Читать книгу: «Девушка и Ворон»
* * *
Глава 1. Ссора
Говорят, в эти ночи волшебство от людей прячется, а выходит на землю злое колдовство и не стыдясь, открывает свой мерзкий лик. Ясные звезды хоронятся за хмурыми тучами. Гасят огонь жар-птицы. Царевна-Лебедь исчезает в небесах, а сестрица-Криница уходит глубоко под воду: не хотят, чтобы люди думали, будто и они ко злу причастны. Отчего так повелось? Сейчас никто и не скажет. Но сколько бы ни прошло времени, сколько не перевелось охотников до темных тайн. И сколько человеку ни дано, он все большего хочет…
Апрельский вечер. Холодный – стужа за окнами.
А в доме тепло, даже душно. Полумрак, сияние свечей. Яркие мундиры. Модные фраки и сюртуки. Табачный дым. Общество исключительно мужское, а потому то и дело раздаются сочный звук откупориваемой бутылки, звон бокалов с шампанским, взрывы смеха. Зеленое сукно: за карточным столом идет крупная игра.
– Воронов! – возмущенно крикнул юный Миша Сокольский, краснощекий и кудрявый, как девица. – Вы передернули1, я видел!
Вокруг взволнованно зашумели, кто-то шепнул со злорадным смешком: «Налетел соколенок на ворона – вот только клювик обломает…»
Красавец лет двадцати пяти, одетый франтом – черный фрак безупречного кроя, в темном атласе небрежно повязанного галстука поблескивает бриллиантовая булавка, – и бровью не повел в ответ на выпад Сокольского. Он сказал спокойно:
– Мой юный друг, передерни я – и уж кто-кто, а вы бы точно не заметили.
Смешки усилились, а Миша покраснел еще сильнее.
– Все знают, что вы…
Тут уж темные глаза Воронова игриво сверкнули.
– Договаривайте…
Кто-то положил руку Мише на плечо, но он, все сильнее распаляясь, ее стряхнул.
– Вы, сударь, шулер!
– Ах вот как. Тогда зачем же вы сели со мной играть?
– Что творит… – заговорили вокруг. Один из офицеров шепнул Сокольскому:
– Ты перебрал, дружище. Это ж Черный Ворон… смерти ищешь – так лучше пойди да застрелись. Скажи ты ему, Измайлов!
Измайлов – белокурый, приятный на лицо человек средних лет, один из самых трезвых в этой компании, не считая Воронова, – только хмурился и ничего не говорил. Мишу он знал давно и понимал, что тут уже ничего не поделаешь.
– Я жду извинений, – холодно заявил Воронов.
Мишенька, и впрямь захмелевший, никого не слушал.
– Я не намерен извиняться перед вами!
У Измайлова вместе с тревогой на лице появилось выражение почти что брезгливости. Ему казалось, что все собравшиеся здесь прожигатели жизни до смерти боятся Федора Воронова по прозванию Черный Ворон, уже давно изгнанного из приличного общества обеих столиц. Сам он не понимал, как вообще его, Алексея Никитича Измайлова, уважаемого вдовца и примерного отца девицы на выданье, занесло сюда, на холостяцкую пирушку. Хотя чего там: за компанию все с тем же Мишенькой, который, недавно приехав в Москву, остановился погостить в его доме.
Воронов демонстративно зевнул, прикрывая рот рукой в белой перчатке.
– Ладно, ребята, развлеклись – пора и честь знать. У меня дела. Ах да, Сокольский. Завтра я пришлю к вам секундантов.
Миша едва не дрожал от гнева. Алексей Измайлов вывел его из дома под руку на тускло освещенную масляным фонарем улицу – в тишину и холод.
– И что теперь? – спросил он. – Что ты, дружище, наделал?
Стылый воздух привел юношу в чувство, и он наконец начал понимать опасность положения, в которое сам себя поставил.
О Федоре Воронове действительно шла дурная слава. За карточным столом он невесть как выигрывал огромные деньги, тут же их проматывал, и вновь ему улыбалась удача. Но никто никогда не ловил его за руку. Боялись, или он и правда умел не попадаться. Между тем, бросить вот так в лицо обвинение в шулерстве – оскорбление нешуточное. А Воронов был знаменит не только как счастливый картежник, но и как отчаянный, неумолимый и очень искусный дуэлянт. Болтали даже, что порой он нарочно нарывается на ссору, чтобы отправить противника на тот свет из мести или за тайное вознаграждение.
