Читать книгу: «Блудный Сын»

© Лана Ладынина, 2019

ISBN 978-5-4496-3584-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие. Исторический фон

В шестнадцатом веке Нидерландами называлась территория, примерно соответствующая сегодняшним Голландии (официальное название Королевство Нидерландов), Бельгии, Люксембургу и части северо-восточной Франции. Нидерланды находились в то время под властью Испании. Стремление навязать испанские порядки в более развитых, передовых Нидерландах, насаждение католицизма на севере, склонному к кальвинизму, вызвали активное сопротивление всего населения страны.

Борьба с Испанией вылилась в восьмидесятилетнюю войну 1568 – 1648 годов. Антииспанское сопротивление началось как религиозное движение под лозунгами кальвинизма и продолжилось как национально-освободиткельная борьба за независимость, которую возглавил княжеский дом Оранских: Вильгельм I Оранский (Вильгельм Молчаливый), затем его сыновья – Мориц Оранский (или Нассауский) и после него Фредерик Хендрик Оранский.

В лагере нидерландского сопротивления не было единства из-за религиозных разногласий. В результате в Нидерландах произошло территориальное, государственное и религиозное разделение. В 1581 году северная часть Нидерландов официально объявила о своей независимости, опубликовала акт о низложении испанского короля и приняла официальное название Республика Семи Объединенных Нижних Земель или Республика Семи Объединенных Провинций. Неофициально новую страну называли Голландией, по названию самой развитой провинции. Столицей стала Гаага, государственной религией – кальвинизм.

Война за независимость продолжалась в первой половине семнадцатого века, хотя военные действия были уже более вялыми. В 1609 году было обьявлено двенадцатилетнее перемирие. С 1621 года война возобновилась и ознаменовалась рядом значительных побед голландцев. Независимость Голландии Де Юре была признана только в 1648 году в результате заключения Мюнстерского договора, ставшего частью Вестфальского Мира. Голландская Республика территориально практически соответствовала сегодняшней Голландии или Королевству Нидерландов.

Южная часть Нидерландов, соответствующая сегодняшним Бельгии, Люксембургу и части северо-восточной Франции, осталась под властью Испании. Эту территорию называли Южными Нидерландами или Испанскими Нидерландами. Столицей Испанских Нидерландов по прежнему остался Брюссель, государственной религией – католицизм. Важнейшей провинцией этой территории была Фландрия.

Политическое, религиозное и территориальное размежевание разделило нидерландское искусство живописи на два направления: фламандское и голландское. Основным пользователем и заказчиком фламандского искусства оставалась католическая церковь. В кальвинистской Голландии основным заказчиком стала торгово-промышленная буржуазия, спрос на картины религиозного содержания значительно сократился. Произошедший на фоне военных успехов резкий скачок в торгово-промышленном развитии позволил даже средним слоям общества заказывать портреты и картины.

Нужно отметить, что художники, невзирая на границы, путешествовали по городам Голландской Республики, Южных Нидерландов и всей Европы в поисках работы и с целью обучения.

Блудный сын

Надо умереть несколько раз, чтобы так рисовать.

Винсент ван Гог о

Рембрандте ван Рейне

ПРОЛОГ
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ, РОССИЯ. 1766 ГОД

Государыня императрица России Екатерина Алексеевна закончила читать почту, предназначенную для её личного просмотра и доставленную в её кабинет в этот послеобеденный час. Последние два письма Её Величество нарочно оставила напоследок, поскольку знала предмет, коего они должны были коснуться. Оба послания, весьма коротких, сопровождали картину, приобретенную по её указанию в Париже русским посланником князем Дмитрием Алексеевичем Голициным и доставленную во дворец из Франции не далее как вчера вечером. Государыня собиралась отправиться взглянуть на новое приобретение сразу по окончании всех дел с сегодняшней почтой. Письма в некоторой степени повторяли друг друга ибо речь в них велась об одном и том же. Первое прислал светлейший князь Голицин. Князь писал о том, что картина эта, купленная из прекрасной коллекции некоего герцога, который как раз срочно собирал для каких-то дел нужную ему сумму денег, досталась великой государыне недорого. Несмотря на это счастливое обстоятельство, полотно весьма ценное, написанное веком ранее знаменитым голландским мастером Рембрандтом ван Рейном, работы коего уже, несомненно, имеются в коллекции Государыни. Живописную работу эту порекомендовал купить господин Дидро, мнение которого так высоко ценит Её Императорское Величество. Сюжет её – известная притча о блудном сыне, изображена встреча отца со своим блудным сыном после его скитаний.

