Читать книгу: «Пришествие Маруськи»

© Людмила Дымбу, 2019

ISBN 978-5-0050-9100-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Откуда ты, прелестное дитя?

Из-за бани вышла обыкновенная полосатая кошка с птичкой в зубах. Она шла прямо на меня, опустив глаза и, похоже, погрузившись в совсем невеселые думы. Оно и понятно: на соседской территории прямо за нашим забором подрастали её котята и каждый день хотели есть. А как прокормить-то такую ораву? Тут любая мать озадачится.

Кошка подняла глаза и наткнулась взглядом на меня. Немного растерянный от неожиданности, но моментально напрягшийся, он явственно выражал: «Уйди с дороги. Что бы ты ни сделала сейчас, как бы ни забранилась и ни шуганула меня – я тебя не боюсь, потому что иду к своим маленьким детям».

Я и не собиралась с нею браниться. Во-первых, материнский инстинкт – это чувство святое, и как женщина женщину я прекрасно её понимала.

А во-вторых, в самой глубине своей души я даже радовалась этому соседству.

С противоположной стороны к нашему забору приникает курятник другого соседа. Курятник этот настолько ветхий, что вместе с кудахтаньем кур оттуда часто слышался крысиный писк, и ещё неизвестно, кто из них там поселился первее. Мы же на своём участке обосновались не так давно, поэтому о крысах по-сеседству понятия не имели. И построили со своей стороны у забора парничок из старых высоких оконных рам, застеклённый, довольно просторный и даже уютный. Когда же там выросли первые помидоры, я обнаружила у стенки бездонную нору толщиной с мою руку. И очень испугалась: мало ли кто из этой норы в один прекрасный момент появится? А потом и явные признаки этого самого кого-то объявились – на земле валялись надкусанные зелёные, пока ещё невкусные, помидорчики, а на ветках висели спелые, румяные, но изрядно изгрызенные томаты.

К кому обращаться с претензями по поводу испорченного урожая? К соседу? Так его предполагаемая реакция понятна: «Вам мешают, вы и травите». И мы решились на измор. Не одно лето подряд я покупала самые разные средства против незваных гостей и щедро рассыпала в парнике угощение. Гости, мне кажется, лишь усмехались моему извращённому вкусу, и продолжали лакомиться вкуснейшими помидорами. Они до того освоились у нас в огороде, что приходили уже не только в парник, а нет-нет да и прогуливались между грядок – а отчего же и не отозваться на такое усердное гостеприимство? Я провожала их вытаращенными от неслыханного хамства глазами и продолжала искать эффективное средство для расставания навсегда. В конце концов в одном хорошем магазине мне предложили нечто под названием «ТриКота» и заверили: «Надёжней не бывает». Уже не веря ни во что, я разложила бирюзового цвета брикеты вдоль соседского забора… и напрочь забыла о них.

И вот однажды мне явилось чудо: совершенно не прячась, пребывая в полнейшем экстазе, между моими грядками прямо на меня, меня не видя, бежала на задних лапах довольно большая крыса, держа передними перед собой голубой драгоценный брикет. На её физиономии было запечатлено такое благоговение, будто держала она не кусок отравленного теста, а по меньшей мере один из десяти знаменитейших в мире алмазов. Я ею просто залюбовалась! И поскольку характер мой для любого смертоубийства начисто не приспособлен, мне подумалось, что пусть уж она и умрёт, но хотя бы умрёт совершенно счастливой.

Но сколько их ещё там, тех счастливцев и счастливиц? И всем ли поровну досталось той чудесной благодати?

Вот поэтому, отчасти, я и тешилась корóткостью кошачьего соседства.

С кошкой мы больше как будто и не встречались, но её подросшие котята время от времени вылезали из густой зелени астильбы с нашей стороны забора (где-то там был, видно, лаз оттуда сюда и обратно) и, глядя в мою сторону пугливо-любопытными глазами, прошмыгивали и исчезали под обычно запертой второй калиткой из огорода, которой мы пользуемся очень редко. Все котята, даже не знаю, сколько их было, казались мне похожими друг на дружку – серенькие, глазастые, ничем особо не примечательные, но симпатичные и милые, как все малыши на свете. Я смотрела на них равнодушно, желания взять одного себе даже не возникало. После того, как наш сын, начиная с десятилетнего возраста (именно тогда появился у нас котёнок Сашка, выросший в роскошного белого кота) почти беспрерывно и мучительно страдал от аллергии, и передышка наступила только после непонятного исчезновения Сашки, о котором мы хоть и тосковали, но понимали, что его пропажа явственно связана с этой болезнью, – после этого нам с мужем даже в голову уже не приходило завести дома котёнка. Сегодня сын взрослый, живёт своей жизнью, периодически наведываясь в гости к родителям. Но всё-таки риск в этом случае – дело, в общем-то, глупое. Да и зачем нам дома кот? В квартире на пятом этаже?

