Читать книгу: «Хроники Безымянной Звезды»

Шрифт:

ISBN 978-5-4493-2559-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

И прежние слова уносятся во мгле,
Как черных ласточек испуганная стая.
М. Волошин

В 2… году, в городе Н-ске – такими словами мне хотелось бы начать свой рассказ, утаивая от читателя всякие детали своей биографии, поскольку я – лицо в этой истории постороннее и несущественное, однако… так не получится.

Что ж, вот уже несколько лет, как я читаю курсы лекций о русской поэзии первой половины XX века в одном из учебных заведений Амстердама. Учениками я большей частью доволен, жизнью тоже, и, стало быть, попадаю в категорию одинаково счастливых, и не о чем вообще было бы говорить здесь, если бы однажды я не зашел, коротая пару свободных часов, в Старую церковь и не встретил там Симмонса.

Вообще-то, соборы – не моя страсть, но случаются мгновения, когда в них тянет – ради той самой уворованной связи крови, звона сухоньких трав; тогда я брожу среди могильных плит в полу, бессчетных подсвечников, где теплятся мириады крохотных огоньков надежды, дуг, по которым, будто по темным венам, струится каменная соборная кровь… И, конечно, я меньше всего хочу встретить в такие минуты кого-нибудь знакомого. Пусть лучше будут лица, которые я вижу в первый и в последний раз. Тем не менее, в тот день, всматриваясь в отражение сводов в осколках стекол на полу (в соборе шли ремонтные работы, и жизнь конфессиональная переплеталась в нем с бытием строительной площадки, где вместо органных гармоник пронзительно дребезжали дрели и постукивали молотки), я услышал, как меня окликнули. Я повернул голову и увидел одного из моих бывших студентов.

– Какая удача! – возгласил он. – Вас-то мне и надо!

Сказать, что это был здоровяк, значит не сказать ничего. Его бицепс был в обхвате, как моя цыплячья профессорская грудь, и хотя татуировка на его предплечье, открытом, поскольку на Симмонсе была рубашка с короткими рукавами, состояла всего лишь из черепа и пары костистых крыльев какой-то гарпии, на этом месте вполне могла бы разместиться целая «Герника» или, например, «Последний день Помпеи», если доверить их нанесение хорошему миниатюристу. Лицо его утопало в окладистой чернокудрявой бороде. Большие круглые очки, слегка слезавшие на нос, разрушали, однако, разбойничий образ, да и глаза под ними глядели приветливо.

Не представляю себе, зачем это я нужен Симмонсу. Мы не видели друг друга уже больше года.

– Мне надо с Вами поговорить, – сказал он.

– Хорошо, – ответил я. – У меня есть немного свободного времени.

– Тогда пойдемте выпьем по капучино.

Мы вышли, и Симмонс увел меня в кафе в минуте ходьбы.

– Да, – пробасил он, – давно ли это было, когда Вы учили нас, – и, шумно вдохнув, продекламировал:

– Что, если, вздрогнув неправильно, мерцающая всегда, своей иголкой заржавленной достанет меня звезда?

– Булавкой, Симмонс, булавкой, – поправил я его.

– Ах, да. Хотя почти никакой разницы ведь. Булавка-то, конечно, французская, портновская.

Я улыбнулся и промолчал.

– Так вот о чем я хотел посоветоваться, – заговорил Симмонс, наконец, о деле. – Не знаю только, как объяснить… Ладно, начну с начала.

Против такого подхода я не имел возражений. Какая, все-таки, могучая борода у него! Сам Зевс позавидовал бы ей.

– Сижу я вот в этом самом кафе, работаю. Вы, наверное, не знаете, я сейчас работаю тестером в одной айтишной компании, неважно, впрочем. Так вот, сижу. И вон там, – махнул он в направлении столика, в этот момент пустовавшего, – сидит молодая, а может, и не такая уж молодая, женщина. Трудно сказать, сколько ей. Сидит, тоже чем-то занята за своим ноутом. И я сразу заметил, что ноуты у нас – один в один. А других посетителей рядом нет, только в противоположном углу еще кто-то был.