Другое послание пришло от её давнего друга, французского литератора и философа Дени Дидро, с коим Государыня Екатерина Алексеевна вела живейший обмен письмами. Князь Дмитрий Алексеевич был прав, она и в самом деле высоко ценила мнение философа, по всеобщему признанию – одного из лучших знатоков и ценителей искусства. Около года тому назад она посчитала нужным купить у Дидро его богатейшую библиотеку на благо Росиии. Господин Дидро писал: как только он увидел сию работу знаменитого голландца, то немедленно подумал о коллекции живописи Её Величества, картина непременно должна оказаться там. Сюжет её – евангельская притча о Блудном Сыне и изображает она момент возвращения Блудного Сына к отцу. Кроме несомненных художественных достоинств, полотно ещё и весьма редкое. Дело в том, разъяснял далее философ, что голландские художники прошлого века предпочтительнее изображали праздный разгул или скитания Блудного Сына, однако гораздо реже – возвращение к отцу. Он искрене надеется, что картина придётся по вкусу Государыне Императрице. Она, несомненно, станет одной из самых крупных жемчужин в несравненной коллекции Её Величества.

Прочитав эти хвалебные оды её новой покупке, Екатерина Алексеевна воспылала сильным любопытством и пожелала тотчас же отправиться в залы, где поместила приобретенные ею произведения искусства. Перед тем как отправиться, она распорядилась отыскать в Евангелии Притчу о Блудном Сыне и принести ей. Проходя по огромным комнатам дворца, императрица подумала: ей надобно собственной персоной в ближайшее подходящее время наведаться и проинспектировать, как продвигается сооружение нового малого дворца, где она собирается разместить всё своё собрание, куда входила не только живопись. Архикекторы Фельтен и Валлен-Деламот¹, заботам которых она поручила новое здание, докладывали не далее недели назад: строительство основных залов завершается и скоро Ее Величество сможет разместить там коллекцию. Екатерина Алексеевна уже называла незаконченный дворец своим милым ermitage², с нетерпением ждала окончания строительных работ и поторапливала не слишком расторопных архитекторов. С этими мыслями она, наконец, дошла до залы где были развешены картины. Тем временем уже наступило предвечерье и ранние зимние петербургские сумерки заполнили залу чуть туманным, серо-голубым светом. В комнате только что зажгли свечи в тяжеловесных серебрянных канделябрах.

Екатерина Алексеевна вошла в небольшую залу. Её встретило грандиозное полотно, помещённое на стене напротив. Она остановилась, внимательно и требовательно созерцая, не успев ещё присесть на заранее приготовленное кресло. Из зеленовато-чёрной тягучей тьмы на неё хлынули светящиеся золотистые, коричневатые, желтые и красные цвета, вырисовывая три фигуры. Её взор невольно сразу приковала к себе левая часть картины – две фигуры, излучавшие изнутри загадочное сияние. Величественный, невзирая на свою дряхлость, старик в красной сияющей накидке, очевидно слепой или почти слепой, склонился над стоящим на коленях, прильнувшим к нему жалким человеком непонятного возраста, в лохмлтьях, с бритой головой, и положил руки на плечи оборванца слабым, почти невесомым жестом. После нескольких минут легкого оцепенения она, наконец, присела на кресло и перевела взгляд на третий персонаж, тоже величественный, хотя и не так сильно светящийся, в красной накидке и с посохом. Затем она увидела еще какие-то фигуры в тени, изображённые почти контурно, но не обратила на них большого внимания, взгляд вернулся к трём основным персонажам, она продолжилас новым, более пристальным вниманием рассматривать то человека с посохом, то старика, то оборванца с бритой головой.

«Ни дать, ни взять, просто каторжник сибирский вернулся домой», – пронеслось в голове Екатерины. Через глаза, устремлённые на картину, её душа и сердце наполнялись светлой, воздушной печалью. Взгляд упал теперь на стопы «каторжника», в особенности на левую ступню, с которой упал изношенный башмак, обнажая жестокие ссадины от долгой, изнурительной ходьбы. Ей вдруг захотелось поднять башмак и одеть его на ногу скитальца…

Императрица оторвала, наконец, взгляд от картины. Немногочисленная свита тихо стояла по сторонам и позади её кресла.