Однажды, моясь в бане, слышу, как в комнате за предбанным коридорчиком муж с кем-то разговаривает. «По мобильному», – подумалось само собой. Но разговаривал он так, как обычно взрослые говорят с маленьким ребёнком, не желая его напугать или обидеть. Домывшись, выхожу и вижу небольшого котёнка, на мордочке которого ясно написано: кошечка. Трёхцветная, с белой грудкой и лапками, рыже-серенькой спиной и наполовину «чумазым» носиком, а глазки умные и доверчивые. Держится с достоинством, ничего её здесь не смущает, словно и не в первый раз зашла.

– Вот, гости у нас, – словно оправдываясь, объясняет муж.

– Вижу. Но зачем ты?.. Нельзя же…

– Да ничего. Сейчас убежит.

Но маленькой мурлыке убегать никуда не хотелось. Ей здесь нравилось. И у меня даже мелькнула мысль, что их мама-кошка, встреченная мною у бани, стараясь в меру своих сил и возможностей устроить будущее своих детей, ей внушала: «Иди к этой женщине. Она не злая, не обидит тебя. И ты ей понравишься».

Малышка, действительно, не могла не понравиться. Она абсолютно отличалась от своих собратьев – и расцветкой, и общительностью, и поглядкой. Она была какая-то другая. Совсем другая. Ну, так что ж, бывает, и в одной семье дети родные, а совершенно разные.

Но когда мы все вышли на улицу, стало видно, какая она худенькая. Очень ловко схватывала на лету каких-то мошек и с жадностью тут же ела. Не любимая, что ли, матерью, потому и корма достаётся меньше, чем остальным? Меня накрыло волной непозволительной жалости. Нет, не моё это дело. Ну, забрёл котёнок в баню, ну и что теперь, срочно усыновлять его, удочерять то есть? Успокойся, – говорила я себе. Поесть принесём, а про остальное и думать нечего.

Идя назавтра в огород, я захватила котёнку сметаны. Она сидела на столбе калитки и тут же, у калитки, я её покормила. Внутри, не зависимо от меня, работало моё чувство самосохранения: да, я не злая, и не жадная, я буду подкармливать это маленькое существо, но приручать не стану ни за что. Я не хочу впускать её в своё сердце. Приручить – это значит привязаться самой, а что за всем этим следует… страшно подумать! Мало того, что опасно для сына, так ведь это ответственность и за неё. К тому же кошка, а не кот, что потом делать с котятами… и никуда от неё не уехать надолго… Нет, нет и нет.

Но всё это крутилось в голове просто машинально, само собой, не зависимо от меня. Я-то, я-то сама – совершенно об этом не думала, зачем?.. Мыслей в голове взрослой женщины и без того предостаточно, и особенно – не очень весёлых: то одна проблема замаячит, то другая… А уж сколько раскаяний и сожалений… И – о, господи, ночь!.. Бессонная ночь – страшнее для сердца казни и не придумать…

Светлые летние ночи закончились, вот-вот наступит август с его звездопадами в кромешной тёплой темноте. Да… темнота, но пока ещё не страшная, мягкая, бархатная, уютная даже… котята спят там, наверное, вместе, прижавшись друг к дружке и к маме своей…

Они ночевали где-то в соседской беседке, во всяком случае под крышей, и когда однажды ночью разразилась гроза, я впервые подумала, что им ведь, наверное, всё-таки страшно, да и сыро, какой уж там уют…

Неприятные, грызущие душу мысли незаметно переключились на котят. Как же им-то, бездомным, живётся непросто. Ну, подрастут к осени, а там… зима. Но зачем, зачем я опять травлю себе сердце? Сколько их, кошек с котятами, живёт и жило вокруг всегда, так устроила их жизнь природа, и мне даже в голову раньше не приходило задуматься о какой-то кошачьей судьбе.

