Читать книгу: «Джаз для майора Пронина»

Шрифт:

Светлой памяти замечательного советского писателя Льва Сергеевича Овалова мы посвящаем эту книгу.
А.З., Е.М.

Тайный фронт

Лев Овалов

Пронин, майор Пронин…

Почти всю войну он провёл в Прибалтике. И, конечно, не в кофейнях на узких улочках Риги и не на пляжах славного взморья… О подвигах разведчика майора Пронина вы, наверное, читали в романе Льва Овалова «Медная пуговица». В январе 1945‑го прибалтийская миссия завершилась. Переместилась в область легенд, шпионских романов и учебников по истории разведки. Пронин впервые за четыре года прошёлся по брусчатке Красной площади… Да, он зачем-то остановил автомобиль на площади Свердлова и отправился на главную площадь всего прогрессивного человечества. Василий Блаженный стоял в снежном тумане. Пронин посмотрел на припорошенный Мавзолей. Почётный караул на месте! Незыблем и спокоен. Главный пост победившей державы. Нет, ещё не победившей. Побеждающей. Почти всех, кто похоронен здесь, у кремлёвской стены, Пронин знал лично. Ему жал руку Ленин. Дзержинский сделал из него чекиста. С Горьким он встречался на Капри, сопровождал писателя и в поездке на Беломорканал. Всё это было как будто в другой жизни. До войны. Куранты на Спасской башне показывали: без двенадцати восемь. В восемь пятнадцать Пронин должен быть на Лубянке, у генерала. Четыре года Пронин общался с Ковровым шифрограммами. И вот он снова пожмёт руку командиру…

Майор Пронин

Пронин одет щеголевато: на нём твидовое пальто и меховое кепи. В Риге отличные портные! Сейчас он пройдёт по улице Куйбышева. Эта пышная, нарядная улица стала за войну какой-то неприбранной. Ему необходимо пешком пройти по городу, который он защищал все эти годы в чужих краях. Редко ему доводилось говорить по-русски…

Протягивая пропуск охраннику, он пробурчал себе под нос: «Пронин, майор Пронин…».

Ковров сиял как начищенный тульский самовар. За войну он пополнел, но энергично выбежал из-за стола навстречу Пронину и улыбался, как двадцать пять лет назад, когда здесь, на Лубянке, праздновали победы над Деникиным и Колчаком.

– Ну, здравствуй, Иван Николаич! Немец ты наш!

Ковров обнимал и на все лады тормошил Пронина. Он сам заваривал чай, сам достал откуда-то коньяк, лимон, сушки и прыгал вокруг Пронина.

– Сколько же мы не виделись?

– С января сорок первого. Тогда я стал фельдфебелем Гашке.

– Своевременно, надо сказать…

– Ковров не переставал улыбаться.

Коньяк уже темнел в тонких чайных стаканах. Они стоя выпили – без тоста. Просто встретились глаза, потом встретились стаканы – и без слов всё было ясно.

Ковров уселся в кресло и показал на кресло Пронину.

– И как тебе Москва?

– Стоит родимая. И снегопады для неё снова важнее бомбёжек…

Ковров снова наполнил стаканы.

– Давай за победу. Мы люди не суеверные. Теперь уже можно пить за победу. Знаешь, Иван Николаич, мне не верится, что прошло четыре года. Не четыре – сорок лет прошло! Всё стало другим… Масштаб другой. Чувства, мысли, задачи… Всё три раза поменялось. Вот тебе и четыре года.

– Ну, ты-то, товарищ Ковров, нисколько не поменялся. Может быть, не четыре года, а четыре дня? А я приехал из короткой командировки.

Ковров немного захмелел. Он уже в третий раз наполнил стаканы.

– Ты в Риге работал, как никто. Они не верили, что ты живым вернёшься. Никто не верил, кроме меня! Ты по немцам прошёлся как сто танков.

– Все мы воюем.

– Это точно. И наши мёртвые.

Третий тост – не чокаясь.