– Ваше Величество, Вы распорядились отыскать Притчу о Блудном Сыне, – одна из фрейлин подала императрице Евангелие, раскрытое на странице с притчей. Екатерина отослала всех из комнаты и принялась читать:

«У некоторого человека было два сына; и сказал младший из них отцу: отче! дай мне следующую мне часть имения. И отец разделил им имение. По проишествии немногих дней младший сын, собрав всё, пошёл в дальнюю сторону и там расточил имение своё, живя распутно. Когда же он прожил всё, настал великий голод в той стране, и он начал нуждаться; и пошёл, пристал к одному из жителей страны той, а тот послал его на поля свои пасти свиней; и он рад был наполнить свое чрево рожками, которые ели свиньи, но никто не давал ему. Придя же в себя, сказал: сколько наемников у отца моего избыточествуют хлебом, а я умираю от голода; встану, пойду к отцу моему и скажу ему: отче! я согрешил против тебя и пред тобою и уже недостоин называться сыном твоим; прими меня в число наёмников твоих.

Встал и пошёл к отцу своему. И когда он был ещё далеко, увидел его отец его и сжалился; и, побежав, пал ему на шею и целовал его. Сын же сказал ему: отче! я согрешил против тебя и пред тобою и уже недостоин называться сыном твоим. А отец сказал рабам своим: принесите лучшую одежду и оденьте его, и дайте перстень на руку его и обувь на ноги; и приведите откормленного телёнка, и заколите; станем есть и веселиться! Ибо этот сын мой был мёртв и ожил, пропадал и нашёлся. И начали веселиться.

Старший же сын его был на поле; и, возвращаясь, когда приблизился к дому, услышал пение и ликование; и, призвав одного из слуг, спросил: что это такое? Он сказал ему: брат твой пришёл, и отец твой заколол откормленного телёнка, потому что принял его здоровым. Он осердился и не хотел войти. Отец же его, выйдя, звал его. Но он сказал в ответ отцу: вот, я столько лет служу тебе и никогда не преступал приказания твоего, но ты никогда не дал мне и козлёнка, чтобы мне повеселиться с друзьями моими; а когда этот сын твой, расточивший имение своё с блудницами, пришел, ты заколол для него откормленного теленка. Он же сказал ему: сын мой! ты всегда со мною и все моё твоё, а о том надобно было радоваться и веселиться, что брат твой сей был мёртв и ожил, пропадал и нашёлся.»³

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1

ЛЕЙДЕН, ГОЛЛАНДИЯ. 1624 ИЛИ 1625 ГОД

Молодой человек, почти ещё мальчик, распрощался с попутчиками, сошёл на пристань с небольшого пассажирского судна и зашагал быстрой, но при этом тяжеловесной походкой к отчему дому. Экипаж примчал бы его быстрее, но, обычно нетерпеливый, юноша предпочёл в этот раз удобство речного судна тряской дороге в пассажирской карете. Звали молодого человека Рембрандт ван Рейн, имя необычное, редкое, вероятно, одно-единственное во всей Голландии. Родители умудрились назвать его именем, переделанным из женского, в честь прабабушки Ремиджии, которую он никогда не видел, но которую чтили его родители за кроткий и набожный нрав.

Наступила осень, но дни всё ещё стояли необычайно тёплые, напоминая о прошедшем лете. Ярко светило солнце и на мутноватых водах каналов прыгали светящиеся солнечные зайчики. Деревья перешёптывались друг с другом красными, жёлтыми, зелёными листьями. Плавно падая с ветвей, они покрывали землю ярким, пёстрым ковром. Лёгкий прохладный ветерок ласково трепал жёсткие, непослушные, тёмно-каштановые кудри Рембрандта и он с удовольствием подставил лицо приятному бризу. Ступая привычной дорогой, которую он мог пройти с закрытыми глазами, юноша не оглядывался по сторонам, а думал о предстоящих встречах с семьёй и со своим другом, таким же как он сам молодым художником Яном Ливенсом.

Неожиданное предложение Ливенса явилось основной побудительной причиной скорого возвращения Рембрандта в родной Лейден из блистательного Амстердама, где он только что закончил полугодовое обучение в мастерской модного амстердамского художника Питера Ластмана.⁴ Рембрандта поторопила и внезапно разразившаяся в Амстердаме свирепая эпидемя чумы, косившая своей косой смерти всех без разбора. Много горожан уже покинули Амстердам, спасаясь от напасти и пережидая время у родственников в окрестных деревнях или других городах.

