Читать книгу: «Дневник медсестры», страница 3

Здравствуй травма!

Ничего в нашей с вами жизни не происходит просто так.

Можно сказать, что я привыкла к этой мысли и уверена в её правдивости. Я могла бы отработать в больнице много лет, нарабатывая опыт, повышая свою квалификацию, наслаждаясь общением с коллегами и помогая людям. Если бы я не выгорела в травматологическом зале, возможно, никогда бы и не покинула Латвию. Хотя, кто знает?..

Ещё находясь под покровительством абдоминальной медсестры, я как-то заглянула в окошко соседнего операционного зала. Нельзя сказать, что он отличался чем-то особенным от абдоминального или любого другого. Вся разница для меня на тот момент была только в том, что там проводились операции другого профиля. Пугало ли меня это? Отчасти.

В тот момент, наблюдая через окошко за тем, как травматологическая медсестра готовится к операции я ничего не почувствовала. Во мне не было страха, ни перед бо́льшим количеством инструментов, ни перед незнакомыми мне людьми, с которыми я должна была научиться работать. Я просто смотрела на то, как медсестра берёт определённые инструменты из стерильных контейнеров и раскладывает их в нужном порядке. Но, если задуматься сейчас, то можно сказать, что в глубине души я испытывала тревогу из-за моей неопытности и недостатка знаний. Причиной этому была моя неуверенность в себе. Я переживала, что могу не справиться с объёмом информации, но пасовать перед этими трудностями не могла себе позволить.

Пока я смотрела в окно, погружённая в свои мысли, ко мне подошла абдоминальная медсестра:

– Смотри внимательно, именно с такими инструментами тебе и нужно будет работать в дальнейшем. Это тебе не абдоминальная хирургия, – её слова, вероятно, должны были заставить меня испугаться перед будущим объёмом работы, но этого не случилось. Меня скорее пугал не объём работы, а неизвестность. Мне было необходимо найти общий язык не только с медсестрой и санитаркой, но так же и с врачами. Получилось ли у меня? Где-то да, где-то нет… Но в общем – не сразу.

Достаточно скоро я вошла в команду травматологического профиля. Чувствовала я себя как мышонок, попавший в логово к большим хищникам. Медсестра, назовём её Лаурой (это первое имя, которое мне пришло в голову, в момент написания этих строк), была приятной женщиной и старалась объяснять мне всё, что было необходимо. Её назвать «хищником» у меня язык не поворачивается. Если брать аналогии из животного мира, то она скорее была одомашненной кошкой – умной, гибкой, с характером и уникальным очарованием. Врачей того зала, пожалуй можно было бы сравнить с куда большими представителями семейства кошачьих: каждый со своим характером, привычками, порой устрашающей атмосферой (особенно, когда с ними не знаком), но при этом умеющими быть простыми.

Я, пожалуй, никогда не забуду, как впервые увидела врача, с которым должна была работать. И нет, это был не операционный блок. На тот момент я являлась студенткой медицинского, писавшей работу про информированность медсестёр о послеоперационном периоде, после эндопротезирования тазобедренных суставов¹¹. Собрать мне было необходимо сто анкет, поэтому я ездила по всем доступным мне больницам, запрашивала разрешение на опрос медперсонала и собирала информацию. Когда я разговаривала с медсестрой на посту травматологического отделения в Лиепайской больнице, к стойке подошёл врач и начал заполнять историю болезни. Я обычно не вглядывалась во врачей, наоборот, по привычке старалась не попадаться им на глаза, потому что не все они хорошо относятся к практикантам. Но тут, разговаривая с медсестрой об эндопротезировании, она в какой-то момент повернула голову и сказала:

– Вот руководитель отделения, вы можете пообщаться с ним по этому вопросу.

Всё, что мне тогда хотелось сделать: сказать – «Йик!», и стоять статуей, чтобы на меня не обратили внимания. Врач выглядел очень погружённым не только в работу, но и свои мысли. Казалось, вокруг него колючая аура, которая будет особенно острой, если он не в настроении. Подходить к нему было страшно. Начинать с ним разговор было страшно. Находиться с ним рядом было напряжённо. И, если бы я знала, что в будущем нам предстоит работать вместе, мне «влиться» в операции по эндопротезированию, я бы проглотила свой страх и неуверенность. Шагнула и завела разговор, задавая интересующие меня вопросы. Может быть, тогда всё сложилось бы по-другому. Но я этого не сделала. Я струсила.

