Читать книгу: «Встреча»

© Лариса Розена, 2024

ISBN 978-5-0064-4568-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ББК 84р7—5

р85 Лариса Розена

Встреча

Посвящается моей любимой, дорогой помощнице Б.М.,

оберегающей меня, помогающей в творчестве.

Рассказы на разные случаи жизни общества

Стихи из книги: Л. В. Розена, «Как Божий мир красив», Воронеж, Центрально-Чернозёмное книжное издательство 1999; Екатеринбург, Ридеро, 2021. Стихи из книги: «Песни сердечные», Воронеж, 1999,

Центрально – Чернозёмное – книжное издательство; Екатеринбург, 2022, 2023, Ридеро.

 
издание второе,
исправленное и дополненное
 
 
Екатеринбург, 2024, Ридеро
****
 

Потому что они не заснут,

если не сделают зла; пропадёт сон у них.

если они не доведут кого до падения;

ибо они едят хлеб беззакония и пьют

вино хищения.

Книга Притчей Соломоновых, 4, 6—17

Моей дочери Маргарет

День рыдает – день за днём,

 
Разрушается мой дом.
Но рыдать я не могу,
В том безвылазном кругу,
Где меня никто не ждёт,
Мчусь по линии вперёд.
Тускло светят фонари,
 

Мне метаться до зари,

Устремляясь всё вперёд

Где уже не виден брод…

Когда я жила в Нью-Йорке, я решила порыться в архивах, и найти какие-то документы о жизни писателя О. Генри. Он так мне нравился, ещё с самых юношеских времен, что думала, хоть что-то написать о нём интересное, незнакомое читателям, но из подлинных документов. Я получила доступ к архивным данным и начала копаться в них. Всё, что попадало мне в руки, не представляло особой ценности. Я сидела в архиве уже долгое время. Лето было в самом разгаре, духота, смог и загазованность раздражали. Из-за них даже форточку нельзя было открыть. Я уже подумала, что ничего хорошего не найду, только потрачу летнее время впустую. Друзья усиленно звали меня всё бросить и присоединиться к ним. Они устроились на берегу маленькой речушки, в безлюдном месте раскинули палатку и с наслаждением загорали, отдыхали, весело проводя время.

Всё, – решила я, – если сейчас ничего не найду, сворачиваю тщетные поиски и уезжаю к своим друзьям. Наступало время обеда, я стала заканчивать свою работу и вдруг, из просмотренных мною материалов, выпал старый пожелтевший листок. Он как-то особенно закружился и упал точно к моим ногам. Рассмеявшись в душе, как вестнику чего-то необычного, я подняла его, бегло просмотрела и сразу же задержала на нём взгляд. Бесспорно, это было письмо самого О. Генри к своей любимой дочери Маргарет. Я стала с интересом его читать и стараться понять подстрочный смысл написанного.

«Милая моя девочка Маргарет, здравствуй! В последнее время я не очень хорошо себя чувствую, поэтому хочу описать тебе всю свою жизнь, прежде чем смерть заберёт меня от тебя навсегда. Делаю я это потому, чтобы ты знала всю правду обо мне, твоём отце. Когда меня не станет, пойдут разные кривотолки обо мне, извращающие все факты моей жизни, и, чтобы они не сбили тебя с толку, честно покаюсь перед тобою…

Ты знаешь, я любил только Вас двоих в своей жизни – твою маму, а мою жену Атоль Эстес, и тебя, дорогая и бесценная моя девочка… Итак, начинаю…

Я, Уильям Сидни Портер, родился в 1862 году в городе Гринсборо, в довольно благополучной семье провинциального врача. Мои родители любили друг друга, меня тоже. Но только – только я научился ходить и немного говорить, сразу стал семенить из комнаты в комнату, хватая маму за подол её длинного платья, лепеча на все лады заветное слово: «Мм… м-а-м-а!». Она смеялась вместе со мной над моим шепелявым выговором, целовала, брала на ручки… А я любил в этот момент со всей силой прижаться к ней, чтобы суметь достать и облизать её щёчку… И не было тогда предела моему счастью. А когда батюшка возвращался с работы, он брал меня на руки и подбрасывал:

