Читать книгу: «Тайная тетрадь», страница 13

– Держи это. Пока дома этот камень будет, ваш род не узнает, что такое голод, и будет всегда баракат. За дочкой больше не ходи и забудь её. Считай, что её река унесла или под лавину попала. А от лавины и реки никакой опасности вам от Сугърухъа до Гортноба не будет.

Так и вернулась женщина от джиннов к людям. Камень тот остался у Малачиял, и не знали они ни голода, ни холода, ни других тягот жизни, что выпадали на долю других джурмутовцев. И это всё благодаря баракату чёрного камня. Так рассказывают люди.

Можно этому верить, можно не верить, но, как утверждают сами гортнобцы, по той дороге от Сугърухъа до Гортноба, где ненадёжные тропы, снежные лавины, опасная река, пропасти да камнепады, не было с тех пор ни одного несчастного случая, который унёс бы человеческую жизнь.

О вещих снах, шайтанах, их песнях

и тухуме Квачикъилал

У меня есть ещё одна тётя. Не та, которая главный рассказчик про шайтанов и кавтаров, эта тётя – сестра моего отца. Тоже человек непростой судьбы. Её всю жизнь преследовали вещие сны, чаще всего дурные, опасные. Она сама мучилась и жаловалась. Видела, как тот или иной человек умрёт, получала знак. Тётя переехала в Махачкалу и теперь тут живёт. Иногда заходит ко мне с ночёвкой, чтобы навестить моего отца, своего старшего брата. Отец очень радуется её приходу, бывает такая умиротворённость, тишина и неспешные, интересные разговоры. Разговоры о родителях, о детстве, о жизни в горах, о людях. Я получаю колоссальное удовольствие, когда наблюдаю за ними. Заходила она недавно, мне очень хотелось спросить о её вещих снах, но стеснялся, что ей это может показаться легкомысленным. Всё же решил я её разговорить.

– Твои сны ты сама толковала, или там предстоящее было не намёками показано, а прямо, как есть?

– По-разному. Были случаи, когда то, что произойдёт, я могла видеть точно. Но чаще косвенно, намёком. Иногда в самом сне я пугалась и так, через испуг, находился ответ, к чему это.

– Что было самое страшное, что сбылось?

– Я видела, что умрёт один из моих сыновей. Точно это знала, никому это не рассказала. Смотрела на спящих моих детей, плакала и думала, который же уходит от меня?

– И как ты это видела?

– Вижу во сне – ко мне в дом пришла моя умершая бабушка. Я знаю, что она умерла, и боюсь её. Она ходит по дому и ищет что-то. Я прошу, умоляю, чтобы она не взяла ничего. Ибо, говорят, это к смерти близких, если умерший человек что-то заберёт. Взяла она нож с роговой рукояткой. Я хватаюсь, умоляю, чтобы оставила, что это не к добру. «Не оставлю я это!!!» – крикнула бабушка, из рук моих выдернула нож, захлопнула дверь и ушла. Я проснулась и побежала к моим спящим детям. Нож – к потере сына, сразу так решила, и не было дальше сна и покоя. Каждый день проходил в тревоге, жила и ждала страшной вести. А она уже стояла у порога. Как-то под вечер принесли мне моего одиннадцатилетнего сына. Пошёл к речке, чтобы забрать и привести домой коня, а конь ударил его копытом в голову. Люди нашли его без сознания и принесли. На следующий день я сына похоронила. К этому и вышел мой сон.

Мне неуютно и страшно стало от её повествования, и я не захотел более с ней говорить о снах, а вдруг ещё много жути выдаст. Думаю, да убережёт Аллах от этого, и лучше её вернуть к шайтанам, легендам и другим историям. А рассказывать она может не хуже той тёти, что главная рассказчица про джурмутских шайтанов, кавтаров и будалаов.

– Ты обязательно кольцо или браслет надень на руку. Женщина без кольца или браслета на руке уязвима и не защищена от злых духов, – говорит тётя моей старшей сестре, приехавшей из аула. Сперва я их диалог воспринял как женские разговоры, но, когда услышал «злые духи», прислушался. Сестра взглянула на меня, усмехнулась:

– Ты про шайтанов много не говори, тётя, тут шайтанский писатель, всё улавливает!

