Читать книгу: «С царём в голове. Мастерская современного каприза»

© Леонид Вариченко, 2020

ISBN 978-5-0051-4030-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ОТ АВТОРА

Здравствуйте! Будьте в книге, как дома, и книга позволит Вам прожить в ней до последнего внятного слова.

Классический каприз – всегда современен, поэтому

современный каприз – классичен!

«Мастерская Современного Каприза» – «МАСК-ВАЛЕТ»!

Театр Леонида Вариченко – сценичен и стихотворен. Страницы – кулисы. Слова – актёры. Стихотворные размеры – костюмы. Окружающий мир – сюжет пьесы. «МАСК-ВАЛЕТ» – литературный театр! Стихотворные капризы – это всё, что пока не стало достижениями «МАстерской Сценичного Каприза». Каждая книга – спектакль!

А в данном случае дело обстоит немного по-другому.

Роман в стихах «Александровна» уже исполнялся как моноспектакль. Видеопленка по неосторожности снимавшего утрачена. Осталось всего несколько репетиционных снимков. А со дня первого издания книги прошло пятнадцать лет.

Во второй части поэтического сборника несколько миниатюр о власти вообще, о лидерах духовных и земных, об Императорах и Принцах, о Князьях и Царях впервые соединены в единую композицию «Из Князи, до под Божьи глази».

В 2012 году первый вариант сборника как CD-книга был выпущен Издательским домом «Бал-Диапазон», и лишь в этом сезоне дополненная книга приходит к вам в живом бумажном виде, в неё включена поэма «Инквизитор» – переложенная на стихи легенда из романа Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы» о «втором пришествии» и стихотворения последних лет – «Страх привычки, смена тем, всё, как снова – раз за разом!»

«С ЦАРЁМ ЛИ В ГОЛОВЕ?» Рис. 2001 г.

***
ПОСВЯЩЕНИЕ

 
«Откуда сюда человеку приходится?
Уходится, право, куда?
Он волен искать, он и ищет, находится.
Вдруг правду объявит? Когда?»
 
 
Леон Де Во. «Из В. Вульф»
 
 
Светлой памяти моей бабушки,
Марии Стружкиной – ПОСВЯЩАЕТСЯ
 

Долгое время об этом нельзя было говорить. За это могли арестовать, сослать, а то и просто стереть с лица земли. Мария – сначала она боялась за себя, потом за дочь, позже за внука. Но перед смертью, всё же поделилась всем, что знала, с внуком, заставив поклясться, что он никому не проговорится.

А он и не проговорился.

Просто изменились времена, другими стали люди, другой стала страна, вернулись прежние ценности.

Роман «Александровна» – это произведение совести, стихи любви, семейный долг художника человеку, учившему его видеть мир – его бабушке, внебрачной дочери Царя Александра III.

***

Поэтическая семейная хроника – давний жанр российской поэзии. Леонид Вариченко решил возродить его в XXI веке, тем более, что судьба его семьи теснейшими нитями переплетена с биографиями августейшей императорской фамилии. Кровные связи русских Императоров с боярскими и дворянскими родами хорошо известны историкам, а вот сплетение кроны родословного древа со стволом и корнями подданных Российской Империи почти неизвестно. В строгой стилистике и поэтике известного пушкинского романа в стихах Вариченко воссоздаёт историю своей семьи и своего рода. Мы как-то совсем забыли, что Императоры – тоже люди, обычные граждане Российской Империи, а люди нетитулованные сплошь и рядом сплетались своими судьбами с императорской семьей.

Гибель «Освободителя» – Александра II от бомбы террориста, в конечном итоге стала гибелью всей России и миллионов её граждан.

Так семейная хроника становится историей, а история перерастает в семейное предание. Мы живём в эпоху восстановления утраченных корней и связей. Надо вспомнить всё, что возможно и восстановить всё, что ещё не полностью утрачено. Историко-поэтический труд Леонида Вариченко представляет двойную ценность, как историческая семейная хроника и как лирическая исповедь интеллигента начала XXI века, впервые решившегося поведать в пушкинском стиле о своей «прошлой жизни» в позапрошлом столетии.

Пусть хотя бы в слове вернётся всё, что может вернуться.

Константин Кедров

поэт, доктор философских наук

1. «АЛЕКСАНДРОВНА»

 
роман в стихах
 
 
биография на правах легенды,
в 3 частях, 30 карантах*, 240 сэнках*.
 

Часть первая «АННА И МАРТЫН»

1. (Воцарение)

Да, в восемьдесят первом час пробил:

Морозы отступили без апломба,

Угрозы не рассеяв над Европой,

И Гриневицкий разразился бомбой —

«Освободителя» – таки-убил.