– Вот он наш, маленький богатырь! Каков молодец, посмотри, жена! – Весело обращался он к маме. Тогда она тоже подходила к нам, папа держал одной рукой меня, другой обнимал маму, и мы на мгновение замирали в бесконечном блаженстве и счастье…

Мне, по наивности, казалось, так будет всегда…

Но мама внезапно заболела туберкулёзом и умерла у отца на руках, когда мне было всего лишь три года. Папе было трудно со мной, малышом, справляться, и папина сестра, тётя Эвелина, взяла меня к себе на воспитание. Чтобы я не был оболтусом, она заставила меня учиться в своей частной школе, где она была начальницей. Я был смышлёным ребёнком, в меру озорным, смешливым, остроумным. Окончив школу, стал работать в частной аптеке её мужа, став настоящим фармацевтом. Конечно, мальчишке в 16 лет не очень нравилась такая работа, хотелось чего-то необыкновенного, романтичного, мечталось о бескрайних морских далях, увлекательных путешествиях, необыкновенной и возвышенной любви, а тут приходилось смешивать порошки, упаковывать их в мешочки или составлять микстуры и разливать по бутылочкам…

Работы было много, поиграть с ребятами, живущими близ нашей аптеки, было некогда. Но я всё-таки, ни смотря, ни на что, успел даже влюбиться. Романтика продолжалась…

Ты же и сама можешь представить, как это бывает в шестнадцать лет… Из подростка ты уже начинаешь превращаться в юношу, ещё стесняешься сам себя, предмета своей влюблённости, но, как бы нечаянно, крутишься около её дома. Старательно бегаешь по клиентам, желая доставить им заказанное лекарство, а сам, быстро закончишь своё дело, спрячешься за деревом близ её жилища, наблюдаешь за своей пассией… Но девочка, нравившаяся мне, совершенно не обращала на меня внимания… Её звали Сара Колман… Не спеши задавать мне вопросы. Я знаю, ты сейчас спросишь, обращаясь ко мне, будто я ещё жив:

– Так это она, та самая? А как же наша мама?

Но, подожди, всё изложу по порядку… Не скрою от тебя, моя родная, описывать всё это мне нелегко. Во-первых, я уже очень болен, дни мои сочтены, еле усаживаю себя за письменный стол, чтобы восстановить все события моей бурной жизни. Во-вторых, практически, я не пишу почти целых три года, прочитав моё послание, ты поймёшь, – почему. И в третьих, – так всё запутано и так сложно, объяснять происшедшее, дабы ты смогла понять всё правильно… Но я должен с тобой, всё-таки, объясниться…

Итак, я всё размышлял, как мне с ней познакомиться поближе и ничего придумать не мог. Я знал, если предложу ей дружбу, она рассмеётся мне в лицо и убежит к своим подружкам. У неё была шумная компания из красивых, обеспеченных девочек и мальчиков. Проводили они время в своей компании весело, шумно, интересно. Туда я не вписывался. Какое там, сразу смущался при виде её, краснел, и вёл себя по-дурацки, словно сельский увалень, случайно оказавшийся в шумном городе и засмотревшийся на красивую игрушку в магазине.

Её родители часто заходили к нам в аптеку за микстурами, и объясняли, что их малютка дочь (ничего себе малютка! – думал я), заболела. То она попила холодного коктейля у друзей и простыла, то плавала в холодной реке, подхватив кашель, то ещё что-нибудь необычное приключилось с ней… Разговоры велись при мне, дядя слушал и поддакивал, а я мотал себе, всё услышанное на ус, стоя рядом. И наконец, я придумал кое-что… Стал рисовать на тех микстурах, что её близкие покупали для Сары, её милые мордашки, а рядом себя. Когда они забирали эти микстуры, я всегда боялся, что они догадаются обо всём и перестанут делать заказы в нашей аптеке, или того хуже – отругают меня за эти уловки. Но они не догадывались… Всё проходило гладко. Наконец, она обратила на меня внимание. Увидев на улице, первая подошла ко мне и заговорила:

