Автор книги выражает глубокую признательность Сергею Сергеевичу Курникову, президенту и владельцу строительной компании, помощь и поддержка которого сделали возможным выход в свет данной книги.
© Гурченко Л. А., 2015
© ООО «ТД Алгоритм», 2015
Предлагаемая вниманию читателя книга включает древнерусский текст, организованный мной в форме богослужебного канона в виду того, что ритмический стиль произведения, как средство выражения смысла, очевиден в числе изобразительных приёмов автора «Слова о полку Игореве». Тем более, что ритмы памятника легко укладываются в строфы произведений оригинальной древнерусской гимнографии XI–XII вв., которые наряду со стихотворными византийскими, вполне могли быть доступны автору. Книга включает также перевод «Слова», комментарий, исследование о Бояне, и по-новому ставит проблему авторства этого памятника. Она может представлять интерес прежде всего для специалистов в области славянских и русских древностей, и для читателей, интересующихся указанными проблемами. И не в последнюю очередь рассчитана на недавно ещё, 10–15 лет назад, малочисленную аудиторию консервативных революционеров. Империалистов, старательно осваивающих Основные принципы динамического консерватизма: не отвергая новое, в том числе технику как новое бытие, они видят сюжет основного мифа – борьбу титанов и богов или, другими словами, борьбу Громовержца со змеем. И приветствуют исход этой борьбы – Бог (а не боги) возвращается. А с ним должно вернуться, во-первых, традиционное социальное устройство общества, а во-вторых, политика, как внутренняя, так и внешняя, оснащенная эстетикой и мудростью. Та самая «красота», которая «спасет мир». Однако следует учитывать, что красота – это каноны, а они безжалостны как заповеди. Потребовалось 200 лет накопления знаний об этом памятнике, с 1800 г., когда он был издан впервые, чтобы удалось понять в нем самое простое с точки зрения того времени, которое в нём присутствует, но которое в силу отсутствия утратило всякий интерес к поздним притязателям на истовый смысл многих предложений текста.
Оказавшись, таким образом, наедине со своими догадками, исследователи, и так, просто любители, но многие, оставляя вне поля зрения метафорический способ автора высказывать свои идеи, вынуждены совершать ошибки, как это свойственно фантазёрам, попадающим в орбиту реального дела. И всё сводится к тому, что виноват памятник – в нём много не только «тёмных мест», но и таких, которые будто бы дают право говорить о его подделке. Наконец-то дышать стало намного легче после того, как А. А. Зализняк в своём фундаментальном исследовании проблемы подлинности памятника («Слово о полку Игореве»: взгляд лингвиста». М.: Языки славянской культуры, 2004) превратил всю эту вероломную «мерзость в золото». Во время перевода древнего текста я поставил задачу: не включать в текст ничего, кроме того, систему знаний о памятнике как последнее слово. И если в некоторых что в нем написано, и включить смысловую сорону языка слов в случаях написание слов и выражений искажено в процессе рукописного размножения памятника, то в ответ можно сказать, что переводчик делает свою работу не только в присутствии этих рухнувших слов, на месте которых образовалось «темное место», но под руинами искажений присутствуют подлинные слова и выражения, тем более, что это не всегда искажения, а неправильно вычитываемые слова, и они обвинят нас и будут обвинять, пока существует памятник.
Эти слова – воздух, отбираемый нами от текста, если мы не уразумеем их смысл. Однако правда в том, что я не специалист в тех областях науки, методами которых добываются знания о древних письменных памятниках – я не историк и не филолог. На деле я юрист, занятый практической работой: сначала следователь, затем юрист в организации. А по избранию – современный поэт, сторонник интеллектуальной поэзии или «дальномерного реализма», как я называю этот стиль, – создавший три новых метода стихосложения: первый основан на принципе атональной музыки или додекафонии, когда стихотворная строфа строится на основе 12 различных стихотворных стоп, второй на принципе золотого сечения, третий – на принципе дихотомии. И все-таки вся правда в том, что я сначала вступил в правильные отношения со «Словом о полку Игореве» после того, как сам и до конца прочел древний текст, а также несколько переводов и исследований текста – меня охватило негодование: иметь такое крупное произведение, созданное человеком XII в. и такую в нем информацию, созданную историей, а не отдельно взятым человеком, и подвергать это не только риску подделки, но и оптическому обману неточного зрения, попадающего на каждом шагу в силки идеологий! Это же не «Влесова книга» Лядского как Миролюбова – и на кой ляд! – разве только для слабоумных.
