Читать книгу: «Варварогений децивилизатор», страница 3

4. Под знаком Господина Лицемера

Порой Господин Лицемер чудесным образом раскрывает подноготную событий или характер людей, которые имели неосторожность попасться ему на глаза. А поскольку он даёт о себе знать повсюду, постоянно, на любом пути, мы вынуждены задумываться о нём чаще, чем обычно.

– Хорошо, когда есть талант, но уж лучше б его не было! – сказал он как-то, обращаясь к Фее Моргане. – Талант – ещё куда ни шло, вполне посильная ноша. А вот гениальность зачастую тяжелее самых страшных бед на свете. Такое бремя… можно даже сказать, бремя целого мироздания наваливается на жизнь отдельного человека, одного человеческого существа и погружает его в нескончаемую вражду, сталкивая его сначала с родной страной, затем с обществом, в котором он живёт, и в конце концов со всеми вокруг.

Эти простые истины, звучащие из уст Господина Лицемера, привлекали моё внимание каждый раз, когда я возвращался к рукописи «Варварогения» в Дубровницком архиве. Вскоре я нашёл им подтверждение у соотечественников писателя, причём все они, как один, делали вид, будто не слыхали ни о его сочинениях, ни о нём самом, а на поверку оказывались его подражателями. И более того, они то и дело тайком воровали его идеи, нагло заявляя, что берут их «из воздуха».

К слову, большинство необразованных и завистливых людей считают литературное творчество сплошным шарлатанством. Что же, получается, наш неизвестный автор избрал именно такой вид творческой деятельности, чтобы разоблачить заговор молчания или, наоборот, чтобы скомпрометировать её в глазах тех, кому она нужнее всего, тех, кто черпает в ней вдохновение для революционных инициатив и общественных преобразований?.. Стало быть, всем другим занятиям он предпочёл это, чтобы отомстить за многочисленные неудачи, которыми увенчались его децивилизаторские попытки и начинания на Балканах, в Европе и в целом мире?.. Или же он примкнул к литературной братии, дабы увековечить мир таким, какой он есть, не стараясь ухудшить его или улучшить и даже не стремясь к совершенству!?. Как выразился герой его книги Господин Лицемер, цивилизовать людей куда проще, чем лишить цивилизованности!

Но каково же было моё удивление, когда я по чистой случайности обнаружил в крупнейшей парижской газете одну необычную заметку! В ней точно так же, без упоминания имени, излагались идеи проклятого писателя – того самого, о котором говорю я и с которым связаны мои ярчайшие воспоминания о приморской Сербии и её жемчужине – городе Дубровнике, где всё буквально дышит лицемерием.

«Он – человек по природе своей как будто децивилизованный, – сообщает нам газета “Les Temps” в лице одного из литературных критиков. – На самом деле он отрёкся от той Европы, за которую сам же и вышел сражаться. Варвар не верит во всеобщую культуру. В сущности, варвар всегда партикулярист. Хотя в таком ракурсе практически любой народ сегодня скатывается к варварству»¹⁴.

Кто знает!?. Только разве культура или всеобщая дикость заставляют благородного человека замыкаться в собственном варварстве и уединении?.. Разве варварство, наоборот, не отражает нашего неукротимого желания познать вселенную, сделать так, чтобы в ней прижилась суть человека – его гений, а сам человек утвердился во времени и вне времён?

– Что скажешь, всемирный буржуй? О тебе-то, житель Европы, я всё время и думаю! Ты слишком цивилизован, чтобы быть честным, и слишком невежествен, чтобы сравниться с варваром, чтобы быть просто человеком!

