© Марк Москвитин, 2023
© Издательство «Родники», 2023
© Оформление. Издательство «Родники», 2023
Обязанность писателя – исследовать время. Художественная литература – портрет времени.
Писатель, работающий в исторической тематике, берёт за основу данные учёных-историков. Его книги рисуют нам альтернативное прошлое. Потому что история – не математика. История – одна из важнейших наук, но чем глубже в прошлое, тем она менее точна. У двух писателей, равно талантливых, книги об одной и той же эпохе, об одном и том же герое – совершенно разные. И одна и та же историческая личность – два разных человека.
И что уж тогда говорить о фантастике, которая о будущем! Фантаст-футуролог предъявляет читателю альтернативное будущее. Очень даже альтернативное! Потому что истинное будущее не ведомо никому. Да, оно вытекает из прошлого и настоящего, и на этом базируется наука футурология. Но всё случайное, неслучайное, привходящее учесть невозможно! Писатель-фантаст полагается на собственные футурологические соображения, на интуицию. И – на обстоятельства, сформировавшие его как творца. У кого-то – страхи, у кого-то, напротив, мечта. Самый крупный, на мой взгляд, автор антиутопий – Герберт Уэллс. В фантастике мечты наиболее ярко работали Иван Антонович Ефремов, ранние Аркалий и Вопис Стругацкие, Георгий Сергеевич Мартынов…
Но сложнее всего приходится фантасту, создающему альтернативное настоящее. Оно же не соответствует тому, что мы видим вокруг себя своими глазами. Прилетают обвинения: автор искажает действительность, кого-то учит жить… Недовольства, придирки, обиды. Самое неблагодарное для фантаста поле деятельности – нашидни. Но тут уж следует помнить слова, давным- давно сказанные Марком Аврелием: делай что должен, и будь что будет.
В романе «Астронавты» альтернативное начало нашего века контрастно переплетается с началом двадцать второго. А весь наш родной двадцать первый, как мне представляется, судя по началу, будет настолько интересен, что заслуживает отдельного романа, который появится, если это будет угодно Высшим Силам.
А вынужденные посадки, как мне думается, не исключены и в будущем. Дороги Космоса трудны и опасны. И мало ли что может ждать внизу.
Марк Москвитин
Примечание. Главы, относящиеся к нашему времени, имеют более узкую страницу благодаря увеличенному левому полю. Главы, посвящённые будущему, даны в нормальной ширине.
Печальные, тысячевёрстные, даже мыслью подчас не охватные российские просторы… То там, то здесь прочерчены они бесконечными линиями железных дорог. Бывало, устав до одурения от многочасовой ходьбы по лесам и болотам, выйдешь ночью к насыпи, по которой тянутся две пары рельсов – и не вдруг поймёшь, откуда тянутся, куда зовут, слабо отблёскивая под луной… Вспыхнет на горизонте звезда прожектора, луч ударит в глаза – и на минуту перестаёшь видеть тёмные кусты вокруг. Не спеша, долго тащится грузовой состав под железный стук и грохот колёс. Последний вагон с красным огнём медленно укатится за изгиб дороги. Издали донесётся и затихнет мрачный рёв электровоза… А в нескольких километрах сзади, настигая, мчится скорый поезд, с длинными пунктирами горящих окон, огромной ящеркой изгибаясь в закруглениях пути…
Я не боялся заблудиться в местных лесах, отправляясь за грибами. Достаточно замереть и прислушаться. Железнодорожная линия хоть из какого далёка даст знать о себе. Выйти на неё и свернуть вдоль. Всегда дойдёшь до станции или остановочной площадки… Но пока доберёшься до этих шпал, через заросли и буреломы, через болота, да ещё на исходе долгого дня – бредёшь совсем никакой.