И вот с этаким-то человеком теперь предстоит драться.
– Я… он нечестно играл… передергивал, – пробормотал несчастный Миша.
– Ты уверен? Или тебе показалось, потому что у Воронова репутация прохвоста?
Сокольский молчал.
– Эх… наворотил ты… Я, конечно, буду твоим секундантом… Посмотрим, может, все еще и обойдется.
Они сели в извозчичью карету, Измайлов назвал адрес – он жил на самой окраине Москвы, дальше которой шла уже Лебяжья роща.
Федор Воронов тоже вскоре вышел. Пройдя немного, огляделся по сторонам. И исчез. А с места, где он стоял, взмыл в воздух ворон и полетел, поднимаясь все выше над Москвой.
Глава 2. Малахитовый перстень
– Осторожней, барышня. Вроде будто стук какой-то…
– Ничего, сюда не войдут. А если и войдут – что же, мне к папеньке зайти уже нельзя?
– Наябедничают…
– Совру чего-нибудь.
– Грех отца обманывать.
– Да сама знаю… Так… кажется, где-то здесь.
В отцовском кабинете, слабо освещенном из окна лунным светом, Лиза Измайлова едва ли не наугад исследовала старый письменный стол с множеством ящичков. Наконец нащупала в одном из них замочную скважину.
– Булавку подай!
– Барышня…
– Тая? Что? Это ж не иголка…
– Разница невелика. Боюсь я их.
– Ладно, где она у тебя?
– Вот тут, в подушечку воткнута.
– Давай сюда… я сама выну. Ну вот так… и так!
Щелкнул замочек, и Лиза выдвинула ящик. Потом запустила руку поглубже, нажала потайную пружинку…
– Ага, вот он!
– Удивляете, Лизавета Алексеевна. Яшка вас этим цыганским штукам научил?
– А то кто же… Держи шкатулку. Скоро вернем. А вообще-то ничего плохого я тут не вижу. Это мое наследство, а папеньке женские украшения зачем?
Заперев ящик тем же манером, Лиза бесшумно выскользнула из кабинета, осторожно сминая в ладони подушечку с воткнутой в нее булавкой. Горничная же несла кованую шкатулку, прижимая ее к груди под старой шалью.
* * *
В комнату Лизы девушки вернулись без приключений. Барышня удобно устроилась на широком подоконнике. Загляделась в сумрак апрельской ночи, даже позабыв о лежащей на коленях шкатулке. Легкие светлые локоны Лизы растрепались – никаких шпилек, бантиков и лент. Белое домашнее платье в кружевах делало ее похожей на облачко в полумраке комнаты.
Все было подернуто тенью: изящная светлая мебель, шелковая обивка стен, милые безделушки, без намека на порядок раскиданные тут и там. Лишь одинокая свеча лениво мерцала на каминной полке.
– Зима с весной все тягаются, мало им было марта… – задумчиво проговорила Лиза, не отрывая взгляда от окна.
– Завтра все одно весна свое возьмет, – ответила Тая. – Тепло будет.
– Откуда знаешь?
– Знаю, барышня.
– Ох, много ты знаешь, Таисья, как я погляжу.
Лиза вздохнула как человек, которому приходится отрываться от мечтаний.
– Что вздыхаете, Лизавета Алексеевна? – с улыбкой спросила Тая. – Или не рады предстоящему балу?
– Ой не рада. И ладно бы один из наших вечеров, когда друзья, когда весело… А тут сама посуди: шага лишнего не ступить, словом лишним ни с кем не перемолвиться, ходишь, как кукла заводная, на голове цветник таскаешь. Не надо мне такой радости!
Тая едва не прыснула со смеху.
– Ой, чудная вы, Лизавета Алексеевна. Уж простите за такие слова. Другие барышни вам обзавидовались, небось.
– Чему завидовать?
– Да как же… Богаты, родовиты… к самой графине Загорской вон приглашены. А потом, вы такая хорошенькая, Лизавета Алексеевна!
– Да где ж хорошенькая? Нос курносый, рот как рот… никаких там тебе жемчугов с кораллами… и щеки розами не цветут.
– У вас глаза красивые…
– Что ж, о глазах не мне судить. – Лиза смерила горничную оценивающим взглядом. – А вот ты, Таичка, и правда красавица!