– О, да ты хорошо рисуешь! – улыбнулась она, положив руку на моё плечо и смешно щурясь. Я старался не смущаться, но всё равно краснел, словно только что сваренный рак. На улице царила весна, было необыкновенно романтично, свежо, радостно, зелено. Мне казалось – небо, солнце и даже каждая травинка улыбаются мне. Вот и анютины глазки в её палисаднике, закивали своими разноцветными лепестками, как бы подбадривая меня:

– А ну ка, парень, не робей! Подумаешь, испугался смазливой девчонки. Самая пора настала – любить, гулять, забегать в кондитерскую вместе с ней, на чашечку кофе с пирожным, и, конечно, целоваться…

Я решился, ответив ей:

– Я ещё и не то могу нарисовать!

– Даже? А меня в интиме, рискнёшь? Или не потянешь?

Я стоял, ошарашенный, не понимая, о чём она говорит, но она настойчиво повторяла вопрос.

– Я, я, я, – вдруг стал заикаться от конфуза. Но она поняла, что смутила меня своей смелостью и перевела речь на другую тему:

– Такая жара, хочется чего-нибудь прохладительного, – взяла она меня за руку со вздохом. Тогда, набравшись смелости, я предложил ей пойти со мной в кондитерскую, выпить кофе с пирожными. Она тут же согласилась, радостно кивнула головой и, держась за руки, мы направились туда».

Вдруг писатель О. Генри останавливается, закрывает глаза, перо выпадает из его рук и он вспоминает дальнейшее. Они уже вышли из кондитерской, он провожает её до дома, пожимает на прощанье руку, она резко отдёргивает её и приказывает:

– Завтра ты будешь меня рисовать в том заброшенном парке, где мы иногда встречаемся с моими друзьями. Готовься, прихвати с собой всё, что надо, я хочу быть нарисованной, в виде Венеры… Да?

Уильям шокирован, стоит, словно немой столб и молчит. Сара повторяет:

Совершенно голой, да, глупенький?

– Да, еле шепчет он, – и она, тряхнув ему на прощание своими кудряшками, убегает домой.

Всю ночь ему было не до сна: мерещилась эта девочка. То она стоит вся обнажённая и манит, манит его к себе, то велит тоже сбросить одежду, идти к ней, целовать её. Он начинает стонать от смущения и восторга, опьянённый её нежностью. Она гладит его по спине по бокам, ниже… Его распирают бурные чувства. Измученный, садится он на кровать весь в испарине… уставившись в стену комнаты невидимым взглядом, потягиваясь и вздыхая…

Но, задуманное, не осуществилось. Может, их кто-то подслушал и всё передал её родителям. Или она сама им всё рассказала, но более она к нему не подходила. Видно, родители запретили. И он всегда опускал глаза вниз при встрече с ней… Но думал о ней постоянно…

Уильям оторвался от воспоминаний и вновь стал писать:

«Вскоре я уехал в другой город – Остин – и мы более с ней не встречались… Устроился работать чертёжником в земельном управлении. Работа не была трудной, я же всегда любил рисовать… Именно там я познакомился с твоей мамой Атоль Эстес. Она была прехорошенькая. Я был покорён её миловидностью, хорошими манерами, тонкостью, нежностью, заботливостью…

Когда мы встречались в парке, и прогуливались по аллеям, она читала мне стихи Вийона. Как-то мы задержались. Солнце садилось за горизонт, опалив землю и окружающее ядовито кровавым пурпуром. В этой страстной ласке всё замерло. Небо, деревья, уличные фонари, даже скамейки в парке ждали ещё чего-то, более безумного, жгучего, потрясающего… Сара побледнела и тоже замерла в ожидании… И тогда я обнял её, сильно прижав к себе, и поцеловал. Она не сопротивлялась…