У дверей станционного здания я задержался, услышав сигнал пассажирского локомотива. Фирменный пропускали по главному пути. Товарняк остановили на первом. Но здесь он состоял из порожних платформ, и я видел проносящиеся зелёные вагоны. И – ощущал знакомую дрожь внутри. Знаю за собой это странное свойство: видеть своих возможных героев. Иногда даже сквозь стены. И провидеть их будущее. Нет, никакой мистики, просто живое воображение…
Мимо ехали мужчины, женщины, дети. Инженеры, учителя, мелкие коммерсанты, отпускники… Вряд ли думающие о том, что участвуют в слепом эксперименте судьбы: снова и снова наудачу свести одних с другими. И кто знает, когда найдут друг друга искра и порох, парус и ветер, винт и крыло… Между случайными попутчиками возникают случайные разговоры. Ни к чему не обязывающие – но именно поэтому в них можно сказать что-то важное и сокровенное. Если покажется, что собеседник способен понять.
Всё не те, не те… О! Вот они, промчались, двое в купе. Всего двое, вагон заполнен наполовину. Вот эти! Каждый едет в свою командировку. Одному уже шестой десяток. Маленький, ловкий, черноволосый, в стареньких очках – экспедитор небольшой коммерческой фирмы. Одинок после развода и вынужденного переезда в другой город, где и живёт сейчас. Нелегко переносит разлуку с дочерью – переписка не заменяет живого общения. Тоску глушит книгочейством и работой. Циничные работодатели платят в обрез: не пьёт – значит, и денег больших ему не требуется. Лишь бы с голоду не помер, а без деликатесов обойдётся, а одежду и обувь пусть носит бережно… Сейчас едет в купейном вагоне только потому, что в кассе не оказалось плацкартных мест.
Собеседник – полная ему противоположность. Двадцатичетырёхлетний старший лейтенант, следователь военной прокуратуры, едет в связи с розысками солдата, сбежавшего из части. Жизнерадостный, красивый блондин с тёмно-синими глазами, блестящий офицер, покоритель начальства и девушек, впереди целая жизнь, которая, как он верит, будет добра к нему – хотя бы из взаимности. Общительный характер не позволяет сидеть букой, уткнувшись в окно или в пёстрый журнал. Он охотно разговорился с маленьким пожилым попутчиком. На удивление быстро нашлись темы, интересные для обоих… И ведь не заметят, как проговорят всю ночь, до самой Москвы.
На перроне Ярославского вокзала пожмут друг другу руки, и старший лейтенант, небрежно помахивая кейсом, уйдёт. Экспедитор останется подождать помощника, ехавшего в другом вагоне… Вот, казалось бы, и всё. Закончилась обычная дорожная встреча, одна из многих – на сей раз приятная, даже адресами обменялись, чем чёрт не шутит… И разошлись – скорее всего, навсегда. Продолжений у таких встреч не бывает – одни лишь воспоминания.
Нет! Я чувствовал, знал, что жизнь ещё сведёт их. И более того, сам буду говорить с ними.
И тут стало жутко. Это было как наваждение. От мгновенного порыва ветра раздёрнулся серый занавес – и открылось на миг нечто ослепительное, грозное, феерическое. Я не успел ничего понять. И лишь позже стало казаться, что понял: двойным сполохом мелькнула передо мной, без подробностей, сверкающая судьба каждого из двоих.
Грузопассажирский планетолёт экстра-класса «Владимир Джанибеков», могучий транспортник, имеет каркасно-модульную конструкцию. В рейсе может нести до пятнадцати огромных грузовых модулей, удерживаемых секциями внешнего каркаса; в отсутствие груза каркас складывается и прижимается к бортам. Планетолёт может совершать посадки и взлёты с небесных тел массой в пределах Луны, Ганимеда, Плутона.
Когда я появился в его экипаже, командир корабля сказал штурману:
– Ты, Юра, за три месяца натаскай его, как… как себя! Я же знаю, ты через три месяца уходишь к Олегу Фёдорову.