Послание от Яна само по себе оказалось сюрпризом – друзья нечасто писали друг другу; тем более удивился Рембрандт, обнаружив не короткую записку, какими обменивались приятели и какую, по обыкновению, он ожидал увидеть, но солидное письмо. Пробегая острый, стремительный почерк Яна, глаза Рембрандта смешливо сузились, восхищаясь дерзкой мыслью. « Юноша далеко пойдет», – улыбнулся он про себя. Он иногда шутливо звал Ливенса «юноша», хотя они почти ровестники – Рембрандт только годом старше Яна. Ливенс когда смеялся, когда бесился.

Но если говорить серьезно, у «юноши» можно многому поучиться: Ян обладал более длительной и разнообразной, чем он, Рембрандт, профессиональной подготовкой, уже начал собственную карьеру и был известен в Лейдене. Но этот честолюбец, как оказалось, жаждал новых почестей.

Предложение Яна Ливенса покорило Рембрандта неожиданностью и простотой: два независимых художника, работающие вместе. По правилам гильдии Святого Луки⁵ – гильдии художников, к членству в которой стремился каждый начинающий мастер – назависимым живописцам запрещалось работать в одной мастерской. К их удаче, как полагал Ян, в Лейдене давным-давно не существало гильдии художников, законы её здесь не действовали, поэтому ничто не мешало начать необычное предприятие в их родном городе. Всего-то нужно снять общую мастерскую. Если им удастся осуществить экстравагантную идею, писал Ян, о них, несомненно, заговорят не только в Лейдене, но и по всей Голландии. Рембрандт, как любой начинающий художник, мечтал о славе. Эти юношеские грёзы вместе с заманчивым предложением Ливенса и погнали Рембрандта ван Рейна в Лейден. До получения письма от Яна Рембрандт решал, остаться ли ему еще на полгода у Ластмана или попытаться начать работать в Амстердаме. О возвращении в Лейден он и не мыслил. Его родной Лейден – город со славной историей и отличным университетом. Город учёных, студентов, промышленников-мануфактурщиков, но вовсе не город художников. Времена знаменитого на все Нидерланды Луки Лейденского⁶, коего сам великий Дюрер удостоил своим посещением, давно миновали. И хотя память о Луке жива – Рембрандт не раз бегал в церковь Святого Петра, главную в городе, и подолгу стоял перед его огромной, поражающей воображение картиной, изображающей Страшный Суд⁷ – теперь в Лейдене нет даже гильдии Святого Луки. Здешние художники работают кто как может: без всякой помощи и защиты, но и без всякого надзора и контроля. Письмо Ливенса перевернуло планы Рембрандта, смелая идея захватила юношу. Два-три года работы вместе с Яном, думал Рембрандт, и они станут узнаваемы, как его учитель Питер Ластман. Предаваясь мечтам о будущей известности, славе и золотом дожде из дорогих заказов, Рембрандт не заметил как оказался у порога родительского дома.

Рембрандт не сделал неожиданный сюрприз из своего прибытия и знал, что его поджидают. Он отправил извещавшие о приезде письма отцу с матерью и Яну Ливенсу, отправил с расчетом, чтобы письма получили за несколько дней до возвращения. Подумал и о времени приезда, дабы не нарушить обычного течения дел – ближе к вечеру, когда отец и братья закончат работу на мельнице. Рембрандт постучал в дверь и вскоре услышал характерный стук башмачков из дерева и кожи. «Лисбет, наверное», – подумал он и через мгновение дверь открылась. На пороге стояла Лисбет, самая младшая в семье. Её юное миловидное лицо светилось радостной улыбкой:

– А я знала что это ты, – раздался звонкий голосок, – с приездом, дорогой братец, мы тебя ждём с нетерпением, – и она с визгом бросилась брату на шею.

Заразившись её радостью, Рембрандт рассмеялся, обнял Лизбет и вместе с ней, висящей на его шее, прошёл в дом. Они миновали переднюю парадную комнату и оказались в одной из задних комнат, менее парадных и более жилых, за которой располагалась кухня. Мать оказалась на кухне, в хлопотах о праздничном ужине по случаю его прибытия. Здесь же, на деревянном стуле, специально изготовленном, с удобной спинкой и подлокотниками, сидел самый старший брат Геррит и что-то чинил. Два года назад Геррит повредил спину и теперь передвигался с трудом. Большую часть времени он проводил дома или в его ближайших окрестностях. Виновник предстоящего праздника выпустил, наконец, Лисбет из обьятий, пришла очередь матери и брата.

– Махтельт скоро спустится. Она прибирает наверху и готовит твою комнату, – мать всё никак не могла выпустить Рембрандта из своих объятий, он был её младшеньким талантливым сынком, её любимчиком.