Ковров знал про гибель Виктора Железнова – пронинского любимца. Генерал даже боялся назвать его имя в первом разговоре после разлуки. Захмелев, он быстро перескакивал с одной темы на другую:

– Ты, как всегда, гладко выбрит, хотя и с поезда. Как лорд английский! Они ведь теперь наши союзники.

Пронин усмехнулся:

– Да. А с недавних пор – ещё и главные противники.

– О чём и речь. Немцы обречены. Мир делят три державы. И тут уж – кто кого переиграет. Кто возьмёт Берлин. Кто кому силу покажет. Ты нам нужен на главном фронте. Нам нужны все английские и все американские следы в прибалтийском фашистском отребье. Ты и так уже нас хорошо сориентировал и по англичанам, и по американцам. А теперь пора возвращаться в контрразведку. Я тебе уже надоел со своим коньяком. Отдыхай от немцев, от меня, от латышей. Две недели отдыхай.

Кузнецкий мост

В те годы в мире было три великих сыщика: комиссар Мегрэ, Шерлок Холмс и майор Пронин. Но Холмс был уже глубоким стариком. Жил в Суссексе, в уединении, под наблюдением врачей. Комиссар Мегрэ отправился в Нью-Йорк, и никаких сведений о нём давненько не было. А Иван Николаевич Пронин возвратился в свою квартиру на Кузнецком мосту. Туда, где на стене висит текинский ковёр, украшенный старинными саблями и пистолетом. А ещё – почерневшая от времени гитара, подарок цыганской певицы Ольги Васильевой, которую Пронин когда-то спас от неминуемой гибели.

В этой квартире всегда были открыты окна: Пронин жить не мог без сквозняка. Своя комнатка была у Агаши – экономки Пронина. Книжные полки, карта СССР… Гипсовый бюст Пушкина на письменном столе, каслинский бюст Сталина – на серванте.

В мягкой, застиранной домашней гимнастёрке Пронин восседал на тахте, окружённый подушками. Он не спеша читал отчёт капитана Кирия о последних операциях в Эстонии. Вчера был праздник – день Победы. А сегодня, 10 мая 1945 года, Пронин изучал биографию Каарела Таама – опасного диверсанта с балтийских берегов. Война майора Пронина продолжалась…

Кузнецкий мост

Рука потянулась к серебряной ручке подстаканника. Замечательный чай! Посылка из Китая! Пронин зевнул. Надоела ему эта Прибалтика… Там он работал в качестве немца и со скепсисом относился к советизации прибалтийских народов. Хотя среди латышей преданных товарищей он встречал немало. Да и эстонцы разные бывают… С этими мыслями Пронин провалился в сон. А потом проснулся от какого-то странного треска. Патефон! Он забыл его выключить и теперь в патефон шумел… Пронин нехотя встал, открыл крышку своего завидного His masters voice и поставил пластинку: запись оперы «Садко». Комнату заполнил бас Рейзена – ария Варяжского гостя. Пронин откинул голову назад и закрыл глаза и полетел…

О скалы грозные дробятся с ревом волны,
И с белой пеной крутясь бегут назад,
Но тверды серые утесы…

Он долго не мог расслышать трель телефона. Да и не хотел к нему подходить. Но Агаша заглянула в кабинет и посмотрела с укоризной: звонят же! Пронин тяжело вздохнул, выключил патефон и поднял трубку на длинном проводе.

– Слушаю!

– Кирий тебе докладывал? – это был Ковров.

– Он мне каждый день докладывает.

– Я про Таама, про этого Каарела. – Ковров нервничал.

Пронин устроился в кресле поудобнее.

– Про Таама докладывал. Завтра этого господина возьмут, послезавтра он будет у нас.

– Я тебя жду через тридцать минут.

Что-то стряслось. Может быть, ребята перекипели и Таам скрылся? Или погиб?

– Агаша, костюм!

Чёрная (а какая же ещё?) Эмка ждала Пронина на пустынном Кузнецком. Худощавый старик с прямой спиной стоял возле автомобиля.

– Здравствуй, Адам Константинович! – Так звали пронинского шофёра, который ещё до революции возил какого-то генерал-губернатора, а потом – ещё в Петрограде – колдовал над автомобилем Дзержинского. С Прониным он работал пятнадцать лет – с перерывом на прибалтийскую отлучку чекиста.