Юра Зорин озорно улыбнулся.
– Я хоть и не соцтехнолог, но воспитаю по высшему классу! Семь потов выгоню! Не возражаешь, стажёр?
– Нет, – ответил я. – Наоборот…
Космонавтов, очень разных парней, роднили две заметные черты: доброжелательность и надёжность. На них можно было положиться. До сих пор я знал только командира. Но на «Джанибекове» все – и Юра, и второй пилот Володя Кузнецов, и бортинженер Валера Соболев – приняли меня, как давнишнего приятеля.
Юрий заставлял делать всё то же, что делал сам: определять местонахождение корабля и направление движения, прокладывать курс, рассчитывать время, баланс масс, расход рабочего тела, режимы полёта… Ко всему этому наставник добавлял множество учебных упражнений – как говорил, для общего развития. Скучать было совершенно некогда. Я научился уверенно работать с ТШ-11 – телескопом штурмана, ВН-Е – навигационным вычислителем Емонакова и прочими электронными помощниками. Пришлось забыть представление о телескопе как о массивной трубе, выглядывающей из поворотной башенки. ТШ-11 походил на обыкновенный компьютер, только с «навороченным» монитором, с обилием координатных сеток на экране.
Иногда Юра принимался гонять меня вдоль и поперёк по таблице интегралов. Я ворчал:
– Ты ещё по таблице умножения погоняй…
– Будет настроение – и погоняю, – хладнокровно ответствовал штурман. – Учителей, Слава, не обсуждают.
Впрочем, методистом он был неплохим, учил понятно и последовательно. И никогда не раздражался.
Время от времени я надевал похрустывающий белоснежный СУОТ – скафандр универсальный, общего типа – и вместе со всеми выходил из корабля, помогал Валере Соболеву контролировать роботов, выводящих либо вводящих грузовые контейнеры в секции каркаса. Мне нравился надёжный и удобный СУОТ. Мой скафандр – моя крепость… «Универсал» был жёстким, но на внешнем виде это никак не отражалось. Гибкость в суставах обеспечивалась несчётным количеством микрошарниров.
Запомнилась посадка на Каллисто, возле российской станции. Командир хлопнул по плечу:
– Поздравляю, Слава! Твоя первая луна.
Мы вышли на зеленоватое искрящееся поле метанового льда, обрывающееся близким выпуклым горизонтом; выше на чёрном небе сверкала россыпь немерцающих, неподвижных звёзд – одни поярче, другие поскромнее, многие с заметным оттенком – жёлтым, оранжевым, голубым, зелёным, рубиновым… Слева подходила коричневая острозубая скальная гряда – стена кратера. А над ней… Я невольно вздрогнул. Над зубьями скал на фоне чёрного неба вздымался огромным полосатым полушарием властелин здешних мест – Юпитер. Пересекая его, плыл тёмный шарик не совсем правильной формы.
– Адрастея. Согласен, штурман?
– Согласен. Точно она.
– А вон Ио.
Я повернулся. Справа, высоко между звёзд, стоял желтоватый серпик. Ио немного напоминала земную Луну.
– То ли ещё впереди, – сказал командир. – Сатурн увидишь, его спутники. Один Титан чего стоит. Или Янус… Ладно, пошли в станцию. Все уже там.
Мы двинулись к серебристому куполу, как во сне, замедленно перебирая ногами, с каждым шагом уплывая на метр вверх и на десять – вперёд. Сбоку, то отходя, то возвращаясь, нас сопровождали по зеленоватому льду тени от здешнего маленького Солнца. Командир держался чуть сзади – страховал новичка.
Я не думал, что усну в эту ночь. Но мозг был перегружен впечатлениями, и меня сморило после королевского ужина, данного в нашу честь местными физиками, планетологами и астрономами. Хозяева, посмеиваясь, отвели спать, раздели и уложили.