…Шайтаны не были бы шайтанами, если бы отстали от людей и дали спокойно жить. Нет же, они лезут и лезут в мою жизнь и тревожат постоянно своими загадками! Но я обещал вам слишком часто о шайтанах не писать, и расскажу сейчас другую историю. О чабане и его несчастной жене с сухой рукой.

Обрывки её я услышал от тёти и старшей сестры, а однажды встретил человека, который рассказал недостающее. Правда, имени своего он просил не называть. Да и зачем нам его имя, если через всех нас, через каждого говорит один и тот же великий рассказчик – древний Джурмут. Итак, слушайте:

– Был, оказывается, в моём ауле Салда один зажиточный тухум КвачIикъилал (Квачикъ в переводе – короткорукий). И стали его так называть после двух загадочных историй. Предок этого тухума был очень жадный человек. Большую отару имел, но резал овец только тех, что ногу сломают. А здоровых не резал никогда. Всё копил и копил он богатство, не давал ни родственникам, ни нуждающимся. Говорят, осенью в горах он заряжал винтовку одним патроном, всю зиму в Цоре за овцами с этой винтовкой ходил, а на следующее лето возвращался в горы на то же место и этот патрон вытаскивал, смотрел, не заржавел ли. Чабаны удивлялись, неужели тот же патрон, как можно было не стрелять целый год! А он, нахмурившись, чистил патрон, менял порох, загонял обратно в винтовку и ворчал: «Пригодится в один день».

Но не пригодился этот патрон. Умер он, а отару его поделили между собой два его сына. Дружными они не были, зависть была между ними и соперничество. Каждый хотел стать богаче другого.

А тут ещё это предание про золотой поднос. Шептались в селе, что один человек из тухума КвачIикъилал спрятал этот поднос в своём хлеву под большим плоским камнем. Спрятал и ушёл с отарой овец на зимовку в Цор, где и умер ранней весной от малярии. А поднос так под камнем и лежит. Но камень этот такой тяжёлый, что поднять его не сможет даже полсела.

Женщина, имеющая связь с шайтанами, сказала, что тот поднос ныне находится под престолом хана шайтанов, и каждый, кто его коснётся, умрёт. Мало кто из салдинцев готов был претендовать на сокровище, если тут ещё и шайтаны замешаны. Так что отказались все от поисков. Но, когда пошло соперничество по богатству между братьями, младший из них решил забрать у шайтанов поднос своего предка и стать главным человеком аула.

В один осенний день взял он большой лом и направился в хлев, чтобы поднять тот большой плоский камень. Старики-сельчане умоляли, чтобы отказался от этой глупой затеи. Говорили, что предок, настоящий хозяин золота, вовсе не от малярии умер, а был убит в Цоре шайтанами, чтобы не вернулся за своим добром.

– Тебя тоже могут убить, да ещё и накликаешь беду на весь аул! – говорил джамаат в один голос. Не послушал алчный квачикъинец и пошёл в хлев.

Когда он поддел ломом край большого плоского камня, загрохотали небеса, задрожал и сам он, будто ударило его током, и упал без сознания. Люди вбежали в хлев, вынесли его на воздух… И тут стало всем не до него. Весь джамаат, разинув рты, смотрел, как поляна перед аулом заполняется животными. Целыми стадами из леса бежали олени и собирались в одном месте.

– Не к добру это, значит, Джурмут перед большой бедой, – сказал один старик, – зверям идёт откровение от Аллаха, Всевышний их оберегает и собирает в безопасное место.

Прошло немного времени, наступил вечер, и услышал такой грохот весь Джурмут, будто разрушились горы. Утром люди обнаружили, что часть горы между Салда и аулом Чорода рухнула, и там образовалось опасное место с обрывами и камнепадом. И точно такое же возникло с восточной стороны, отсекая Салда от аула Ульгеб.

– Вот почему олени прибежали к ровной поляне! – сказал убелённый сединой мудрый старик-салдинец.

После этого все стороной обходили хлев с его каменой плитой и подносом под ним. А у того человека, что ударил по камню ломом, сначала высохла рука, что тронула каменную плиту, а через время он заболел и умер.

Говорят, на его похороны второй брат не пришёл. Жил он со своей отарой в горах и вечерами возвращался в местность Колохъ, недалеко от родного аула. В то лето он женился на девушке своего же тухума, однако никак не возвращался к ней в аул, говорят, что боялся оставить другого человека возле своей отары. Молодую жену терзали подозрения, что муж завёл себе другую, ведь не возвращается месяцами в аул.