– День добрый, Иван Николаевич! В последний раз вас повезу…

– Что такое? Не шути, ещё и ты меня покинешь! – Пронин любил старого Адама, осторожного и обстоятельного шофёра.

– Да уж, так, Иван Николаевич. Дело понятное. Старею. Машина не слушает. Вроде, как немым я становлюсь. Говорю ей, а она не слушает. Нужен ей помоложе кавалер.

Пронин пожал плечами и уселся на широком заднем сидении. Рабочий день начинался прескверно.

Начало

В кабинетах начальников Пронин чувствовал себя по-крестьянски уверенно. Если генерал вызывает к себе на следующее утро после дня Победы – значит, дело не терпит отлагательства. Пронин достал планшет и приготовился к серьезному разговору.

– Что, Иван Николаевич, как лейтенантик, с планшетом бегаешь? – улыбнулся Ковров.

Пронин пожал плечами и серьезно ответил:

– Это капитана Железнова планшет. Виктора.

Ковров встал. И продолжил разговор, прохаживаясь по кабинету:

– Сколько их, таких Железновых, мы потеряли. Счету нет. Долго еще война нам сниться будет. Только спать нынче не время. Прости, Иван Николаевич, – Ковров дотронулся до планшета. – Дело у меня к тебе уж больно серьезное.

– Слушаю вас.

Генерал резко повернулся к Пронину и пристально посмотрел ему в глаза. Потом подошел к столу и заглянул в какие-то записи. Снял очки, бросил их на бумаги.

– Получены сведения о действиях подпольной группировки бывших офицеров СС в Советском Союзе.

– Ишь ты! Неужели не всех еще выловили? – Пронин механически, с меланхолией в голосе задал вопрос, отлично понимая истинное положение дел.

– Не всех, товарищ Пронин, не всех. Потому и нас с тобой в архив списывать рано. Наши коллеги из таллинского управления, как ты знаешь, поймали одного мерзавца из банды Таама. Он многое рассказал. Готовился террористический акт – взрыв нашего танкера в эстонском порту. Два бывших офицера и четыре полицая были на подхвате. Руководитель – полковник Аугенталер. Ну, об этом эсесовце ты слышал. – Ковров помрачнел. – Аугенталера не удалось взять живым, он погиб в перестрелке в дюнах. Ты понял, с кем был связан Таам? Все бумаги тебе передадут. По ним и сориентируешься в ситуации. Сразу скажу – это фанатики, непримиримые враги советской власти. Такие и на смерть пойдут, чтобы заставить нас дать слабину, испугаться. В Большой театр ходишь? Они тоже ходили. Готовили покушение на товарища Лемешева, певца нашего народного. На весь мир шуму было бы. А им это и надо. Вот с такими людьми тебе придется познакомиться, товарищ Пронин.

Генерал сделал жест, приглашающий собеседника к ответному слову. Пронин подождал, затем понимающе посмотрел на Коврова.

– Значит, через Таама надо будет выйти на группу Аугенталера? На тех, кто остался?

– Про Аугенталера нам известно, что он уже год как работал на английского папашу. Это было установлено и по твоим сведениям, дорогой фельдфебель Гашке… Немцев-то мы выловим. Ты нам англичан покажи. Предъяви.

Пронин поморщился:

– В темный лес посылаете… Сказали бы сразу – за какую ниточку дергать…

– Сначала посмотришь материалы… Потом привезут Таама, познакомишься, поговоришь… Дело непростое. За Лемешева нам всем бы головы поснимали. Неизвестно, может, у них и другие планы есть. Так что, считай, это дело теперь у тебя самое важное… Завтра же приступай, Иван Николаевич. А сегодня, уж извини, нам не до оперативной работы. Вечером в клубе выступает Леонид Утесов со своим оркестром, специально для чекистов. Все наши собираются.

Пронин приподнялся:

– Буду.

– Тогда – не прощаемся. – Ковров с улыбкой приподнялся.