Маленькая кошечка заходила ко мне теперь ежедневно. Я приносила ей что-нибудь вкусное – на её кошачий вкус, хотя ей в её положении вкусно, наверное, было всё, что съедобно.

Остальные котята так же время от времени появлялись и проскакивали, как и прежде, мимо, или незаметно наблюдали за мной из какого-нибудь укрытия, но, замеченные, тут же пускались наутёк с глаз долой. Интересно, думалось мне, у них что же – своя особая субординация, или такая природная тактичность, что видя моё расположение к их сестрёнке, все остальные ведут себя по-прежнему отчуждённо?

Муж собрался косить траву на участке. «Наша» маленькая кошка играла от него неподалёку. Шум резко включившегося триммера так её перепугал, что я увидела, как она летит через весь огород стрелой, будто маленький зайчишка от опасности, и летит прямо ко мне. Я замерла… А она просто прыгнула с разбегу мне на руки и прижалась крошечным тельцем изо всех своих силёнок. Где-то внутри, под хрупкими рёбрами, билось и вспархивало птицей сердчишко, а сама она пыталась спрятаться от ужаса, всё выше и выше вскарабкиваясь по моей футболке, пока не уткнулась вся целиком мне в шею под подбородком… и сжалась там в комочек, утихла, согретая моими ладошками. Ну, вот и всё… – подумалось мне. – Вот она всё-таки и моя…

Так мы с нею и сидели, пока шумела косилка. Кошурка успокоилась, улеглась у меня на коленях и преспокойненько уснула.

– Утром она спала у нас на скамейке, – сказал подошедший муж. Уезжая на работу, он заходит в огород открыть теплицу с помидорами и парник с огурцами.

Ночью, глядя в темноту открытыми глазами, я придумала: если ей хочется спать почему-то одной на скамейке у нас в беседке, надо сделать для неё домик. Кошки любят прятаться в уютном закутке. Да ей и не так холодно будет, середина уж августа, скоро сентябрь, и на случай дождя всё-таки крыша.

Утром первым делом я разыскала подходящую небольшую, но глубокую коробку в форме куба, окутала сверху полиэтиленовой плёнкой для предохранения картона от влаги, внутрь для прочности поставила неглубокий и компактный, оказавшийся как раз по размеру коробки, лоток, оставшийся ещё, наверное, от Сашки, а в него положила тёплый мягкий шарф. Настоящий кошкин дом, удобный и даже комфортабельный. Днём надёжно установила его в самый угол скамейки, плотно прислонив дно коробки, ставшее по моему замыслу задней стенкой домика, к кирпичной перегородке, соединяющей в этом месте наш участок с соседским. Открытую с остальных трёх сторон беседку оплёл за лето своими ветками дикий виноград, и густая листва его тоже служила некоторой защитой от дождика, ветра и даже ночной пугающей, как мне казалось, темноты. Ведь она же маленькая совсем, ей наверняка одной там страшновато.

– В куклы играешь? – усмехнулся вечером муж, заехав, как обычно летом, после работы в огород.

– Играю… – Мы оба помнили про своё неписанное правило: кошка нам запрещена. Но здесь ведь не дома, здесь улица, шёрстка её нигде не залёживается, а все кошачьи аллергены разлетаются пó ветру. Да и… дело разве в ней одной? А соседские коты? Их вокруг полным-полно, и во всём нашем подъезде тоже, на каждом этаже свои коты и кошки.

Домик нашей квартирантке очень понравился! Она сразу же в нём поселилась, и не только ночевала, но и днём он стал её любимым уголком. Даже в жаркое время она там сладко спала, вытянув задние лапы наружу, на скамейку, для простора и удобства, переднюю же часть туловища оставляла обязательно внутри.

И было очень заметно, насколько уверенно она себя почувствовала в нашем огороде. «Я же ваша! – говорило всё её существо. – Ведь ваша же, да?»…

Голова моя механически возражала, а душа обволакивалась чем-то тёплым и мягким, мирным и безмятежным, уводящим прочь от привычного беспокойства о том и о сём, и шептала, изменщица, клятвопреступно: «Ну конечно же наша, а чья же ещё»…

Однажды я уехала почти на весь день по делам. Ещё ночью начал накрапывать дождь, и к обеду он лил уже напропалую, даже и не намекая на просвет. Мысли постоянно возвращались к малышке-кошке: как она там, где, промокла, замёрзла, голодная… Вернуться удалось только к вечеру. Не заходя домой, бегу в огород. По зонту струями стекает вода, ноги мокрые аж по щиколотку, спешу, нервничаю, зонтик валится то вправо, то влево, мешает пройти в калитку. Изнутри, с таким же мокрым зонтом, её отворяет мне навстречу муж.