И в тот же самый незабвенный день,

Второго марта – экая досада —

Пройдя иной походкою по саду,

Всевоцарился Третий Александр,

Небрежно на Россию сбросив тень.

За гробом, прежде нового царя —

Вдова, Княгиня Юрьевская. Боже,

Ее звезда теперь зашла. И что же,

Распоряженье было – не тревожить,

Поздней – не вспоминать, в душе коря.

Сам Александр давно уже женат.

Жена – принцесса Дании суровой —

Мила, миниатюрна, образцова.

Был с нею, что ни для кого не ново,

Сговорен Николай, умерший брат.

_________________

* Карант – одна глава романа, состоящая из сорока строк (quarante – сорок, фр.), или восьми пятистиший – сэнков (cinq – пять, фр.)

Итак: в семье любовь, любви той плод

В честь дяди назван тоже Николаем.

Трон – данность, хоть и не вполне желаем.

Страна – в либерализме, как мы знаем,

Как в чем-то жидком, в пищу не идет.

О фрейлине Мещерской память прочь

Давно прогнало осознанье долга.

Победоносцев ловит взглядом колким,

И растолочь, по-видимому, толки

О Конституции придется смочь.

Из многочисленных убийц отца,

Кого смогли, повесили уроком.

Анархия, как ни зови пороком —

Заразная болезнь. От Воли прока

Не много оказалось без свинца.

И время не стоит: и самолет

С Можайским прилетел, и генерала —

Героя Плевны спьяну вдруг не стало.

Смотря на все, пусть иногда устало,

Наш Царь был тверд и не спешил вперед.

2. (Дочь купца)

Купечества с искусством брак хорош,

Но для кого, пока что не решили.

Дозволенного рамки стали шире.

В Москве и Музы с властью задружили —

Открыл свой «Русский Драмтеатр» Корш.

Купец Фатеев ложу прикупил.

К открытию «Снегурочку» давали.

И хуже Римский-Корсаков едва ли,

Чем Глинка, да еще с Островским в паре.

Партер, как и галерка, полон был.

Уже и лету близился конец,

Фактически – открытие сезона.

В семнадцать лет и под венец резонно,

Уже пора. Какие тут фасоны!

И дочку в ложу усадил отец.

И возражений не было почти

У Анны по отечеству Петровны.

Что шутовство, что кушать макароны…

Приехала и села у колонны.

Отца не любишь, так насильно чти.

И началось, и хор себе вопит —

Сам не уснет и многих в зале будит,

И скрипки вряд ли кто-нибудь осудит,

Да и Островский, по либретто судя,

Довольно-таки непростой пиит.

Но лучший – Лель! Премного поразил,

Вернее что, конечно, поразила,

Поскольку женщина. И ариозо мило,

И видом не противна, не претила.

И досмотреть у Ани стало сил.

Впервые поглазеть на суету

Московских пустяков не возбранилось.

Потом не раз «Снегурочка» приснилась.

С затворничеством Анечка простилась,

Впервые вкус шампанского во рту.

И в довершенье выкинул отец

Один из номеров. Явился в ложу,

Купец-предприниматель, видно, тоже —

И двадцать пять, и не женат похоже —

Из Стружкиных, Мартын, ей-ей, хитрец.

3. (Аптекарь)

Владеть наследством начал он давно,

У Стружкиных мужчины жили мало.

Отца уж в семьдесят втором не стало,

До сорока немного не достало.

Глядь, и Мартын Миронычу вольно.

Но не творил сынок большого зла.

Строга маманя, Лидия Иванна,

Блюла хозяйство, как это ни странно,

Ложилась поздно и ставала рано,

И гордо честь вдовы купца несла.

В Борисовом фамильный дом стоял:

Конюшни – блажь покойного Мирона,

Поля, луга и псовые загоны.

Хозяйство и по тем годам огромно,

И челяди-прислуги счет не мал.

Хозяйка Лида успевала все:

Свое в порядке строгости хранила,

И к сестрам заезжала, не забыла,

Что неспособны править, хоть и милы.

А их Орехово доход несет.

Стоит в соседстве, не тяжелый крюк,

И все одно – завещано Мартыну.

Так что, как праздник, сластей на полтину,

В охапку нежелающего сына

И к теткам с пряниками, и не вдруг.

Однажды прихватило сердце враз.

На вид-то здорова была купчиха,

Но тут слегла. Мартын нежданно лихо

И лекаря сыскал в момент и тихо,

И научать себя не дал. Мать спас.