Выйдя от генерала, Пронин заглянул в буфет. Взял большую чашку чёрного кофе и бутерброд с сулугуни. Не глядя проглотил крепкий кофе и заел его. На концерт хотелось, как в тюрьму.

Проходя по Театральной площади к Петровке, Пронин обратил внимание на афишу Большого, где говорилось об уже прошедшем выступлении Лемешева.

«Диверсия на концерте с участием Лемешева – это серьезно. Словно пощечина общественности. Люди придут наслаждаться высокой культурой, а им… Толково придумано. Только вот кем? Да, Аугенталер больше не ходит по земле. Витька, держись, он и на том свете может кровь попортить. Свинья была порядочная. Умный, черт. Но мне уж ничего не скажет, это точно. Буду искать его следы. И сотрапезников. А они, несомненно, есть».

Возле ЦУМа какая-то машина, проезжая на большой скорости у самого парапета, прошлась колесами по весенней луже, обдав пешеходов брызгами. Послышались возмущенные голоса. Несколько капель попали и на китель Пронина. Он вспомнил утренний разговор со старым шофёром…

«Эх, Адам Константинович, я уверен, ты за все сорок лет водительского стажа ни разу не обидел пешехода вот так беспардонно… Как теперь без него, без «автомобильного Адама»? В таком деле, если рядом будут сновать иностранные дипломаты, их порученцы, газетчики всякие… Помог бы мне живописный старец. Лучшие люди, зубры уходят на пенсию, уходят в красную книгу… Впрочем, скоро и мне туда же». Пронин прибавил шаг и через несколько минут был на Кузнецком мосту. Однако, задумавшись, прошел дальше, чем нужно, и очнулся от своих мыслей только у здания Художественного театра.

Послевоенная Москва

Агаши дома не было. «Верно, рыщет в поисках чего-нибудь повкуснее… С этим делом сейчас сложно. А пайка моего мало», – подумал Пронин. Он посмотрел на часы. До концерта еще есть время. Можно отдохнуть. Достал из книжного шкафа книгу. Это был томик Пушкина. Пронин нацепил на нос очки. Перелистав книгу, остановился на «Медном всаднике». «Приют убогого чухонца…» Описание петербургского наводнения взбодрило Пронина. «Элоранта… Элоранта… красиво звучит. Почти как у Пушкина… Дворец маркиза Элоранта… А ведь настоящий, не фантастический Элоранта, в камере на Лубянке! И верно, приют убогого чухонца…»

Агаша пришла и усадила Пронина обедать. Томик Пушкина остался на письменном столе.

– Понаоткрывали коммерческие магазины, а народу в них – уйма, – сообщила новость домработница, – вот, говорят на Даниловском рынке, скоро карточки отменят. Будем покупать в магазине икру и колбасу «Полтавскую».

– Да, Агаша, будем, если кто-то не постыдится есть эту колбасу. Хлеба ведь не всем ещё хватает. А мне пайка вполне хватает. Проживу без «коммерческих» рабостей.

– Ой, что вы, Иван Николаевич! Тут, я слыхала, в Питере накрыли банду, которая пирожками с человеческим мясом торговала.

– Ты, это, ерунды-то не болтай! На Центральном рынке у Цветного бульвара тоже всякое говорят. Так иных говорунов прямо к нам и ведут. После обеда приготовь-ка к выходу мой парадный костюм. Я иду на концерт вечером.

– Иван Николаевич, что за концерт-то?

– Леонида Утесова выступление. Специально для наших сотрудников – как паёк с красной икрой и сгущёнкой.

– Ах ты! Самого Утесова! – у Агаши загорелись глаза. – Вот уж кого я бы послушала! Люблю его голос. Может, и развязный немного, да уж какой веселый! Оденем Вас, Иван Николаевич, чтоб не совестно было. Артисты – они все такие моднявые. Я Утесова во время войны видела, он после концерта на фронт ехал. Такой аккуратный, то в костюмчике, а потом в гимнастерочке, да при ремнях. До войны у нас ведь как ходили – подпоясался и вперед. Всё суконное-посконное. Брюки раз в неделю отгладил – и хватит. Костюмы мешками сидели. А теперь – все в костюмах, как франты. И галстуки в тон пиджаку. Откуда что взялось! Брюки со стрелочками. Запонки серебряные, шляпы… От мужиков духами пахнет.