Стоит добавить, что, обдумав немного предложение медсестры в отделении, я всё-таки договорилась о консультации с врачом ортопедом. Только было это в Елгаве и свои вопросы я задавала главврачу. Чувствовала я себя маленькой мышкой, но впечатление от человека, да и разговора, остались приятными.

Но давайте вернёмся к травматологическому залу.

Порой мой мозг превращался в горшочек, в который поназапихивали всякого, а ему надо всё это ещё соответственно приготовить. Поэтому, в особенно загруженные информацией дни, я обычно очень рано ложилась спать. К счастью, мой молодой человек ничего мне на это не говорил. Хотя, с ним у меня впоследствии вышла очень неприятная история, но об этом чуть позже.

Я делала конспекты, с описанием всех инструментов и пошаговых действий операций, чтобы быть уверенной в том, что ничего не пропустила. Как могла, я старалась выкладываться по максимуму: помогала везде, где могла; бегала за инструментами, за компонентами; поддерживала разговоры с коллегами, прикладывая все усилия, чтобы не казаться глупой; наблюдала за стерильной и нестерильный зонами и многое другое. Я делала то, что считала нужным и правильным, а кто что думал меня волновало в последнюю очередь. Хотя не могу сказать, что чужие мысли на мне ником образом не отразились. Наоборот, я молчала, но видела как врач недоволен моим присутствием. Порой создавалось ощущение, что если бы он мог высказать недовольство моим существованием, он бы это сделал. Но он оставался вежливым. Правда, в те моменты, когда ему удавалось сохранить самообладание и не бросаться инструментами. В некоторых ситуациях, когда я тупила во время работы, было заметно, что даётся это ему очень нелегко. Потому что по его глазам можно было прочесть мысли о проклятиях. Но он ни разу не причинил мне намеренного вреда. Хоть инструменты разок другой в стороны и улетали.

Бывали и случайные «проколы» – однажды, когда я собирала инструменты с операционного стола, врач, не глядя, положил мне на руку электрическую пилу, которая использовалась для распила костей. К счастью, пила была выключена и я смогла не только обновить стерильную зону, но и собственную рану обработать. Теперь я и шрама от той пилы не найду, не помню какой палец пострадал. А в другой раз, я, подавая скальпель, порезала врача. В своё оправдание скажу, что всё происходило на автопилоте: придя после отпуска, привыкшая к определённому ритму подачи инструментов, я следовала мышечной памяти. Я не знала, что врач, за время моего отсутствия, стал чуть более самостоятельным и подавать ему скальпель не нужно. Чувствовала ли я себя виноватой? Не очень. Потому что я делала всё, как всегда, а то, что некоторые детали работы изменились – меня не проинформировали. Никто не виноват в сложившейся ситуации. Естественно, врачу была оказана первая помощь, инструменты в контакте с ним – заменены, а стерильная поверхность обновлена. Операция продолжилась, все остались живы и здоровы.

Но тогда, в начале своей работы с врачом, недовольным тем, что медсестра, с которой он привык работать, уходит, а на её место взяли какую-то зелёную недотёпу, которая не может запомнить все операции (вслух, лично мне, он этого не говорил. Но многие его действия заставляли меня чувствовать, что именно такими были мысли врача на тот момент), мне было сложно. Я выстилалась как могла, стараясь успеть всё, чтобы поднять собственную самооценку, чтобы доказать врачу, что ничем не хуже той, другой медсестры. Со временем я это доказала. Мне по крайней мере хочется в это верить.

Но в том далёком прошлом, я помню как стояла над чистыми инструментами и давилась от слёз, понимая, что меня не хотят видеть в зале. Со мной не хотят работать. Я старалась не ронять слёзы на инструменты, которые пыталась запаковать и отдать в стерилизацию. Я внимательно прислушивалась к шагам за маленькой комнаткой, в которой лежало всё необходимое для упаковки инструментов для стерилизации. Мне не хотелось, чтобы кто-то увидел мои слёзы, мою боль. Мне не хотелось жалости со стороны людей, мне не хотелось защитников. Для меня эта борьба, это противостояние были личного характера и я не собиралась сдаваться. Как бы тяжело мне ни было.