Потом и интерес завел себе

Таблетками да порошками боле,

С людьми связался, что уколы колят,

Клизм, ядов накупил, английской соли

И развернул «Аптеку» на Трубе.

С Фатеевым поставки завязал,

Открыл вторую на Таганке кряду…

Тут в опере Анюта, глаз отрада.

Мартын запал, женился – семьи рады —

Дегунино за ней в приданом взял.

4. (Порок)

Царь Александр трудился в меру сил:

Министров проверял – пусть не жируют,

А то свернет реформ – одну-другую,

Бомбистов припугнет и… затоскует.

Тогда и отдыхал, и водку пил.

Малютка Минни, как жену он звал,

Была строга и пьянство запрещала,

Сперва терпела и увещевала,

Позднее и решимость проявляла.

Но все ж он был любим и это знал.

Черевин Петр, вдруг вызванный с утра,

Как друг и адъютант, и вождь охраны,

День узнавал по толщине стакана

И фразе самодержца-великана

О том, что «голь на выдумки хитра».

И флягу доставал из сапога,

И обеспечивал отъезд внезапный

На ближний финский их северо-запад —

Туда, где уж царица точно сцапать

Дурную руку пьяниц не могла.

Конечно, поведенье не в пример

Такое ставить ни державным детям,

Ни тем, кто за историю в ответе.

Но сей порок, чем длительней на свете,

Тем неискорененней прочих вер.

Текли беседы без «мерси-пардон»,

Душа свои вытаптывала тропы,

Ловилась рыба и ждала Европа —

День проходил, другой… Был отдых допит,

И Царь с улыбкой возвращался в дом.

При всем при этом юный Николай,

И слабый, и ранимый с виду мальчик,

Воспитывался в строгости, тем паче,

Что обожал отца он и иначе,

Как «батюшка», не звал. У Бога, знай —

Свои границы для порока есть,

И перегары «бурого медведя»

Жена прощала с чопорностью леди.

И добр отец, и благоверны дети,

И трон их свят, как место, где присесть.

5. (Тезка)

К тому союз развитие имел

Фатеевой Анюты и Мартына.

Любовь ли, время ли всему причиной,

Но изменилась бытности картина —

В семье родился сын и здоровел.

Сперва должна была родиться дочь,

Но что-то, несомненно, помешало…

Досадовали, но не задержало

С попыткой новой горе. Дорожала

«Аптека» Стружкина, и слезы прочь.

И вот – награда, парень! Как назвать?

Откуда быть сомненью? Это что же,

Не помним, кто России всех дороже?

Единственно – наследник, правый Боже!

Державен будет тезка, так сказать.

И новый Николай взглянул на мир,

И рот открыл, и засучил ногами.

Такое повторяется веками,

И понимаем мы в словах и в камне,

Что этим-то нам вечный мир и мил.

Светилась Анна. Слезы позади,

Она уже согласна и на Нюру,

Как муж ее прозвал однажды сдуру.

Вновь обрела младая мать фигуру

И веру в то, что впредь должно везти.

Мартын Мироныч же, микстур гигант,

Москву уже опутал фарма-сетью,

Имел теперь наследника и метил

В старшины гильдии. Попутный ветер

Тому не дует, кто есть дилетант.

Но Стружкин благодарен был судьбе.

Он дорожил болезнями народа.

Все ладно, сыну, глянь, четыре года.

И вот, уж точно: ни война, ни мода —

Случись на всю империю «ЧП».

Крах! Царский скорый поезд поутру

В каких-то Борках перевернут. Драма!

Все, слава Богу, живы! Свечи в Храмах.

Тут с нарочным в Таганку телеграмма,

И вызван Стружкин в Питер ко двору.

6. (После крушения)

Все обошлось, и Царь с Царицей цел,

И дети все здоровы, и особо

Наследного Царевича особа.

И двор по насыпям и шпалам собран.

Министр путей прилично в лужу сел.

Когда Сан Саныч крышу головой

Держал вагона, где с семьей обедал,

О героизме он своем не ведал,

Лишь размышлял, намного ль вспухнут беды

Случайностей испорченной молвой.

Конечно, и комиссии отчет,

И милованье стрелочников битых,

И мудрые соображенья Витте,

И сопереживанье пестрой свиты —

Все чередом своим перетечет.

И преданный с рожденья личный врач

Поможет всем и словом, и слезами.

И все же Царь нахмурится усами,

Что пластыря не хватит, как сказали,

На ягодицу сыну… «Где палач?!»

Уже проехав Харьков, Государь

Спросил, как бы случайно, багровея:

«В столице две «Аптеки»? У еврея

И немца древнего? Теперь радею

За русских лекарей опять, как встарь!»