Если я приходил к ней в гости, то она, зачастую играла на рояле, исполняя «Лунную сонату» Бетховена или «Фантазию экспромт» Шопена. Я очень любил эти вещи. Дома у них была хорошая библиотека, её отец не жалел денег на образование дочери. Частенько она давала читать мне свои любимые книги: Вальтера Скота, Теккерея, Диккенса, Жуль Верна, Марк Твена. После прочтения, мы обсуждали поведение героев этих книг… Нас влекло друг к другу, поэтому мы не тянули со свадьбой, и вскоре поженились. Её отец, банкир, устроил меня в свой банк работать кассиром. Работа была лёгкой. Её можно назвать – синекурой. Я был доволен всем, много времени проводил с супругой, мы вместе вили своё гнёздышко, как могли, создавали в нём уют, любовь, тишину. Но наша счастливая жизнь длилась недолго. Первенец, которого мы ждали, только родившись, умер. Это наложило неизгладимый отпечаток на наши отношения…».

Писатель вновь отложил перо, задумался:

Да, эта Сара, знала, когда к нему прибиться. Может, где-то вычитала об их несчастье, поняла, что у супругов временное охлаждение друг к другу, хитрой бестий подластилась к нему…

Жена уже ждала второго ребёнка, девочку. А он, увидев Сару, вновь вспомнил былое, несостоявшуюся любовь в юности, тоску по ней… И понеслось всё, будто колесо сломанной телеги с крутой горы… неудержимо и безумно…

Сара очень умненько затянула его в свою квартирку, которую снимала поблизости, с обещанием подарить ему фото, где их вместе сфотографировали её друзья. Она была удивительно пикантна… Яркая, сногсшибательно красивая. Хорошо сложена, высокая, стройная, сексапильная… Талию можно обхватить двумя пальцами. Длинная шея, словно ножка благоухающего цветка, стройные ножки, как у девчушки… Глаза зелёные, хищные, пронзительные, так и впиваются в душу, коварной змейкой. Настоящая дива, но уже не целомудренная и много чего повидавшая…

По дороге она что-то болтала ему милое, ничего не значащее, дабы не вспугнуть. Слова её порхали, обескураживали. Но когда они преступили порог её обиталища, одной рукой, она заперла дверь на ключ, другой – всё стала быстро сбрасывать с себя. Обнажённая, словно пенорождённая Венера, выплывающая в перламутровой раковине из моря, подгоняемая ветром, как в картине великого Боттичелли, протянула она к нему руки, прижавшись, и целуя, не давая опомниться… Всё свершилось мгновенно, спонтанно. Таких страстно жгучих и вакхических объятий он никогда не испытывал. Да и откуда было это ему знать? По борделям не шатался, содержанок не имел, деньги тратил на семью, копил на покупку домика, где-нибудь поблизости от работы. Впервые он узнал – кто же такая, настоящая вакханка. Опалённый её жаркой страстностью, он стал творить настоящие безумства. Она властно требовала доказательств любви. Видимо, она не дарила свою любовь бесплатно… В порыве умопомрачения, он презентовал ей дорогие украшения, картины, безделушки. Как-то на аукционе выставлялась на продажу картина французского художника Пуссена – Лесной пейзаж с поселянкой. Может, то была подделка, но довольно искусная, стоила больших денег. Сара выпросила у него эту дорогую картину ей в подарок. Однажды, как бы нечаянно, повиснув у него на плече, она затащила его на распродажу и выклянчила дорогое ожерелье из изумрудов. Как было ему всё это не дарить? Эта женщина объясняла ему, она – Венера, а он – Адонис, любимый ею… Когда роль жрицы любви ей надоедала, она превращалась в Клеопатру, называя его Юлием Цезарем. А то вдруг ей надоедало быть Клеопатрой, придумывалась нечто новое. Она – Таис Афинская:

ТАИС АФИНСКАЯ

Я – бриллиант, манящий белизною,

Холодный, неиспорченный родник.

