Читать книгу: «Тунис. Заметки путника с украденным сердцем», страница 4
И вот в тот самый момент, клянусь тебе, мне показалось, что где-то из глубины Сахары жаркий ветер донес до моих ушей тихий и мелодичный смех. Это словно бы сама сущность пустыни, в которой сплелось всё: сладость мечты и горечь разочарования, манящий зов и обманутая надежда и еще что-то такое абсолютно необъяснимое, но столь невероятно притягательное, что ты готов смириться с любыми ее шутками и насмешками, только бы идти дальше. Только бы следовать этому зову. В самые ее неизведанные глубины. Такие прекрасные и такие коварные.
Увидев такое ни с чем несравнимое по красоте чудо, я уж окончательно потерял какие-либо ориентиры, сидя в салоне пыльного берберского джипа. А тот мчал меня всё дальше, вглубь рассыпчатых, сияющих золотом барханов, через черные, как бездна, пересохшие долины, в которых повсюду, словно звезды на ночном небе, блестели лиловые аметисты.
Иногда на пыльных обочинах я встречал небольшие «песчаные дьяволы» – зарождающиеся смерчи будущих разрушительных бурь. Они кружились на песке в своем безумном устрашающем танце.
Часто, параллельно нашему джипу, на достаточно близком расстоянии бежали табуны верблюдиц, почуяв где-то в нескольких километрах отсюда новый источник воды. Самок этих грациозных умнейших животных ни в коем случае нельзя все время держать на ограниченной территории, иначе они не смогут принести потомства. Поэтому берберы на полгода выпускают их на просторы Сахары. При хорошем обращении верблюдицы всегда найдут дорогу домой. Украсть же их не может никто, потому что у каждой есть клеймо. И все без исключения погонщики таким образом понимают, где чье животное.
Наслаждаясь прекрасными картинами жизни пустыни вокруг, я даже не заметил, как джип наш остановился на самом краю высокого бархана. Водитель-бербер предложил мне выйти, чтобы немного прогуляться.
Свежий теплый ветер нежно коснулся моего лица и растрепал волосы. Повсюду, насколько хватало глаз, простиралась великая пустыня Сахара. Мягкие барханы то и дело бесшумно пересыпались и меняли форму. Казалось, что ты стоишь посреди сказочного желтого океана. Только почему-то не тонешь. И от этого на душе делалось еще чудеснее, и даже мурашки нет-нет, да пробегали по разгоряченному телу.
Так движется пустыня.
Так дышит Сахара.
Скрывая в своих бесконечных барханах шустрых ушастых фенеков, стремительных антилоп и изящных газелей, бесшумных рогатых гадюк и черных блестящих скорпионов, гордых соколов, мудрых филинов и еще много-много кого и чего такого, чего до этого дня ты и представить себе не мог. Пока не оказался здесь. Пока не увидел всё собственными глазами.
И снова мне показалось, что откуда-то из глубины барханов я услышал уже знакомый мелодичный смех. А может, это просто играл с моим разыгравшимся воображением ветер.
Мой водитель указал мне на какой-то непонятный островок цивилизации внизу. Вроде бы, это деревня с каменными домами. Но кто же станет селиться здесь, посреди бурлящего моря песка, вдали от любых оазисов? Однако после всего увиденного мною в этот волшебный день, я уже перестал удивляться хоть чему-либо и просто сел обратно в джип, размышляя мимоходом, как же добраться до удивительного селения? Ведь мы стоим на краю высокой горы, а никакого объезда или хоть немного приемлемого спуска, куда ни посмотри, вроде бы, нет.
Бербер быстро прервал мои рассуждения, просто направив машину вперед. Под невероятным углом мы скатились с бархана, и я лишь успел порадоваться, что не забыл пристегнуть ремень безопасности.
Через несколько минут мы достигли загадочной деревни. И лишь войдя в нее, я понял, где оказался!
Это был еще один островок «Звездных воин», оставленный в подарок местному населению режиссером Джорджем Лукасом. Небольшой городок в несколько домов – родина джедая Люка Скайуокера.
Как любопытно было бродить по его узким улочкам и заходить в любые приглянувшиеся постройки. Так и казалось, что сейчас навстречу тебе выйдет робот-дроид Си-Три-Пи-О или выкатится искусственный астромеханик Р2-Д2, а на небе появятся сразу два Солнца, привычные для фантастического Татуина.
К сожалению, похоже, здешние берберы не очень-то оценили подарок мистера Лукаса, потому что почти все дома, при ближайшем рассмотрении, сильно поизносились, а внутри многие почти до самой крыши занесло песком. Вышки связи, казавшиеся металлическими и блестящими на киноэкранах, местами облупились и потрескались, обнажая деревянную основу.