Я отнюдь не намекаю на то, что эти слова соответствуют моим взглядам. Мне они категорически не близки – впрочем, как и замечания, которые Фея Моргана высказывала Господину Лицемеру. И если даже автор ни в коем случае не хочет, чтобы его путали с персонажами романа, а их мысли, за которые им одним и отвечать, с его собственными, то я уж и подавно не собираюсь записываться в сторонники подобных идей. Я лишь воспроизвожу здесь прочитанное и напоминаю, что и сам сочинитель выступает в одной из глав против извращённого восприятия, свойственного некоторым читателям, которые, руководствуясь принципом «ищите женщину», затягивают над каждой книгой одну и ту же песню: «Ищите автора!» Ведь я прекрасно понимаю, что на свете немало таких людей, кто из гордости за свои самые что ни на есть законные гражданские права попросту не сможет удержаться и непременно возмутится в ответ на провокационную реплику, которую Фея Моргана бросила в лицо Господину Лицемеру:

– Какой ужас эта ваша торговля!.. Движущая сила посредственности, единственное, на что способен умишко добропорядочных буржуа, и одно из благороднейших занятий для знати! В вашем языке – будь то на письме или в устной речи – нет слова более священного, чем «торговля». Торговля в грёзах и наяву, торговля душами и человеческими телами, торговля идеями и друзьями, торговля любовью и патриотизмом, торговля!., торговля!.. По счастью, вездесущая торговля уже давно лишила меня человечности! Она меня полностью излечила от гуманистического недуга.

Но вот мы видим, как на возвышенности, на горе под названием Авала, что в двадцати километрах от Белграда, та же Фея Моргана стоит, склонясь над могилой Неизвестного Сербского Героя: по её словам, здесь упокоился не кто иной, как Зенитон, её возлюбленный, погибший в огне последней европейской катастрофы. И вдруг – по воле автора «Варварогения» – она, будто расчувствовавшись, шепчет:

Поминальная служба у памятника Неизвестному Герою на Авале. 1922

– Лишь однажды в жизни я любила, любила человека особенного, варвара! А цивилизация взяла и убила его. Почему?.. Зачем ей было его убивать?.. Потому что цивилизация превращает женщину в уличную девку, а мужчину – в разбойника или раба, служащего машине. Цивилизации нужно, чтобы единоличными хозяевами мира и человечества были машина и золото. А он восстал, героически защищая свою свободу и нашу любовь, за это его и убили!.. Я, Фея Моргана, по-прежнему его люблю, ведь во мне живёт плод нашей любви – его дитя! Отрок солнца, который получит в наследство мою гениальность и его варварскую мощь: Варварогений!

А что же остальные?.. Хоть раз они любили ради любви?.. Телом я, конечно, не похожа на тощих жердей из кинематографа, пропагандирующего заразу и распространяющего по миру раковую опухоль, однако мужчина мой любил меня такой, какой меня создала природа. Меня любил варвар – из тех, о ком ради политической корысти (ради гнусной торговли людьми!) все эти скоты без конца выдумывают гадости, не желая признавать полноправным гражданином варварского гения, истинного творца, способного воссоздать жизнь и человеческую культуру. И что ещё удивительнее, любого, кому неведомы пороки цивилизации, они с презрением причисляют к низшим представителям человечества, к низшей человеческой расе, к тому сорту людей, для которого в Европе существует лишь одно слово – варвары. Вот почему я мщу и криком кричу перед памятником Неизвестному Герою: «Да здравствуют варвары!» И пусть, познав варварскую любовь, я стала смертной, зато во славу всех варваров Европы я подарю жизнь Варварогению, и от бремени я разрешусь не в муках, а в восторженном исступлении.

Передадим же, наконец, слово автору «Варварогения». Выслушаем его, не перебивая. Не будем прерывать его рассказ, который я извлёк из сербской тьмы и теперь, с большим трудом пролив на него французский свет, предлагаю вашему вниманию.

5. Рождение варварогения

Варварогений родился на горе Авале в майскую пору, в день традиционного праздника гайдуков под названием Джурджевдан¹⁵. Сербы до сих пор отмечают эту дату и устраивают особые торжества. Так сербский народ хранит память о той эпохе, когда леса служили единственным оплотом его свободы, а Лиги Наций не было и в помине!