Многие авторы переводов и исследований не испытали, должно быть, на себе давления текста конечной величины, их переводы и пояснения не до конца соответствуют тексту, даже у такого лучшего из переводчиков и комментаторов как В. И. Стеллецкий. Так и осталось в застойном положении содержание некоторых ключевых слов и выражений. К примеру, во всех переводах остался Боян, выпускающий 10 соколов на стадо лебедей, и которую лебедь настигнет сокол, «та первая песнь слагает» (?!) какому-нибудь князю, или вариант: ударенная соколом лебедь песнь поёт тому или другому князю. И этот абсурд никого не задевает и не подвергается анализу естественной логики. В тексте же все с точностью до наоборот: жребии соколами бросали другие лица, не Боян, и тот сокол, который первым настигал лебедь, он и брал жребий на песню тому князю, от имени которого его бросали на лебедей. Пела в этом случае не лебедь, а те, кому было положено петь песню князю во время такой соколиной охоты. Боян же, наоборот, «пел» кому хотел, по собственному выбору, но не тем князьям, которые перечислены в этом случае, за исключением «старого Ярослава».
Еще одна неувязка с Бояном и автором. Сам автор, преклоняясь перед Бояном, говорит, что ему не под силу такой размах мысли и охват древних и новых событий, как у Бояна. И в то же время в текстах переводов автор дает советы Бояну как начать эту повесть, если бы за дело взялся он сам. В действительности автор говорит, что если бы поход Игоря воспел Боян, будь он его современником, то у него получилось бы это намного лучше, чем у самого автора, так как он, кроме всего, хорошо знал те края, куда Игорь отправился на половцев. И далее идут не советы Бояну, а стиль самого автора при описания начала похода Игоря: «Не буря соколов занесла через поля широкие…» и т. д. Кочует из текста в текст переводов выражение, что Всеслав Полоцкий «лукавством опершись о коней, скакнул к граду Киеву». На самом деле здесь имеет место быть совсем другое, хотя лукавство присутствует. Однако проявил его в этом случае не Всеслав, а братья Ярославичи – Изяслав, Святослав и Всеволод во время междоусобного противостояния Всеславу. Они хитростью заманили его в шатер Изяслава, арестовали там и под стражей доставили в Киев, где посадили его в тюрьму.
Вот так Всеслав косым скачком «скакнул к граду Киеву». Поэтому он «оперся» не на коней, на которых не опираются, а садятся на них, а «подпръся» (подперся) в конце («окони») противостояния Ярославичам лукавством этих братьев-князей, поверил им, что они не сделают ему зла, если он придет к ним и войдет в шатер Изяслава. И многое другое, о чем см. отдельные статьи в тексте Комментария.
В книгу вошли материалы по русским древностям, имеющие косвенное отношение к «Слову о полку Игореве», под заголовком «Экскурсы»: о прическе Святослава «Древние русы стриглись под фракийцев», о надписи князя Глеба на Тмутороканском камне, дискуссия с Б. А. Рыбаковым, «Тмутороканский камень», о Семаргле в пантеоне Владимира, под которым есть основания подразумевать Геракла – это в тексте сочинения «Уснувшие боги» и «Збручский обелиск, Геракл, Митра-Хорс, две русские клятвы», и «Клички Ярослава Мудрого», которые интересны тем, что дефицит знания о норманнском происхождении первых русских князей имеет место и в кличках Ярослава. При попыке решения проблемы происхождения названия русь, я решал её с учётом традиции отождествления ославяненных ругов как русов, особенно успешно поддержаной историками А. В. Назаренко и А. Г. Кузьминым
Л. А. Гурченко, 2003–2010 гг.