Местные жители тут, как и во многом, проявили свою привычную лень. И счастливо довольствуются несколькими торговыми лотками, расположившимися при входе в джедайскую деревню. Здесь ты можешь сфотографироваться с игрушечным боевым мечом или облачиться в пыльное бесформенное рубище, очень отдаленно напоминающее форму звездных героев. Несколько торговых палаток предложат розы пустыни по динару за штуку или ярко-фиолетовые «аметисты» за 3 те же денежные единицы.
Изящная роза пустыни – спрессованный в форме прекрасного цветка песок – является одним из символов Туниса. Такие причудливые фигурки природа больше не создает в мире нигде. И ты не пожалеешь, если раскошелишься здесь на небольшой «букетик».
А вот с «аметистами», дорогой путешественник, будь аккуратен! Потому как лишь через 3 (!) года они одновременно и торжественно осыплются порошком синьки у тебя на полке и превратятся из гордых минералов в неприметные прозрачные камушки.
Стать птицей
Из легендарного джедайского городка я вернулся обратно в Дуз. И сменив джип на верблюда, отправился верхом изучать ближайшие барханы.
День постепенно клонился к закату. Из ослепительно белого обжигающий Солнечный диск стал золотисто-карамельным, и лучи его уже мягко, словно оливковое масло, касались горячей кожи.
Мой белый верблюд неспешно шел привычной ему тропинкой, проложенной между горами песка. Иногда он забирался на невысокие барханы и аккуратно спускался с них. В такт шагам корабль пустыни лениво кивал головой и наверняка думал о чем-то своем, неведомом, верблюжьем.
Сделав небольшой круг по барханам, длинною, примерно, в час, я возвратился в оазис и, не теряя времени, отправился за несколько кварталов отсюда, вдоль асфальтированной дороги, граничащей с пустыней.
Там ждало меня следующее чудо. Прекрасное настолько, что я вмиг позабыл обо всех миражах и «песчаных дьяволах»!
Так я встретил Жака.
На самом краю оазиса, там, где заканчиваются финиковые пальмовые рощи и начинается бесконечная безмятежность золотистых барханов, выстроил свой ангар дядюшка Жак. Француз по происхождению и пилот по призванию, он был однажды пленен красотой Сахары и когда-то давно навсегда остался здесь. Своими руками собрал он небольшой дельтаплан и стал летать над песками. Чтобы к нему не цеплялись берберы, Жак начал катать туристов, отдавая часть прибыли с этого местным жителям.
Берберы все равно почти все, как один, недовольно ворчат при упоминании французского пилота. Дескать, не такой он, как мы: сам сделал летательный аппарат и даже ангар для него, парит в синем просторе в свое удовольствие и в ус не дует. И не сидит целыми днями в пыльном кафе на обочине дороги, без умолку болтая о всякой ерунде, как мы. И чего только он нашел в этом своем небе? Однако глядя на дядюшку Жака, легко можно понять, что и он с трудом терпит соседство с местным полудиким населением, стараясь поменьше обращать на мразигов внимания, отчего те бесятся еще пуще.
Я давно мечтал полетать с Жаком, наслушавшись на «большой земле» чудесных историй и восхищенных впечатлений об этом.
И вот, заинтригованный и счастливый, уплатив берберам положенные 70 динар, сидел я теперь на заднем местечке дельтаплана, обвязанный весьма сомнительным ремнем безопасности, зато в ярком и модном шлеме, который мне вручил перед стартом пилот.
Зарычав, ожил, старенький мотор. И земля внезапно ушла у меня из-под ног!
Я только успел увидеть под собой не слишком удивленную и явно привычную ко всему этому действу морду верблюда, который лениво жевал колючку рядом с условной взлетной полосой.
И мы с Жаком взмыли ввысь!
Я не смогу, дорогой друг, как бы сильно ты того ни просил, в точности описать словами наш удивительный полет. Ибо не сыскать на свете слов, способных в полной мере передать это!
Мы поднялись действительно очень высоко, став просто точкой в небе, не отличимой с земли от любой парящей вдалеке птицы.
И полетели в Сахару.
Впереди были лишь бесконечные розовые пески, освещенные огромным медового цвета вечерним Солнцем. Слева от нас, где-то далеко в пустыне, берберы жгли большой рыжий костер, дым от которого густым серым облаком поднимался над барханами. Справа темно-коричневыми пятнами притаились коварные зыбучие пески. А сзади остался изумрудный, пугающий, но одновременно с этим необъяснимо прекрасный Дуз.
Я еще не успел прийти в себя от таких фантастических видов, когда Жак вдруг внезапно заглушил двигатель дельтаплана, и мы остались парить огромным соколом над бескрайним морем волнующихся барханов в абсолютной, оглушающей, ни с чем не сравнимой тишине.