В тот миг, когда Варварогений появился на свет – а произошло это в годы правления великого сербского короля Петра I¹⁶ – бесчисленная соловьиная стая закружила в небе над Авалой. Одни птицы опустились на развалины старинной крепости, в честь которой и названа гора¹⁷, а другие расселись вокруг памятника Неизвестному Герою.

Тем утром Авала утопала в зелени. Сверкая росой, она походила на юную прелестницу-невесту. И щедрой россыпью пестрели на её склонах цветы, группки детей и молоденьких девушек, мужчин и женщин, которые ещё с вечера дожидались там рассвета, славя рождение солнца – Святого Георгия – и встречая главный весенний праздник. Но никто из этой разномастной толпы так и не заметил, что с утренней зарёй Фея Моргана произвела на свет Варварогения.

Крепость Жрнов на Авале. 1930-е

Лишь одна тяжёлая ветвь раскидистой сирени обломилась и упала, будто в знак почтения коснувшись чела новорождённого. И мать его, которой никто не видел и не знал, приняла это случайное происшествие как благую весть. Она пела, теряя последние силы:

 
Одби се бисер грана
Од йоргована…¹⁸
 

и, как умела, искренне радовалась тому, что «упала ветка сирени жемчужная», а точнее, что ветка сирени оторвалась от материнского тела и легла венцом на голову её сыну Варварогению.

– В том, что рождение героя народ замечает редко (если вообще замечает), нет ничего необычного. Уверяю вас, все народы, как один, отказываются признать даже сам факт существования героя, пока тот жив. В обывательском представлении гении бывают лишь среди усопших, да и невежественный народ гения породить не может. Вот почему человечество с начала времён только и делает, что вертится вокруг своей оси, спешит уничтожить тех, на ком держится его успех, старается побыстрее отправить их на тот свет, чтоб уже потом, стоя на их могиле, преспокойно ими гордиться.

Таковы были первые слова Варварогения, и произнёс он их жёстким, каким-то далёким голосом, словно только что очнувшись от глубокого сна, стряхнув с себя долгий, вязкий кошмар. Поэтому-то никто и не заметил, как он родился, ведь родился Варварогений вовсе не младенцем. О, нет!.. Он с самого рождения был не младенцем, а мужчиной – конечно же, мужчиной с младенческими чертами, но всё-таки мужчиной! Объяснить этот феномен вроде бы невозможно, так что лучше принять его как данность, как многие другие явления, например, как солнце.

Итак, едва родившись, феномен этот уже говорил, ходил, танцевал и пел. Он разговаривал с людьми на всевозможных наречиях, для каждого собеседника подбирая отдельный язык. И благодаря такому разнообразному и в то же время однородному языку, он производил на людей весьма сильное и более чем странное впечатление.

Бурный поток откликов не заставил себя долго ждать и уже захлестнул его, подступая к самому горлу. И справиться с этим потоком было нелегко.

– Кстати, – продолжил он, – ни одному народу не нравится иметь дело с мужской силой, никто не станет благосклонно принимать откровенность, выслушивать слова человека, не желающего льстить. А значит, нет ничего противоестественного в действиях народа, который старается – пусть и не всегда по своей инициативе – сперва оболгать, а затем и сжить со света того, кто, на беду, оказался свидетельством и олицетворением его же, народного, гения. И мой народ не исключение. Не нужен я ему, и всё тут! Что ж, не беда. Ведь уже через несколько часов после рождения, когда я открыто и искренне произнёс первые слова, я понял: никому не нужен чужак, говорящий каждому встречному такие вещи, какие тот сам не осмеливается сказать то ли из-за неумения думать своей головой, то ли из-за идиотского преклонения перед исключительным, как ему кажется, правом королей, богачей и свиней, вскарабкавшихся на верхушку человеческой или так называемой социальной иерархии. Никому не нужен такой, как вы изволили выразиться, «безумец на свободе», который взялся не пойми откуда и взобрался на Авалу не так, как все остальные. Вот мой первый тяжкий, непростительный грех! Меня обзывают и ублюдком, и самозванцем, и вуцибатиной (паршивцем), и неучем, и даже серостью. И каждый норовит навязать мне социальные условия и нравственные качества, которые не имеют ко мне никакого отношения! Так-то и создаётся нечто под названием «общественное мнение», и зачастую это лишь – увы! – ведро с помоями.