– Скажете тоже.
– Красавица как есть. Вон какая статная, косы черные, бела как барышня, а черты… словно камея2. А знаешь-ка что… попрошу я папеньку, чтобы нанял художника твой портрет написать! Вот как есть, в сарафане синем. И выйдет загляденье, я уверена.
– Все бы вам что-то придумывать, барышня.
– Эх, умела б я рисовать… да хоть что-нибудь бы уметь! По балам ходить много ума не надо. Мне скучно, Тая.
– Замуж выйдете – веселее станет.
Лиза фыркнула, крепче прижимая к себе шкатулку.
– Скажи еще – хозяйством займусь. Варенья, соленья, соседи на чаек… тьфу ты… даже слышать не хочу. Я тут читала святцы3 про старинную жизнь, про княгинь. Как они храмы строили и правили, и книги переписывали, набираясь мудрости и учености… эх. Вот так можно жить. А замуж… Мне б такого мужа, Таичка, чтобы с ним и правда было весело. Да где ж такого взять-то? Ладно, пустое… Свечу подай.
Девушка наконец-то открыла шкатулку, старинную, украшенную смарагдами4 и позолотой, и Тая осветила ее дрожащим сиянием свечи. Некоторое время Лиза задумчиво перебирала драгоценности.
– Вот он… – вытащила она большой малахитовый перстень. Ее ясные серые глаза затуманились. – Странный… красоты неописуемой – смотри, жилки в узор складываются, словно цветок в камне расцвел. Как живой. А все ж таки странный.
– Наследство славное… Бабушка ваша, да и матушка ее ой непростыми были, – задумчиво проговорила Тая.
– Отчего же?
– Да так, – уклончиво ответила горничная. – Старухи, совсем древние, в Яблоньках много чего болтали.
– О бабушке Варваре Дмитриевне?
– О ней. Что была она… ну вроде как ведьма.
– Да вранье все. То есть, – благовоспитанно поправила себя Лиза, – неправда это. Но перстень-то как хорош!.. К нему и серьги здесь имеются. Надену на бал к Загорской, хоть какая-то приятность…
Она вновь посмотрела в окно.
– Что высматриваете в этакую-то ночь, Лизавета Алексеевна?
Лиза озорно улыбнулась.
– Может, диво какое? Таких ночей в году ведь четыре?
– Да, по одной на каждый из месяцев, в котором тридцать дней.
– Вот говорю – ты все знаешь. А знаешь ли о том, что, хотя доброе волшебство и скрывается от всех, из Небесного града спускаются на землю черная птица Сирин и белая птица Алконост, чтобы защитить людей от зла? Сирин плачет о грехах человеческих, а Алконост радуется, что прощает нас Бог. И тем, кто их видел, никакая нечисть уже не страшна.
– И вы, стало быть, барышня, в окно пытаетесь разглядеть посланцев небесных?
– Да я б и сама к ним полетела! Дал бы Бог крылья… Только они скорее к нам в Яблоньки прилетят, а не в Москву. Говорят, чудо-птицы обычные яблоки в целебные превращают!
– Так уж прям и в Яблоньки… Экая вы барышня выдумщица. Яблоневых-то садов сколько повсюду… так неужто их название деревни приманит?
– Нет, – Лиза вдруг погрустнела. – Ни в Яблоньки, никуда… Только вороны летают.
– Вороны? – Тая удивленно приподняла черную бровь. Лиза не льстила – горничная и вправду была куда красивее ее самой.
– Да… Или один какой-то тут повадился. Все туда-сюда летает, даже на окно садился, в комнату заглядывал.
– Не к добру это, – нахмурилась Таисья.
– Да что такое? – Грусть как рукой сняло, Лиза – воплощенное непостоянство – снова рассмеялась. – Ты боишься, что ли? Думаешь, несчастье принесет? Вот уж чему не верю. Птица как птица… а, поняла! Опасаешься – а вдруг это сам Ворон Воронович, ветров внук, что девиц похищает? Ох нет, это все древние истории, и в Москве он не появится.
– Ой, не скажите.
– Таичка… – пригляделась Лиза к Таисье. – Что-то мне кажется, ты больше знаешь, чем говоришь. Я права?