Желанье влет, опережая пыл

И поезда, и слов, и даже мысли!

Телеграфисты на ключах повисли.

Микстуры Шульца в тот же миг прокисли,

А Лившиц сам себя же погромил.

Лишь пара дней прошла, уже доклад:

«В Санкт-Петербурге, вызову согласно…

Да, в номерах поселен высшим классом…

Да, знает, что к нему вопросов масса…

Предприниматель встречи ждет и рад».

И был Мартын готов идти к Царю.

Он на земле стоял двумя ногами.

И были уж изучены все грани,

И расширяться мог. Не напугали:

«Извольте же, Вас ждут». «Благодарю».

7. (Время орла)

Сиял над миром и интриг не плел,

Поглядывая зорко на Европу,

И в Азию внимая без торопы,

Не забывая северные тропы,

О двух главах блистающий орел.

И Францию лукаво привечал,

И Пруссию не забывал, ругая,

Поглаживая Индию с Китаем,

Чтоб регулярно в Англии икали,

И в даль Востока выдвигал причал.

Любой второстепенный либерал

Готов ругать орла за повороты,

За высоту и чопорность полета —

За тем и в либералы лезет кто-то,

Чтобы не замечать, порой, добра.

Простым же людям в эти годы был

Царь-Миротворец и отцом серьезным,

И рыцарем души славянской грозным,

И даже двигателем паровозным —

И свят, и чтим, и симпатично мил.

Империя могла повиснуть вдруг

И, в чьи неясно руки, обвалиться,

Когда бы угораздило разбиться

Всех вместе, скопом, царственные лица.

Был потому неизмерим испуг.

И более неизмерим восторг,

Последовавший следом за спасеньем.

И фейерверк отметил воскресенье,

И «Люли-люли» – «Сени, мои сени»»

Сменяли у того, кто еще мог.

Все радовались: дети, старики,

И пожилые, как и молодые,

Вельможные, служилые, простые,

Гуляки праздные, шпыни пустые,

Писаки, что ни утра без строки…

Короче, с виду, счастьем в каждый дом

Отмечен год был «Восемьдесят Восемь».

Октябрь чудной, и золотая осень,

И через одного со свечкой просят:

«И трон храни, и помни нас при том!»

8. (Домострой)

В дому у Анны свой черед кипел.

Муж, вот те раз, замечен Государем,

При том, конечно, что он не бездарен,

И носится, как молодец, в ударе —

И видом красен, и стараньем бел.

Жена ж – в хозяйстве, более нигде.

Коммерция – не пустяки в концерте,

Другие и задачи, и акценты.

Хозяин дела, несомненно, в центре

И знает, места нет в тылу беде.

Но начал я неправильно главу,

Определивши место «домом Анны».

Конечно, Стружкины не очень чванны,

Но был «порядок Лидии Иванны»,

Как «Домострой», незыблем на плаву.

Из подмосковных нескольких семей,

Что врезались в Таганскую фактуру,

Была вдова заметною фигурой.

Она в своем дому терпела Нюру,

Хотя и часто улыбалась ей.

В Борисове все больше жить снохе

Она единолично отводила.

И Николашу Анечка растила…

От теток из Орехова не мило

Все чаще было. Дух ее плохел.

Ну, а супруг, бывало, спросит мать:

«Как там мои?» Она ему: «Прекрасно!»

И он довольный снова – в поезд красный,

За делом ли, без дела, всякий-разный

Предлог найдя, на всех хотел чихать.

И Лидии Ивановне не знать,

А более не видеть, было б странно,

Что ляжет криво, после встанет бранно.

Полеты в «империях», столь желанных,

Забрали, и Мартын стал попивать.

Объединить бы женских сил резон…

Но ведь – мужик! Купец! Хозяин дерзкий!

И тут при всем еще Царя поддержка.

Смутила Лидия с улыбкой детской

Семейную гармонию, как сон.

9. (Япония. 1891 г.)

Катило время свой имперский круг.

Занятий Цесаревича пределы

Отец, порой, передвигал умело.

Чтоб «не хлыщил по улицам без дела»,

Отправить решено в круиз. Не вдруг —

Маршруты отрабатывались год.

Посмотрит мир, обогатиться знаний,

Мать поддержала ценным указаньем,

От Князя Алексея внял к дерзаньям

Притонов. И турист, и мореход.

Вояж был начат: Николай и брат,

И греческий наследник – Принц Георгий.

Внимали берегам, чинили торги,

Благополучно избегали оргий —

Зван «Памятью Азова» их фрегат.