Однажды в зимний день она наготовила еды и понесла её к мужу в горы. Был полдень, снег в том году с осени не выпал. Только лишь на вершинах дальних гор сидели сверкающие ледяные шапки, что отражали солнечные лучи. Жена чабана шагала в гору и прошла уже половину пути, когда вспомнила, что недалеко есть небольшой родник. Она решила там отдохнуть, выпить воду и после продолжить путь. Прошагав ещё с десяток метров, она оказалась у родника и застыла как вкопанная. На плоском камне у родника спиной к ней сидела молодая девушка с роскошной косой, которая длинной змеёй легла на бурую листву. Сквозь журчанье воды можно было разобрать негромкий голос, будто девушка напевает какую-то незнакомую песню. Жена чабана удивилась. Ни одного села или хутора не было поблизости. Как тут могла оказаться молодая девушка с распущенными волосами и ещё без чохто, понять она не могла. Но коса, похожая на змею, будто заворожила её, и она сделала шаг, затем другой, третий… и пошла, как во сне, ничего не понимая, ничего не видя, кроме этих блестящих тяжёлых прядей. И вот пальцы прикоснулись к шёлку волос. «Как же красива эта коса…» – сказала она. Девушка обернулась, улыбнулась и пропала вмиг, словно пена на воде.

Жена чабана бросилась бежать, сначала бежала прочь от родника, затем всё выше и выше по горе, туда, где пас отару её муж. Она задыхалась, а сердце её было готово вырваться из груди, когда навстречу ей вышла отара овец и два вожака-козла. Животные шли, будто какая-то невидимая сила подгоняла и направляла их, но ни одного пастуха не было поблизости. Небо темнело, и по нему разливалось алое зарево, будто солнце, исчезающее за зубцами дальних гор, поранилось об их вершины. Женщина кричала, звала мужа по имени, но никто не вышел к ней и ей не ответил. Ей стало страшно, и она решила вернуться в аул. Спустившись к подножью горы, она перешла речку, и тут её охватила дрожь и сердце словно кто-то сжал в кулаке. Вокруг стояли отвесные скалы, между ними пролегли пропасти, но и со скал и из пропасти доносились голоса, они звучали всё громче, как будто приближалось какое-то торжественное шествие. Особенно отчётливо был слышен один женский голос, а совсем скоро жена чабана могла разобрать каждое слово, как если бы произносящая клятву стояла в трёх шагах от неё.

Рохьоб бугаб цIаялъугIа,

ЦIадаб бугаб гIучIалъугIа,

ИталъугIа (гьвеялъугIа), аталъугIа (чуялъугIа),

Ати вугав вехьасугIа (Чоа вугав вехьасугIа),

Багъич гьечIаб квералъугIа,

Курхьин гьечIаб рукьалъугIа.

Вот что вышло в подстрочном переводе:

Клянусь огоньком, что в лесу,

Клянусь хворостом, что в огне,

Клянусь собакой и конём,

Клянусь чабаном на коне,

Клянусь рукой – без кольца,

Клянусь запястьем – без браслета…

Как жена чабана добралась до аула, вспомнить она так и не смогла. Пролежала без памяти семь ночей и семь дней. А рука, которой прикоснулась она к волосам девушки шайтанов, начала высыхать и сохла, пока не остались от неё только кости да кожа. Когда пригласили к больной женщину, которая имеет связь с шайтанами, та сказала, что так и бывает, если на руке нет кольца или браслета. Было бы кольцо или браслет, шайтаны не навредили бы. Сработал бы металл как оберег.

А через некоторое время нашёлся и сам чабан. Люди обнаружили его бродящим вдали от отары, и был он в трауре. Рассказал, что была у него возлюбленная из потустороннего мира, хотел брать её второй женой. Тогда он мог бы вернуть себе золотой поднос или сам ушёл бы в мир шайтанов вместе с отарой. Но пришла жена земная, прикоснулась к его любимой, и та исчезла, больше не приходит. И была, говорят, у него своя песня с печальной мелодией, посвящённая возлюбленной:

Муърул сверу кIварай, Минасул Шамай,

Щобал къотIу егьи, мун дир йокьулей,

В подстрочном переводе:

Шамай, дочь Минава, ушедшая, покинувшая горы,

Вернись через хребты, моя любимая…

Полусумасшедший, он не смог вернуться в аул и жить, как раньше, всё время ходил по горам, спускался в пропасти, искал свою Шамай и пел песню, что сложил для неё. А потом он пропал. Где и как умер, никто точно сказать не может. Его земная жена стала квачикъом (короткорукой, с высохшей рукой), детей у них не было, и на них закончился странный тухум салдинцев – КвачIикъилал. А их хлев, дома и развалины, где были дома, перешли в вакъф (собственность мечети, джамаата сохранённая ради благотворительности села, позже место это было куплено одной семьёй большого тухума в ауле).