– Закрывает она ноут, – продолжал Симмонс, – и, видно, напоследок ей надо, ну, в туалет заглянуть. И говорит мне: Вас, мол, не затруднит присмотреть, пока я отлучусь? По-английски говорит. То ли туристка, значит, то ли… не знаю. Я ей: вообще, я сам собрался уходить, но если недолго, то еще буду здесь. Недолго, улыбается она. И вот тут в меня как будто бес вселился. Ведь никогда со мной такого случая не было, чтобы рядом ноут был – точно, как мой. И Вы не поверите, но я, как только она ушла, взял да и поменил их. Ну, глупость, конечно, и не говорите! Это какой-нибудь Ноздрев мог бы сделать, потехи ради.

– Постойте, Симмонс, – сказал я, -но разве на Вашем компьютере не было ничего для Вас ценного? Ведь Вы его отдали.

– Я работал, подключаясь к виртуальной сети компании, – ответил он. – Мне все равно, откуда подключаться. А на диске – так, ничего особенного: несколько игрушек, музыка. Уж не знаю, понравился ли ей мой музыкальный вкус.

– И что же было дальше?

– Дальше она вернулась, взяла мой ноут, сказала спасибо и ушла. Я еще подумал: если все-таки увидит какую разницу – я признаюсь, повинюсь, обращу в шутку все… Нет, не заметила, ушла. Я посидел еще немножко и ушел тоже.

– Вы могли прийти в это кафе на следующий день, – сказал я. – Вдруг она – завсегдатай.

– На следующий день я был очень занят. А потом я приходил… Правда! Но ее не было. Я баристе оставил визитку. Мол, если будет женщина спрашивать про ноутбук свой, скажите, что она у меня может получить. И – ничего. Я и в церковь рядом заходил, искал её, думал – может она там бывает…

– Давно это было?

– С месяц. Она могла ведь и в полицию заявить. Мне все это время не по себе было. Но так никто ко мне и не обратился. Судьба, значит, – резюмировал он.

– Хорошо, но при чем здесь я?

– О, – сказал Симмонс, – так я главного-то еще и не рассказал.

Ах, да, он же начал с начала.

– Может, еще по капучино?

– Нет, я не хочу. Рассказывайте дальше.

– Как хотите. А я возьму еще. – Он заказал еще чашечку и к нему десерт и только затем продолжил.

– У нее на диске тоже не было ничего особенного. Кроме одного файла. Он был закодирован. Несложно, одно ключевое слово достаточно было ввести. Но Вы же понимаете, я в этих делах разбираюсь.

Мне ничего не было известно о дешифровальных способностях Симмонса, однако, какое это имеет значение.

– Мне кажется, Симмонс, это уже не шалости.

– Понимаю, – взмахнул он рукой, – да больно любопытно стало. В общем, я быстро управился. Текст оказался написанным кириллицей. На русском языке. И вот тут-то я и подумал о Вас!

– Мало ли текстов на русском языке, – пожал я плечами.

– Это оказался роман, – сказал Симмонс. – Я немного прочел, но мое знание русского все-таки не слишком хорошее. У Вас-то лучше!

– Вы хотите нанять меня переводчиком?

– Нет. Я просто хочу отдать Вам текст.

– Послушайте, – сказал я, – у меня нет времени читать все романы, которые Вам не удалось прочесть целиком.

– Это любопытные мемуары. Их автор – эльфийская принцесса.

– В каком смысле? – спросил я. – А, это фэнтези. Симмонс, я не интересуюсь этим жанром.

– Вы не верите, что эльфы существуют?

– Нет.

– И Вы не верите в инопланетян?

– Нет.

– Вы чертовски скучный, профессор. Было бы гораздо интереснее, если бы инопланетяне существовали.

– Возможно, – сказал я.

– Так Вы прочтете этот роман?

Я вздохнул. В конце концов, я читал один фэнтезийный роман, который мне действительно понравился – то был «Город» Клиффорда Саймака. И для меня было совершенно неважно, верю ли я, что собак можно научить говорить по-английски. Или по-русски.

– Дайте мне Вашу визитку.

Он протянул мне карточку. Я написал на ней адрес своей электронной почты и вернул.

– Спасибо, – сказал Симмонс, улыбаясь.

– Вы странный человек. Вы подмениваете компьютеры случайных встречных в кафе, расшифровываете чужие тайнописи, заставляете меня читать мемуары эльфийской принцессы…

– Да уж, – сказал странный человек.

Тем же вечером я получил файл с текстом романа. «Хроники Безымянной Звезды» – так он назывался. Я прочел Пролог и надолго задумался. Потом прочел остальное. Не стану говорить здесь о своих впечатлениях – читатель должен составить собственное мнение о романе; скажу только несколько слов о том, что последовало затем.