Не лепо ли ны1, бяшет, братие,
начати старыми словесы́
трудных повестии2 о пълку Игореве,
Игоря Святъславлича?
Начати же ся тъи песни
по былинам сего времени,
а не по замы́шлению Бо́яню.
Бо́ян бо вещии,
Аще кому хотяще песнь творити,
то растекашется мыслию по́ Древу3,
серым вълком по́ земли,
ши́зым орлом под о́блакы.
Помня́шеть бо речь —
първых времен усобице4,
тогда пущашеть
10 со́колов на стадо лебедеи,
который дотечаше, та преди́песь пояше5
старо́му Яро́славу, храброму Мсти́славу,
иже зареза Редедю
пред пълкы косожьскыми,
красному Романови Святъславличю.
Бо́ян же, братие, не 10 со́колов
на стадо лебедеи пущаше,
нъ своя вещиа пръсты
на живая струны въскладаша,
они же сами князем славу рокотаху.
Почнем же, братие,
повесть сию от стараго Владимера
до нынешняго Игоря,
иже истягну́мь крепостию своею,
и поостри́ сердца своего мужеством6,
наплънився ратнаго духа,
наведе́ своя храбрыя плъкы
на́землю Половецкую
за́землю Руськую.
Тогда Игорь
възре на светлое солнце и виде:
от него тьмою вся своя вои прикрыты.
И рече Игорь
к дружине своеи:
«Братие и дружино!
луцежь бы по́тяту быти,
неже полонену быти.
А всядем, братие, на свои бръзыя ко́мони,
да по́зрим Синего Дону». —
Спала́князю умь похоти,
и жалость ему зна́мение заступи́7, —
искусити Дону Великаго.
«Хощу бо, рече, копие́приломити
конець поля Половецкаго с вами, русичи8,
хощу главу свою приложити,
а любо испити шеломомь Дону». —
О Бо́яне, соло́вию стараго времени!
абы ты сиа плъкы ущекотал9,
скача, славию, по мыслену Древу,
летая умом под о́блакы,
свивая славы оба́полы сего времени,
рища в тропу Тро́яню чрес поля на́горы10, —
пети было песь Игореве,
того <Олга > внуку11.
Не буря со́колы
занесе чрез поля широкая,
га́лицы стады бежать к Дону Великому —
чили воспети было,
вещей Бо́яне, Ве́лесовь внуче!12
Ко́мони ржуть за Су́лою,
звенить слава в Кыеве,
трубы трубять в Новеграде,
стоять стязи в Путивле,
Игорь ждет мила брата Всеволода.
И рече ему
Буй-Тур Всеволод:
«Один брат, один свет светлый
ты, Игорю,
оба есве Святъславличя.
Седлай, брате,
свои бръзыи ко́мони,
а мои ти готови,
оседлани у Курьска —
на́переди.
А мои ти куряни
сведоми къмети13,
под трубами повити,
под шеломы възлелеяны,
конець копия въскръмлени,
пути им ведоми,
яругы им знаеми,
луци у них напря́жени,
тули отво́рени,
сабли изъо́срени,
сами скачуть
акы серыи влъци в поле,
ищучи себе чти,
а князю славе».
Архангел Михаил с деяниями. Начало XV в. Прп. Андрей Рублев. Москва. Архангельский собор Московского Кремля
Тогда въступи Игорь князь
в злат стремень,
и поеха по чистому полю;
солнце ему тъмою
путь заступаше,
нощь, стонущи ему грозою,
птичь убуди свист зве́рин —
Въста зби Див,
кличет връху древа,
велит послушати зе́мли незнаеме:
Влъзе, и Поморию, и Посулию,
и Сурожу, и Корсуню,
и тебе, Тьмутороканский блъван14.
А половци
неготовами дорогами
побегоша к Дону Великому,
крычат телегы полу́нощи,
рци, лебеди распущени15;
Игорь к Дону вои ведет.
Уже бо беды его
пасет птиць подобию,
влъци гро́зу въсро́жат16 по яругам,
орли клектом на кости
звери зовут,
лисици брешут
на чръленыя щиты.
