Цитаты из книги «Крестный отец», страница 34

Конечно, дон владел миллионами, но много ли найдётся миллионеров, способных пойти на неудобства для себя, чтобы помочь другому?

〰〰〰

Тот, кто не умеет быть отцом, не может считаться настоящим мужчиной.

〰〰〰

- Друзья превыше всего. Дружба важнее таланта. Главнее любого правительства. Она почти то же, что семья, не забывай этого.

〰〰〰

Ну не чудовищен ли мир, в котором творится сплошная несправедливость?

〰〰〰

Любой человек слаб.

〰〰〰

Молодёжь стремится объять всё, а вести себя не умеет.

〰〰〰

Позднее дон не раз говорил близким, что у каждого имеется своя судьба, надо только распознать её. И момент выбора возникает у каждого.

〰〰〰

- Зря надеешься. Фануччи ни за что не уступит.

- Посмотрим, - сказал Вито Корлеоне. - Я постараюсь убедить его.

〰〰〰

Все люди рождаются одинаковыми, но некоторые становятся гениями и гигантами.

〰〰〰

Я верю в дружбу и готов первым проявлять дружеские чувства.

〰〰〰

- Каждый творец своей судьбы.

〰〰〰

- <...> Самая большая удача, - утверждал он, - если враг преувеличивает твои недостатки. Но если друг недооценивает твоих достоинств, это ещё лучше.

〰〰〰

Вито Корлеоне, услышав об этом от доверенного, сказал только в сердцах: " Это не страна, это я был добр к нему".

〰〰〰

Что больше всего удивляло Вито Корлеоне, так это мера справедливости, которая в окружающем мире оставалась ещё более сомнительной, чем в созданном им самим мирке.

〰〰〰

Муж сам должен содержать в порядке свой дом.

〰〰〰

Время - лучший лекарь. Кому-кому, а Бонасере хорошо известно, что и боль, и страх проходят, неизменна только смерть.

〰〰〰

Что поделаешь, каждый сам кузнец своей судьбы.

〰〰〰

Медицина и истина трудно сосуществуют вместе.

〰〰〰

Полиция не столько служила закону и правопорядку, сколько прислуживала власть имущим, и до сих пор обозвать сицилийца полицейским, значит нанести ему кровное оскорбление.

〰〰〰

Наверное, она решила, что ничего не поделаешь, волк всегда в лес смотрит.

〰〰〰

- Матери, как и полицейские, - пошутил Майкл, - всегда верят в самое худшее.

〰〰〰

- А чему ты сам веришь, Майкл?

Майкл пожал плечами:

- Я верю в свою Семью.

〰〰〰

Я предпочитаю существовать сам по себе. И если придётся - самому постоять за собственные интересы, а не бежать за подмогой к правительству, которое, кстати сказать, не слишком-то печётся о своих подданных, не обременяет себя заботами об их нуждах.

〰〰〰

- Пить могут все, кроме Вас.

〰〰〰

- <...> Ну, а у меня свой бзик, видите ли: я стараюсь сохранить своим пациентам жизнь и здоровье.

〰〰〰

Бизнес - это бизнес, надо уметь извлекать выгоду, если сама в руки идёт.

〰〰〰

Впрочем, все мужчины похожи на детей.

〰〰〰

После его ухода огорчённый Майкл осведомился у дона: " А как нужно говорить людям "нет"?"

- Так, чтобы твоё "нет" звучало как "да", - серьёзно ответил дон. - Вообще надо избегать слова "нет" с людьми, которых любишь.

〰〰〰

- Месть - это деликатес, а такое блюдо лучше есть в остывшем виде.

〰〰〰

Такая штука жизнь. Никуда от неё не денешься.

〰〰〰

- Есть такие люди, - сказал он, - которые будто сами напрашиваются на неприятности. Ты, наверное, обращал внимание. Они скандалит в людных местах, оскорбляют партнёров по карточному столу и цепляются к незнакомым, не задумываясь о собственной безопасности.

〰〰〰

"Замечательная штука - жизнь", - прошептал Вито Корлеоне едва слышно,

〰〰〰

Если общество так фальшиво и безумно, что не способно оценить и отличить доброе действие от дурного, оно не стоит ни уважения, ни верной службы.

〰〰〰

- Таких, как дон, больше не делают, - согласился Хейген.

Они были так церемонны и вежливы друг с другом, что казались водевильными актерами.

Искусству вести переговоры он обучался у самого дона. Никогда не сердись, внушал ему дон. Никогда не угрожай, заставь человека здраво рассуждать. Насколько лучше звучало это «рассуждать» по-сицилийски: «rajunah», разбираться. Главное искусство состояло в том, чтобы не замечать ни оскорблений, ни угроз, подставлять левую щеку, когда тебя ударят по правой. Хейгену довелось быть свидетелем того, как дон восемь часов просидел, глотая оскорбления, в усилии урезонить оголтелого гангстера с манией величия, поднявшего вокруг себя много шума. Восемь часов, – а потом дон Корлеоне беспомощно вскинул вверх ладони и, обращаясь к тем, кто сидел за столом, сказал:

– Да нет, этот человек не понимает, когда с ним хотят спокойно разобраться. – И размеренной поступью вышел из комнаты.

Гангстер побелел от страха. За доном побежали вдогонку, вернули его. Переговоры увенчались соглашением, но через два месяца гангстера застрелили в его любимой парикмахерской.

Вышло так, что лишь в воскресенье поздно вечером Том Хейген наконец простился с женой и поехал в аэропорт. С бумажкой, дающей право приобретать вне очереди бронированные билеты (знак благодарности от одного из штабных генералов Пентагона), он без труда сел на первый же самолет, вылетающий в Лос-Анджелес.

