Читать книгу: «Моисей, кто ты?»

Шрифт:

ISBN 978-5-4498-9383-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

На суд читателей мы, авторский тандем, представляем необычный формат: художественное произведение (исторический роман) и научную статью – как вишенку на торте.

Существование Моисея, а значит, и правдивость книги «Исход», являются предметом постоянных споров. И среди археологов, и среди египтологов, и экспертов в области библейской критики.

Главы, написанные нами о Моисее, тем более спорны, мы ведь никак не можем и не хотим претендовать на знание истины, мы пишем романы, но не биографии, тем более биографии с таким сроком давности. Мы просто предлагаем миру свою версию того, кем был Моисей. Теоретическое обоснование тому, что есть в романе, главы из которого будут представлены на сайте, дано нами в статьях под общим названием «Моисей, кто ты?». Там есть ссылки на Зигмунда Фрейда, на ряд других, менее известных миру, но авторитетных авторов, есть размышления, логические доводы и прочая атрибутика, присущая научным статьям.

Но читателю, мало интересующемуся научной публицистикой, египтологией, чистой историей, наши статьи могут быть скучны. То ли дело роман, в котором есть живые герои. Они любят, ненавидят, радуются, страдают, живут и умирают; и всё это – на фоне дворцов Египта, песков пустыни, древних храмов. Все это в обрамлении тайны, посреди множества загадок. Лично мы предпочли бы именно такой вариант развлечения, при этом развлечения, не лишенного и исторического контекста, и знакомства с традициями древних народов, и с географией их передвижений. Словом, совмещения приятного с полезным.

Если есть на сайте люди, не приемлющие никакого другого прочтения, кроме библейского, или свято хранящие в душе Пятикнижие Моисеево, и каждое иное мнение считающие преступлением, огромная просьба: просто не читайте. Мы уважаем ваши взгляды, но отстаиваем право иметь свои. У нас нет намерения нанести вам оскорбление; но мы предполагаем, что литература обладает широкими правами и возможностями. Мы ими воспользовались…

Гл. 1. Исход.

Эта земля даже зимой не отдыхает, она вечно изнывает от солнца. Повсюду, куда ни кинешь взгляд – мертвая, покрытая глубокими изломанными трещинами пустыня. Если бы можно было подняться вверх, широко раскрыв крылья, и, опираясь на горячие потоки воздуха, воспарить на немыслимую высоту! Туда, к редким облакам на этом бездонном небе, и бросить потом взгляд вниз! Наверное, развернувшаяся сверху картина была бы не такой убогой. Почему эта мысль пришла ему в голову, Мозе вряд бы объяснил. Сейчас нужно было бы решать, какой дорогой вести людей дальше, а не мечтать о полетах, ведь они подошли к границе Черной земли [1]. Там, впереди, свобода. Но одно, и только одно его неправильное решение… Свобода обернется гибелью его мечты, смертью десятков тысяч людей, идущих за ним.

Наверное, с высоты окружающая пустыня выглядела бы не так обреченно, сверху все выглядит величественней. Сверху земля кажется такой, какая она есть – красивой, до боли любимой… Она изъедена многочисленными морщинами, словно лицо старушки-матери, но при этом лицо это такое родное.

Решение надо принимать сейчас. Неправда, что оно будет сиюминутным, озарит мозг в данное мгновение. Уже давно эти мысли зародились, давно идет работа там, внутри. И днем, и ночью, и под проклятым, все умерщвляющим, солнцем, и холодной бодрящей ночью. Каждый миг он думает об этом.

Нет, все-таки она прекрасна, эта страшная земля. Да, действительно, там, где ветер не засыпал принесенным песком трещины, повсюду до самого горизонта она покрыта глубокими морщинами. Камнями, от маленьких до огромных валунов. И чем дальше к горизонту, тем необычней и красивее это зрелище. Ни за что не поверишь, что это создано иначе, чем умелой рукой великого мастера. И, однако, хватит перемалывать странные мысли, словно зёрна между жерновами, надо бы действовать.

– Аарон, – позвал Мозе брата. – Сколько повозок у нас, и сколько старых и больных людей?