Как хорошо тому, кто был со мною,

Тому завидуют, кто к роднику приник…

Я – таинство и дрожь осенний света,

И нежная прохлады бирюза,

Предвестник исчезающего лета —

Янтарная холодная слеза.

И пена водопадного подъёма,

И сказка – тысячи и тысячи ночей,

Таинственная утренняя дрёма

На колеснице солнечных лучей!

А вот она уже легендарная Лукреция Борджиа, а он – её брат Чезаре, с которым она грешит… Сразу было видно, дамочка она образованная. А иначе, чем было бы ей брать? Одной красотой много не «заработаешь», косила уже под утончённых древнегреческих гетер. Ведь те были приятны не только для тела, но и для души.

Сара всё это понимала очень хорошо, поэтому внушала ему все эти идеи, чтобы быть более разнообразной, пикантной и желанной. А когда все это ей надоедало, она превращалась в дерзкую Мессалину, жену императора, прелестную и порочную.

Обстановка и декорации в её жилище тоже менялись, как и её фантазии. Клеопатра возжигала ароматное алоэ, воскуряя восточные одурманивающие масла. На ней была надета прозрачная хламида. Мессалина носила яркий коротенький хитон. А пенорождённая Венера уже пренебрегала одеждой. Эта женщина была без комплексов… От неё можно было ожидать чего угодно… Может, она желала добиться того, чтобы он уже не мог жить без неё, и тогда – бросит жену, оставшись с ней?

Его жена Атоль Эстес, безусловно, догадывалась обо всём. Она ждала ребёнка, её следовало пожалеть, порвать с этой неистовой вакханкой, но, увы… Он не мог оторваться от своей обольстительницы, не мог остановиться, уже не управлял собой… С ней он проматывал всё, что скопил ранее, строя счастливые планы со своей семьёй… В кассу банка забираться он боялся. Может раза два взял что-то незначительное, и тут же внёс. Но его отследили недруги, завидовавшие ему. Они видели, как он излишествует, и следили, не допустит ли он какой-нибудь оплошности… И как-то по рассеянности, он плохо опломбировал кассу, туда забрались недоброжелатели. Тут же провели инвентаризацию и огромную недостачу повесили на него… Его сразу вызвали в суд, но он испугался и уехал в город Гондурас, всё бросив, семью и обольстительницу тоже. Супруге он объяснил ситуацию с недостачей: его уже вызвали в суд, но он не виноват, однако просто так от судей не открутишься, поэтому надо срочно скрыться. Договорился с ней, что она в скором времени приедет к нему уже с ребёнком.

Гондурас кишел бандитами и людьми, улизнувшими от правосудия, как он. Некие организовывали бандитские шайки, грабили банки, магазины. Там же он познакомился с одним из главарей такой шайки, но работать с ним отказался. Перебивался случайными заработками, еле хватало на жизнь… А всё из-за Сары… Да, эта женщина уже прошла огни, воды и медные трубы! Хорошо, что ничего серьёзного не подхватил, а то бы, вдобавок, лечился всю жизнь… А, может, это дело рук дружков Сары, а она всего лишь была приманкой, своим поведением отвлекала его от их воровства? От неё всего можно ожидать… В голове мелькнуло:

Ходил на руках, не ногами.

Там очень плохи дела.

Не думали все мозгами,

Но глупость вела все дела…

Он пришёл в себя, вспомнил: следует дописать письмо дочери. О Саре, как она лишила его всего, писать не стоит. Видимо, он напишет так:

«Доченька, меня безвинно хотели осудить за кражу в банке, я был не виноват, но что-либо доказывать судьям было бесполезно, меня никто бы не стал слушать. Судьи уже были подкуплены теми, кто сотворил эту чудовищное похищение… Я спешно уехал в другой город почти без денег и договорился с мамой, что она незамедлительно приедет ко мне с тобой. Ты только что появилась на свет, но нам всем надо было укрыться от несправедливого правосудия… Пока я обосновывался там, искал жильё, работу, перебиваясь случайными заработками, и ждал Вашего приезда, мне сообщили, что наша мама тяжело заболела. У неё обнаружили туберкулёз… Более я скрываться не стал… Будь что будет, думал я, помчусь к супруге и дочке!».