Поэтому, когда мой молодой человек пришёл и пытался разобраться в том, почему меня «гоняют на работе», я была в шоке. Он услышал это, находясь в столовой, подслушав разговор моих коллег, как я поняла. Во-первых, я свои обязанности как «гоняют» не воспринимала. Во-вторых, я его не просила о заступничестве. В-третьих, он, сам того не зная, не просто подвёл меня, а свалил все мои кропотливо построенные мосты, которые я с такой аккуратностью и упорством строила. Так что сидя в кабинете у старшей медсестры я не сразу въехала в ситуацию. Когда до меня дошло – последовал шок. Мне пришлось извиняться за то, что с моей стороны всё по-другому, не так как это описал мой молодой человек. Что у меня лично, нет никаких претензий к коллегам, что я не считаю будто меня «гоняют». Наоборот, считаю, что выполняю необходимую работу, в которой важно научиться быть юркой и быстро соображающей. На что всегда нужны время и опыт.

От наплыва эмоций меня прорвало на слёзы, мне было до чёртиков обидно! Как так? Я всё это время выкладывалась зря? Как так можно перечеркнуть чужие старания?

Позже мне удалось немного отпустить эмоции, я пришла к выводу, что он не хотел мне вредить. Он просто хотел за меня заступиться, поскольку чувствовал себя ответственным защитником. Он хотел мне помочь, хотел разобраться в ситуации, хотел, чтобы у меня всё было хорошо на работе. Вот только эффект от его действий вышел другим.

Да, я не рассказывала ему, что происходило в зале. Не делилась с ним тем, что мне тяжело. Но я воспринимала все эти тяжести, как период, который надо пережить. Я воспринимала всё это, как испытания, в которых мне надо доказать себя, показать окружающим, что я, несмотря на свою «зелёность», способный работник. А он взял и перечеркнул все мои усилия своим поступком. Пусть не со зла, но ведь не зря говорят – благими намерениями устлана дорога в Ад. Правда, стоит уточнять: в чей именно Ад?¹²

Никто не идеален

Ошибки в операционном зале – опасны. Это не секрет. И от того, как ты сумеешь не допустить эти ошибки зависит насколько здоровой будет твоя психика. Проблема состоит в том, что тебе нужно предвидеть, где именно могут быть допущены ошибки. А когда ты уверен в том, что всё делаешь правильно это очень сложно.

Я жила спокойно, работала, пока однажды не выяснилось, что несколько человек после операций лежали в травматологическом отделении с инфекцией. Когда я это услышала, нахмурились и начала проигрывать в голове каждое действие до, во время и после операций. Я была готова взвалить всю вину на себя, хотя, как потом оказалось, виновата не была. Насколько я помню, вся беда была в жаре и перевязках. Потому что воспаление образовалось не только у пациентов моего врача, но и его коллег. Правда, эта ситуация добавила мне более напряжённого подхода к подготовке к операциям.

Если раньше я могла позволить себе работать чуть более расслабленно, не теряя при этом контроля над ситуацией, то теперь у меня в голове постоянно горела красная лампочка, говорившая: «Нужно повышенное внимание к деталям». Я проверяла каждый комплект снаружи и внутри – не было ли где повреждений, дестерилизации¹³. Проверяла практически каждый инструмент на проколы в момент как брала, и в момент как он открывался. Не до конца этого понимая, я довела себя до паранойи, просто потому что моей целью в операционном зале было – защищать пациентов. А чтобы кого-то защитить, нужно приложить усилия. Вот я их и прилагала, медленно выгорая.

Каждая медсестра в отделении, прилагала максимум своих усилий, чтобы «защищать» пациентов. Но поскольку опыта работы у них было больше, чем у меня, то и внешне они выглядели спокойнее. Внутри… не мне судить, что творилось в чужих душах.

Я помню, как одна из медсестёр рассказывала мне о том, как она стояла на большой операции. Не помню уже что это была за операция, но в данном случае не это важно.

Но прежде чем я продолжу историю, небольшое отступление.

В операционном блоке, есть такое правило – надо считать материал, который будет использоваться. За марлевыми тампонами всегда зорко следят, а все марлевые полотенчики, так же как и инструменты, которые уходят в «недра» пациентов (подразумевается, что инструменты и марлю «проще потерять» в животе, в других частях тела это сложнее, потому что места меньше) пересчитывались до, во время и после операции. Как давно это правило существует я не помню, но, судя по многочисленным историям из интернета, случаются проколы.