Он не стал слушать ответ, тот ответ, который знал не хуже прочих. Перебил Аарона, начавшего было перечисление.

– Мы оставляем себе повозок триста, не больше. Все остальные освобождайте от еды и воды, загружайте. Я не знаю, чем, да вот хотя бы камнями. Главное, чтобы было видно – повозки забиты до предела. Сажайте в них тех, кто не может идти, но может управлять волами. А также отбери всех больных, которые смогут еще идти, пусть недолго, несколько дней. Стариков, чья жизнь и так прервется не сегодня, так завтра, и детей, которые умрут вскоре…

– А если мне не отдадут детей? Если будут спрашивать, зачем тебе, брат мой, их обреченные, но столь любимые родными жизни? Правильно ли я понял, что они должны послужить приманкой для египтян? Что сказать мне, когда родные отобранных мной возьмутся за камни, угрожая мне и моим людям?

Аарон как будто давно научился ничего не спрашивать, а лишь исполнять все, что ему скажет брат. Но сегодня тревога не позволила ему, кивнув головой, отойти в сторону.

– Обреченные – обречены Господом. Кому суждено спастись – спасутся. Напомни им о моей корзине, если кто забыл. Не Мариам меня вытащила из пучины, а рука Божья. Пусть женщины замолчат, как молчала Иеховеда…

Мозе усмехнулся недобро. Есть воля выше, чем людская. Он знает, он убежден, что познал эту волю. Многие, кто последовал за ним, не убеждены? Пусть ищут иной доли, но он, Мозе, им не помощник!

И Мозе сказал брату, все еще ждущему от него ответа, поскольку предшествующий его не устроил.

– Впрочем, у них есть выбор, пусть следуют за детьми своими, оставив мужей и тех, кто еще может спастись. Пусть умирают с теми, кто им дороже, мешать я не стану. Но если помешают мне!.. Аарон, оружие есть лишь у твоих людей, и у жрецов, которых я подчинил тебе тоже… наша жизнь в твоих руках. Не надо начинать с междоусобицы, но покажитесь людям во всем своем снаряжении, побренчите мечами громко и весело. Я учил тебя военному искусству не просто так, и если оно потребуется уже сегодня, твое умение, значит, так тому и быть, брат!

Аарон, получивший от брата согласие на применение силы в случае нужды, облегченно вздохнул. Он знал тех, кого суждено было ему возглавить, и не сомневался в необходимости крайних мер.

Надо быстро собрать и свое небольшое, но хорошо обученное войско, из бывших рабов. Тех, кто рабами были плохими, воинами стали хорошими. И тот поистине бесценный отряд, отряд египтян-жрецов, в котором каждый хорош во всем: и в бою, и в молитве, следует предупредить. Пожалуй, они обрадуются. Давно косятся на ведомый ими народ, плачущий и вздыхающий, жалующийся и ропщущий. Дай им мечами побряцать, они с удовольствием. Еще удерживать придется.

Мозе, проводив брата, явно распрямившего плечи, бросил взгляд туда, откуда восходит солнце. Невеселые мысли одолевали его. «Майя, главный распорядитель войска владыки обеих земель, не соберет больше двух-трех тысяч солдат, чтобы бросить их в погоню за нами. Неспокойно в Египте самом, там нужны его люди. Посланник начальника чужеземных стран, отпрыск Па-Нехов [2], гиксос [3] по происхождению, даже не египтянин, придет ли он к нему на помощь? Станет ли он носиться со рвением в поисках каких-то рабов по голой равнине Мафкета [4], по пустыне с чахлой растительностью, окруженной цепью гор и холмов? Будем надеяться, что ему это не нужно…

Слава Атону, что это будут пехотинцы, а не всадники. Но даже пеший солдат передвигается в три-четыре раза быстрее моей толпы. И, несмотря на то, что в этой толпе больше пятидесяти тысяч людей, и из них более семи тысяч мужчин, что смогут сделать эти бывшие ремесленники, торговцы и земледельцы против хорошо вооруженных солдат? Сил Аарона хватит лишь на усмирение своих собственных людей, когда они вздумают вернуться на поругание в Египет, а они непременно вздумают, когда встретятся лицом к лицу с вооруженной армией. Нет, встреча с отрядом Майи и Па-Неха – это смерть… Я попытаюсь послать их по ложному следу. Вряд ли скупой Майя дал им много продовольствия, думаю, дней на пять-шесть. Сутки им нужны будут, чтобы догнать повозки. Еще сутки, чтобы вернуться назад, когда поймут, что их перехитрили. Остается ещё два дня, чтобы дойти до чужих и совсем неподвластных Та-Кемет земель, что же мне делать с этими лишними днями…».