Он снова отложил перо, задумавшись. Эти воспоминания не дают покоя… Да, он виноват в болезни своей супруги… Она молча переживала его падение… Бедняжка, терпела всё, затаив в себе обиду, и от горя, что муж предатель и изменник, совсем ослабла и заболела. А он уже не только не любил свою совратительницу, он её просто ненавидел. Мало того, что он потерял осторожность на работе, накопленные сбережения, так он ещё потерял и любимую жену… Глубоко вздохнув, вновь захотел приняться за письмо. Он очень рано встал, не выспался, сил уже нет, но надо закругляться… Рассеяно бросил взгляд в окно и изумился:

 
Затрепетало солнце утром,
И оживился небосклон.
В окне его, тоскливо-смутном,
Дух трепетанья отражён.
И пляшут солнечные блики
Под говор ласковой весны,
И отражаются их лики
На дне зелёной глубины.
И всё таинственно, прекрасно,
И всё рождается вот-вот,
И гармонично, и согласно
 

Гимн Богу Сущему несёт!

Душа всколыхнулась, очистилась от увиденного, он вновь обретал себя… «О, Боже! Как хочется жить! А здоровья уже нет и сил тоже».

Перо выпало из его рук, обеими руками он ухватился за лицо и замер… Казалось, едкие слёзы сами собой поползли под его пальцами…

Решил – он не трус, признается дочери, как он виноват перед покойной супругой и перед ней, своей дорогой дочуркой. Он принимается писать, но пальцы почему-то не слушаются, его пробирает дрожь. Он смахивает с лица остатки слёз, продолжает:

«Ещё, милая доченька, к моему безнадёжному тогда положению приложила руку и Сара, нынешняя моя жена. Получилось так, что она стала моим проклятьем и разрушила мою жизнь. Ты меня прости, родная. Боюсь такого же повторения у тебя. Где-то я читал очень интересные мысли, у кого – не помню. Вот они:

В жизни надо сразу уходить от плохого, прекращать общения, заводящие в тупик, рождающие надрыв, горе… Нельзя возвращаться туда, где опалился, продолжать, уже оставленные отношения из-за никчемности и боли. Если ты мучилась, огорчалась в отношениях, то не жди, что всё изменится к лучшему. Даже если тебя на коленях будут умолять вернуться. Будет только хуже… Запомни, пожалуйста, это на всю жизнь… Я очень боюсь за тебя. Мир коварен и умеет рядиться под славного добрячка, когда ему надо кого-то обмануть… Если б я мог понять это сразу… Всё могло бы быть иначе… Поэтому волнуюсь о тебе… Не повторяй моих ошибок, умоляю!

Итак, я вернулся к жене, она уже была безнадёжна… Я старался сделать всё, чтобы её спасти, но мои усилия были тщетны. И тут меня обнаружила полиция и отправила в тюрьму – на каторгу, хотя я, повторяю, был не виновен. Мне назначили 5 лет тюремного срока. Вышел из тюрьмы по амнистии через три года. Именно там я и стал писателем. Мой некий знакомый по Гондурасу, куда я был вынужден спрятаться от несправедливо обвинявшего меня правосудия, тоже сидел в тюрьме, но он-то хоть за дело – грабил банки, а за что сидел я? Вот так бывает в жизни. Вспоминаю сейчас, как всё было:

Несколько раз мы с коллегами по работе сходили в бар. Я решил, они хорошие добрые ребята, даже деньги с меня не берут за съеденное и выпитое, но они всё старались исподволь выпытать у меня, когда закрывается касса, когда в неё помещают деньги, как расходуются наличные деньги. (Конечно, он не стал прибавлять к этому подробности своей связи с Сарой. Хоть он не грабил кассу сам, но доля вины его была на лицо – она совершенно запутала его, доведя почти до безумного состояния). Итог же получился плачевным. Прости меня, дорогая, вновь повторюсь. Заклинаю – не знакомься с неизвестными женщинами и мужчинами, ничего не узнав о них предварительно. Это очень опасно! Лучше с незнакомыми людьми вообще не иметь никакого дела… Итак, попав в тюрьму, я стал писать рассказы, чтоб не сойти с ума от горя, отправляя их через знакомых в издательства. Рассказы сразу понравились людям, имели большой успех».