На все эти истории мне хочется сказать только одно: «А вы не задумывались, что медики тоже люди?». Они, как и вы, простые рабочие, которые очень часто выкладываются изо всех сил (пандемия вам в доказательство). Но они остаются людьми, как бы кто ни пытался надеть на них супергеройские плащи. И да, кто-то оправдывает эти плащи, совершая чудо день за днём, а кто-то нет, теряя лицо, профессию.

Так вот, эта медсестра однажды рассказала мне о том, как она стояла на большой операции. Та была долгой и сложной. Пересчитывалось всё, что было необходимо по несколько раз, но в итоге оказалось, что недостаёт одного марлевого полотенчика. Медсестра поделилась со мной тем, что очень долго потом не могла уснуть, пересчитывая раз за разом в голове весь материал, боясь, что, то одно полотенчико осталось в животе у пациента. К счастью, насколько я поняла, всё в итоге закончилось хорошо: ничего ни у кого не было оставлено – пациента отвезли на рентген, где не было никаких следов инородных материалов, поскольку к каждому полотенчику пришиты специальные петельки, видные на рентгеновских снимках.

В принципе, наверное у каждой медсестры найдётся подобного рода история, когда они были на грани ошибки, или совершили ошибку. Где-то эти истории будут заканчиваться хорошо, а где-то плохо. Вот только это абсолютно не значит, что допустив какую-либо ошибку медсёстры или врачи, тут же становятся плохими людьми. Очень часто это не так. Каждый может не выспаться из-за большого объёма работы, потерять на несколько секунд концентрацию и оплошать. Каждый может столкнуться с проблемами в семье и оказаться неспособным уделить работе всё необходимое внимание. Каждый может проявить невнимательность. Вот только есть у этого всего одна оговорка: если нечто подобное случается один или два раза – не страшно (пока все остаются живы и здоровы), но если человек допускает ошибки постоянно, неважно по каким причинам, пожалуй, не стоит ему тогда работать в медицине. Ведь пусть плохие и сложные дни случаются со всеми, это не повод несерьёзно относиться к работе и делать всё спустя рукава. «И так сойдёт» – не лучшая тактика, когда вопрос касается здоровья и жизни людей.

Но самые неприятные ошибки, которые допускают люди, – из-за неопытности. Такой можно считать историю про абсцесс, которую я рассказывала в одной из предыдущих глав.

От ошибок «по неопытности» не застрахован никто. В любой профессии они существуют. И хорошо, если рядом найдётся коллега, который не только поможет исправить ошибку, но в идеале, не допустит её у своего подчинённого. Именно поэтому, как я могу судить, вас всегда поставят работать с кем-то в начале новой карьеры. Конечно, есть профессии, где эти ошибки приходится набивать самим. Но, давайте посмотрим правде в глаза, чаще всего это профессии с индивидуальными услугами. Например, дизайнеры, корректоры, иллюстраторы и прочее, прочее. А многие сферы в нашей жизни нацелены на коллективное обслуживание масс, и вот там то с вами, почти всегда до поры до времени, будет кто-то, кто вам поможет освоиться на новом месте.

Наверняка вас мучает вопрос: допускала ли автор этих строк ошибки? И конечно же вам любопытно какими они были.

Да, я допускала ошибки. Но, насколько я знаю, все остались живы, даже в случаях с дестерилизацией. Большинство моих «проколов» частенько сводились к забытым инструментам, которые приходилось искать по отделению. Ведь перейдя в травмы, я сконцентрировалась тогда на больших операциях, простым уделяя меньше внимания. Вот и приходилось моей помощнице частенько бегать, доносить мне инструменты. Довольной она от этого не была, но и я сама счастьем не светилась. Поскольку чувствовала себя неудачницей, не способной запомнить простые вещи.

Помню, как однажды я готовилась к самой простой травматологической операции: срастанию костей с помощью пластины. Я была уверена, что всё подготовила как надо. И вот, когда всё было готово к тому, чтобы прикладывать пластину и фиксировать её, оказалось, что я лоханулась: к выбранным пластинам не подходили шурупы. Врач меня пожурил и отправил решать вопрос. Выяснилось, что необходимые инструменты были уже в стерилизационном отделении. Проблема состояла в том, что это был единственный имеющийся в отделении комплект, спокойно моющийся в тот момент на пару этажей ниже. Из-за чего поднять его к нам, чтобы положить необходимое в маленький стерилизатор, не имелось возможности.