– У нас, Агаша, мода своя. Нам под чужую не надо рядиться. Помнишь, я своей Леночке жакетку от француженки Коко Шанель подарил?

– Вы, Иван Николаевич, просто чудо.

– Давай, Агаша, меньше слов и лести, больше дел. Итак, «жульен» из белых грибочков… Отменно. А грибочки-то где собирала?

– По Владимирке, в Петушках.

И все-таки, даже непринужденный разговор с домработницей не унял тревогу Пронина. Настроение его приподнятым назвать было никак нельзя. Да и творчество Леонида Утесова никогда его особенно не воодушевляло. Эта уголовная тематика, потакание низменным чувствам. Хотя задор и смелость артиста, носившего когда-то фамилию Вайсбейн, вызывали исследовательский интерес. Пронин узнал об Утёсове еще в начале тридцатых, когда услышал восторженные отзывы своих друзей о молодом певце. Тогда его действа назывались Теа-джазом и вся Москва напевала навязчивые легкие мелодии: «Пока, пока, уж ночь недалека!»

В темно-сером костюме, светлой сорочке и черных лаковых штиблетах Пронин вышел из подъезда. Чёрная Эмка ждала его на привычном месте. Но Иван Николаевич почувствовал: что-то не так!

Концерт для чекистов

В салоне авто его ждал сюрприз. Вместо привычного Адама Константиновича Васильева к нему обернулся незнакомый молодой человек. А может быть, и немолодой. Этого Пронин в первый момент не разобрал. Лицо нового шофера было желтым и круглым. Узкие глаза, плоский широкий нос. Стриженые волосы – прямые и черные, как смоль. Пронин сразу приметил и толстую борцовскую шею. «Крепкий парень – видать, из охраны».

– Товарись Пронин, я вас новый софер, лейсе-нант Василий Могулов, – сообщило это лицо тонким голосом. Пронин от неожиданности потерял дар речи.

– Вас вести в клуб секистов? – спросил, выдержав паузу, шофер. Пронин все еще молчал.

– Я полуxил приказ вести вас в клуб секистов, – тонкий голос дрогнул. Пронин закрыл глаза и снова открыл их. Все было по-прежнему. Новый шофер с вопросительным выражением на лице смотрел на него, полуобернувшись со своего места.

– Да, – выдавил из себя Пронин. Машина тронулась с места. Легко и беззвучно.

– Секистов, – для чего-то повторил майор Пронин слово, сказанное новым шофером.

Славная площадь Дзержинского

Всю дорогу он молча смотрел в смоляной затылок лейтенанта Могулова.

Подъехав к входу в здание, машина мягко остановилась.

Шофер, первым нарушив паузу, обернулся к своему пассажиру.

– Мы приехали, товарись майор.

– Как вас зовут? – спросил Пронин. Он еще не пришел в себя, и голос его звучал глухо и отрешенно.

– Лейсенант Василий Могулов, – повторил свои звание и имя шофер.

– Спасибо, Вася, – словно бы в полусне проговорил Пронин и вышел из автомобиля.

Он вошел в здание клуба, разделся и, не глядя ни на кого и ни с кем не здороваясь, прошел в клубный буфет, где заказал пятьдесят граммов коньяку «Двин», которые залпом выпил. Это была новейшая марка армянского коньяку десятилетней выдержки, выпущенная к Тегеранской конференции – как будто специально для Черчилля. В московских ресторанах он был редкостью, но в клубе чекистов «Двин» разливали ещё с января, и Пронин успел оценить достоинства напитка, хотя раньше не пробовал пятидесятиградусных коньяков. «Хо-о-х», – он задержал дыхание и с наслаждением выдохнул. Потом огляделся по сторонам, остановил взгляд на люстре и мысленно приказал себе успокоиться. Из буфета вышел подтянутым и улыбающимся.