– А ты почему здесь? Уже с работы? Ведь рано ещё?..

– Почему рано? – смеётся. – Как раз вовремя. Все дома.

Кошка сидит в бане, сухая, сытая, весёлая. Радостно прыгает ко мне на колени, от меня к мужу, и так по кругу много раз.

Всем хорошо. Все дома. Всё в порядке.

Налаженная жизнь

– Давай её назовём как-нибудь, – предложила я мужу. – Ну, что уж теперь делать, она у нас живёт, значит, должно быть имя.

– А как?

– Ну, я не знаю. Как обычно зовут кошек? Может, просто Мурка?

– Маруся. Пусть будет Маруся.

– Значит, будет Маруся.

Мурка с только что обретённым именем Маруся спала у меня на коленях и даже по-детски посапывала от блаженства. Что ещё требуется котёнку для счастья? Сыта, уже любима, на улице лето, разные мошки и бабочки для развлечения, и можно вскарабкаться на колени к хозяйке или хозяину, и они тебя не прогонят, а напротив, погладят и поиграют… разве этого мало?

– Ма-ру-ся! – зову я, приходя днём в огород. – Ты где? – и Маруся тут как тут. Утром муж приносит ей немножко каши или сметаны, потом прихожу я – и у Маруси обед. А после обеда мы идём в обход по огороду. Первое слово из огородной терминологии, которое Маруся хорошо усвоила, – «огурцы».

– Пойдём, Маруся, посмотрим, как там поживают наши огурцы. Может, их пора уже собрать? – И она бежит вприпрыжку впереди меня к огуречному парнику, встаёт передними лапками на доску, ограждающую длинную грядку, и со всем вниманием смотрит: где они? А потом забирается в гущу огуречной ботвы и бродит там, будто и вправду что-то разыскивает.

Иногда после её обеда я задерживалась, чтобы вымыть блюдце, а она за это время добегала уже до грядки с огурцами, и успевала вернуться обратно от неё за мной: поторпись, мол, распорядок надо выполнять строго. Потом точно так же мы стали вместе ходить собирать помидоры. Маруся смотрела на меня вопросительно: «Куда сначала?», и бежала впереди, определяя по брошенному мною в ту или другую сторону взгляду – к огурцам или помидорам.

Если муж торопился и не успевал с утра обиходить наше небольшое хозяйство, немного попозже я шла туда сама. Огород постепенно наполнялся солнцем, становилось всё теплее и теплее, и прекрасно выспавшаяся Маруська, потягиваясь, вылезала мне навстречу из своей картонной избушки.

Однажды, с аппетитом уплетя свою порцию овсянки с курицей, она в каком-то особенно приподнятом настроении повела меня к грядке с морковкой. Именно повела: легко и весело подскакивая рядом, смотрела всю дорогу мне в глаза и неназойливыми «мявками» о чём-то говорила. Пришли. Посредине грядки сидел, похоже, один из серых соседских котят и свирепо раскапывал и выдирал лапами из земли уже прилично выросшую морковку. Это был истинный, совершенно отчётливый, с первого взгляда определяемый, с мужским характером кот! На меня он глянул так же свирепо и, не обращая никакого внимания на моё громкое возмущение, продолжал свою работу.

Маруся стояла между нами и по всему было видно, что ей хотелось нас познакомить и, возможно, даже подружить. Но и она понимала, что её приятель наломал дровишек, и на вкусную кашу из чистого блюдца ему рассчитывать, скорей всего, не стоит.

То, что они из одного семейства, сомнения не вызывало – ровесники, да и других котят, кроме соседских из-за забора, сюда никогда не заходило. Но было ясно и то, что они ещё и друзья. И меня это как-то особенно проняло. Больше того, мне стало совестно за то, что вот Маруся теперь живёт отдельно от их большой семьи, и всё у неё прекрасно, она счастлива и искренне хочет, чтоб и её любимый сородич тоже стал бы с нами жить-поживать… Я видела, что он ей почему-то очень дорог, и кто их знает, о чём они там меж собою порешили, но ведь порешили же – ясно-понятно. А вдруг он и морковку эту выдирал, чтобы я увидела: он мне помогает!?.