К вечеру более семисот повозок и более полутора тысяч людей отделились от основного отряда, двинулись в направлении завтрашнего восхода солнца. Немногие родители решились разделить участь своих больных детей. Немногие, но не все. Не обошлось без столкновения. Мозе, провожавший толпу глазами, не преминул увидеть того, кто был отнюдь не болен, и совершенно точно нужен ему.

– Аарон, почему Нуна среди уходящих? – обернулся Мозе к стоящему за спиной брату, в эти трудные дни точно сделавшемуся его тенью. – Один из лучших твоих воинов, почему он здесь?

– Ты же знаешь, Мозе, что жена его, отнюдь не молодуха, умерла, родив ребенка. Старший сын здоров, крепок и телом, и духом. Младший же, месяц ему отроду, что ж тут поделаешь… У кормящей соседки молока было много, Нуна поначалу прикармливал мальчика у щедрой груди. Да только бегство ее подкосило, тревоги последних дней не прошли бесследно. Молока едва хватает для собственного ребенка, у нее дочь. Соседка отказала Нуну дня два назад, мальчик надрывается криком вторые сутки, но скоро, как видно, замолчит. Шломо оставил старшего, поручив его моим заботам. И пошел с тем, кто дороже его сердцу. Я не мог препятствовать, Нуна любил жену, и любовь эту перенес на сына. С его смертью умрет и Нуна, какая разница, где это случится?!

– Ты глупец, Аарон! Если и суждено воину умереть, то не без толку, не проливая слез, а в бою и во славу Господа своего! Верните мне воина, которого я взрастил, он не отдал мне и половины долга!

Аарон стоял в нерешительности, не отдавая приказа.

– Я говорю тебе – вернуть мне его! Пусть гибнет за весь народ, не за одного лишь сына. Что есть твой сын без народа твоего? Песчинка в пустыне? А среди народа своего? Он – столп его благополучия, его оплот и его надежда! Верните его, и свяжите веревками, если понадобится. Пусть старший сын сидит у него в ногах и призывает к жизни. Младшего отдать на руки любой из женщин, что в повозках.

Не дожидаясь приказа Аарона, бросились его люди к Нуна, оторвали ребенка от груди отца, бросили на руки ошеломленной женщине, вдове, что уходила вместе со своей пятилетней малышкой, слепой от роду девочкой, в неизвестность. Мальчик надрывался плачем, словно зная свою судьбу. Отец сражался молча и с остервенением. Но, опрокинутый на землю своими товарищами, потерял силы к сопротивлению. Крики его огласили пустыню. Встав на колени, протягивал он руки к уезжавшей повозке, удерживаемый пятью парами не знающих жалости рук. Дотянулся до рта, грыз окровавленными губами камень, зажатый в руке, плакал…

Его связали и повезли, связанного. Сквозь зубы цедил он проклятия Мозе, одно страшнее другого, и не было от них противоядия. Даже у того, кто был служителем Атона [5] в Гелиополисе [6], и имел в душе много силы и знания, больше, чем у большинства живущих на земле. Ибо не один Нуна проклинал имя Мозе. Отводя взоры, приковывая глаза к песку и камням, сквозь судорожно стиснутые губы, самим сердцем своим проклинали Мозе те, кого он хотел спасти. Долго еще были слышны вой, и плач, и скрежет зубовный среди тех, кого развозила в разные стороны воля Мозе.