Миновали два года. Все это время я следил, не появятся ли Хроники в планах какого-нибудь солидного издательства в России (а у меня есть возможности для этого). Но нет, ничего такого не было. Создавалось ощущение, что автор мемуаров и не думает об их опубликовании. Как будто для нее это не роман, а в самом деле мемуары.

В таком случае, не должен ли это сделать я? О, разумеется, не от своего имени, я ведь вообще, как сказал с самого начала, человек посторонний…

Ведь разве не пришелся бы этот роман по душе великому мифотворцу двадцатого века? Мне казалось, что да. Но почему бы тогда не позволить мифу ожить? «Мы были», – так автор записывает в своей памяти. Симмонс прав. Вот только, по понятным для всякого, кто знаком с порядком жизни в новейшие времена, причинам, мне придется изменить названия и имена… Что ж, я изменю их, и да простит меня Истина.

Или мне следует предпочесть молчание? Ведь это, в конце концов, личные записи.

Я уверен, я знаю, что автор Хроник на моем месте выбрала бы второе. Но я – обитатель мира текстов, и дать соблазнившему меня тексту публичную жизнь – дело для меня столь же естественное, как для садовника – посадить и вырастить розу. К тому же, я – существо иного рода, чем она: мною руководят скорее мысли и чувства здесь и сейчас, нежели принципы. И моя монетка падает орлом.

Но всякое может случиться в нашем прекрасном безумном мире. Возможно, я еще передумаю – и тогда читатель этих строк не прочтет.

Курбский К. М., проф. истории русской литературы.

От хрониста:
Это параллельная реальность параллельной реальности, всякое совпадение событий, имён и названий условно.
От гг:
Эта книга никого ничему не учит и является лишь чередой впечатлений, отпечатанных в памяти.

Хроники Безымянной Звезды

Пролог

Когда мы причаливали к этим берегам – была ночь, мрак окутывал сизые скалы, чёрное слепое небо без звёзд распростёрлось над каменистым берегом, ветер – солёный и холодный – сквозил тихо и заунывно.

Мы причалили во мрак, мы приплыли в Царство Тьмы, приплыли домой. Ведь нам сказали, что это наш дом.

Но скалистый берег далёк, и нас разделяют льды. И мы шли по ломкому льду, подгоняемые ветром, а над нами кружили одинокие чайки, рассекая острыми белыми крыльями то, что было нашим небом, пронзительно крича «свет», «свист», «смерть».

Но мы верим, что где-то далеко, за скалами, есть зелёная долина, поросшая нежными цветами, с каплями рассветной росы, а тёплый ветер лишь слегка развевает волосы девушек, вплетая их в ветви цветущей ивы. Мы верим, и потому идём вперёд по льдам, рассечённым чёрными зигзагами трещин, а вздыбленные льды под ногами шепчут заклятья, и за шёпотом следует страшный скрежет ломающихся ледяных копий – провал в холодную морскую бездну.

«Свист, свет, смерть!». Что это? Что за багряный отсвет на белых льдах? Предательство! Горят наши корабли, полыхают паруса, чёрным пеплом опадают крылья…

И мы шли вперёд, не имея пути назад. Где теперь мать моя и братья, о горе! Они – море, чёрное, холодное море.

И когда уцелевшие ступили на берег – сильный порыв ветра разорвал небесную твердь, и мы увидели сияющий бледный серп в вышине – впервые взошла Луна.

Книга 1

Часть 1

1

Под каменными сводами, меж резных колонн, по которым мечутся блики от горящих факелов, слышится шёпот, бормотание, крадётся приглушённое эхо – это отец заговаривает клинок. Я видела, он немного кривой, напоминает серп молодой Луны… или ущербной?

Пусть…

Тенью под арку ворот – свобода! Ещё рано, узкая тропинка теряется в тумане, уводя вверх по склону холма. Роса на траве, нежная и холодная… Осенняя.

Легко, не чувствуя собственного веса, почти бегу, как горностай в траве… И вот он – простор бескрайней скалистой пустоши, багряные и рыжие травы, волны лилового вереска под низким серым небом, ниспадающим на плечи влажными облаками, сливающимися с туманом. Вверх устремляются пряди тумана, вниз изливаются облака.