Я повернулась, чтобы принести ему остатки каши, но наш «копатель» оторвался от своих трудов, демонстративно сделал на морковке лужу и удалился хоть и вприпрыжку, но с прорисовывавшейся будущей походочкой враскачку, всем своим видом нам чистосердечно говоря: «Да и пошли вы!.. Больно надо!»…

Мы с Марусей застыли от такой откровенной, практически оголённой демонстрации презрения по нашему адресу.

А за презрением-то – горечь и обида, детская, жгучая, может быть, даже невыносимая…

Но дружба их с Марусей продолжалась. Я всегда видела её в компании только с ним. Они вдвоём пролезали под забором за кустами смородины и надолго пропадали не известно где.

Вот и лето прошло…

Открывая в огород калитку, особенно по утрам, я ощущала, как на меня густой волной накатывается аромат цветущих бархатцев и флоксов. Аромат скорого сентября… Август уже держался просто на ниточке, шли последние летние дни, тёплые, солнечные, красочные, но… лето заканчивалось, увы.

Мы не заводили разговоры о том, что будет дальше. Оба знали, что Маруся стала нашей, что выдворить её за калитку уже невозможно, но и домой на зиму взять… как?

Самым любимым её занятием было, дождавшись днём меня и спрыгнув откуда-нибудь сверху, быстро-быстро поесть, постоянно оглядываясь – не ушла ли я? рядом ли? – и вспрыгнуть ко мне на колени. Посидев на одном плече, на другом, уткнувшись носом мне в шею, или обняв лапками за руку, Маруська сладко засыпала, тихонько посапывая сквозь сон. Я сидела, не шевелясь, понимая, что эти минуты её глубокого сна – может быть, единственные, когда она чувствует себя в совершенной безопасности.

А вечера и ночи становились всё прохладней, оставлять её на ночлег даже в коробке уже не хотелось, хоть и шарф там лежал шерстяной, уютный. Пусть теперь ночует в бане. Баню топим часто, там тепло, да и под крышей всё-таки надёжной, и даже под замком – уж точно никто не обидит. Единственный минус – запирать её там придётся рановато, сразу после шести вечера, а утром выпускать не раньше семи. Делать нам в огороде вечерами было уже почти нечего, поэтому и домой уходили раньше, чем летом.

А Маруся всё сильнее к нам привыкала и придумывала разные хитрости, чтобы мы оставались с нею подольше. Любила улечься на что-нибудь из нашей одежды, мол, не отдам, а без этого вам не уйти.

Однажды в воскресенье мы целый день занимались разными делами: убирали ботву из теплиц, собирали спелые ягоды черноплодной рябины, подчищали сорняки на пустых уже грядках. Я заплетала в косы высушенный на солнышке лук, а Маруся играла с тесёмками, которые служили мне лентами для завязывания луковых кос. Наигравшись рядом со мной, она убегала к хозяину, он колол дрова для бани. Маруся, словно горная козочка, вспрыгивала на вершину сваленных грудой и ещё не расколотых чурбачков и начинала медленно и легко оттуда спускаться: грациозно переступала лапками с одного полена на другое, спускаясь всё ниже и ниже, а над её спиной серебристо-дымчатым султаном кокетливо покачивался поднятый вертикально хвост, вернее – покачивался лишь самый его чёрненький кончик, как легчайшее мягкое пёрышко на невидимой, но легко себе воображаемой изысканной дамской шляпке.

День стоял жаркий. Маруся постоянно была рядом с нами. Она даже не подремала ни разу за весь день в своей коробке и, конечно, очень устала. Когда я сняла свою кофту и положила на скамейку, Маруська тут же вспрыгнула на неё, улеглась плашмя и, надёжно вцепившись всеми четырьмя лапами в свой трофей, моментально и крепко уснула. Спала она действительно крепко и сладко, уверенная, что никуда я без этой кофты не уйду. Так, на кофте, с уже ослабевшими во сне коготками, лежащей на боку, я и перенесла её на диван.

Её коробка вместе с шарфом переехала в баню. Там её установили недалеко от печки. В прохладные, дождливые дни Маруся любила сидеть и смотреть на горящий в печи огонь, а уж если и я сидела тут же, пошевеливая поленья и горячие угли, для неё не было большего наслаждения, чем растянуться у меня на коленях и моментально уснуть, да так глубоко, что, разнежившись от близкого тепла, задние лапы вытягивались всё дальше и сползали с моих коленей всё ниже, норовя стянуть вниз всю Марусю целиком. Я её подхватывала, укладывая поудобнее, а она даже не просыпалась.