Мальчик, лет двенадцати-тринадцати, тенью скользнул в повозку, прилег рядом с отцом. Прижался всем телом к родителю, ища защиты. Волей-неволей смолк Нуна, судороги рыданий перестали сотрясать его. Сын рядом обязывал, требовал внимания, мужчина, отец проснулся в Нуну и собирал волю в кулак…

Спасаемые пошли на юг, вдоль каменистого берега Чермного моря [7]. На мелких камнях почти не видны были следы от повозок и шагов. Там же, где попадались песчаные места, Мозе приказал отобранным им юношам листьями пальм заметать следы, собирать навоз, а также остатки мусора, неосторожно обронённого уставшими людьми.

К полуночи показалась сверкающая в лунном свете полоса морской воды. Хотелось остановиться, омыть уставшие тела, поплескаться в теплой и ласковой воде. Детей не остановить. Те из них, кто не спал в повозках, уже побежали в воду. Правда, без обычного шума, без ликующих криков. Как же быстро осознали они свою отверженность, свое бегство. Взрослые же и вовсе не остановились. Уж они-то понимали, что если сейчас позволить себе окунуться в воду, то через несколько часов солдаты фараона могут их омыть их в их же собственной крови. Дети догонят караван, у них много сил, несмотря на кажущуюся слабость.

«Два дня… два дня… Что же придумать? Выбора большого нет. Надо отобрать два отряда мужчин, тысячи по три каждый, и на расстоянии одного дневного перехода друг от друга расставить их в пустыне. Что может сделать один отряд, плохо вооруженный и не умеющий по большому счету сражаться? Если отряд успеет сделать хоть какое-то подобие укрепления – это два-три часа избиения, еще часа два-три отдыха и мародерства египетских солдат. Допустим, еще два-три часа похорон погибших с их стороны, а их будет не так уж много – человек сто пятьдесят-двести. Ради своих воинов Майя не станет устраивать похоронных церемоний, где это видано – оказывать почести воину, может, еще и бальзамировать трупы прямо в пустыне? При всей трепетности египтян к делам загробным, ждать от больших хлопот о посмертной жизни слуг не приходится. Потомок гиксосов, презренный отпрыск Па-Нехов тем более не озаботится похоронами. Снова дорога, и снова семь-восемь часов задержки. После второго разбитого отряда они вряд ли пойдут дальше. Если же пойдут – то это смерть всем…»

Глава 2. Азазель. Начало легенды.

Стоя на коленях, приветствовал Мозе восход Светила. Так начинал он свой день, – двадцатый, тридцатый, а потом и сотый, и тысячный в пустыне – любой. Солнце было лишь ликом великого существа, которому он поклонялся, одним из многих ликов. Не Солнцу кланялся пророк, а той сути, которая стояла за ним. Объяснить это толпе, которую вел, он затруднился бы, пожалуй. Кто-то мог ненароком решить, что предводитель, весьма почитаемый ими, именно к солнцу несет свои молитвы, в то время как сам Мозе просто предпочитал этот великий лик Существа более других. Он знал, что можно заглянуть в глаза другу, или ухватить случайно пласт желто-розового песка пустыни, и при этом встретиться взором с тем, чья сущность непостижима человеку. Все вокруг было пронизано Существом, называемом людьми и самим Мозе Богом…

Именно поэтому Мозе прятался ото всех во время молитвы. Лишь Аарон прикрывал спину брата. Что он думал при этом, кто же знал? Мозе, понимая, что не прав по существу, не хотел вникать, тем не менее, в то, что думает брат. Казалось, что Аарон понимает. Кроме согласия Божьего, необходимо человеку и согласие, понимание человеческих существ рядом, близких духом. Мозе мог обманывать себя, но был рад обманываться. Брат молчал, соглашаясь с поступками Мозе, и хотелось думать, что он-то понимает…

«Слава тебе, о великий Атон! Слава тебе, что, создавая всех людей по своему подобию, ты создал их такими разными. Слава тебе, и благодарю, что создавая меня, ты не пожалел своего драгоценного времени. Вложив в меня частичку мудрости и сознания твоего… Слава твоему терпению, ибо только сейчас я осознал, как необходимо оно тебе… Слава тебе, что не оставляешь меня одного посреди этой толпы, и даешь мне ответы на все поставленные вопросы…».