Припев. О Руская зе́мле,
уже за Шело́мянем еси!17
Длъго ночь мркнет,
заря свет запала́,
мъгла поля покрыла,
щекот славий успе,
говор галичь убуди.
Русичи
великая поля
чрьленами щиты
прегородиша,
ищучи себе чти,
а князю славы.
С зарания в пятк
потопташа
поганыя плъкы половецкыя,
и рассушясь стрелами по́ полю,
помчаша красныя девкы половецкыя.
А с ними злато и па́волокы,
и драгыя окса́миты.
Орьтъма́ми и япончи́цами, и кожухы́
начаша мосты мостити по бо́лотом
и грязивым местом,
и всякыми узорочьи половецкыми;
чрьлен стяг, бела хорюговь,
чрьлена чолка, сребрено стружие18 —
храброму Святьславличу.
Дремлет в поле
Ольгово храброе гнездо,
далече залетело;
не было нъ обиде поро́ждено,
ни соколу, ни кречету, ни тебе,
чръный ворон, поганый поло́вчине.
Гзак бежит
серым влъком,
Кончак ему след правит
к Дону Великому19.
Другаго дни велми́ рано
кровавыя зори свет поведают,
чръныя тучя с моря и́дут,
хотят прикрыти 4 солнца,
а в них трепещут синии млънии20,
быти грому великому,
итти дождю стрелами
с Дону Великаго.
Ту ся копием приламати,
ту ся саблям потручяти
о шеломы половецкыя,
на реце на Ка́яле, у Дону Великаго21.
Припев. О Руская зе́мле,
уже не <за> Шело́мянем еси!
Се ветри, Стри́божи внуци22,
веют с моря стрелами
на плъкы Игоревы;
земля тутнет, рекы мутно текут,
по́роси поля прикрывают, стязи глаголют:
половци и́дут от Дона, и о́т моря,
и от всех стран, —
рускыя плъкы оступиша.
Дети бесови
кликом поля прегородиша,
а храбрии русици
преградиша чрълеными щиты.
Яр-Тур Всеволоде!
стоиши на бо́рони,
прыщеши на́ во́и стрелами,
гремлеши о шеломы
мечи харалужными23.
Камо Тур поско́чяше,
своим златым шеломом посвечивая,
тамо лежат
поганые головы половецкыя,
поскепаны саблями каленами
шеломы оварьскыя
от тебе Яр Туре Всеволоде.
Кая рана дорога, братие,
забыв чти и живота,
и града Чрънигова,
отня злата стола,
и своя милыя хоти,
красныя Глебовны,
свычая и обычая?
Геракл-Таргитай-Троян. Таргитай, поражающий чудовище топором
Были вечи <сечи> Тро́яни,
минула лета Яро́славли24,
были плъци Олговы,
Ольга Святьславличя, —
тьи бо о́лег мечем крамолу коваше
и стрелы по земли́ сеяше.
Ступает в злат стремень
в граде Тьмуторокане,
тоже звон слыша
давний Великый Яро́славь сын Всеволод,
а Владимир по вся у́тра уши закладаша
в Чернигове25.
Бориса же Вячеславлича
слава на суд приведе,
и на Ка́нину
зе́лену па́полому постла26,
за обиду о́лгову, —
храбра и млада князя.
С тоя́ же Ка́ялы
Свя́топлък повелея <по сече я>
отца своего
между у́горьскими и́ноходьцы27
ко Святей Софии к Киеву.
Тогда, при о́лзе Гориславличи,
сеяшется и растяшеть усобицами,
погибашеть жизнь Даждьбожа внука28,
в княжих крамолах
веци человеком скратишась.
Тогда по Руской земли
ретко ратаеве ки́кахуть,
нъ часто врани гра́яхуть,
трупиа себе де́ляче,
а галицы свою речь гово́ряхуть,
хотять полетети на уедие29.
То было в ты рати, и в ты плъкы,
а си́цеи рати не слышано.
Ярослав Мудрый, прижизненный портрет на свинцовой печати Ярослава
С зараниа до́ вечера,
с вечера до́ света
летят стрелы каленыя,
гремлют сабли о шеломы,
трещат копиа харалужныя
в поле незнаеме,
среди земли Половецкыи.