Он вновь отвлёкся, вспоминая. Да, его рассказы – «Русские соболя», «Дары волхвов», «Санаторий на ранчо», «Пимиентские блинчики», «Справочник Гименея» – блеск, великолепны, в них очень много юмора, жизни, любви к простому человеку… Все просто умирают от хохота, читая их…

Ах, если б не эта Сара! Она опять возникла из небытия, как и тогда, но ещё более наглая и коварная! Ни много ни мало, она потребовала от него, чтобы он женился на ней! Он ей ответил:

– Исчезни с глаз моих и более не появляйся! Мне уже нет дела до тебя и твоих проблем! – Но она, дерзко рассмеялась ему в лицо, бесстыдно заявив:

– Дорогой, ты женишься на мне, никуда не денешься, и будешь содержать меня! Это, во-первых, иначе вся Америка узнает, что писатель О. Генри (он сменил фамилию, выйдя из тюрьмы, и рассказы подписывал новым именем О. Генри) – бывший вор и каторжник!

Во-вторых, почему ты винишь одну меня во всех своих несчастьях? А не думаешь ли ты, что к этому приложил руку отец твоей женушки? Видно выследил нас и подставил, чтоб отомстить за свою чахоточную дочь, которую повесил тебе, так как, более не мог никому её навязать! Я её видела, она произвела на меня впечатление простенькой дурёхи!

И в-третьих, что это ты всё валишь на меня? Ты мужчина или не нет? Признайся сам себе, наконец, тебе самому хотелось пошалить со мной, ведь тебе тогда уже до смерти надоела твоя приторная тихоня!

Он представил всё это вновь, будто это произошло только что… Он чуть не задушил её тогда при этих словах… Был просто в ярости, не понимал, что предпринять. Находясь в тюрьме, он знал: надо выкарабкаться, приложив все силы, вырваться, из опутавших его щупальцев позора, стать вновь человеком ради дочери, ради себя. Но теперь ему не на что будет надеяться, если Сара всё обнародует. Все от него отвернутся. Не хотелось, чтоб и дочка узнала о том, кем ранее был её отец, (но вот теперь он пишет ей, всё таки, об этом сам… Всё равно Сара наговорит дочери после его смерти с три короба, перессорит с роднёй и – в итоге – оберёт дочь), да и жить ему было б тогда не на что, ибо его рассказы, после такого позора, не прияло бы ни одно издательство. К тому же это сообщение вконец загубило бы судьбу Маргарет! Её все будут презирать из-за него, отвернутся, замуж ей никогда не выйти за порядочного человека. Лучше уж ему сразу надеть камень на шею и утопиться! Тогда он не раз подумывал об этом… Удержала маленькая дочь… Ведь она останется совсем одна, не на кого будет опереться… она просто пропадёт…

Да, вот тебе и порезвился вволю… По гроб жизни хватит воспоминаний… Придётся на ней жениться, даже из-за того, чтобы не портить жизнь дочери. А Сара, выйдя за него замуж, никогда не поднимет этот вопрос в обществе, ибо это будет значить – плевать против ветра себе в лицо!

Он долго сидит молча, затем снова берётся за перо, покусывая его кончик и думая, как объяснить Маргарет, зачем он женился на этой «нехорошей тёте», как она её называла. Затем уверенно махнув рукой, решил – не будет доводить дочь до отчаяния. Не сообщит все подробности. Ведь если Маргарет узнает всю правду, она рассорится с мачехой в конец из-за своего отца, и та может погубить девочку. Следует быть осторожнее, поберечь дочь… Но всё-таки, надо отметить: всё мутирует и изменяется на глазах, люди превращаются неизвестно во что…

Что ли остались одни обормоты,

Воры, лакеи и мерзкие жмоты,

То ли и мы обормотами стали,

И свою гниль ещё не осознали?