Потом был Сатурн и три из его спутников. Пять станций, в том числе две техасские и японская. Японцы бойко шпарили по-испански. Я не отставал…
Полёт за полётом открывалась мне грозная, дивная краса Космоса. До дрожи пробирала эта нереальность, в которой ходишь, смотришь, трогаешь. Почти не отталкиваясь, подлетаешь на высоту своего роста и плавно опускаешься… Страннее и прекраснее всякого сновидения.
Титан – облачно-туманный мир с коричнево-оранжевым прозрачным небом, сквозь которое просвечивают самые яркие звёзды. Из тумана выступают чёрные скалы. Метановые ручьи, реки текут в озёра. Каменистая поверхность спутника то там, то тут обрывается пропастями; в их глубине плавает лиловый и фиолетовый туман. Ночью в небе, окружённый звёздами, стоит Сатурн, косо вознося кверху ребро исполинского кольца, на котором сидят иногда три, иногда четыре зеленовато-серебристых серпа других спутников.
Почти все луны другого гиганта – Урана – богаты всевозможными минералами. В наружном щите спутников, состоящем из газовых льдов, проделаны шахты и карьеры, идёт промышленная добыча драгоценных и поделочных камней. Любой желающий может собрать коллекцию. Это своеобразная привилегия космонавтов.
Но над мутным океаном атмосферы самого гиганта людей охватывает непонятное волнение. От Урана исходит ощущение жутковатой тайны. Всегда казалось: там, под плотной атмосферой, ждут изумительные и опасные открытия.
Спутники Нептуна ничем очень уж оригинальным не отличаются. А вот виды Плутона поражают своей мрачной торжественностью. Поля и реки газовых льдов, чёрные и тёмно-серые скальные стены с красными высверками на изломах. Гипнотическая тьма расщелин, соваться в которые строгий командир запретил.
– Исследования – не наша работа! Мы транспортники. А любители туризма – особенно ты, Валерий! – должны знать, что оттуда кое-кто не вернулся.
В чёрном Плутоновом небе неприметно висит Харон – тёмная, еле заметно светлеющая с одного бока туша, закрывающая звёзды… И со всех сторон – неожиданные разноцветные сполохи вырывающихся из недр газов, которые тут же обращаются в жидкость и замерзают бугристой наледью.
Невиданная, чужая красота. За два года я так и не свыкся с ней. Каждый раз, словно впервые – восторг, изумление… И всё-таки эти чудеса не могут полностью околдовать сквозь скафандр. Не хватает земного тепла. И каждый раз после рейса я спешу завершить формальности и спуститься с небес.
Может, это постоянное земное притяжение и есть причина тому, что наш «Владимир Джанибеков» всегда возвращается быстрее других таких же транспортников.
– Ну, могём! – смеются друзья-космонавты. – Опять вы «Игоря Зарубина» обставили, и «Вадима Черноброва», и «Алексея Леонова», и техасов…
Я, наконец, нашёл время приняться за роман Григория Ольховского. Прекрасно помню те времена, хотя прошло больше ста лет. Но сам могу помнить только то, в чём лично участвовал, где присутствовал. А Ольховский и после того, как меня нашли пули убийц, много беседовал с Димой Арсентьевым, бывал у президента Карцева.
Несколько смутило, что Григорий Захарович то и дело называет главного героя мастером. Пусть не меня, я всего лишь прообраз. Но всё же как-то…
Однако это самое прозвание, как ни крути, сопровождает меня всю жизнь. И сейчас наши ребята говорят: мастер, мастер… Всего лишь неплохой штурман. Ну, штурман-то на самом деле неплохой – судя по тому, что приглашён в Звёздную экспедицию.
Звёзды ко мне неравнодушны. Всякий раз, когда вижу их бессчётную россыпь на большом экране центрального поста, или на мониторе телескопа штурмана, или просто сквозь стекло гермошлема – все, все они, во главе с ярчайшим Сириусом, вопреки логике и здравому смыслу, все вместе шепчут мне: «Увидишь, ещё увидишь свою Инну…».