– Да ничего я такого не знаю, барышня. То же, что и все. Просто побереглась бы я на вашем месте, всякое же бывает. И спать ложились бы. Хотите или нет, а к балу-то вам готовиться.
– Ох уж этот бал… Но твоя правда.
Лиза неохотно соскользнула с подоконника.
Таисья помогла барышне переодеться и оставила ее помолиться перед сном. Сама тихо спустилась по лестнице на первый этаж, прошла к себе, приоткрыла окно.
И, обернувшись пушистой серой кошкой, скользнула в ночную мглу.
Глава 3. Ночной извозчик
– Что же, Алексей Никитич… – заговорил Миша, когда они в крытом экипаже неспешно продвигались по ночной Москве к восточной окраине, где жил Измайлов с дочерью. – Раз уж так сложилось, стало быть, могу я с вами поговорить начистоту?
Измайлов улыбнулся.
– Отчего же нет. Со мной, Миша, ты всегда можешь быть откровенен.
– Да… покойный отец уважал вас, а матушка…
– Что же?
– Она всегда говорила, что чудесно было бы породниться Сокольским с Измайловыми. Если я… если Воронов вдруг не убьет меня на дуэли… могу я просить у вас руки Елизаветы Алексеевны?
Измайлов ничуть не удивился.
– Мне известно желание твоей матушки, Миша, и не буду скрывать, что оно вполне совпадает с моим. Но вопрос – согласится ли Лиза?
– О! – пылко воскликнул Сокольский. – Я приложу все усилия, чтобы понравиться Елизавете Алексеевне.
– Это будет не так-то просто, друг мой. Дочь моя росла без матери и, признаюсь, я немного ее избаловал. Лиза – своенравное дитя. Впрочем, я поговорю с ней. Однако… Что-то очень долго мы едем. – Измайлов бросил взгляд в окно экипажа. – Эй! – крикнул он извозчику. – Пьян ты что ли? Куда нас завез? Поворачивай назад.
Но в ответ извозчик остановил лошадей. Предчувствуя недоброе и сдерживаясь, чтобы не выругаться покрепче, Алексей Никитич открыл дверцу и поспешил выбраться наружу. Под каблуками хрустнула мерзлая грязь. Впереди – овраг, кусты и деревья обступают… Лебяжья роща?!
– Ты что это… – начал Измайлов. И осекся.
На него смотрела не ожидаемо пьяная рожа извозчика, а залитая лунным светом медвежья морда. Алексей Никитич и слова не успел вымолвить, как за его спиной раздался волчий вой. Он резко обернулся, сжимая трость – единственное свое оружие. Миша, не выходя из кареты, выстрелил, на что один из волков тут же откликнулся еще более жутким воем, неожиданно переходящим в человеческий стон. Второй волк прыгнул на Сокольского, но упал замертво, сраженный вторым выстрелом со спины.
Когда дым развеялся, Миша увидел вместо зверей два мертвых человеческих тела, и потерял сознание. Алексей Никитич, стиснув трость так, что пальцам стало больно, сам едва удерживаясь на краю реальности, смотрел как слезший с ко́зел медведь неторопливо идет на Федора Воронова, невесть откуда тут взявшегося. Тот спокойно достал из-под плаща второй пистолет и наставил на зверя.
Медленно, шаг за шагом продвигаясь на задних лапах, медведь наступал на неподвижную фигуру в черном плаще. Федор ждал, рука его с пистолетом не дрогнула. Наконец зверь остановился.
– Прекращай, Шатун, – сказал Воронов негромко. – Не выгорело ваше дело.
Медведь еще постоял немного, чуть раскачиваясь, а потом воздух вокруг него сгустился, заколебался, и он обернулся бородатым крепким детиной в овчинном тулупе.
– Вот и правду люди говорят – встретить ворона не к добру, – он сплюнул. – Чего не дал попировать? Сегодня наша ночь.
– Так сошлось, не повезло вам, – не повышая голоса, ответил Федор, опуская пистолет. – Захотелось мне, чтобы вы этих господ не трогали.
– Не слишком ли много берешь на себя, Черный Ворон? Ребят вон порешили…
– Уж по этим-то бродягам никто плакать не станет. Ступай-ка отсюда подальше, Шатун. Я так хочу.
Тот перевел тяжелый взгляд на Измайлова, застывшего у кареты, и Алексей Никитич невольно поежился. Но Шатун развернулся и, не оглядываясь, пошел в глубь Лебяжьей рощи, огибая овраг.