И в самом деле, попав под град оскорблений, несправедливых обвинений и клеветы, сын утренней зари, Варварогений, с самых первых часов жизни, как никто другой, знал, от чего ему пришлось бы страдать, не будь он чудом природы. Однако ж от грубости он страдал не меньше, чем от посредственности тех почитаемых в белградском обществе людей, которые собрались в этот день на Авале.

– Теперь мне хорошо видно всех, кто в ответе за горькую долю сербского народа, – упорствовал Варварогений. – Отлично видно!.. – вас, спекулянтов, нажившихся на победе, в честь которой здесь, перед нами, и стоит этот памятник Неизвестному Герою, вас, безликих людей, а также ваших невоспитанных жёнушек, вас, аферистов с масляными глазками, сквозь которые едва пробивается свет знаний – я вижу все ваши мерзкие схемы, что замышляются с подачи и с содействия заграничных доносчиков, я в состоянии раскусить все ваши махинации с патриотизмом. Вы только и можете, что торговать сербством, против которого бессильны все пушки мира, и в итоге вы умудрились продать даже славное имя, принадлежавшее Сербии!..

6. Как родился, так и влюбился

Едва отбившись от издёвок каких-то русских стукачей, Варварогений внезапно столкнулся лицом к лицу с одной юной особой.

– Дитя моё, позволь мне как учительнице спросить тебя, кем ты хочешь стать, когда вырастешь?

– Здесь скомороха не ищите, вы лучше школяров своих спросите, – сухо отрезал он.

От изумления она застыла на месте.

– Тут удивляться нечему, не на любой вопрос я так отвечу вам. Но если всё же хочется узнать – пожалуйста!.. До ваших лет мне доживать не нужно, чтоб стать таким, какой я есть… Ни юности, ни старости не дожидаясь. Ведь чтобы кем-то стать, достаточно им просто быть, и вам бы я советовал начать. Уж вы поверьте мне, вещь эта штучная, таких ни серией, ни в Сербии не выпускают.

– Но я слышала, что ты только сегодня родился… Ты и собою невелик, как же ты говоришь, что уже вырос?

– Величие, сестричка моя, коли даётся с роду да задумано природой, от дня появления на свет никак не зависит.

– Вообще-то я имела в виду телесные признаки.

– Ах, ну что вы, мощь телесная – это же, увы, другая песня!.. Она вечно в споре с душевными силами. Взять хоть толстый живот… что туда попадёт, всё впустую уйдёт, остаётся одна отрава. Потому-то от тучного брюха нет и не было пользы для человечества – всё только нечисть и несварение или же повод для огорчения.

– Да вы, кажется, стихами говорите… А это верная примета молодости.

– Стихами? Ничего подобного!.. Оглянитесь вокруг, посмотрите на белградцев и на сельчан из Пиносавы, Бели-Потока, Раковицы¹⁹, на людей из деревни без тени, без подозрений у склонов Авалы, открытых для обозрения – ни малейшего сходства! – благородство крестьян не сравнить с городским уродством!

– Может, тебе стать учителем? Детей занимать у тебя бы неплохо получилось. Какая жалость, что мне не довелось увидеть, как ты появился на свет.