За плечами был трудный день, но он принес Тому Хейгену удачу. В три часа ночи умер Дженко Аббандандо, и дон Корлеоне, возвратясь из больницы, сообщил, что официально назначает Хейгена своим новым советником, consigliori. Это, помимо всего прочего, означало, что отныне Хейген богат, - о том, как он отныне могуществен, говорить не приходилось.

Дон нарушил давний и уважаемый обычай. Испокон веку повелось, что только чистокровный сицилиец мог стать consigliori, и то обстоятельство, что Хейген вырос и воспитывался в семье дона, ничего тут не меняло. Тут кровь решала дело. Лишь коренному сицилийцу, с молоком матери всосавшему требования omerta, закона о молчании, круговой поруки, можно было вверить должность советника, ключевую позицию в империи любого дона.

Во главе семейного клана Корлеоне стоял дон, он направлял всю деятельность семейства, определял его политику. Три прослойки, три буфера отделяли дона от тех, кто осуществлял его волю, непосредственно исполнял его приказания. Таким образом, ни один след не мог привести на вершину. При единственном условии. Если не предаст consigliori. В то воскресенье дон Корлеоне отдал с утра подробные распоряжения, как поступить с двумя юнцами, которые покалечили дочь Америго Бонасеры. Но отдавал он эти распоряжения Тому Хейгену с глазу на глаз. Днем Хейген - тоже наедине, без свидетелей, - передал эти наставления Клеменце. Клеменца, в свою очередь, велел Поли Гатто привести приказ в исполнение. Поли Гатто оставалось подобрать нужных людей и в точности выполнить то, что ему велели. Ни Поли Гатто, ни его люди не будут знать, чем вызвано это поручение, от кого оно первоначально исходит. Чтобы установить, что к нему причастен дон, ненадежным должно оказаться каждое звено в этой цепочке - такого никогда еще не случалось, но где гарантия, что такое не случится? Впрочем, и на этот случай средство было предусмотрено. Одно звено, ключевое, должно исчезнуть.

Кроме того, consigliori был действительно тем, что обозначает это слово. То есть советником дона, первым его помощником, второю головой. А также - самым верным соратником и самым близким другом. Это он во время важных деловых поездок вел машину дона, он отлучался с совещания за свежими сигарами для дона, за кофе и бутербродами. Ему было известно все или почти все то же, что знал дон, все до последней ячейки в структуре власти. Лишь он, единственный на свете, имел возможность при желании сокрушить дона. Но случая, чтобы consigliori предал своего дона, - такого случая еще не бывало, по крайней мере на памяти хотя бы одного из влиятельных сицилийских кланов, обосновавшихся в Америке. Это был вариант без будущего. С другой стороны, всякий consigliori знал, что служба верой и правдой принесет ему богатство, власть и почет. А стрясется беда, о благополучии жены его и детей будут заботиться не хуже, чем если б он сам был жив-здоров и на свободе. Но это - при службе верой и правдой.

Бывали дела, в которых советнику приходилось выступать от имени дона более открыто и все же следить, чтобы он оставался в тени. Как раз по такому делу Хейген летел сейчас в Калифорнию. Он сознавал, что от того, как он справится с этим поручением, в большой мере зависит его дальнейшая судьба в должности consigliori. С деловой точки зрения вопрос о том, получит ли Джонни Фонтейн заветную роль в новом фильме или не получит, - сущая мелочь для семейства. Куда важнее, скажем, такой вопрос, как встреча с Виргилием Солоццо, которую Хейген назначил на эту пятницу. Но Хейген знал, что в глазах дона оба вопроса равноценны, а для хорошего consigliori этим сказано все

— У тебя может быть много причин не выходить за меня замуж, — сказал он. — Не очень приятно выйти замуж за парня, который все время сморкается.

Майкл улыбнулся, повернув к ней обезображенную часть лица, и Кей заговорила, как бы раскаиваясь. — О, Майк, я не вижу даже этой глупости, клянусь тебе.

Все в ней было овальным — глаза, лоб, лицо. У нее была молочно-белая кожа, большие темно-синие глаза с длинными ресницами, которые бросали тень на прелестное лицо. У нее был сочный, но не вульгарный рот и губы, вымазанные темно-синим виноградным соком. Она была так хороша, что Фабрицио в шутку промямлил: «Иисус Христос, возьми мою душу, я умираю», но в его голосе чувствовалось подозрительное волнение.

Они научились не произносить угроз, способных вызвать ответные действия. Они поняли, что общество является их врагом и за помощью обращались к восставшему подполью, к мафии. И мафия укрепилась, создав свой закон молчания — омерту. Путник, спрашивавший, как пройти в ближайший город, не удостаивался ответа. Член мафии, показав полиции, на того, кто в него только что стрелял, совершал самое тяжелое преступление. Омерта превратилась в религию народа. Женщина отказывалась назвать полиции имена людей, убивших ее мужа и детей или изнасиловавших ее дочь.

В этом старинном саду Майкл ощутил корни, из которых вырос его отец. Ему рассказали, что слово «мафия» означало вначале «убежище», а потом превратилось в название подпольной организации, целью которой была борьба с властями, угнетавшими население страны. Сицилию эксплуатировали особенно жестоко. Инквизиторы пытали и бедного, и богатого, а богатые помещики и руководители католической церкви всячески навязывали стране свою власть. Полиция была полностью на их стороне и настолько солидаризовалась с властями, что кличка «полицейский» превратилась в самое тяжелое оскорбление для сицилийца.

Когда один из бедняков пытался воспользоваться законом, дающим ему право купить необрабатываемую землю, габелотто заставлял его под угрозой смерти отказаться от подобной мысли. Все было очень просто.