Воронов убрал пистолет под плащ. Потом, обращаясь к Измайлову и уже пришедшему в себя Сокольскому, вздохнул:
– Вот поди ж ты, распоясалась, нечисть. Сладу с ними нет.
– Что это значит, Федор Иванович? – Миша не узнал своего голоса, прозвучавшего сдавленно и хрипло.
– Да то и значит, что первая черная ночь в году. Вам бы, господа, слушать бабушкины сказки да сидеть бы дома в такое время…
– А вы-то как ко всему этому причастны? – спросил Измайлов. – Как вы вообще здесь оказались? Не вижу ни лошади, ни экипажа…
– Не стоило мне тут быть? – спросил с улыбкой Воронов.
– Нет, я… – Алексей Никитич почувствовал себя неловко. – Позвольте вас поблагодарить, Федор Иванович.
– Не стоит. Кстати, Сокольский… – Федор кивком указал на трупы. – По выстрелу мы с вами уже сделали, может, довольствуемся этим? Я, право, уже и думать забыл о том, что там на вечере было…
Миша промолчал. Сказать в ответ «нет» он просто не смог. И за это возненавидел Воронова еще сильнее.
Глава 4. После бала
Графиня Зинаида Сергеевна Загорская не выходила из своих покоев. В красном кружевном пеньюаре и мягких домашних туфельках она то слонялась по просторной, роскошно обставленной в лиловых тонах спальне, то опускалась в мягкое кресло, о чем-то невесело размышляя.
Хорошо еще, что можно было не лгать, желая одиночества, не ссылаться на головную боль. Молодая вдова жила одна и была рада тому, что сама себе хозяйка. Хотя недостатка в женихах не было, отказы от выгодных партий следовали один за другим. Говорили, что «прекрасная Зинаида» больше всего на свете ценит свободу. А потом уже называли и другую причину.
В Москве в то время проживала великая княгиня Вера Павловна, близкая родственница царя. К ней приехал погостить из Петербурга сын, юный великий князь Александр Константинович. Этот романтичный красавец в одно мгновение влюбил в себя восторженных москвичек. И уезжать он не спешил. Скоро все поняли, почему. Зинаида хотя и была старше Александра, но смотрелись они великолепно. Говорили, что дело серьезно, хотя никто ничего не смог бы доказать. Вера Павловна делала вид, что ничего не замечает. Зинаида Сергеевна считалась ее подругой, вместе они занимались делами благотворительного комитета. Устраивая роскошный бал по случаю своего дня рождения, графиня пригласила, конечно, и великую княгиню с сыном, и та ответила милостивым согласием.
На балу не должно было случиться ничего непредвиденного. В списке гостей не было ни одной дамы, которая могла бы затмить Загорскую. Зинаида Сергеевна не была безупречной красавицей, но умела так себя подать, так изящно подчеркнуть нарядами стройность фигуры, так оттенить украшениями красивый медовый оттенок светлых волос, что все взоры обращались в первую очередь именно на нее. Графиня была уверена, что равных ей нет, и не боялась соперниц.
Елизавета Измайлова оказалась в списке гостей едва ли не случайно. Ее отец был представлен Зинаиде одним из уважаемых членов благотворительного комитета, и такую рекомендацию нельзя было игнорировать. Дочка Измайлова, провинциалка, меньше года жившая в Москве, по мнению графини, ровным счетом ничего из себя не представляла. «Пусть порадуется девочка, – решила Зинаида, – ничего страшного не случится».
Зинаида Сергеевна любила роскошь: золото огней, блеск драгоценностей, переливы хрусталя, аромат живых цветов, бархат и шелк, а еще – лучших музыкантов и самые модные танцы. И гости были как на подбор: грация и важность, нежность и величие, благородство и утонченность. Самый интересный из них, конечно же, великий князь в парадном мундире – само очарование. Мягкий взгляд его карих глаз заставлял трепетать не одно женское сердечко, в этом Зина была уверена. Как и в том, что для этого юноши она одна – царица. Царица бала и его души.
Непредвиденное началось с самого начала – с первого танца, на который великий князь Александр, согласно этикету, пригласил хозяйку. Графиня ждала красноречивых взглядов, особых, мимолетных, но так много значащих прикосновений, нежных слов – лишь для ее чуткого слуха… и ничего. Александр Константинович был рассеян, взгляд его блуждал, рука спокойно и уверенно лежала на талии Зинаиды – ни одного движения сверх дозволенного приличиями.