Теплый ветер трепал мои волосы и полы рубашки. Под ногами, словно маленькие гусеницы, ползли вереницы караванов. Они шли откуда-то из неведомого далека, из самих глубин пустыни, стремясь до темноты попасть в Дуз, ворота Сахары, где их встретят еда и вино, вода и тень и такой долгожданный отдых. А потом, продав свой товар и немного набравшись сил, вновь нагрузят неизвестные странники своих верблюдов. И караван растворится в незнакомой беззвучной дали, превращаясь в один из сотен таинственных и прекрасных миражей на самой линии горизонта.
Увы, нам пришло время возвращаться.
Воздух вокруг уже заметно потемнел от сумерек. Благополучно приземлившись и вызвав этим привычно-ленивый интерес пасущихся здесь же верблюдов, я от всей души, искренне поблагодарил Жака и пожал его крепкую руку.
Спасибо, смелый пилот, за подаренную тобой сказку!
Спасибо за осуществившуюся давнюю мечту!
Спасибо за наш полет, который я нынче так часто вижу во снах!
И теперь порою, куда бы ни забрасывала меня судьба, иногда – нагруженный и утомленный ворохом обыденных проблем, а бывает – захворавший и обессиленный, я размышляю о том, что где-то далеко-далеко отсюда, в желтой и жаркой Сахаре, на самой границе с пустыней, на последней улице загадочного Дуза, просто существуешь ты. Влюбленный в жаркое африканское небо, собственноручно собравший простенький, но надежный дельтаплан, поладивший с местными берберами, добившийся своих целей, несмотря ни на что!.. И знаешь что, дядюшка Жак? Тогда у меня вновь появляются силы. Я встаю и продолжаю свой Путь, длиною в жизнь. И как знать, может быть, когда-то однажды наши тропинки пересекутся снова. И мы продолжим тот прекрасный полет.
В плену у Тин-Хинан
Тепло попрощавшись с Жаком, я хотел было уже возвращаться обратно в отель, чтобы отдохнуть перед предстоящей мне завтра долгой дорогой: я планировал отправиться прямиком на север страны. Мне рассказывали о чудесных бело-голубых городах и широких реках, находящихся там, о руинах таинственного Карфагена и многом другом, незнакомом и загадочном, что непременно хотелось мне увидеть своими глазами.
Лишь на пару минут присел я на одинокий розовый бархан, решив перевести дух после волшебного полета. Да так и остался сидеть там до самой темноты, плененный истинной красотой Сахары…
Жители пустыни, туаре́ги, верят, что когда-то очень-очень давно прибыла в один из оазисов в Атласских горах прекрасная Тин-Хина́н верхом на белом верблюде. С нею была ее служанка Такамат. В местах этих скоро стала Тин-Хинан царицей, и многие поклонники съезжались к ней, чтобы покорить сердце невиданной красавицы. Однако та без жалости убивала их всех, являя на свет многочисленных детей, положив так начало рода туарегов. От царицы рождались благородные берберы, а от служанки ее – вассалы.
В легенде этой, как и в любой другой, есть множество нестыковок и белых пятен. И каждый волен выбирать – верить ей или нет.
В 1925 году французские археологи нашли предположительное древнее захоронение Тин-Хинан. В погребальном покое было обнаружено множество сосудов для еды, мехов для напитков и всевозможных украшений, там же возлежали останки женщины, повернутой лицом на восток, укрытые полосками кожи красного цвета…
И глядя на медленно опускающееся за потемневшие барханы Солнце, на то, как не спеша и грациозно разбредаются на свой привычный ночлег высокие верблюды, как последние лучи далекого светила в последний уж раз за этот день касаются белых и песочных стен Дуза, ты вдруг со всей ясностью и мощью внезапно пришедшей откуда-то мысли понимаешь: ты переменился за этот волшебный день.
Оставшись таким же, что и был, снаружи, изнутри тебя словно бы всего вывернули наизнанку. Что-то неуловимое, необъяснимое, непостижимое для человеческого разума сегодня приключилось с тобою.
Ты стал по-другому дышать. Ты стал и так же, и одновременно с тем иначе видеть. Ты совсем не так чувствуешь теперь этот мир. И забегая вперед, раскрою тебе секрет, что даже через годы ничего не изменилось.
Ты стал другим там.
Тогда, на закате, сидя на гребне мягкого рассыпчатого бархана.
Плененный по собственной воле пустыней, ты отдал ей часть своей души и своего сердца.
И тебя больше не страшит таинственный и мелодичный смех, который иногда приносит Сахара. Это значит, что Тин-Хинан, воплощение самой пустыни, просто проезжает где-то рядом на своем великолепном белом верблюде. А за ней следует ее верная служанка Такамат.