– Ничего интересного вы не пропустили, ведь вы, сдаётся мне, ничего бы там и не увидели. Вас бы небось сразу спалили, – проворчал Варварогений, досадуя на бестактность, которую позволяла себе учительница. От презрительной улыбки, скользившей по её губам, ему сделалось больно, потому что он уже был в неё влюблён. И в тот же миг он окончательно разочаровался в вежливости, вынуждающей тактичных людей терпеть бесконечное хамство от всевозможных грубиянов, дикарей и скотов. Вот почему он уже тогда решил положиться на свободомыслие, целеустремлённость и напористость – страшнейшее оружие, особенно если оно заряжено священным огнём и душевной отвагой.

Крестьяне на улице Белграда. Декабрь 1918

Итак, Варварогений продолжил разговор с незнакомкой:

– Да, мчусь я напролом, как на пожар. И пламенем своим великим выжгу всех, кто безнаказанно меня унизил, весь этот человеческий сброд, стращавший меня на заре моих лет. Ох и напрасно сограждане мои мнят себя выше потому лишь, что изволили родиться раньше! Я хоть сегодня спалю все засохшие ветки гнилого общества. И тем же огнём истреблю паразитов на широких просторах Европы – такой необъятной, залитой таким густым светом и погрузившей весь мир вокруг в гораздо более густую тьму. И сделаю я это ради того, чтобы вернуть духовную свободу людям, животным, дубам, кедрам, тополям… Пусть им привольно и легко дышится… Пусть растут они, устремляясь всё выше и выше… Пусть и они, подобно солнцу, достигнут зенита!

В это мгновение солнце как раз поднялось в зенит. Варварогений пришёл в неистовый восторг, глаза его засияли и, казалось, он даже забыл о присутствии дамы, хотя за миг до этого задал ей вопрос: «Сколько столетий уже существует солнце и зенит его?» Не дожидаясь ответа, он воздел руки к небу и закричал:

– Эврика! Зенитизм!.. Зенитизм – вот движущая сила каждого человека!

И так, в день своего появления на свет Варварогений основал зенитизм.

7. Танец на Раскалённых углях

Охватившие его восторг и пламя зенитизма не утихали ещё долго. Он безостановочно улыбался и с чувством удовлетворения спрашивал себя: я сошёл с ума? Неужели мне всё это мерещится?

Стряхнув, точно пыль, неловкость первого желания, возникшего на глазах у женщины, которую он встретил, как встречают судьбу, Варварогений решил было вновь заговорить с учительницей, но к огромному удивлению обнаружил перед собой совершенно другое лицо – лицо Господина Лицемера.

– Ясное дело, вы собирались наброситься на беззащитную женщину, – заговорил этот тип, – но позвольте предупредить вас: женщину не завоюешь, если начинать знакомство с рассуждения о её ножках…

– Ну ничего себе! Вам-то, сударь, что за дело?.. Любую женщину на земле держат прежде всего ноги, так что каковы ножки, такова и женщина.

– Ну ничего себе! Уж как-то слишком быстро, слишком бойко вы несётесь…

– Всегда можно и побойчее! Что же до скорости, так она и в любви, и в жизни только мешает. А вы-то кто такой?

– Зовут меня Господином Лицемером, я москательщик, а учительница – моя дочь.

– А дальше-то что?

– А дальше вопрос: в какой это книге вы вычитали всё, о чём говорите?.. Наверняка в каком-нибудь заморском романе.

– С дочерью своей вы меня всё же, пожалуйста, не сравнивайте. Упоённо зачитываться иностранной писаниной, где сербы предстают сплошь неотёсанными мужланами, режущими баранов, разбойниками да убийцами, – ну уж нет, увольте!.. И на одну доску с вашими согражданами вы меня тоже не ставьте – те смотрят на сербский народ, начитавшись плохих книг и наслушавшись зарубежной пропаганды. Это ведь у вас зовётся отечественным и европейским образованием. К тому же с чего вы взяли, что я вообще умею читать, если рождён я варваром, да ещё и практически на глазах у вашей дочери.