Что случилось? Объяснение нашлось очень скоро. На второй танец – вальс – Александр пригласил эту девчонку, Лизу Измайлову.
Когда гости только собирались, Зинаида, поприветствовав ее в числе прочих приглашенных, тут же о ней забыла. Лишь мимолетно отметила, что юной Измайловой недостает вкуса. Тяжеловесные малахитовые украшения не особо шли этой девочке. Недостаток лоска – это понятно, но Зинаиде не понравилось и прохладное спокойствие гостьи. Хозяйка бала ожидала увидеть застенчивость и волнение. Глаза у девчонки, правда, красивые, но она никак это не подчеркивает. И не может же быть, чтобы Александр, кроме этих глаз, ничего не заметил!
Танцуя с великим князем, Лиза оживилась. Щеки раскраснелись, взгляд заискрился радостью. И даже малахиты заиграли как-то иначе, словно тоже ожили. Теперь уже даже придирчивая Зинаида признала, что камни Лизе к лицу и неплохо сочетаются с бледно-зелеными оборками на ее светлом платье.
А князь Александр смотрел на юную Измайлову. Касался ее бережно и нежно. Он шептал ей что-то! И весь вечер потом за ней увивался.
Присутствующие, конечно, все увидели, оценили и успели обсудить. И графиня Зинаида Сергеевна Загорская в глазах общества оказалась достойной жалости. Зинаида что угодно могла стерпеть – только не это.
* * *
Графиня наконец присела за маленький столик и написала записку. Переодеваться не стала, накинула легкую шаль поверх пеньюара, прошла в светлую, с золотом, гостиную. И отворила окно.
Ждать он себя не заставил. Черный ворон опустился на подоконник. Сидевшая с книгой на софе Зинаида отложила чтение и кивнула в знак приветствия. Птица влетела в комнату, исчезла в мареве, а на ее месте появился Федор Иванович Воронов и сдержанно поцеловал холеную руку графини.
– Давно мы не виделись, Феденька, – Зинаида улыбнулась, по-прежнему не вставая с места.
– Да, Зина, порядочно. Но ведь ты и сейчас позвала меня по какому-то делу?
– Иногда выпадают в жизни испытания, когда рассчитывать приходится только на помощь старых друзей.
Зинаида приглядывалась к Воронову, и улыбка ее становилась все более натянутой. Федор пугал ее. Его черные глаза холодно поблескивали, тонкие черты прекрасного лица застыли, словно маска. Он всегда был таким после превращения, графиня знала. Первые минуты оставался отстраненным и чужим, продолжая воспринимать мир людей с его глупой суетой с высоты птичьего полета. Вот сейчас его бледное лицо порозовеет, взгляд прояснится… и все-таки он был чужим. Не стоило его звать.
Воронов сел в кресло напротив, и графиня устремила на него пытливый взгляд. Элегантный фрак, шейный галстук, булавка с брильянтом – все безукоризненно. Как всегда. Но в нем не было ленивой грации франта. Скорее – затаенная напряженность. И чувствуя, как в душе нарастает то ли страх, то ли неприязнь, Зинаида Сергеевна сразу перешла к делу.
– Федя, ты слышал, о чем сейчас сплетничают? Это касается великого князя Александра Константиновича.
– Дела великого князя не слишком-то мне интересны, Зина.
– Да, я знаю, – ответила она, скрывая нетерпение. – И сейчас ты подумал, что родовитей всех князей будешь… Но спустись к нам на землю хотя бы ненадолго. Могу я пожаловаться другу? Александр бросил меня.
– Бедная Зина! Я бы посочувствовал, если бы не знал, как ты этого не любишь.
– Мне не сочувствие нужно! – пылко ответила графиня. – Александр влюбился на балу в глупую провинциалку. Великая княгиня Вера Павловна встревожена, говорит, ее сын совсем сошел с ума, дело принимает нешуточный оборот.
– Так что способен, чего доброго, и жениться, отмахнувшись от мнения родни? Это, конечно, прискорбно, но чего ты хочешь от меня?
– Федя… – светло-карие глаза Зинаиды гневно блеснули. – Можешь похитить молодую Измайлову?