Вена, Триест, Афины, Порт-Саид,

Канал Суэцкий, Исмаил, Египет,

Аден, Бомбей, в Цейлоне чай весь выпит,

Брат заболел, туберкулез – не триппер,

Но возвращение отец велит.

А Ники и Георг Афинский с Яв

До Сингапура, на Сиам Тайланда,

В Сайгон, Гонконг, Шанхай, сказать вам надо,

И вот, уж Нагасаки, Храм Микадо —

При Солнце Восходящем в свете слав.

Рейд по стране: Киото и Оцу,

С обеда губернатора на рикше…

Конец апреля, день не стал чуть лишним

В календаре Романовых! Допишем

Со слов наследника в письме отцу:

«Мы ехали, вдруг вижу, полисмен,

японский меч держа двумя руками,

ко мне несется дикими прыжками

и бьет по голове. В шумах и гаме

лишь Жорж явить реакцию успел.

Отбил, настиг, скрутил и взял на крик,

и сдал властям. И все негодовали.

В уме был нападающий едва ли.

Целуй мама». Вояж сейчас прервали.

Сибирь мелькнула за окном, как миг.

10. (Мазь)

Итак, везенье – православный грек,

Принц крови в заварушке этой бранной

Был расторопнее любой охраны.

Наследник цел. След на челе – не рана,

Но шишка на его недолгий век.

Конечно, неприятный инцидент…

Но Александр не мог тогда предвидеть,

Как Цесаревич в извращенном виде

Решит войной Японию обидеть

В ответ, и где ума в том хоть процент.

Был Миротворец мудр, и наказать

Он не спешил налево и направо,

Реакция не прибавляет славы.

Все позади и, слава Богу, здравы

Из испытанья вышли все опять.

И шишку пробовали излечить:

Мочили и сушили, и кололи,

Меды прикладывали после соли,

И дули, и плевали, но – ни боли,

Ни радости. Понурились врачи.

Тут вспомнил Царь: «А где же наш Мартын?»

И Стружкин из Москвы с утра, как новый,

К вопросам резкой сложности готовый —

Болезневед, сам в принципе здоровый —

Явился, Государя верный сын.

«Да слышал… Рад служить! Уже пора?

От шелушенья, роста и от зуда

Индийская есть мазь – сплошное чудо.

Флакон с собой!.. И регулярно буду».

И вот уж, Стружкин – поставщик двора.

И главное, что шишка не росла.

Мироныч оказался на приеме

Среди других. Спеша, без экономий

Супруге сшили платье. Сам-то в хроме!

Ну, в общем, мазь им зла не принесла…

(И что есть зло, желаньем не горю

Я разбирать: погода ль, провиденье,

Или пороки человека тенью,

Терпенье ль, долг, стремленье, иль хотенье.)

…И Аннушка представлена Царю.

Часть вторая «АННА И АЛЕКСАНДР»

11. (Сходство)

Прием был долгий. Царь прошел весь круг.

Степенный и значительный правитель

Сперва остановился возле Витте,

Потом у дядей, лентами увитых,

К посланникам приблизился, как друг.

Аудиенции уже в конце

Внезапно задержался с офицером

Знакомым, уточнить диету, в целом

Приемлемую для него, с прицелом,

Чтоб похудеть и в теле, и в лице.

Тут и возник Черевин рядом с ним.

Царь темы поменять умел блестяще,

От Бога император настоящий.

«Жена Мартына, Петр, к досаде вящей,

Похожа, или это нам одним?..»

Продолжил генерал охраны, друг:

«Похожа, на Мещерскую Марию,

как два глотка перцовки. Говорили,

она теперь в Париже или в Риме…»

«И тот же взгляд, и та же тонкость рук…»

Действительно, фатеевская дочь

Так фрейлину лицом напоминала,

Что уж боялись старики скандала.

Конечно, шепот не пошел по залу,

Но были, кто пустить его не прочь.

Наш Государь был вдумчив и велик,

Воспитывал он в строгости порывы.

Не молоды уже и не игривы,

Дороже Минни, чем любые дивы.

Но как же юн ее-то милый лик!

«Пускай идет все так, как и идет,

Иначе нам спокойствия не хватит.

Мы отошлем ей пряник в шоколаде.

И Рождество так нынче вышло кстати…»

А девяносто был второй уж год.

Любви не пожелай и для врага,

Коль прошлую она разбередила,

И, в сущности – к другой. Ты знал – остыла,

Но вдруг – жива! И мило, и уныло.

«Достань-ка, Петр, флакон из сапога!..»

«АЛЕКСАНДР И АННА». Рис. 2004 г.