Я нашёл их. Вернее, они сами нашлись.
Меня давно интересовала работа Технологической службы МВД. Кое-что знал из радиопередач, из газет. Новые, они же современные технологии. Неотразимая «кабина признаний»… Либеральные журналисты возмущались жестокостью по отношению к преступникам. Но я далеко не либерал. Захотелось написать о людях, столь храбро взявшихся раз и навсегда уничтожить в стране уголовщину. Сначала я не мог избавиться от некоторого скептицизма. Но на улицах стало спокойно, почти не попадались шатающиеся фигуры и скотские рожи, в подъездах никто не толпился угрожающе. И обитатели рабочего общежития, неподалёку от которого я живу, заметно поскромнели. Кажется, можно стало и гулять тёплыми ночами по городу. Давно не было сообщений о квартирных кражах, грабежах инкассаторов и ювелирных магазинов, о массовых драках, о стрельбе в ночных клубах и на автодорогах… Похоже, с приходом генерала Нестерова наши правоохранительные органы стали по-настоящему зубасты.
И, наконец, я через приёмную министерства созвонился с генерал-лейтенантом Нестеровым и договорился о встрече.
Кто-то из советских литературных мэтров сказал: скучно читать про незначительных людей, с которыми происходят незначительные события… Хорошо работалось на этом поле Чехову, Зощенко. А мне больше по душе размах Александра Бека, Василия Гроссмана, Константина Симонова.
В трубке послышался красивый запоминающийся тенор – и мелькнула перед внутренним взором далёкая железнодорожная станция, проносящиеся зелёные вагоны. И два человека в купе… Приехав к назначенному часу и увидев генерала, я сразу почувствовал: да, это он. Бывший экспедитор. И слишком-то удивляться было нечему – я знал и другие подобные примеры.
Мастер познакомил меня с молодыми офицерами, своими подчинёнными. Я осмотрел знаменитую кабину КПМ, посидел под излучателем. Ярослав Матвеевич снял с меня короткий условный допрос.
– Да, уж явно не детектор лжи… – оценил я. – Небо и земля! Кстати, мне сейчас подумалось, что с её помощью очень удобно взламывать круговую поруку. В чиновных структурах, например. Или в этнических ОПГ, в диаспорах.
– Правильно, – ответил мастер. – По сути, полная победа над ложью. Никакое зомбирование не спасёт… Но кого мне хочется поспрашивать в кабине – так это академика Фоменко. Верит ли он сам в свою новую хронологию? И зачем ему это.
– А я бы спросил наших оппозиционеров, тоже – зачем? Глупые дёргания. Неужели не соображают, что ничего у них не выйдет?
– Мелкие жулики, жаждущие власти. Плохо, что они пытаются портить молодёжь. Запад нам поможет.
– Поможет, поможет… Глупость. Не поможет, а использует.
Мы прошли в кабинет Ярослава Матвеевича. Над столом висел портрет бородатого воина в остроконечном русском шлеме со стрелкой над переносьем.
– Князь Пожарский, – пояснил мастер. – При государе Михаиле Фёдоровиче ведал Разбойным приказом… Садитесь, Григорий Захарович.
– Декриминализация… – произнёс я, пробуя слово на вкус. – Декриминализация страны. Если бы я встретил это в какой- нибудь книге, то обязательно выговорил бы автору за наивность, граничащую с инфантильностью.
– Смелость – она иногда напоминает наивность.
– А всего лишь достаточно было вообразить себе, что мафия смертна. Что бы там кто ни говорил. А дальше – было бы желание… И простая штука – назвать вещи и живые существа своими именами. Признать нелюдей нелюдями. Двуногое население Земли состоит из птиц, людей и бесов. Поэтому – отказаться от греко-римской борьбы. Бесы с нами воюют, а мы с ними боремся. Потому что они плохие, а мы, видите ли, хорошие, нам нельзя.