– Похитить? – удивился Федор. – Твоя предприимчивость просто пугает. Что мне с ней делать?
– Что угодно. Только опорочь ее так, чтобы никакая любовь не устояла перед слухами, которые мгновенно разнесутся по Москве.
– Мне кажется, – холодно ответил Воронов, – вы меня, Зинаида Сергеевна, с вашим слугой Чаловым перепутали. Это ему такие дела под стать. Никогда ничем подобным не занимался и впредь не стану.
Зинаида, насмешливо прищурившись, посмотрела на Воронова, стараясь, чтобы взгляд не выдавал ее истинных чувств. Она на самом деле боялась его.
– Мне казалось, Черный Ворон на многое способен. Хочешь поторговаться?
– Не надо, Зина. То, что я тебя когда-то от твоего унылого мужа избавил, еще не повод считать меня мальчиком на побегушках. Да и то – поединок был отменный. Граф, мир его праху, шпагой владел как никто, недаром он так упорно искал со мной ссоры.
– Но тогда он на пустом месте ревновал, – тихо сказала Зинаида, отводя взгляд. – Все считают, Федя, что я тебе от дома отказала, но ведь это не так. Ты всегда ко мне вхож… днем и ночью. Я не столь уж щепетильна, ты ведь знаешь, и память супруга никогда чтить не собиралась.
– Милая моя Зинаида Сергеевна, то, что могло быть тогда, да не случилось, теперь, спустя годы, ворошить не стоит. Я что угодно для тебя сделаю, лишь бы ты была счастлива, но всему же есть предел. Давай считать, что этого разговора и вовсе не было.
– Ах вот оно как. Хорошо, Федор Иванович. Тогда прошу вас и в самом деле забыть дорогу в мой дом.
– И я бы уже это сделал, Зинаида Сергеевна, если бы вы столь горячо не возжелали обратного.
– Мне бы стоило навсегда порвать с тобой, Федя, – с горечью произнесла графиня.
– И правда, стоило, – негромко ответил Воронов. – Поверь, я уже давно не вспоминаю, что Зина Калинина была моей невестой. Пока не появился граф Загорский…
– Но ты же понимаешь – влияние графа, давление семьи…
– Не повторяйся, Зина. Все это я уже слышал и ни в чем тебя не упрекаю. Я и правда хочу, чтобы ты не грустила, но губить ни в чем неповинную девочку ради твоего каприза не стану.
– И это твое последнее слово?
– Да.
Зинаида Сергеевна поднялась с софы, Воронов тоже встал с кресла.
– Прощай, Федор.
– Прощай, Зина.
Даже не поцеловав ручку графини на прощанье, Федор Иванович обернулся вороном. Посмотрев, как скрывается в небе черная птица, Зинаида со злостью захлопнула окно.
– Проклятый оборотень… – прошептала она. Потом позвала слугу и приказала:
– Чалого ко мне.
Ожидая своего подданного, Зина старалась успокоиться, не дать досаде прорваться. Даже наедине с собой она считала это недостойным. Интересно, понимает ли Феденька, почему она предпочла ему тогда графа Загорского? Конечно же, правдой было и то, что влюбленность графа всем казалось счастливой звездой, просиявшей для Зины, и отец не потерпел бы от дочери «капризов». Но главное – Воронов не скрыл от невесты своей истинной природы, не хотел, чтобы между ними были тайны.
А она испугалась. Не решилась выйти замуж за того, кто не совсем человек. Наверное, Федор все-таки понял… конечно, понял, потому и зла на нее не держал. И сейчас Зина была уязвлена, она-то не сомневалась, что Воронов влюблен по-прежнему и самоотверженно готов для нее на все. Какая глупая иллюзия!
Но разрушение этой иллюзии и вполовину не причинило столько боли, сколько предательство Александра. Внутри все кипело и кровоточило, и Зинаиде представлялось, как она задушит Измайлову своими руками. Нет, как такое возможно?! Приворожила она, что ли, великого князя?
Неожиданная догадка заставила Зинаиду прикусить указательный палец, как она всегда делала в сильном волнении. Перстень! Бабка у девчонки, кажется, родом с Урала. Уральские малахиты – непростые камни. Может быть, ни в каких других нет столько волшебства. Неужели Елизавета Измайлова…
Вошедший слуга доложил о прибытии Петра Матвеевича Чалого.