12. (Ярмарка)

В Москву вернулась Стружкиных чета,

И обсуждалась пестрота событий

С угла, что был доступен «Маме Лиде»,

Когда Мартын очнулся от подпитий —

Купец двора, ожившая мечта.

«К июню надо морду расшибить,

Но Ярмарку на Балчуге осилить,

Поднять на это гильдию и с ними,

Как, в общем, раньше взяться и грозили.

Ты, мать, пупок не треснет, не шипи!

И там большой барак, тьфу, павильон

Новейшей фармацевтики – «Аптека» —

Мозаика из достижений века,

Способных к врачеванью человека,

Плюс: клизмы, валенки, одеколон.

Гостей повыпишем из-за границ,

Ряды продуктов, ткацкие причуды,

И мебель там, и скобяные груды…

И пригласим Царя! Молчать, зануды!»

И снова выпил, повалившись ниц.

Смогла тут сына Анна покормить.

Очнулся муж, и мысль свою продолжил,

Что: «Вот с такою, Нюра, постной рожей

Пред Государем столбенеть не гоже!

Не улыбнешься, запрещу кормить!»

Полгода в дым, и Ярмарка стоит,

От хомутов до сушек и шурупов

Организаторы – прозрачней трупов —

Мартын и Усачев, и Прошка Дубов.

И скорлупа, и ядра под визит.

Царь прибыл к лотерее, третий день

Билеты продавать сидела Анна,

И сразу к ней, Мартыну и не странно,

С женою и детьми, стать великана,

Глаза ж мальчишки, как через плетень.

Купил билет и улыбнулся так,

Что Анечке в коленках слабо стало.

«Добром воздастся за добро», – сказала,

Она ж про Машу ничего не знала.

«С билета приз – тебе». «Ой-ой!» «Я – маг!»

13. (Приз)

В другое лето весь торговый «бум»

В Екатеринодар решили бросить,

И Дубову подряд. «Прокопий, просим!

Нам лишь проценты отсчитаешь в осень».

Кубань взыграла родиною рун.

А Николай, наследник дел, хвостом —

Уж десять лет, с толковостью хорошей —

Был послан поучиться с дядей Прошей.

Ему играться в «магазин» – не ноша,

И нюриной сестры в станице дом.

Конечно, не хотели отпускать,

Потом, конечно, долго провожали:

И тискали, и чмокали, и жали,

И долго за подводами бежали.

И ладушки бы, вроде, так сказать.

Да, подоспело время разобрать

И мысли, и эмоции Анюте:

Она еще и не на перепутье,

Но на глазах уже – любезны будьте

По правилам общественным играть.

Снегурочка! К весне ль пробить грозе?

Но Стружкин – не Мизгирь, увы, и хуже,

Что и Державный Муж – не Лель, он туже.

По берендеевски – до первой лужи —

Примчался приз – кокошник в бирюзе.

Родня съезжается попить кофей,

По-модному, для непонятной цели,

И денег подзанять есть на прицеле…

К комоду сразу, даже не присели —

На видном месте ярмарки трофей.

«Примерь, Анюта!» завистливый пыл

Всех обуял, до глубины добрался.

Мартын гордился, пыжился, набрался,

В осадок отошел, потом проспался

И первый раз супружницу побил.

А Лидия Иванна тут, как тут,

Но заступилась, видано ли дело.

Она уже порядком постарела

И поняла, что и недоглядела,

И поднапортила. Жизнь – долгий труд.

14. (Житье)

Вини вину! Невинность вне суда.

Отъехали в Орехово старухи,

Отплакалось под шепоты на кухне,

Синяк разгладится, фонарь потухнет,

Обида ж не простится никогда.

И каждому теперь уже свое.

Семья ли? Дом ли? Каста ли? Очаг ли?

И узы, как обузы, быстро чахли

И стали окончательной молчанкой.

Не жизнь – существование, житье.

Не мог себя переломить купец

И, может быть, свалиться на колени,

И попросить о долгожданном плене.

Все заливал от глупости и лени,

И набекрень съезжал его венец.

И лезть с советом уж боялась мать.

Обоих жаль – и сына, и невестку.

Но жаль их по отдельности, не вместе.

И все вошло в привычку в этом месте.

Вот, кабы ни менять, ни понимать.

Украдкой доставая бирюзу,

Анюта предавалась размышленьям,

Как тот несостоявшийся мошенник,

Что дом покинуть просит разрешенья

И честен тем. Но чешется в носу.

У каждой девы есть свой принц из грез,

И в каждой женщине живет пиратка,

На волю пробирается украдкой,

Сквозь оскорбленья, ревности рогатки

И унижения, и реки слез.