– Христианская мораль. Сказал Господь: Мне отмщение, и Аз воздам.
– Ждите, когда Он воздаст! Не при нашей жизни. У Него-то времени – немерено, что ему человеческие сроки! Сотни лет так всё и оставляем на Бога. Если не веруем – всё равно традиционно машем рукой. А православная церковь признаёт и Михаила Архангела. Видели герб Архангельска?
Видел… Правозащитники бесятся?
– Нет. Уже перебесились. Поняли, что без толку. Хотя главного, кажется, всё-таки не поняли. Главное – не воздать, а спасти. Избавить нормальных людей от опасности, от агрессии бесов.
– В нашей стране, – сказал я, – многим эта решительность страшна. При Сталине погибла масса невинных.
– Да, после такого применения подобрать это хорошее, мощное оружие – конечно, решимость нужна. Вы же заметили, какой визг подняли журналисты и блогеры.
– На всякого мудреца довольно простоты.
– И всегда врали, что казни не изменят ситуацию с преступностью. А по американской внутренней статистике, одна смертная казнь предотвращает восемьдесят пять убийств.
– Что удивительно: вы семеро здесь и несколько сот хороших парней по стране – и дело пошло. Но… Не может ли случиться так, что ваша могущественная кабина рано или поздно прямым ходом попадёт в руки плохих парней? Выпытывать номера счетов, почтовые и прочие пароли, интимные признания? Корпоративные и государственные секреты?
– Было, Григорий Захарович, было. Но своих работников мы набираем сами. На вшивость проверяем в тех же кабинах. А захват извне… Был случай. Группа предпринимателя Шмырлина… При содействии начальника областного УВД. Вся эта компания сидит. А наши технологи проявили себя доблестно.
– Да, я знаю. Подвиг лейтенанта Зимина…
– Если всерьёз интересуетесь – езжайте туда. Побеседуйте с капитаном Башкировым и лейтенантом Гончаруком. Только к вдове Зимина, пожалуйста, не ходите.
– Ну, я же понимаю…
– Потенциально любой из моих офицеров – Герой России. А это шмырлинское «выступление»… Вы можете представить себе экстремистов, штурмующих московский офис ФСБ? Или наш?
– Не могу. Это самоубийство.
– В регионах это такой же нонсенс. Наше оборудование монопольно принадлежит государству. Так же, как боевые самолёты в каком-нибудь авиагарнизоне… Иностранные разведки гораздо опаснее. Но мы уж стараемся защищаться.
– Некоторые утверждают, что у вас нечто, напоминающее опричнину Ивана Грозного.
– Новое – хорошо забытое старое. Хотя Карцева я бы с Иваном Грозным не сравнивал. Это оставим либеральным журналистам и блогерам.
– О, либеральные журналисты… Какая-то девица предложила издавать журнал «Братва». Дескать, значительная часть россиян прошла через тюрьму и зону, и заслуживает собственного журнала.
– Ну да, ну да. Заслуженные наши. Чтобы козёл не вонял, давайте мы ему рога позолотим. Не хватало ещё этих резервистов объединять и сплачивать.
– Дешёвка. Такие журналисты до тех пор либералы, пока их самих не ограбили на улице, квартиру не обчистили. Но согласитесь, сидели не только уголовники.
– Соглашаюсь. Но инженер, в своё время отсидевший два года за самиздат, не бросался воровать и грабить. И уж точно не станет позориться, тусоваться в таком журнале. Не для людей это издание.
– Сейчас инженеров мало. Всё блогеры и менеджеры. Юристы-экономисты. Безработные, разъезжающие на «бентли»… Ничего не стесняются. Молодёжь совсем другая. «Восемнадцать мне уже», «Ты берёшь меня даром».