Он не чувствовал боли в коленях или в согнутой спине. Когда он размышлял, обращался к Божеству, его человеческая сущность – слабая, податливая, несовершенная – молчала.

«Прошло немало времени с тех пор, как я покинул Черную землю и вывел свой народ за ее пределы. Сделано нами это. Впрочем, все относительно, и мой брат до сих пор со страхом вглядывается в ту сторону, на север, страшась разглядеть за холмами египетских воинов. Время для него остановилось где-то на границе нашей свободы и нашего рабства. Для меня же за это время многое произошло…

Произошло именно то, чего я ждал с таким нетерпением. Они, кого я вывел из неволи и кому дал такую трудную, но все-таки свободу, уже не один раз падали на колени, провозглашая меня богом. И столько же, если не более раз, проклинали меня, упрямое существо, лишившее их крова над головой и привычной жизни. Многие, пугая по ночам моим именем своих чумазых отпрысков, добиваются повиновения от самых непокорных. И это ли не доказательство тому, как сами они меня боятся?».

Мозе невольно оглянулся на брата, тут же встретил ответный непроницаемый взор. Сила Аарона – не в размышлении, не в вере, но в беспрекословном подчинении. Так учил его Мозе, воспитывая безупречного воина. Воспитал! Конечно, Аарон – часть того, чем стал для своего народа Мозе. Часть большого насилия, обрушившегося на их сознание, лишившего их воли. Они боятся Аарона и его воинства как огня. Но разве не более боятся они Мозе, человека, знающего волю Бога? Мало кто из них, из народа рабов, способен встретить его взгляд без колебаний, без дрожи невольного ужаса, как это делает Аарон. Ибо Аарон служит, а они боятся. Боятся Мозе и его всесильного Бога, сумевшего поднять их с насиженных мест, погнавшего их искать доли свободных людей, не рабов…

«Оба отряда, оставленных мною защитой от египтян, вернулись в наш огромный, постоянно убегающий от судьбы лагерь. Радость от их благополучного прибытия скрасила для меня известие о событии, которое потом еще много месяцев преследовало мой народ. Да, теперь я смело могу сказать… Это мой народ!».

Мозе улыбнулся. Распрямил плечи, впервые за долгое время ощутив, что сведенные руки и согнутая спина беспокоят, ноют. Пожалуй, и колени уже онемели. Он столько дней шел впереди своего народа, самым первым, самым заметным. Шел так, что растянувшейся по пустыне бессчетной толпе и с равнины, и с холмов непременно была видна его спина, его бодрая поступь, его посох. Тело устало, и никакая прежняя тренировка уже не в силах справиться с нагрузкой. Если бы еще спать всю ночь, отбросив заботы дня, как его люди. Увы, отдых не давался.

Одиннадцать дней, первые из числа тех, которые прошли не в рабстве, но в бегстве от него. Что было в них главным? Мозе вспоминал…

Оба отряда действительно пришли почти целыми. Поначалу никто не посмел сказать Мозе, что каждую ночь отряд терял часть охраняющих его людей. Их находили всегда под утро с перерезанным горлом и вспоротым животом. Еда, оружие, нехитрый скарб всегда оставались нетронутыми…

Страх поселился в душах, но страх перед пророком оказался сильней, и все молчали.

То, что свершалось каждую ночь, утром представало перед ними в своей обезоруживающей, кровавой правде, сея сомнение в душах. Даже Аарон, воин без страха и упрека, отводил свои привычные ко всякой мерзости глаза…

Это продолжилось. Каждый ночлег уходящего все дальше от Кемет лагеря заканчивался кроваво, страшно. Скрывать более не было возможности, крики ужаса и рыдания близких доносились до ушей Мозе каждое утро. Лагерь по ночам озарялся всполохами огня костров, факелов. Но это не помогало, каждое утро находили пять-шесть человек с перерезанным горлом и вспоротым животом. Измученная страхом и бессонницей толпа обрушила поначалу весь свой гнев на мужчин, которые были в отрядах, защищающих основной лагерь от солдат фараона… Их обвинили в бесчинстве и нарушении воли богов. Но, быстро разобравшись, что в отряде было около шести тысяч мужчин, и они представляли почти каждую семью, толпа ненадолго затаилась, видимо, в поисках нового врага.