Пронин вошел в зал и сел во втором ряду партера, рядом с генералом Ковровым.

– Ну, – повернулся к нему тот, – давненько не слыхали мы нашего джазмена. Говорят, у него были проблемы с идеологическим отделом Министерства культуры. Репертуар, как я слышал, после неких событий значительно сменился.

Пронин хмыкнул и пожал плечами.

– Что уж там говорить, даже название сменилось… Как он сам говорит: «Джаз-убежище для ветеранов джаза». Как вы думаете, товарищ генерал, посадят его как космополита?

Наступило молчание.

– Артистические сплетни, – вновь заговорил генерал, – любят некоторые саморекламу. Даже из отрицательных отзывов выжимают популярность. Им бы у нас поработать. Мигом поняли бы, что есть что. Что хорошо, а что – плохо. Но ты не подумай, я Утесова люблю. Душевен. О, начинается…

Вел концерт сам Утесов. Одет он был просто, в полувоенный мундир, обычные ботинки.

После обязательных официальных приветствий артист дал знак оркестру начинать концерт. «Дорога на Берлин». Задорная фронтовая песенка сразу завела зал. Как-никак это была весна Победы!

Утесов вышел на авансцену.

– Товарищи чекисты! Мы с оркестрантами очень рады, что мы тут стоим, а вы все сидите.

В зале раздался смех. Кажется, все «сидельцы», кроме Пронина, рассмеялись. Но его передернуло от двусмысленности. «Вот ведь обормот. Фигляр». Пронин смотрел на сцену отсутствующим взглядом, не принимая звучавшую музыку.

Далее последовали любимые народом матросский вальс, песня о партизанской бороде, песня американского бомбардировщика.

Второе отделение было посвящено послевоенной жизни. Утесов исполнил новый вариант песенки о двух урканах, сбежавших с одесского кичмана:

Одесса, Одесса,
Давно все это было.
Теперь звучат мотивы уж не те.
Бандитские малины
Давно уж позабыты
И вытеснил кичманы новый быт…

А уж как Пронина резанула по мозгам песня-жалоба американского безработного! История просящего подаяние ветерана Второй мировой, которого изображал сам Утесов, показалась майору не слишком уместной. «У нас-то точно на каждом углу за десять и далее километров от Красной площади сидят инвалиды с гармошками, если руки остались целы», – подумал он.

Кто-то из молодых чекистов крикнул: Бублички!

Другой не соглашался: Мишку-одессита!

Все дальнейшее представление Пронин отсиживал с кислым видом, дежурно улыбаясь, когда генерал поворачивался к нему после очередной шутки Утесова. Автоматически хлопал в ладоши. У большинства зрителей интермедия о стадионе «Динамо» вызвала наибольшее воодушевление. Правда, называлась она странно: «Большая московская больница на 80 000 мест». Болельщики ликовали. Этот стадион, впрочем, действительно стал очень популярным – прошедшей зимой на нем проводился чемпионат по новому виду спорта – канадскому хоккею. Игра была быстрой, задорной, интригующей. Пронин и сам побывал на одном из матчей, где познакомился с тренером команды «Динамо» Чернышевым. А звали этого тренера, кажется, Аркадием Ивановичем. Да, именно так. Пронин удовлетворенно хмыкнул, убедившись в том, какая у него замечательная память.

«На бис» чекисты стали просить Утесова спеть блатные одесские песни. Он отказывался, кокетничал, потом вызвали на сцену начальника политотдела МУРа, который заявил о «клеймении безжалостным сатирическим наганом пережитков буржуазного преступного элемента». В другой день Пронин с удовольствием посмеялся бы над этими смелыми выходками, но не сегодня. Слишком свежа была рана от потери друга.

А рядом с ним генерал Ковров увлеченно подпевал Утесову:

«Ой, лимончики! Вы мои лимончики! Вы растете на моем балкончике…»

Несколько минут спустя Утёсов на бис исполнял про кичман – со старыми словами:

«С одесского кичмана Бежали два уркана. Бежали два уркана Та-и на волю? В Вапняровскон малине Оне остановились Оне остановились атыдахну-у-у-ть!»