На исходе утра тропинка приводит к обрыву, за которым вечное зелёно-серебряное море. Оттуда мы пришли, туда мы когда-нибудь уйдём. Так говорят…

А пока можно бежать по тропинке вниз к берегу, чтобы собрать немного мидий на завтрак. И я бегу по пылающей осенними красками каменистой равнине, раскинув руки, кажется ещё один миг – и я полечу. К морю!

Морские волны набегают на песок, налетая на скалы, крылья волн разлетаются сотней сверкающих брызг, и теряют себя, снова отступают, становясь ничем и всем. И так море – как время, отсчитывает ритм бытия. Но что для нас время? Море, только вечное море…

В Северном море волны высоки, каждая – иллюзия живого существа с пенным гребнем, на закате пронизанным солнечной бронзой. Но вот живое существо сливается с Единым Бездонным, которое рождает новое живое существо, и бегут медные блики на зелени холодной бескрайней громады.

Вершина холма. В корзине мидии, на голове венок из синих цветов… Мы зовём эти цветы морицвет, потому что они цвета моря в ясный день (и цвета моих глаз! и маминых…), с белой каймой по краю лепестков – как пена у волн.

Небо проснулось и стало голубовато-золотистое, горизонт теряется в слиянии моря и неба, на многие мили вокруг лишь песня моря и песня чаек, что в сущности одно и тоже: «свобода».

Идти? Нет, бежать рысцой, ведь иначе можно всюду опоздать. Особенно к лисятам. Какие же они забавные, я кувыркаюсь с ними на мягкой зелёной траве, глажу, кормлю (добыча с нашей кухни), подражаю их лаю, и мы возимся, пока не уснём, разомлев в лучах полуденного солнца… Я лисёнок! Жаль что у меня волосы не рыжие, а цвета Луны, той Луны, что взошла в час, когда мы ступили впервые на этот берег. Говорят, что прежде мои волосы были золотистыми, но в тот час лунный свет навсегда осветил пряди моих волос, и рыжей мне не быть.

Гости.

Огромная дубовая дверь с резьбой в сумерках коридора кажется чёрной, а сквозь замочную скважину струится луч света, высвечивая в полумраке крошеные пылинки в воздухе.

– Девочка совершенно одна, бегает чумазая по лесам и к морю через пустошь, твоя сестра ею не занимается, её няньки – несколько лесных духов и какая-то женщина гарадрим, чужая нам, чему гном может научить дочь высокородного лорда?! Она хотя бы читать умеет?

– Мы начали уроки.

– Если ты твёрдо решил больше не жениться, нам будет разумнее забрать ребёнка с собой в нашу укреплённую гавань. Там она получит образование, будет прилично одета и определит свою судьбу надёжнее.

Представляю, как сейчас сузились чёрные ироничные глаза отца! И рот улыбнулся в одну сторону (рот всегда у него улыбается только в одну сторону), и никогда нельзя знать точно, то ли он сердится, то ли смеётся…

Нам подарили много разных семян и саженцы виноградной лозы. Она похожа на ту, что изображена на старом мамином браслете, который хранится в хрустальном ларце у папы в потайной комнате. Так хочется увидеть его ещё раз, но мне запрещено туда ходить одной.

Разве что… прямо сейчас! Пойду, ведь никто не узнает… Сегодня все, даже стражники толпятся на площади, где соревнуются лучники. Я просила, чтобы меня тоже научили стрелять из лука, но мне сказали, что я ещё маленькая.

Сворачиваю в тёмный коридор, из узкого оконного проёма на фонтанчик падают золотистые солнечные блики, тонкая струйка воды журчит и сверкает, вьётся как виноградная лоза.

Иду через зал с полом из розоватого камня. Каждый раз, проходя по этому полу, я вспоминаю другой пол: это было там, далеко, за горящими кораблями: тот пол светился всегда по-разному, в зависимости от того, кто по нему шёл и в каком настроении. Когда шла я – он был как тихая бирюза моря, когда мама – как вечерняя заря, а когда шёл отец – как аметистовые ягоды винограда на браслете, только чуть синее. Говорят, такого винограда больше нет, но я всё ещё помню его вкус – вкус того времени, когда не было ещё даже моей памяти.

– Эй, малышка, ты куда?

Меня обнаружили…

Тётя Найкен.

У моего отца была сестра, её звали Найкен. Она часто одна подолгу носилась на своей белой лошади по полям и долам, мало бывая подолгу на одном месте. Говорили, что с того момента, как мы ступили на эти земли, в ней пробудился дух скитаний. Была она точно рыцарь – высока и сильна, и нередко отправлялась с мужчинами на охоту. Найкен почти не замечала меня, и не участвовала в моей судьбе.