Чръна земля
под копыты,
костьми была посеяна,
а кровию польяна,
туго́ю взыдоша
по Руской земли.
Что ми шумить,
что ми звенить
давеча рано пред зорями?
Игорь плъкы заворо́чает30,
жаль бо ему мила брата Всеволода.
Бишася день, бишася другый,
третьяго дни к полуднию
падоша стязи Игоревы;
ту ся брата разлучиста
на брезе быстрой Ка́ялы,
ту кроваваго вина недоста,
ту пир доко́нчиша
храбрии русичи.
Сваты попоиша,
а сами полегоша
за́ зе́млю Рускую,
ничить трава жа́лощами,
а Древо с туго́ю к земле преклонилось31, —
уже бо, братие,
не веселая година въстала,
уже пустыни силу прикрыла.
Въстала обида
в силах Дажьбожа внука,
вступил Девою
на́землю Тро́яню —
въсплескала лебедиными крылы32
на Синем море,
у Дону плещучи,
убуди жирня времена.
Дева (змееногая богиня Дева). Изображение на серебряном обруче (браслете) из Киева в составе клада 1903 г.
Усобица князем —
на поганыя погы́бе,
рекоста бо брат брату:
се мое, а то моеже33;
и начаша князи про малое:
се великое, молвити,
а сами на себе крамолу ковати,
а погании с всех стран
прихождаху с победами
на́землю Рускую.
Припев. О, далече за́йде сокол,
птиць бья, к морю!
А Игорева
храбраго плъку не кресити34:
за ним кликну карна,
и жля поскочи по Руской земли,
смагу мычучи в пламяне розе35, —
Жены руския
въсплакашась, а́ркучи:
«Уже нам своих милых лад
ни мыслию смыслити,
ни думаю сдумати,
ни очима съглядати,
а злата и сребра́
ни мало того потрепати»36.
А въстона бо, братие,
Киев туго́ю,
а Чернигов напастьми,
тоска разлияся
по Руской земли,
печаль жирна тече
средь земли Рускыи.
А князи сами на́ себе
крамолу коваху,
а погании сами
победами нарищуще
на Русую землю,
е́мляху дань по беле о́т двора37.
Тии бо два
храбрая Святъславлича,
Игорь и Всеволод,
уже лжу убуди38,
которую то бяше успил
отец их Святъславь
Грозный Великый Киевский.
Грозою бяшеть,
притрепетал —
своими сильными плъкы
и харалужными мечи
наступи на́ землю Половецкую,
притопта хлъмы и яругы,
возмути реки и о́зеры,
иссуши потоки и бо́лота.
А поганаго Кобя́ка
и́з луку́ моря,
от железных великих плъков половецких,
яко вихрь выторже,
и падеся Кобяк в граде Киеве,
в гриднице Святславли.
Ту немци и вене́дици,
ту греци и Морава
поют славу Святъславлю39,
кают князя Игоря,
иже погрузи жир во́ дне Ка́ялы,
рекы половецкия,
рускаго злата насыпаша40.
Ту Игорь князь
выседе из седла злата,
а в седло ко́щиево;
уныша бо градом забралы,
а веселие пониче.
А Святъславь мутен сон виде:
«В Киеве на́ горах си ночь с вечера
одевахъте мя, рече,
чръною па́поломою
на кроваты тисове,
чръпахуть ми синее вино
с трудом смешено,
сыпахуть ми тъщими тулы
поганых тлько́вин
великыи женчюгь на лоно41
и не́гуют мя;
уже дьскы без кнеса
в моем тереме златовръсем;
всю нощь с вечера
бо́суви врани възграяху,
у Плесньска на бо́лони
беша дебрь кисаню,
и не сошлю к Синему морю»42.
И ркоша бояре князю:
«Уже, княже, туга́умь полонила,
се бо два со́кола слетеста
с о́тня стола злата
поискати града Тьмутороканя,
а любо испити шеломом Дону;
уже со́колома крильца припешали
поганых саблями,
а самою́ опу́стоша
в пу́тины железны».