– Послушайте, юноша! Если человек говорит как по писаному, значит, говорит он по памяти.

– …по сердцу, а не по памяти! Уверяю вас, что в книгах, как правило, ничего, кроме лицемерия-то, и нет – не в обиду Господину Лицемеру будет сказано. Вот почему я люблю угадывать, читать страницы жизни, людей, самого себя. И по мере «чтения» я непроизвольно, без каких-либо усилий размышляю. Думаю я и о вас, точнее, я думаю за вас. И клянусь честью Варварогения, такая разновидность человеческого рабства – это, Господин Лицемер, страшное наказание. Разумеется, я и вас тоже слушаю. Я слушаю всех, не подавая виду. И знаете, зачем?.. Чтобы в конце концов решительнее прислушиваться к самому себе, так-то. Говорю же вам, страшное наказание.

Сборник Л. Мицича, И. Голля и Б. Токина «Манифест зенитизма» (Загреб, 1921)

– Что же получается, такое чудовище, как вы, собиралось «прочитать» ноги моей дочери? И уж точно не выше колен? Значит, до конца вы дело доводить не умеете, вы явно из тех, кто сворачивает на полпути… А ведь суть любого шедевра всегда оказывается на самом кончике путеводной нити. Что ж, если подумать, ни одна приличная женщина не умрёт от смущения, показав ноги подростку, а стало быть, и дочь моя справится.

– Какого чёрта? – воскликнул Варварогений. – По какому такому праву вы столь щедро распоряжаетесь чужим добром? Смотрите, а то ведь я приму ваши слова за чистую монету и вправду решу, что вы предлагаете мне эдакую неблаговидную для любого родителя сделку.

– Да сами по себе-то неблаговидными вещи не бывают, а уж в любви…

– Удивительно, как у всех у вас – лицемеров, женщин, детей или взрослых, даже у крупных политических держав – проявляется этот особый инат (упрямство): вы действуете вопреки реальности, вечно идёте наперекор истине.

– Что это вдруг?.. Неужто вам моя дочь не нравится?.. А я собирался было вас усыновить, обеспечить вам достойное положение в обществе и дать вам, наконец, приличную и известную фамилию – Лицемер.

– Грязное, однако, дельце вы мне предлагаете!

– Да какая вам разница? А уж о том, чтобы, коли понадобится, представить всё в лучшем виде перед общественностью и народом, я позабочусь!

– Кажется, ясность вы недолюбливаете. Так вот, выражаясь ясным языком: выкупать девушку у её отца я ни за что не стану.

– Да полноте! Распутство вам, допустим, не по душе… но ведь моё предложение – то же самое, что помолвка.

– В мире не бывает двух одинаковых вещей. Ох, что за пошлая манера сочетать торговлю с человеческими чувствами!.. Уравнивать человечество и правда глупо. Народ – ещё куда ни шло!.. Хотя и тут… Но уж точно не все народы между собой. Не забыть бы ещё и для человека место оставить. Хм… Похоже, я понял вашу вечную проблему и это ваше «то же самое». Вы просто рассчитываете на шантаж и моральный подкуп, а в качестве разменной монеты используете собственную дочь.

– Да не кипятитесь вы так, глупыш! Мою ли дочь, или чью-то ещё…

– Если вы, Господин Лицемер, намерены продолжать в том же духе, то я вас слушать больше не желаю. Одно дело – самец, а другое – мужчина. Хотите купить себе самца – идите к торговцу скотом…

– Всё лучше, чем к торговцу тирадами об уравниловке и многообразии человечества, к тому купцу, который заявляет, что, мол, и для человека нужно место оставить. Ах, как трогательно!