– Да, нынешние потеряны. Прекрасно видно по тому, что поют, что слушают. «Честного не жди слова, я тебя предам снова».
– Значит – надежда на маленьких?
– На самых маленьких. Рождённых сегодня. Так говорит мой зам, очень талантливый молодой человек.
(И снова в памяти – проносящиеся зелёные вагоны…).
– Сейчас уж в моду вошло, – с отвращением сказал я, – гордиться срамом. Демократия! Проститутки, гомосеки, бандиты. Как бы тоже люди…
– Именно тоже. По одну сторону – люди, по другую – тоже люди. По-простому – бесы.
– Ав чём тут причина, как считаете?
– Демократия и свобода бизнеса. Вся «независимая» журналистика кому-то прислуживает. Телевидение, кинопрокат… Театры… Большой театр ставит Сорокина. Это, по-вашему, что?
– Позор. Национальный позор.
– Поздравляю, мы с вами единомышленники. Но деньги- то не пахнут! Богатый человек желает смотреть не где попало, а в Большом театре Сорокина, Баркова, хоть бомжа подзаборного. Ну, вкусы у него такие. Проявите понимание, чёрт возьми! Ан нет. Большой театр проявлять понимание не хочет, брезгливо морщится, хамит, кивает на вековые культурные традиции. И тогда… в Большом театре меняется руководство. Совершенно, как вы понимаете, естественным образом.
– Да уж, «естественным»…
– Мы, технологи, появились неспроста. Прежняя система оказалась бессильна. По разным «объективным» причинам. Худому танцору всегда что-то мешает.
– Знаем, что… – улыбнулся я. – Но вы-то оказались добрыми танцорами. Только как же быть с равновесием в мире между добром и злом? Уничтожите зло – что тогда?
– Зло порождает горе.
– А не познавши горя, разве сможем ценить счастье?
– Если уж без горя никак, пусть оно сидит в своих естественных резервациях: смерть близких, несчастная любовь, непонимание, творческие неудачи… Да мало ли! А если кто причиняет другим несчастье сознательно, ради собственной выгоды – от таких мир надо чистить. Что они нарушители закона, это примелькалось и не звучит. Главное, что они – угроза несчастья, сеятели горя.
– Вы, Ярослав Матвеевич, явно окончили ефремовскую Академию Горя и Радости.
И сразу я пожалел о сказанном. Лицо собеседника дрогнуло, как от внезапной боли. Меня обдало волной трагического надлома… Генерал овладел собой, произнёс медленно, ровным голосом:
– Каждый в ней учится. Кто-то оканчивает полный курс, кто-то нет…
Я посмотрел на часы и встал.
– Пойду, пожалуй… Между прочим, правильно, что вы сначала ликвидируете низы криминала. Сделали себе имидж и при этом не очень всполошили верхи. Кроме самых умных. Выглядите этакими «уличными патрулями»…
– Самые умные, как обычно, обречены на непонимание. Вещие Кассандры…
Мы спустились вниз, подошли к тёмно-синему
«Святогору».
– Не самая престижная телега, – чуть смущённо улыбнулся я. – Но возит исправно. Не подводит.
– Да что нам это… – пренебрежительно бросил Ярослав Матвеевич. – Мы сами – престижные люди. Наш с вами престиж в том, что мы делаем.
…Я перестраивался в левый ряд, тормозил перед светофором – а в ушах всё звучал негромкий голос обаятельно-ядовитого генерала:
– Мы взяли штурмом первый этаж. Теперь пойдём выше. А о добре и зле, Григорий Захарович, не беспокойтесь. Мировое зло далеко не исчерпывается криминалом. Если мне с моими бойцами когда-нибудь и удастся вывесить с чердака знамя Победы – это не приведёт к нарушению мирового равновесия…
И не шло из памяти, как мучительно дрогнуло лицо Ярослава Матвеевича, когда я неосторожно заговорил об Академии Горя и Радости. Кого он потерял?