Людское сообщество не может существовать без двух явлений – страха, плохого божества, и надежды на преодоление страха, доброго божества. После недолгого раздумья более сорока тысяч пар глаз устремили свой взор в сторону Мозе. Он ощущал всей своей кожей, что если он не объяснит им все, и значит, покажет им причину бед, плохого бога, все мечты о великом будущем его народа и великом Боге так и останутся мечтами, и даже дарованная им свобода не остановит их.

Он верил в Атона. Но знал также, что есть в мире нечто, мешающее простым смертным склониться перед его всепобеждающей силой. Иначе как же случилось то, что отвернулся Египет от прекрасного лика? Со смертью Эхнатона рухнула возвеличенная им вера. И теперь Мозе с горсткой своих египтян уводил чужой народ, в котором хотел возродиться Атон. И врагов у них было немало. От преследующих сил фараона до того, кто похищал чужие жизни в лагере.

Что-то подсказывало Мозе: то, что происходит по ночам – дело рук человеческих. И лишь потом – проявление малопонятных, но вездесущих сил противления добру. Он не хотел проиграть этот бой. Чем отличается великий человек от обычного, незаметного? Великий человек даже свой проигрыш превращает в победу.

Ему нужно было подчинение народа своей воле, исполнение его мыслей, и для этого нужен был страх. Осознание большинством того, что только при исполнении всех приказов их оставит преследовать злое божество. Но оно будет существовать вечно, вечно на страже их неповиновения и неподчинения.

Злое божество, не обладающее силой творить, но всякое чистое и доброе творение Атона могущее испортить, заронить в него зерно зла. Источник бед, болезней, неурожая, ядовитых растений, хищных зверей.

Всякое, обнаруживаемое в человеке или по лености души, или по вялости духа безразличие в отношении к Богу, знаменует отвращенность от добра и открытость злу. Потакание какой-либо склонности, например, означает потворствование злу.

Существование зла – своего рода условие или непременное сопутствующее обстоятельство существования добра. Зло только следует использовать разумно, вот и все.

Что бы или кто бы ни были источником смертей в лагере, «это» надо найти. Следует прервать череду бед, следует объявить, что они возникнут снова, если найдутся отступники от общего дела, которое называется: единый Бог.

Искать они искали, и ещё как! Каждую ночь вдвоём с Аароном набивали синяки и шишки, ползали по окрестным скалам. Болела спина, и немилосердно болело место под спиною, которым обтирали они скалы, съезжая вниз.

Мозе вспоминал…

Мозе был не один, когда создавал нового Бога для народа своего. Помимо Аарона, был у него помощник. Говоря по правде, он уже не ждал возвращения Мери-та-Атон к жизни. Но это случилось, к счастью!

Приемная мать была измучена до крайности, истощена. Ничто не волновало ее, казалось, в первые дни их бегства. Мозе сомневался, видит ли она что-то вообще, ощущает ли. Она предпочитала молчание разговорам, всем существом стремилась уйти подальше ото всех. Женщина, чьи ноги ступали ранее лишь по изразцовым плитам, месила, как все, этими нежными, балованными ножками песок, не жалуясь ни на что, ни о чем не прося. Ей была выделена повозка. Но Мозе и Аарон видели часто, что соскальзывала она со ступенек, и шла, шла, и на лице ее было выражение такое, что даже они боялись сказать ей что-либо, остановить. Ей было тяжко, наверно. Той, что в жизни своей была обожествлена, была владычицей Верхней и Нижней земель, быть окруженной стадом человеческим, ей чуждым совершенно. Здесь, в пути, уединение было невозможно, даже в минуты, когда человеческие естественные потребности настоятельно требуют уединения, отсутствия кого бы то ни было рядом. Это должно было смущать ее, по мнению Мозе, более всего. Он пытался дать ей больше, чем другим: и уюта, и еды сложней, чем у других, и тишины…