Что мы делали? Ждали.

Мы все ждали, когда поднимут инструменты наверх и можно будет положить шурупы в маленький стерилизатор, чтобы закончить операцию. Ждали мы как минимум полчаса. А когда всё, наконец таки, было сделано и пациента отправили в послеоперационную палату, я отправилась мыть использованные инструменты, оставив уборку зала моей помощнице. Чувствовала я себя глупо, но свой урок из ситуации извлекла.

С тех пор я всегда спрашивала у врачей о том, какие именно им нужны комплекты и не перекликается ли это как-то с операциями коллег. Чтобы точно знать, как планировать свой рабочий день и быть уверенной в том, что все всё сделают как надо. Только потом, через время, пришёл ещё один комплект с инструментами, так что можно было проводить хоть две одинаковые операции в разных залах одновременно.

Ещё один раз я опростоволосилась по-крупному. И это тоже касалось инструментов. Помнится я даже объяснительную по этому поводу писала. Не помню, правда, сняли ли с меня что-либо за потерянный инструмент или нет. Я в то время на зарплату мало обращала внимания и дело тут не в том, что она была большая. Нет, зарплата была средняя – чуть больше 500 евро после уплаты налогов. И то это было в самом начале. Чем дольше я работала, тем больше стала получать со всеми надбавками за вредность (мы часто работали с химическими растворами), со всеми сверхурочными (в среднем в месяц я работала по 180-200 часов, особенно в последние три года), к пятому году я получала около 700 евро, после уплаты налогов. Но мои мысли, в первые годы, были нацелены только на работу. Так что если зарплата какой-то месяц, два и была меньше – я не заметила. Цифры для меня были лишь цифрами, не больше.

В один из дней по плану была большая операция, в два, три этапа. Сделать всё нужно было в течение одной процедуры, из-за чего операция длилась в районе шести часов. Компания, занимающаяся специализированными инструментами, прислала несколько комплектов, на которые я без ужаса взглянуть не могла, поскольку это был мой первый раз на такие объёмы работы.

Уже не помню как так вышло, но когда мы с представительницей компании, которая помогала мне во время операции с инструментами, обнаружили, что одной детали не хватает, я начала думать: «в какой момент та могла потеряться?». Размышления завели меня к тому, что эта деталь могла быть выкинута. Причём мной. Просто потому, что что-то непонятное, обляпанное кровью лежало там, где ему не нужно было лежать – среди чистых комплектов. И я, повинуясь инстинкту, выкинула непонятную ерунду в мусорник, куда мы выбрасывали всё, что считалось контаменированным (загрязненным, смешанным с выделениями пациентов, у которых были операции). «Загрязнённые» предметы, не подлежащие очистке, имеющие одноразовое применение всегда выбрасывались в специальные мешки. У нас они были жёлтого цвета, где-то в другой больнице, в другой стране они могут быть другого цвета, но не об этом сейчас.

Я поделилась своими мыслями и опасениями с представительницей компании и сказала, что если надо, я могу спуститься туда, куда мы отправляем эти мешки и постараться найти эту деталь. На что она мне ответила:

– Не нужно. Она наверняка уже вне нашей досягаемости.

Была ли деталь в нашей досягаемости тем вечером я не знаю. Потому что решила, раз человек, отвечающий за инструменты так говорит, значит я не буду разрываться на части. Зачем? Я призналась в совершённом, поделилась возможным решением проблемы, не моя вина в том, что это было отвергнуто.

За потерянный инструмент мне, конечно, потом влетело. Не сильно, но влетело. Да и когда у нас были в последствии такого же рода операции, нехватка одной этой детали чувствовалась и мне каждый раз было стыдно за то, что я так и не засучила рукава, пытаясь найти то, от чего так необдуманно избавилась.

Впоследствии, когда к нам приходили какие-нибудь инструменты, я всех их просматривала и старалась следить за каждым, чтобы ни один не имел возможности смыться куда не надо. Не могу сказать, что и в дальнейшем у меня не случалось проколов, но они уже не были настолько масштабными.