Библиотека.

Я люблю запах библиотеки. Теперь я не только читаю, но мне разрешено переписывать книги, рисовать на страницах цветы, красивые орнаменты. Берго – наш живописец – научил меня перетирать краски, и подарил перо и три кисти, и теперь я помогаю ему с книгами. Папе удалось сохранить многие книги и рукописи, но другие поселения так же нуждаются в книгах, поэтому мы их переписываем, украшаем и развозим друзьям. Наш народ умеет делать бумагу, для обложек мы используем кожу, но редко.

С янтарной смолой я перетёрла тончайшее сусальное золото, и теперь вывожу пером традиционный узор по краю страницы. Я даже знаю куда эта книга потом отправится: гарадримам, что поселились на склонах Белой горы, что севернее нас. Моя няня – гарадрим, она очень добрая, только не признаётся в этом!

Шелест пожелтевших страниц, узоры чёрной, красной, золотой вязи… А где-то и старинные руны, переплетённые с ветвями цветущего цикория, лазурные ирисы, красные драконы! Загадочный, шепчущий мир книг уводит за собой в незабвенную даль за горящие корабли. И то, что рассыпается в моей детской памяти золотистой пыльцой – собирают воедино эти книги, и прошлое обретает форму и смысл, доселе мне неведомый.

В распахнутое окно задувает влажный прохладный ветер, чуть развевая белые вышитые занавески. Идёт дождь. Дождинки капают в забытую на подоконнике стеклянную чашу с водой, и каждая капля пробуждает блик от горящей свечи на изящном изгибе стекла, отчего кажется, что по поверхности воды словно пляшет жидкий огонь. Он замирает и снова оживает, кружась в иллюзорном протуберанце, озаряя огненным дыханием хрупкое стекло и золотую крышку рядом… Но огонь этот холодный, и в воздухе вокруг веет свежестью и прохладой, пронизанной ароматом лаванды.

Отчего на душе такая свежесть и такая тоска, такое щемящее чувство неизбежности утраты? Чем владею я и что теряю?

Я взрослею…

Как узки мои запястья, гранатовый браслет соскальзывает с руки, полыхнув красным огнём.

Дождь не перестаёт, и вот уже стеклянная чаша на подоконнике почти полная дождевой воды.

Идёт время – идёт дождь. За окном в саду отцветают осенние астры, и за садом – багряные вязы и золотые липы шумят на ветру мокрой от дождя листвой. Осень.

2

Бьют барабаны на Северо-Востоке и эхо разносит этот тревожный ритм по всему Мидварду. Мир полнится слухами и невнятным шёпотом, все что-то обсуждают, но никто ничего не знает. Говорят, что мы заключим перемирие и сохраним то малое, что удалось построить с тех пор, как вздыбленные льды рассекли надвое мир, где с одной стороны догорали наши корабли, с другой стороны мы под бледной Луной укрепили свои знамёна на чёрных прибрежных скалах.

Я собираюсь в путь, теперь я буду представлять наш клан на сходе вождей. Наш караван пересечёт пески и встретится с другими нашими сородичами, чтобы вместе выступить единой силой и договориться с орч о перемирии. Это моё первое далёкое путешествие и первая ответственная миссия – переговоры. У отца нет сыновей, и он учит меня власти, что означает самообладание.

Многие считают, что я должна оставаться дома, потому что ещё совсем ребёнок, они же говорят, что нас могут атаковать с моря, и потому отец не должен покидать крепость, а кто-то шепчется, что он специально по-этому отсылает меня… Мне сложно понять, кто может атаковать нас с моря, ведь там нет ничего.

Что такое война? Мы не знаем что это, но мы помним что такое предательство.

Няня Гарг (у нас её звали Гаргиль) собирает меня в дорогу, часть пути мы проделаем на корабле вдоль берега на юг, а затем высадимся в бухте, и далее отправимся на встречу с нашими восточными соседями в легендарный край великой реки и её быстротечных вод.

3

Розовые блики на волнах от лучей восходящего солнца, розовые и золотые блики от волн на бортах корабля. В золотисто-розовом дрожат отражения мачт и парусов… Зов моря в сердце моего народа столь велик и неизбежен, что покой ему может принести только звук, означающий, что корабль отплывает. Этот толчок, скрип снастей, неуловимое движение ветра в парусах – и вот уже тают вдали серебристые очертания гавани, а впереди открываются неведомые и безграничные, властные объятия морского божества. На берегу остались отец – первая разлука! – и все те, кто неизменно были рядом с тех пор, как мы ступили на берега Мидварда.