Но Мери-та-Атон, жрица Атона, худая, высокая женщина с миндалевидными глазами, в которых навсегда поселилась печаль по ушедшему мужу, по маленькой дочери, по величию, которое отобрали у ней, возражала. Однажды, когда вечером ей принесли еды, чуть более сложной, чем опресноки и поникшая зелень, и пытались подоткнуть под спину что-то мягкое, по приказу Мозе, она легко оторвалась от скалы, у подножия которой устроилась на ночлег. Подошла к костру, где Мозе советовался с Аароном. Почтительно стояла поодаль стража Аарона, его воины; отряд жрецов Атона, расположившись у других костров, несколько в стороне, занимался чтением гимнов, тихим распеванием строк, по очередности, по старшинству.

Шумел, кашлял, чихал, храпел, блеял, мычал, смеялся и плакал стан за ними, растянувшийся на тысячи и тысячи шагов в сторону севера, откуда они пришли…

Никто не осмелился бы прервать разговор Мозе с Аароном, кроме нее. А она могла. Мужчины взглянули на нее с уважением, Аарон привстал, чтоб устроить ее у ног Мозе.

– Ты дал мне больше, сын, чем я могла ждать – сказала она. – Ты дал мне надежду. А хочешь добавить к этому такие пустяки. Несущественно, что есть, несущественно, где спать. Не страшно, что сбиты ноги, все равно, я не чувствую их. Та боль, что жила в сердце, она уходит. А что такое ноги в сравнении с сердцем?

Они помолчали, ощущая оба, что тепло, ничего общего не имеющее с теплом от костра, согрело обоих. Впервые Мери-та-Амон говорила о своем горе. Те короткие фразы, которыми она отделывалась все последнее время, беседой не назовешь.

Мозе коснулся ее головы, провел рукой по волосам. Она не отстранилась, божественная и неприступная до сих пор женщина. Его приемная мать. Раньше он не осмеливался ласкать ее. Но раньше она была египетской принцессой, а потом женой фараона, божеством Кемет. Жрицей Атона, наконец…

Жрицей Атона она осталась. Об этом свидетельствовали слова ее.

– Я не брала ничего из прошлой жизни. Не хотела, и не успела бы, когда бы и хотела. Но в стане твоем, Мозе… нет, в нашем стане, сын, найдется ли кто-то, кто даст мне тимпан[2]? У жрецов, конечно, есть систры[3], я слышала бряцание их. Я буду петь завтра. Прикажи жрецам Атона помочь мне. На рассвете мы будем петь Ему. Мать моя, Нефер-Неферу-Атон Нефертити[4] голосом своим, как говорят, сводила Атона с небосвода в храм. Я сделаю то же для наших людей. Они достойны этого: они ушли из обеих Земель.

– Завтра на рассвете мы будем служить Атону, Мери-та-Атон – взволнованно отвечал ей Мозе. – Ты низведешь нам сияние Его в стан. Люди должны знать, что они все-таки ушли, ты права. Пусть завтра будет праздник…

Глава 3. Мери-Ра. Верховный Жрец.

– Ты должен мне, жрец, – сказал Мозе. – Я знаю только то, чем обязан тебе. Но давно догадываюсь, что и ты мне должен. Ты решал за меня много лет. Я покорялся: всё было не так уж и плохо. А теперь скажи, могло ли быть лучше? Или хуже? Кто я? Была бы судьба моя другой, когда бы ни ты?

Но прежде, чем сказать все это Мери-Ра [1], Мозе сделал немало другого.

Он оставил свой лагерь в долине, долго шел один по гористым холмам. Он оставил их всех, даже Аарона, укорявшего его за неосторожность неоднократно, в местности возле вод, что были теплыми. Можно было омыться, залечить царапины и раны, вдоволь напиться, отдохнуть. «Сладкая» вода для питья и купания, чего еще больше желать?

К Храму Хатхор просто не мог привести Мозе всех. Он не мог указать перстом на Мери-Ра, сделать его прибежище явным. Тем более, не мог он это сделать… будучи окружен рабами. Он не признавался себе в этом, молчал даже в мыслях. И, тем не менее, он знал: выдать Мери-Ра и Храм Хатхор в горах нельзя.