«Темно бо бе в 3 день:
два солнца поме́ркоста,
оба багряная стлъпа погасо́ста,
и с ним молодая месяца,
Олег и Святъслав
тъмою ся поволоко́ста.
На реце на Ка́яле
тьма свет покрыла:
по Руской земли
прострошася половци,
аки пардуже гнездо,
и в море погру́зиста,
и великое буиство подасть хи́нови43.
Уже снесеся
хула на хвалу,
уже тресну
ну́жда на волю,
уже връжеса
Дивь на́ зе́млю44.
Се бо готския красныя девы
въспеша на брезе Синему морю,
звоня рускым златом,
поют время бу́сово,
лелеють месть Шароканю.
А мы уже, дружина, жадни веселея»45.
Тогда великий Святслав
изрони злато слово, слезами смешено,
и рече: «О моя сы́новчя,
Игорю и Всеволоде!
рано еста́ начала́
Половецкую землю мечи цве́лити,
а себе славы искати.
Нъ не́честно одолесте:
не́честно бо кровь поганую пролиясте;
ва́ю храбрая сердца
в жестоцем харалузе скована,
а в бу́ести зака́лена46,
се ли створисте моей сребреней седине!
А уже не вижду
власти сильнаго, и богатаго
и многовои брата моего Яро́слава
с черниговьскими бы́лями,
с могу́ты и с та́траны и с ше́льбиры,
и с топча́кы, и с реву́гы, и с о́льберы, —
тии бо бес щитовь, с засапожникы,
кликом плъкы побеждают,
зво́нячи в пра́деднюю славу47.
Нъ реко́сте:
мужаимеся сами,
преднюю славу сами похитим,
а заднюю ся сами поделим.
А чи диво ся, братие,
стару помолодити?
Коли́ сокол в мытех бывает,
высоко птиц възбивает48,
не даст гнезда своего в обиду».
«Нъ се зло, княже, мине пособие,
на́ниче ся годины обратиша;
се у Рим кричат под саблями половецкыми,
а Владимир под ранами,
туга́ и тоска сыну Глебову». —
«Великыи княже Всеволоде!
не мыслию ти прилетети издалеча,
о́тня злата стола поблюсти —
ты бо можеши Волгу веслы́ раскропи́ти,
а Дон шеломы выльяти;
аже бы ты был,
то была бы чага́ по нога́те,
а кощеи по ре́зане;
ты бо можеши по́суху
живыми шере́ширы стреляти —
удалыми сыны Глебовы49.
Ты буи Рюриче и Давыде,
не ваю ли злачеными ше́ломы
по́ крове плаваша50?
Не ваю ли храбрая дружина
рыкают аки тури,
ранены саблями каленами
на́ поле незнаеме?
Вступита, господина, в злата стремень
за обиду сего времени, —
Припев. За́ землю Рускую, за раны Игоревы,
буего Святославлича.
Галичкы Осмо́мысле Яро́славе,
высоко́ седи́ши
на своем златокованнем столе,
подпер горы Угорскыи
своими железными плъкы,
заступив королеви путь,
затвори к Дунаю ворота,
меча́ бремены́ вчрез о́блакы.
суды рядя до́ Дуная51.
Грозы твоя по́ землям текут,
оттворяеши Киеву врата,
стреляеши с о́тня злата стола
салтаны за землями,
стреляи, господине, Конча́ка,
поганаго кощея52, —
Припев. За́ землю Рускую, за раны Игоревы,
буего Святославлича.
А ты, буи Романе и Мсти́славе!
храбрая мысль носит вас ум на́ дело,
высоко́ плаваеши на́ дело в буести,
яко сокол на́ ветрех ширяяся,
хотя птицю в буистве одолети.
Суть бо у ва́ю железныи па́порзи
под шеломы латинскими53;
теми тресну земля, и многи страны хинова54 —
литва, ятвязи, деремела и половци, —
су́ лици своя повръгоша,
а главы своя поклониша
под ты́и мечи харалужныи».