Небольшой экипаж корабля по имени «Мираж», няня Гаргиль и отряд телохранителей почти на полторы луны стали моими спутниками и единственным обществом. Впрочем, это общество было большим чем обычно, ведь дома я мало с кем общалась, не считая самых близких.

Теперь мне подолгу нравилось стоять у борта корабля и вглядываться в даль, особенно на закате солнца, когда мир озарялся сиянием, напоминающем мне о матери. Она не принадлежала к нашему народу и была из духов вечерней зари. Оставив этот мир при переходе по Вздыбленным Льдам, она навсегда потеряла своё тело, и слилась с алым заревом заката, растворяясь в своей родной стихии. Но я слышала, что какая-то её часть ушла под воду, и та закатная золотая дорожка на волнах – это её следы. Дома я каждый вечер поднималась на крышу своей башенки, где жила, и с крыши смотрела как вдали мерцает море, как тают вечерние зори, венчая горизонт огненной короной, и, наконец, объединяя небо и землю в единое целое, укрывая их чёрным плащом ночи. И Серп Луны проносился каждую ночь по ночному небу, соединяя один день с другим…

Сегодня вечерняя заря была необычно яркой, и последние её лучи словно огненным мечом рассекли сгущающуюся чернь, а Луна не взошла. Незадолго до рассвета нас настиг шторм.

Я не знала что было ужаснее – сам шторм или негодующая няня, которая и в тихую погоду не любила море, не доверяла кораблям и избегала открытых пространств, а шторм приняла с проклятиями, традиционными для всякого достойного гарадрима! Наша команда отчаянно боролась за корабль, пытаясь не потерять управление, однако одна мачта с треском рухнула на палубу, а те паруса, что не удалось быстро свернуть – были изодраны в клочья. Мне не позволили выходить из каюты, хоть мне и очень хотелось немного помочь, хотя бы чем-то!

– Девочка, постарайся не мешать, – сказал мне штурман, и его внимательный взгляд, брошенный через плечо, сказал мне ещё больше.

Я ждала окончания шторма в каюте, сидя на полу и пытаясь ловить два своих сундука с вещами, которые переезжали по полу с одной стороны каюты на другую. Сундуки кидало всё быстрее, и, наконец, я перестала пытаться что-либо удерживать, приняв всё как есть. Няня тоже притихла, и мы просто держались кто за что мог, сидя на полу. Дважды казалось, что шторм затихает, но он возвращался снова и снова, мы слушали как бешено ревёт ветер, как хлещут о борта корабля волны, и так длилось почти до самого вечера. Мы не поняли был день или вечер, мы не встретили рассвет, и день был равен ночи, а вечер принёс тишину, но не свет. Но тишина была для нас таким бесценным даром, что мы не могли поверить в неё.

Осторожно, с недоверием, мы вставали на ноги, шли, держась за стены так, словно всё ещё продолжалась качка, и мы не вспомнили о еде или питье, забыв все самые простые вещи, из которых складывается жизнь. Мы вышли на палубу, и увидели, что мир вокруг подобен жидкому свинцу, и лишь вдали мутным пятнышком выделяется красноватый отсвет.

Наша команда не потеряла ни одного члена экипажа, но мы потеряли курс и не знали где находимся.

Ночь была тихой и обессиленной. На рассвете все дружно принялись чинить паруса и уцелевшие мачты и снасти, заделывать пробоины, восстанавливать потрёпанный штормом «Мираж». К полудню штурману удалось сориентироваться, и мы начали выравнивать курс.

За время путешествия мы много раз высаживались на берег, пополняя запасы пищи и пресной воды, ещё раз настиг нас шторм, но уже не столь разрушительно. В назначенный срок мы высадились в южном Россилене, который предстояло нам пересечь, чтобы явиться на переговоры с послами от Орч. В Россилене встретились мы с нашими сородичами из других кланов, и они также должны были отправиться на переговоры, представляя каждый свой Дом.

Папа говорил, что морское путешествие – это путь в обход, и что ехать самим по суше к месту сбора делегатов было бы проще и быстрее, но опаснее, и что лучше, если со мной будут наши родные из южных гаваней.