«О Херу [2], – думал он, – Бирюзовая владычица [3], убереги моих спутников от соблазна твоих камней, от сияния их и блеска¸ ибо они всего лишь дети малые, могущие променять на этот блеск истинное и вечное сияние Атона в небесах».

Он шел достаточно, чтоб утомиться, но усталости не чувствовал.

Он шел к той, что ждала его в разных храмах – одною и той же. Мозе знал, что поднявшись по ступеням, ведущим к Хозяйке Бирюзы, увидит её милое, родное лицо с удлиненными глазами, с чувственными губами, которых едва коснулась улыбка. Обязательно проведет рукой по основанию колонны, которую венчает лицо Хатхор; всего-то чужого в ней, отличающего богиню от обычной девушки, это её коровьи уши, но даже они милее ему, кажется, чем…

Брак Мозе едва ли можно было назвать удачным. Сепфора [4], дочь Мери-Ра, стала его женою. Несколько лет назад Мери-Ра распорядился: «Пусть приведут Сепфору в дом Джехутимесу [5] следующей ночью, я пошлю с ней превосходные дары!». Когда могли бы сказать они оба «нет»? В то мгновение, когда распаренный пивом и гранатовым соком на празднике Хатхор [6], Мери-Ра прилюдно сказал это? Или потом, когда пышная процессия, сопровождавшая Сепфору в новый дом, смеялась и пела, вокруг раздавались поздравления и пожелания? Когда вообще мог он сказать «нет» Мери-Ра?

Мозе подарил ей цветы, когда шел к своему дому, оглушенный всеобщей радостью поздравляющих, и впервые коснулся её руки своею. Ничего, кроме прикосновения. Ничего. А один лишь взгляд на ту, которую он любил, вызывал в нем такую смесь чувств от восторга до отчаяния, такое головокружение и боль в груди; он задыхался от горя, что не любим, но радовался одной только возможности быть рядом…

Сепфора стала хорошей женой. Несмотря на очевидное его равнодушие, на холодность, которые она, по-видимому, просто не замечала. Мозе осознавал: не то, чтоб не хотела замечать, тогда был бы другой расклад. И впрямь не замечала. При том, что не была она глупой, могла бы и осознавать свою беду, и быть в ответ хотя бы колючей и злой, высказывать обиды. Или таить их, подчеркнуто от Мозе отстраняясь.

Ничего этого не было. Она защищала его, казалось, и в сердце своём. И во мнении других людей.

Однажды слышал он, как говорила она с сыном. Гершом [7] спросил:

– Как вы узнали друг друга, мама? Ты и отец, сестра и брат? [8]

Мозе ждал ответа с интересом. Что можно было сказать о том, как они узнали друг друга? Он не мог бы вспомнить, когда бы и захотелось. Одна из дочерей Мери-Ра, одна из многих дочерей. В те времена, когда он уже был вхож в их дом, видел каждую по нескольку раз, не заботился о том, чтобы помнить имена.

Он услышал в ответ то, что поразило. Никогда и ничего подобного он не мог бы придумать, и он не знал, что она способна слагать любовные песни.

– У твоего деда, которого знаешь ты, Гершом, как Рагуила [9], друга Бога, были богатые стада овец. И какие были овцы, мой мальчик: и шерстистые, и мясистые… Мы помогали отцу во всем, а было у него семь дочерей. Однажды вышли мы к окрестному колодцу за водой, чтоб напоить своих овец. И даже набрали воды, только насмеялись над нами окрестные пастухи. Отняли они у нас воду, и ушли мы было, совсем ушли от колодца. Злые слезы закипали в наших глазах. Я просила сестер своих удержаться от слез, чтоб не обрадовать наших обидчиков, и поспешили мы к отцу своему за защитой. Но тут возник твой отец, видел он, как посмеялись над нами негодники-пастухи. Он разогнал наших обидчиков, палкой гнал он их, не оскверняя свой меч, который берег для других, великих дел…