– Даже ирония у вас фальшивая, хоть и сидит она на вашем лице как влитая. Вы и впрямь упорно втягиваете меня в торговлю белыми рабами, причём единственный предмет сделки здесь – ваша дочь. То есть вы не способны отличить человека от животного, увидеть человека, рождённого для того, чтобы служить своей стране, чтобы её возвысить. Такой человек – я! Человек, чей порыв вы хотите пресечь на корню, добиваясь своего красивой ложью и слащавым подкупом, насаждая ваши воззрения и эту вашу торговлю человеческой плотью. Или и того хуже: пытаясь скроить цивилизацию по чужеродным для нас и нашего мировосприятия лекалам, вы не только сами же задыхаетесь, но и доходите до такой степени морального разложения, что начинаете торговать собственными детьми. Неужели вы не понимаете, что, покорившись такой цивилизации, вы лишаетесь человеческой сущности… голова ваша превращается в склад, забитый самой бессодержательной писаниной на свете, она становится хранилищем тоски? Разве вы не чувствуете, что уже потеряли равновесие? Не удивлюсь, если однажды увижу новость: Господин Лицемер съехал с катушек.

Однако Господин Лицемер не отступал:

– Что с вами станет без меня, без моего участия?..

– С вами я стану москательщиком! А без вас я буду сеять истину!

Пытаясь избежать бессмысленных, как ему казалось, препирательств, он заявил:

– Что же я скажу дочери, драгоценной моей красавице? Змеиной грации в ней, конечно, нет, ведь за внешностью старлеток из кино она не гонится, однако ж она стройнее тополя и ласковее ягнёнка. Что мне ей сказать?.. Что передать от Варварогения, доблестного сына Феи Морганы, который, вижу я, всерьёз рассержен?..

– Серьёзней некуда! И настаивать не имеет смысла, поскольку на уступки Варварогений не пойдёт никогда и ни на какую выгоду не позарится.

– Вы, должно быть, имели в виду человека, ослеплённого желанием, а то и вовсе слепца, который проецирует мысли и образы на экран собственного воображения.

– Нет! Я имел в виду человека со стержнем, человека, которого так просто не сломить, человека, который всё видит и обо всём догадывается.

На последнем слове Варварогения пронзило какое-то новое ощущение, и довести мысль до конца он не смог. Будто порвавшись, нить логического рассуждения лишила его дара речи. В ушах у него вдруг зазвучал другой голос: с ним говорил уже не Господин Лицемер, а та самая женщина, с которой он познакомился ещё до основания зенитизма, – та самая учительница.

– Неужто я стоял и грезил наяву? Или я правда сошёл с ума? Где же вы были, пока я спорил и ругался с вашим отцом?

– Здесь я и была… Только отца я своего не видела. И не слышала, чтобы с вами кто-то ругался.

– А кто же сейчас со мной говорил? Этого голоса я никогда прежде не слышал.

– Вы сами!.. Ваш собственный голос звучал иначе, а мой предполагаемый отец в вашем исполнении мурлыкал, точно котёнок.

– Но ведь тогда… Ах да!.. Я всё понял…

– Что? Каким образом?..

– Увы, нет в мире языка, которого бы хватило, чтобы объяснить случившееся. Показать миру то, что уже существует, намного проще, чем предъявить ему новое открытие – тот же зенитизм, например! Видите ли, красота взбудоражила воображение и разбередила все мои чувства так сильно, что я боялся их и вовсе лишиться, и оттого вы на моих глазах превратились в пренеприятного субъекта, в Господина Лицемера, живущего, на самом деле, в каждом человеке, повсюду – так говорят о боге, а это ведь и есть зенитистские лучи. Имеющий уши да услышит! Честное слово, я и сам-то ещё не разгадал эту тайну: ни тайну зенитизма, ни тайну любви!

– Вот озорник!.. Теперь ясно, почему вас называют варваром. Только я не пойму, какая связь между словами «варвар» и «гений».

– …то ещё озорство – союз варвара с гением. Впрочем, понять его просто, куда проще, чем одну странную историю, которую я собираюсь вам рассказать.