«Нъ уже, княже,
Игорю утрпе солнцю свет,
а Древо не бологом листвие срони́:
по Рси и по́ Сули гради поделиша55,
а Игорева храбраго плъку не кресити.
Дон ти, княже, кличет,
И зовет князи на победу,
О́льговичи, храбрыи князи, доспели на брань».
«Ингварь и Всеволод, и все три Мсти́славичи,
не ху́да гнезда шестокрилци56,
не победными жребии
собе власти расхытисте;
ко́е ваши златыи шеломы
и су́лицы ляцкии и щиты!
Загородите полю ворота
своими острыми стрелами.
Припев. За́ землю Рускую, за раны Игоревы,
буего Святъславлича».
Уже бо Сула
не течет сре́бреными струями
к граду Перея́словлю,
и Двина бо́лотом течет
оным грозным полочаном
под кликом поганых.
Един же Изя́слав,
сын Васи́льков,
позвони своими острыми мечи
о шеломы литовския,
притрепа славу
деду своему Все́славу.
А сам, под чрълеными щиты,
на кроваве траве,
притрепан литовскими мечи.
И схотию на кровать, и рек57:
«Дружину твою, княже,
птиць крилы́ приоде,
а звери кровь полизаша».
Не бысь ту брата Брячеслава
ни другаго – Всеволода;
един же изрони жемчюжну душу
из храбра тела чрес злато ожерелие;
уныли го́лоси, пониче веселие,
трубы трубят городеньскии.
Яро́славе и вси внуце Все́славли58,
уже понизить стязи свои,
вонзить свои мечи вере́жени,
уже бо выскочисте из дедней славе,
вы бо своими крамолами
начасте наводити
поганыя на́ землю Рускую,
на жизнь Все́славлю, —
кото́рое бо беше насилие
о́т земли́ Половецкыи»?
На седьмом веце Тро́яни
връже Все́слав жребии
о де́вицю себе лю́бу59;
тъи клюками по́дпръся окони,
и ско́чи к граду Кыеву,
и дотчеся стружием60
злата стола киевскаго.
Ско́чи от них лютым зверем
в плъночи, из Бела-града,
обе́сися сине мьгле.
Утр же воззни́ стрику́сы,
отвори врата Нове-граду61,
расшибе славу Яро́славу,
ско́чи влъком до Неми́ги с Дудуток.
На Немизе
снопы стелют головами,
молотят чепи́
харалужными,
на тоце живот кладут,
веют душу от тела.
Немизе
кровави брезе
не бологом
бяхуть посеяни,
посеяни костьми
руских сынов.
Все́слав князь людям судя́ше,
князем грады рядя́ше,
а сам в ночь влъком ры́скаше, —
из Кыева дори́скаше
до кур Тмутороканя62,
Великому Хръсови
влъком путь преры́скаше.
Тому в Полотске
позвониша заутренюю рано
у Святыя Софеи в колоколы,
а он в Кыеве звон слыша63.
Аще и веща душа
в дръзе́ теле,
но часто беды страдаша.
Тому вещеи Боян
и пръвое припевку,
смы́сленыи, рече́:
«Ни хытру, ни горазду,
ни птицю горазду,
суда Божиа
не ми́нути»64.
О! стонати
Рускои земли,
помянувши пръвую годину,
и пръвых князеи;
того стараго Владимира
не льзе бе пригвоздити к горам Киевским.
Сего бо ныне сташа стязи Рюриковы,
а друзи́и Давидовы;
но розино ся им хоботы пашут,
копиа поют на Дунае65.
Владимир Старый, прижизненный портрет. (Золотая монета Владимира Святославича. Тип 1)
Яро́славнын глас <стена> слышит66,
зегзицею незнаемь рано кычеть:
«Полечу, рече, зегзицею по Дунаеви,
омочю бебрян рукав в Ка́яле реце,
утру князю кровавыя его раны
на жестоцем его теле»67.
Ярославна рано плачет
в Путивле на забрале68, а́ркучи:
«О ветре-ветрило!
чему, господине, насильно вееши?
Чему мычеши хино́вьскыя стрелкы
на своею не́трудною крыльцю
на моея лады вои?