Шарф шарфом, но для тепла и настоящего уюта я сшила ей матрасик из старенького махрового полотенца, наполнив мягким синтепоном. В коробке он улёгся, как перина на купеческой кровати, и Маруська оценила его удобство, забравшись сразу к дальней стенке. Когда мы уходили, оставляя её хозяйничать, она провожала нас слипающимися в дрёме глазами из глубины своей лежанки.

Но просыпалась она, естественно, рано, к семи часам утра её терпение сидеть в заточении окончательно иссякало и, открывая в баню двери, уже снаружи было слышно её истошное мяуканье. Когда же врата к вожделенной свободе наконец-то распахивались, Маруська висела на дверном косяке, уцепившись за него одной лапой, а остальными тремя пытаясь, похоже, выдавить двери наружу. Выскочив, как чертёнок из табакерки, на улицу, она привольно, широко потягивалась, зевая во весь свой крошечный розовый ротик, выпуская ночную скованность и настороженность из самой глубины невеликого пока ещё организма, и… останавливалась в нахлынувших раздумьях: «А что же дальше?..».

Как-то утром я вот так же выпустила её на свободу, положила в блюдце завтрак, но Маруся даже не посмотрела в его сторону. Как и в мою, между прочим. Она сиганула через калитку, там на зелёной лужайке под пригревающим солнцем уже резвилась вся кошачья братия. Маруська сходу вклинилась в весёлый хоровод и было видно, что заняла в нём лидирующую роль, во всяком случае котята ей очень обрадовались. И сколько я ни окликала её, она и головы не повернула, будто вообще меня тут не было.

Я торопилась домой, оставив её развлекаться с друзьями. И впервые со времени нашего с нею знакомства в сердце у меня шевельнулось неловкое ощущение ревности и досады.

Но когда я днём вернулась в огород повыдёргивать с грядки уже одеревеневшие к началу осени побеги листового салата, – каждый некогда сочный и нежный кустик вымахал до метра ростом, мы просто не успели съесть за лето все его листья, – проказница моя пришла ко мне, появившись неслышно и незаметно. Теперь она играла среди этих высоких салатовых зарослей, то лукаво прячась от меня, вжимаясь мягким белоснежным брюшком в рыхлую тёплую землю, то взлетая выше высохших кустов, переворачиваясь в воздухе и плавно падая на лапки вплотную с моими руками, как будто бы мне говоря: «Пожалуйста, не обижайся! Мне хорошо с тобой, мне спокойно и весело, когда мы вот так вместе работаем в огороде, но и с друзьями поиграть ведь тоже весело и славно. Конечно, я теперь твоя, и люблю тебя очень-очень, и никуда от тебя не уйду ни за что на свете, но я же кошка, а кошкам, ты ведь знаешь, необходимо гулять иногда и самим по себе»…

Ну разве можно было на неё всерьёз сердиться?

В другой раз мы вместе рассаживали клубнику. Маруся резвилась среди отросшей за лето и местами подрумянившейся на солнце шебуршащей ягодной листвы. Веселью её и хулиганским проделкам не было просто никакого предела. В конце концов, прямо посреди игры, она упала в самом центре грядки и уснула богатырским сном. Спала она так безмятежно, что казалось, её сейчас и пушкой не разбудишь. Но, если я отходила куда-нибудь в другой конец огорода, она моментально поднимала голову из листьев и тревожно вглядывалась: не ушла ли я совсем, уже домой, пока она спала, не осталась ли она тут одна-одинёшенька? Я возвращалась, и Маруська засыпала снова.

К вечеру стало понятно, что собирается дождик. Вернулся с работы мой муж. Марусю водворили в баню, накормили, и пришла пора прощаться до утра. Дождь уже стучал вовсю по крыше, отдалённо даже где-то погрымыхивал гром, сентябрьская гроза прощалась с летом окончательно и бесповоротно.

Маруся, сидя на диване, повернулась к нам спиной и не отзывалась ни на какие наши к ней воззвания. Обиделась, что уходим? Оставляем одну в темноте и сиротстве, на долгую дождливую ночь… У меня заныло под ложечкой, и домой я пошла с глухо сжавшимся сердцем.