Она уж слышала, что Царь хворал,

Но не писать же дурочкою в Питер.

А памятный мужчина, как хотите,

И говорят, что не ходок по свите,

Чем батюшка покойный баловал.

Неужто, жизнь так тихо и пройдет,

И минет век, рассеив сонм иллюзий,

И душу чем-то теплым не нагрузит,

И в облаке, как в белой длинной блузе,

Придется допевать ей хоровод?

15. (Бублик)

И девяносто шел четвертый год,

И то был май, и третья уж декада.

Здоровья улучшенье, как награда.

Конечно же, еще не до парада,

Но от недуга меньше вдруг забот.

Как в феврале, когда рожденья день

Сумели провести сорок девятый,

И даже бал был. Фотоаппараты

Сверкали часто, но и аккуратно,

Чтоб пневмонии не тревожить тень.

Потом опять от боли он тупел.

На Аничков дворец России взоры

Обращены были. Ни заговоры,

Ни злой режим, и ни пилюлей горы

Не помогали. Даже похудел.

И тут внезапно после Пасхи вздох,

И месяц без отмены церемоний.

На вид совсем, ну, как тогда в вагоне,

И те из докторов теперь в загоне,

Что позволяли говорить, что плох.

Дров поколол, порядок, окрылен,

Как малый – из постели и на уши.

Марию Федоровну не послушал

И сапоги наквасил, что потуже.

На Ярмарку! И бублик-то – рулем!

Москва в Сокольниках – стоит народ.

За управил команда Усачева.

Расчистили землянки и трущобы,

В запарке счастливы и где плечо бы:…

Мартын гулял и был в делах не в счет.

На лотерею Анну взяли вновь,

Все помнили успех, и ей приятно.

Тут – Александр! Лишь на два дня, понятно,

Лишь повидаться и потом обратно.

Черевин, знай, свидание готовь!

Никто и не заметил этот час,

И Ярмарка кипела и шумела.

Да разве долго ли, когда умело!..

А было ли? А может, лишь хотела?

Ни нам у них спросить, ни им у нас.

16. («Исповедую…»)

Лейб-медики решили – в Беловеж.

Сентябрь: и чистый воздух, и охота.

Но сон пропал, теперь еще забота,

И нет охоты, мерзкая погода,

Тоска и смена вымокших одежд.

Дорога, в Спале легче, взял ружье,

Подумалось уже не о здоровье.

«Петр, скоро ведь умру, я приготовил

Там сумму… не сочти…» Черевин бровью

Ответил – будто сделано уже.

И вот, он снова в строгости диет,

И все, чем ни попотчуют, противно,

И слаб вдруг стал ходить, так прихватило.

На юг решили, грустная картина,

И от недугов уж просвета нет.

Ливадия. А пульс не ниже ста,

Опухли ноги, и в груди давленье,

Бессонны ночи, дни же в сонной лени —

Второй этаж – теперь в кроватном плене,

Мощь высохла, и весь – белей листа.

Императрица ясно поняла,

Что раньше мужа умереть не сможет,

Профессор Лейден со шпионской рожей,

Агент Вильгельма, телеграф тревожит,

И Цесаревич уж ведет дела.

И мучает отек, и кожный зуд,

Но он в уме, и под контролем мысли.

Невесту сына вызвали, Алису —

Десятое, октябрь, с дороги, быстро

Успеть благословить и скинуть спуд.

Двадцатого уже всю ночь не спал,

Пытался закурить, бросал, ломая,

Попил с женою кофе, понимая,

Что все… Чшь!… «Исповедую…» читает,

И голос вдруг торжественнее стал.

Обняв руками крепко, как могла,

Царица ощущала, пульса нету…

И это ей конец земного света!

Учиться жить без Саши? Безответно?

Так надо! Сын взошел! Рассейся мгла…

17. (Маруся)

Маруся родилась в февральский день,

Да в среду, на Никифора Святого.

К рожденью в доме было все готово,

Но не хватило самого простого —

Здоровья Анне вытерпеть предел.

К Мартыну было страшно подойти:

То радовался он, а то вдруг в слезы,

То тихим был, то расточал угрозы,

То голым пробегался по морозу —

В горячку все грозило перейти.

Потом-то он, конечно, подсчитал,

Когда стал трезв до марта, на неделю,

Все вспомнил, даже высох в теле…

Но девочку они давно хотели,

И отчество Мартыновне он дал.

А Лидия Ивановна – кремень,

С теченьем неизбежных ритуалов

Спокойнее и сдержаннее стала,

Спала, пила и ела очень мало,

И в церковь успевала каждый день.