Мало ли ти бяшетъ горе́
под о́блакы веяти,
лелеючи кора́бли на Сине море?
Чему, господине,
мое веселие по ковылию развея?
Яро́славна рано плачет
Путивлю городу на забороле, а́ркучи:
«О Днепре Словутицю69!
ты пробил еси каменныя горы
сквозе́ землю Половецкую,
ты лелеял еси на себе
Свято́славли на́сады до плъку Кобя́кова,
възлелеи, господине, мою ладу к мне,
абых не слала к нему слез
на море рано.
Ярославна рано плачет
к Путивле на забрале, а́ркучи:
«Светлое и тресветлое слънце!
всем тепло и красно еси,
чему, гсподине,
простре горячюю свою лучу
на ладе вои?
В поле безводне
жаждею им лучи съпряже́,
туго́ю им тулии затче́».
Прысну море полу́нощи,
идут смо́рци мьглами;
Игореве князю Бог путь кажет
из земли Половецкой на́ землю Рускую,
к о́тню злату столу.
Погасоша вечеру зари,
Игорь спит, Игорь бдит,
Игорь мыслию поля мерит
от Великаго Дону до Малаго Донца.
Ко́монь в полу́ночи
Овлур свисну за рекою,
велит князю разумети:
князю Игорю не быть70.
Кликну, стукну земля,
въшуме трава,
вежи ся половецкии подви́заша,
а Игорь князь
поско́чи горнастаем к тро́стию,
и белым гоголем на́ воду;
въвръжеся на́ бръз ко́монь,
и ско́чи с него бо́сым влъком71,
и потече к лугу Донца,
и полете соколом под мьглами,
избивая гуси и лебеди
завтраку, и обеду, и ужине.
Коли Игорь соколом полете,
тогда Влур влъком потече,
труся собою студеную росу,
претръгоста бо своя бръзая ко́моня.
Донец рече: «Княже Игорю!
не мало ти величия,
а Кончаку нелюбия,
а Рускои земли веселиа».
Игорь рече: «О Донче!
не мало ти величия,
лелеявшу князя на влънах,
стлавшу ему зеле́ну траву́
на своих сребреных бре́зех,
одевавшу его теплыми мъглами
под сению зеле́ну древу,
стрежаше е гоголем на́ воде,
чаицами на струях,
чрьнядьми на ветрех.
Не тако ли, рече, река Сту́гна,
худу струю имея,
пожръши чужи ручьи,
и стругы рострėна к усту72?
У́ношу князю Рости́славу
затвори Днепрь темне бе́резе73.
Плачется мати Рости́славля
по у́ноши князи Рости́славе.
Уныша цветы жалобою,
и Древо с туго́ю к земли преклонило.
А не сороки втроскота́ша —
на следу Игореве ездит Гзак с Конча́ком.
Тогда врани не гра́ахуть, галицы помлъко́ша,
сорокы не троскоташа,
поло́зию ползаша только,
дятлове тектом путь к реце кажут,
соловии веселыми песьми
свет поведают.
Млъвит Гзак Конча́кови:
«Аже соко́л к гнезду летит,
соко́лича растреляеве
своим злачеными стрелы».
Рече Кончак ко́ Гзе:
«Аже соко́л к гнезду летит,
а ве соколца́ опутаеве
красною ди́вицею».
И рече Гзак к Конча́кови:
«Аще его
опутаеве красною де́вицею,
ни нама будет сокольца́,
ни нама красны девице,
то почнут наю птици бити
в поле Половецком»74.
Солнце светится на́ небесе́,
Игорь князь в Рускои земли,
девици поют на Дунаи77,
вьются го́лоси чрез море до Киева.
Игорь едет по Бори́чеву
к Святеи Богородици Пиро́гощеи, —
страни ради, гради весели!
Певше песнь старым князем,
а потом молодым пети.
Слава Игорю Святъславлича,
Буи-Туру Всеволоде,
Владимиру Игоревичу!
Здравии князи и дружина,
поборая за христьяны
на поганыя плъкы!
Кня́зем слава а дружине!
Аминь.