Этот хлев и сейчас можно увидеть в центре села, а в дальнем его углу лежит большой камень. Говорят, под камнем всё ещё спрятан золотой поднос тухума КвачIикъилал. Но люди считают это место безбаракатным, и никто не хочет ступить на эту землю. Никто не рискует прикоснуться к камню.

Брат «прислал» мельницу с гор

Брат прислал небольшой видеоролик из мельницы в горах. Ни комментария, ни голосового сообщения, просто небольшая съёмка на телефоне, как работает мельница. Он всё понимает – не надо тут слов, достаточно того, что есть. К чему тут слова? Они излишни.

Многократно прокрутил этот ролик, он меня вернул в детство. Тут мама покойная пришла ко мне, она собирала дрова и хворост для костра. Потом чистила ячмень, брала жареный ячмень с кукурузой, сыпала в корыто мельницы, чтобы промолоть, сделать толокно.

Помню дядю, который приходил до начала процедуры. Он садился у костра, брал оттуда уголёк, прикуривал длинную самокрутку и, весь в дымном облаке, начинал обстоятельно обсуждать предстоящую работу. Они с несколькими сельчанами снимали большой вращающийся камень и затем дядя специальным молотком обтесывал его, чтобы был шероховатым и лучше измельчал зёрна ячменя и пшеницы, превращая их в толокно или муку. После того, как дядя завершал работу, молодые люди, орудуя деревянными кольями, двигали этот большой круглый камень и надевали его на ось. Женщины – кто за костром следил, кто ячмень чистил, кто жарил зёрна для толокна, а мужская часть в ответе за мельницу: за камень, за колесо, за лопасти, которые вращают камень, и то, чтоб вода поступала в нужном количестве. Когда дядя заканчивал свою работу и камень был уже надет на ось, мама высыпала мешок жареного ячменя в корыто, что над камнем, и звала меня:

– МухIамад! Сходи к речке и воду дай для мельницы!

Я бросал игры с ребятами на лугу перед мельницей и бежал выполнить приказ мамы. Вода неслась по деревянному стоку, но тяжёлый засов из широких досок останавливал ее бег. И мне надо было поднять засов, пустить воду по трубам, чтобы поток ударил по лопастям и завращалась, заработала мельница. Вода, выпущенная на свободу, била во все стороны и я, промокший, бежал к костру, где жарили ячмень. Там сушил свою обувь, выжимал и вешал у костра носки, ел жареный ячмень с кукурузой. Вечерком мама с женщинами наводили порядок внутри мельницы, у корыта ставили пару полных мешков жареного ячменя и уходили, оставив нас приглядывать за процессом. Когда толокно наполняло корыто, его нужно было пересыпать в мешок.

Как только уходили женщины и дети, замолкал общий веселый гвалт и на мельницу сразу опускалась тихая лунная ночь. В небольшое окошко в стене и в открытый дымоход заглядывала любопытная луна, освещая и нас, и мельницу. Шум речки, глуховатая размеренная мелодия вращения лопастей, лёгкое постукивание мельницы, треск горящих поленьев сливались в волшебную, ни на что не похожую музыку осенней ночи. Изредка ночную тишину прерывал лай одинокой собаки, оставшейся в горах, когда чабаны спустились на равнину.

Это всё вернулось ко мне, когда брат «прислал» мельницу. Прошло с того времени тридцать с лишним лет. Мамы не стало, и женщины, которые с ней работали, ушли, сёла покидают горцы. Мои друзья, что бегали со мной у мельницы, уже поседевшие взрослые дяди, живут в городах, коротают свои дни. А когда вспоминают детство, наверное, чувствуют то же, что и я сейчас – в душе тоска, в горле ком… Зачем, брат, ты прислал мне это? Спасибо, брат, что прислал…