С крещением отдельная возня.

Сначала похороны проскочили.

Мартын, как сыч, не подошел к могиле.

Чуть позже Николая привозили,

Екатеринодарская родня.

Самой-то бабке скоро шестьдесят,

Но родственников ловко разводила:

Одну купать, другие на могилу,

А третьему тоска, как в спину вилы,

Его не троньте. Полон сад досад.

Марии Стружкиной уж месяц был.

К вдове заехал вечером Черевин,

Ушли во флигель, самовар нагрели…

А впереди пасхальные апрели,

Наказ исполнил вточь, как в память вбил.

Сквозь эти суетливые дела

Никто не глянул в метрику ни разу —

Год девяносто был шестой указан

Заместо пятого – дьяк, пьянь, зараза.

Маруся год жила, как не жила.

18. (Генерал-адъютант)

Без адъютанта жить не может Царь.

И после смерти по уставам строгим

Был рядом и в покое, и в дороге,

И вот, порядком, через год с немногим

И генерал Петро почуял старь.

Его любили все, он был родной.

Охрана – то же платье и поклажа.

Хворая, чувствовал добро и даже

Визитом он Царицы был уважен,

Но мучился он мыслию одной,

Что тайну забирает он во мглу

О царской отпрыске. Как ей без глаза?

Хоть и исполнил, вроде, все наказы,

Бывает, что в судьбе не хватит раза,

Подмоги чьей-то не сломать иглу.

И передали новому Царю,

Что бывший генерал охраны трона

В тяжелом настроенье похоронном

Желал бы с уважением короны

Открыться тайною души в миру.

Был Николай вполне не удивлен.

Он знал Черевина еще ребенком,

Его басам он вторил смехом звонким,

И на воде устраивали гонки…

И поспешил принять его поклон.

Пришел, присел, и вскакивать не дал

Он старику, прикованному к ложу,

И выслушал внимательно, и что же?

Узнал! Да то, что и попу негоже

Знать, но волненья вида не подал.

«Отца судить – неправильный резон.

И прав солдат, что мне доверил тайну.

Приглядывать за девочкой я стану.

Как вышивается по жизни странно…»

И в лоб поцеловал, держа фасон.

Отпели-то наперстника в полку,

А в Серафимах попрощались с прахом,

И как просил, за голенище махом,

На встречу с упокоенным монархом,

Вложили тихо фляжку коньяку.

19. (Штырь)

Решился старый Петр довышивать

Рисунок, вдетый Александром в пяльца.

Боролись в нем «хочу» и «рад стараться»,

Но не крестом же молча прикрываться!

Тишь тишью, но извольте, гладь, так гладь.

А презанятный выходил узор:

Мать схоронили, и с нее нет спроса;

Седьмой десяток бабке, ладно, сносно:

Мартын – одно названье с сизым носом.

Коммерцию забросил, впал в разор.

«Аптеки» и Борисово – в заклад!

Но пыжился, да с прежнею сноровкой,

В два года путь прошел без подготовки…

От «Яра» с песней прямо до «Хитровки».

И был не то, чтоб горд, но глупо рад.

В тумане, будто в бане, огоньки —

Зазывно тлеют чугуны с тушенкой,

Чадят махоркой чьи-то в прошлом женки

В кормильцев чьих-то. Облака лишенных,

И в Центре, все близ Яузы реки.

На местном языке – Трактир «Сибирь» —

Мартынова любимейшая яма.

В наплывах полутемного бедлама

Ему была приятна вся программа,

И он уже свыкался с кличкой «Штырь».

Держал «общак», судил при дележе,

Ведь не пропьешь купеческую сметку,

Фортило в карты, кушал не объедки,

И вспоминал таганский дом он редко…

А Маше – три с копейками уже.

Ивановна не верила слезам.

Сын проклят, а самой достало хватки.

Читала с внучкой вслух она загадки,

Когда вечор городовой Лохматкин

Про сына бабе Лиде рассказал.

Зарезан был в Столешниках с утра.

В вонючем сюртуке, в следах пирушки

Визитку отыскали – не игрушки:

«Гильдстаршина, Мартын Миронов Стружкин,

Купец, «Аптеки» постовщик двора».

20. (Наследство)

Что ж нам оставил горе-фармацевт?

Одни долги и толпы кредиторов.

Дегуниным покрыли с недобором.

Таганский дом остался – без простора,

Но можно жить. Такой, вот, всем рецепт.

Борисову с конюшнями давно,

В закладе бывшим, отмахнули ручкой.

Бабуля с четырех-то летней внучкой