможем отпустить память о людях, которые были в нашем сердце. Никогда.

Я ничего не ответил – мне стало очень грустно. Я не мог никак поддержать человека в его потерях. Да разве можно подобрать слова, чтобы сказать человеку что-то ободряющее, когда понимаешь – пустоту ничем не ободрить и не прикрыть.

– Мне кажется, ваш отец очень мудро сказал, – решил я прервать легкое молчание, которое сложилось от грустных воспоминаний.

– Мой отец был очень деловитым человеком. Он был сдержан в своих словах и никогда не ругался. Все всегда боялись одного его взгляда. Он любил шутить и часто рассказывал мне анекдоты, чтобы и я с ним посмеялся рядом. Я любил моменты, когда мы были близки. Когда я был маленький, папа всегда мне что-то приносил из сладостей, и я бежал к нему, сломя голову. И каждый раз спотыкался на последней лестнице. Я падал, и мои коленки мгновенно разбивались до крови, а глаза наливались кровью. Я пытался сдерживаться перед папой – перед дедом я мог всплакнуть, но никогда не перед отцом. А он просто останавливался и говорил мне: «Иди ко мне, мой золотой, дай я тебя подниму». И я вставал и бежал к нему – маленькой хитростью он помогал мне забыть о боли, о том, что мне секунду назад хотелось плакать.

– Очень хитро придумано вашим отцом, – улыбаясь, заметил я.

– Да, и я забывал про все угощения и сладости, которые он мне принес. Я забывал обо всем. Просто крепко-крепко обнимал его за шею. Та боль в моей груди – она останется навсегда. Никто и ничто не сможет заменить мне то ощущение безопасности, в котором я находился, будучи на его руках.

– Боль? Почему боль? – вновь нетактично поинтересовался я.

– Моего отца не стало, – грустно произнес он.

– Почему? – вырвалось у меня.

Что за глупый вопрос, честно говоря. Я даже не знаю, как у меня могло это вырваться в такой момент. Но, наверное, эта юношеская непосредственность, граничащая с глупостью, вот так просто позволила мне задать самый ненужный вопрос.

– Как-нибудь после, если я захочу, то расскажу, – ответил Давид очень снисходительным голосом.

– Простите, – тихо произнес я, а Давид продолжал смотреть в окно, его глаза слегка блеснули, и он взглянул на меня еще более снисходительно.

– Вашего отца не стало. И вы, как мне показалось, прошли тысячу бурь, потерь и не сломались. Это многого стоит, – заметил я.

– Сломаться? Да разве я мог сломаться, когда был в ответе за свою маму? Кто у нее остался, кроме меня? Никого.

– Это хорошо, что вы есть у вашей мамы, – совершенно искренне заметил я.

– Я познакомлю тебя с ней. Прямо сегодня же. Пойдем, – вдруг резко произнес Давид.

– Но разве так сразу можно? – удивился я.

– Конечно. Только купим мандарины в магазине – и сразу пойдем к маме, – утвердил он.

– Мандарины? Осенью? – спросил я.

– Я покупаю маме мандарины круглый год с надеждой, что мы однажды найдем тот незабываемый вкус 1987 года.

– А что было в 1987 году? – поинтересовался я.

– В тот год мне было 9 лет, я был совсем юн и молод, но уже тогда понимал, что дела шли не совсем хорошо. Папы долго не было дома, темнело. Совсем скоро должен был наступить новый год, стол был переполнен угощениями. Но в воздухе витала некая неопределенность. Что-то должно было произойти, и я это понимал и чувствовал, хотя меня никогда прямо не вводили в курс дела. Мама больше всех ждала новый год – он ей давал надежды и мог немного ободрить. Ох, моя бедная мама, как ты не представляешь, что с ней происходило в те последние два года. Она боялась за меня, но больше боялась за отца, что больше никогда не сможет его увидеть. Нам было очень тяжело морально, всей семье, и я не мог не чувствовать, хоть никто никогда открыто не говорил мне. Я понимал, что мама ждет решения отца, которое должно полностью поменять наш жизненный уклад. И в тот предновогодний вечер мама нервничала, дедушка пытался ее успокоить, но все было бесполезно. Она ходила по комнате, то убирая тарелку со стола, то вновь поставив ее на место. Она строго смотрела на меня, а я, лишь глотая слюни, облизывался от пирожных, которые красовались на столе. Я ждал, когда же наступит сладострастный момент, и я жадно вгрызусь в эти мягкие белоснежные кремовые создания – мамины эклеры. Напряжение, которое витало в доме, нарушил неожиданный приход моего отца. Когда уже мама свыклась с мыслью от волнения, он вошел в дом с друзьями, а в руках у него был ящик мандаринов. Никогда я не видел ни у одной женщины столько благодарности, как в глазах моей мамы. Она смотрела на моего отца глазами, переполненными любовью, и он смотрел на нее таким же взглядом. В тот момент я был самым счастливым ребенком, который видит своих родителей счастливыми. Она обрадовалась этим мандаринам, будто папа бросил к ее ногам ящик чистого золота или бриллиантов. Она кричала мне: «Дави, смотри – мандарины, смотри какие хорошие». И мы все радовались этим мандаринам. Хотя вовсе не мандаринам мы радовались в тот год, а именно тому, что мама была счастлива. Только я один радовался этим мандаринам, прыгал и жонглировал. Никогда я не забуду этот запах, который до сих пор сопровождает меня, куда бы я ни пошел. Я подкидывал их в потолок, и успевал сразу все поймать. Дедушка в своей манере попросил спрятать для него, пока все не съел мой отец. И папа засмеялся, и его заразный смех пронесся через весь дом, мы стали все смеяться, а я продолжал жонглировать мандаринами. В те дни наш дом мог накормить десять человек – столько было еды, но этот запах мандаринов перебил все лакомства. Это были самые вкусные мандарины, – закончил говорить Давид, и на его глазах блеснули слезы.

– Теперь вы ищете такие же? – робко спросил я.

– Такие мог найти только мой отец, а я ищу хоть немного похожие на них, – ответил он.

– А ваша мама ничего не скажет, если к ней придет в дом совершенно незнакомый человек? – поинтересовался я.

– Я приведу тебя в дом, значит, ты мой друг, а значит, ей как сын. Ты узнаешь маму и все поймешь, какой она человек, – он встал и направился к двери. – Пошли, – отозвал он меня.