Утесовский ансамбль

Пронин только вздыхал и тихо чертыхался. Хотя, помнится, эти куплеты Утесов исполнял и пред светлыми очами товарища Сталина, на встрече с паианинцами, еще до войны. И Витька был гогда ЖИВОЙ… Пронину нравилось, как смешно Утесов меняет голос – то басит, то хрипит, то надрывается, как цыганка.

После того, как оркестр завершил выступление одной из фронтовых песен, Пронин некоторое время устало сидел в кресле, прежде чем встать и уйти. Генерал Ковров, повеселевший, порозовевший и говорливый, покинул его.

«Еще и домой ехать с этим самоедом, – вспомнил Пронин своего нового шофера, – кто же это устроил мне такой сюрприз? Ведь без предварительного знакомства, предупреждения даже… Впрочем, может быть, это Победа всё спутала… Ну ладно, надо как-то сгладить впечатление от первой встречи».

Устало поднялся и поплелся в гардероб. Одевшись, он направился к выходу, еще за дверью разглядев одиноко маячившую рядом с авто фигуру водителя.

Пронин сел на переднее сиденье. Обычно он так не делал. Но ведь надо налаживать личные отношения. Особенно с теми, с кем придется часто встречаться. Шофер Василий Могулов дождался, пока Пронин закроет дверь, и нажал на газ.

– Домой, товарись майор?

– Домой. Только называйте теперь меня Иваном Николаевичем. Так все мои шоферы меня называли.

Лейтенант Могулов тихо повторил:

– Иван Николаевись… Есь, товарись майор… То есь Иван Николаевись!

Пронин внимательно посмотрел на водителя, не переставая удивляться его поведению. Но машину он вел с удивительной сноровкой. Такого умения со стороны молодого водителя обращаться со сложным техническим устройством Пронин не ожидал.

– Василий, а вы откуда родом?

– Я из Бурятии.

– А в Москве как очутились?

– Мой папа был лама, а я откасался быть ламой. Я скасал, сто религия – это обман. И усел ис дома в город. В Сибирь. Там усился в сколе, потом работал на саводе механиком. А потом война, я посел добровольсем. Стал танкистом. Потом снова усился…

«ЗИМ» мягко подкатил к подъезду и остановился точно напротив массивной двери.

– Ну, лейтенант Василий Могулов, прими мою благодарность. Утром к восьми часам нуль нуль минутам приглашаю вас к себе на завтрак. Все, с кем я работаю, должны быть прежде всего представлены Агаше. Она у меня как «детектор» правды. Если ей человек нравится, значит, он чего-то стоит. Так что отнеситесь к этому приглашению серьезно. Потом поедем на работу.

– Есь прибыть на завтрак к восьми нуль нуль, Иван Николаевись, – четко отрапортовал Василий.

Пронин вышел из салона и поднялся в квартиру. Настроение его несколько улучшилось. Новый шофер оказался понятливым. Да и в технике, кажется, разбирается. Самородок бурятский, да и только.

Агаша уже ждала майора Пронина в передней – взволнованная, с горящими глазами

– Как Утесов, Иван Николаевич? Здорово было, весело? Вам понравилось его выступление?

– Понравилось, Агаша, понравилось, – не стал разочаровывать поклонницу артиста Пронин, – он же и за конферансье был, шутил, острил.

– Ах, вот ведь удача какая! Сам и конферировал… Посмотреть бы, хоть одним глазком… Сам Утёсов!

– Посмотришь еще, Агаша, не завтра Утесов умрет. А теперь давай чаю и – спать!

Перед сном Пронин мысленно привел в порядок события прошедшего дня. «Прямо кавардак какой-то, а не день. Но вот он, наконец, закончился. Что ж, утро вечера мудренее. Завтра будут новости про этого эстонца. Если всё сложится – скоро он будет в Москве… И уже в полусне мелькала в памяти песенка: «Споём о боях, о старых друзьях, когда мы вернёмся домой…». Привязчив всё-таки этот одессит! Не певец, а банный лист.