Только людей я не вижу вокруг, —

Лишь бессердечных и наглых хапуг.

Где же те милые нежные дамы,

Что ублажали нас музыкой с вами?

Нет уже тонких, изысканных, тех,

Всех уничтожил коварный лемех…

Многих гоняли когда-то по кругу,

Тех, утончённых, ищу я подругу,

Но нахожу только хищниц одних.

Что же найти я смогу средь них?

Дамы за деньги любовь предлагают,

И перед этим о Вас всё узнают.

Вытянут всё из души, из кармана,

Горько закончится Ваша – «нирвана»…

Подавив брезгливость и отчаяние, он продолжает писать уже спокойнее, не желая волновать дочь, единственную радость, что осталась у него от его невесёлой жизни:

«Доченька, ты же не знаешь, почему я женился на Саре… Своё мимолётное увлечение детства я ошибочно принял за любовь к ней… Думал, может она станет тебе матерью, но, увы, я ошибся… Ты была права, недолюбливая её, называя её плохой. Она оказалась именно таковой и испортила всю мою жизнь. Мне ещё только 47 лет, а жизнь уже кончается… Ты часто мне говорила:

– Папуля, зачем ты пьёшь вино? Фи, оно такое противное! – Мне было стыдно сказать тебе, я перестал уважать Сару, даже рядом с ней не хотел находиться под одной крышей. Ты видела, что меня никогда нет дома, я то в отеле живу, то в другом месте, лишь бы не видеть её изо дня в день. Даже не мог уже, и писать от отчаяния, но изменить ничего не мог. Стыдно в таком возрасте сходиться, расходиться. Она говорила, что погибнет одна. Мне стало страшно быть виновником чьей-то гибели, тем более когда-то мы были с ней дружны… Поэтому прости меня, дорогая доченька, за эту слабость…». Рука его вновь опустилась, он понимал – всё кончается. И вновь тоска навалилась на душу, и она заволновалась… Он задумался, затих, перед глазами проходила вся жизнь, короткая, трудная, и всё равно такая желанная…

****

Дочитав всё до конца, я еле перевела дыхание. Слёзы, непрошено полились из моих глаз… Мне захотелось кричать, что-нибудь сломать, даже хотя бы громко стукнуть кулаком по столу, за которым сидела. Еле сдержалась… Выскочила в коридор и несколько минут ходила там из конца в конец! Не могла остановиться… Какой оказалось горькой жизнь этого человека, писавшего очень тёплые, остроумные рассказы с хорошим концом для нас, несчастных людей… Он желал приносить нам радость в этой трудной земной жизни, дабы, мы не отчаивались… Ведь почти у многих из нас – «нет, нет, да есть»! Я прочувствовала его тогдашнее настроение, и немного позже добавила к этому письму следующие стихи:

Я люблю предосеннюю нежность,

Эту тихую скромную грусть,

И природы, поникшей, небрежность,

И живого уход неизбежность,

Содрогается сердце, и пусть…

После я вернулась назад, долго ещё сидела неподвижно, переживая из-за трагедии великого человека. Ах, да, у него содрогалось сердце…

Посидев ещё немного, я, наконец, успокоилась, подумав: «Ну, вот, что-то прояснилось…». Затем всё перефотографировала, добавив мысленно подстрочный текст, недосказанный автором из чувства стыда и неловкости, и тотчас помчалась к своим друзьям, чтобы развеяться, отдохнуть, позагорать на море… Решив использовать каждую возможную минутку для отдохновения души и тела, ибо никто, из живущих людей, не знает, куда повернёт своё колесо в следующий миг, непредсказуемая Фата Моргана…

А о его дочке надо добавить, что она тоже стала писательницей, но жила недолго, ушла в мир иной ещё ранее своего несчастного отца совсем юной…