Словно услышав её слова, сверху спустилась старшая сестра Махтельт. Более сдержанная, чем Лисбет, она, как и вся семья, с нетерпением ожидавшая возврашения брата, спокойнее выражала свою радость. Закончив порученную ей работу, Махтельт уже успела принарядиться в красный зашнурованный корсаж, красиво облегавший ее ладную фигуру, и тёмно-синюю полотняную юбку. Кремового цвета чепец и нижнее платье, безукоризненно чистые и отглаженные – дань пришедшей моде, составившей конкуренцию традиционным белым. На Рембрандта устремились взгляды, готовые внимать рассказам об учёбе в Амстерламе. Не успел он произнести и двух слов, как раздался стук в дверь, и через минуту вихрем влетел жизнерадостный Ян Ливенс. Ян громогласно приветствовал всех, привычно отпустил комплименты Махтельт и Лисбет, договорился с Рембрандтом о встрече следующим днём и так же стремительно улетел, сославшись на многочисленные дела, не вняв увещеваниям остаться на ужин.

– Ты можешь пока расположиться наверху, в своей комнате, – прерывающимся от радости голосом сказала мать, – отец и братья должны вот-вот вернуться. И Адриан с женой обещали прийти.

2

Мельник в нескольких поколениях Хармен Герритс ван Рейн и его жена Корнелия или просто Нелтье, как звали её домочадцы и друзья, не жаловались на судьбу. Неустанный тяжёлый труд на принадлежавшей им мельнице вознаграждался благополучием. Мельница имела незамысловатое название «Рейн» по той простой причине, что распологалась на берегу Рейна. Её построил на этом самом месте еще дед Хармена. Она не избежала разрушений во время испанской осады Лейдена, но была отстроена вновь дедом и отцом. Кроме мельницы, приносящей хороший доход, Хармен и Нелтье владели просторным домом с добротной мебелью из дуба и орехового дерева и большим участком земли. Из десяти детей, рожденных Нелтье, бог прибрал к себе в младенчестве трех; оставшиеся семеро – пять братьев и две сестры – были живы и поныне. Навыки мельницкого ремесла вместе с мыслью, что он будет мельником и только мельником, прививались Хармену со времени, как он себя помнил, и он не разу не помыслил о другом ремесле кроме того, которое так хорошо знал с детства. Не думал он об ином ремесле и для своих сыновей, во всяком случае, для Геррита. Геррит, как старший сын в семье, должен был унаследовать мельницу и дело отца.

Но никогда не знаешь как повернётся жизнь и что судьба готовит для тебя. Случилось несчастье. Нелепая случайность. Спускаясь с лестницы после мелкой починки крыши, Геррит оступился, не удержался на лестнице и упал. Да так неудачно, что сильно ушиб спину. В семье, конечно, встревожились, но никто не придал проишествию серьёзного значения, как и сам Геррит. Кто же не падал и не ушибался! Думали, отлежится несколько дней и снова начнёт работать, как ни в чём не бывало. Но проходили дни за днями, затем недели, а ему не становилось лучше. Он передвигался с трудом. Геррит и вся семья должны были теперь привыкать к его новому состоянию. Семья смирилась, но Герриту смирение давалось трудно. Рослый, статный красавец, шутник и весельчак, опора семьи, присматривавший достойную невесту, он теперь ощущал себя бременем для всех, страдал приступами отчаяния и ярости, направленной против себя самого. Следующий брат, Адриан, выучился ремеслу башмачника и после женитьбы ушёл жить отдельно. Хармен не стал неволить сына, противиться его решению. Адриан не порвал окончательно с ремеслом мельника и чем мог помогал отцу. Помощь и связь с семьей стали ещё крепче после несчастья с Герритом.

Самый младший из братьев, Рембрандт, хотя и не увиливал от работы на мельнице, не проявлял никакого интереса к семейному ремеслу, а, как только выпадет свободная минута, рисовал на клочках бумаги всё, на что падал взгляд. Желая лучшей доли для сына, Хармен и Нелтье отдали младшенького, самого одарённого, в Латинскую школу. А оттуда путь один – в Лейденский университет. Университет здесь, в Лейдене – самый лучший в Голандии, это всем известно. Может быть, мальчику удастся пробиться в высокое общество и занять видный пост, думал Хармен. Сейчас в Голландии всё возможно. В университете учатся дети из разных семей, не только знать, и иностранных разношёрстных студентов полно, особенно французов, которыми Лейден кишмя кишит.

Отдавая сына в университет, Хармен полагал, что там студентов учат уму-разуму, чего и Рембрандт наберётся. Но на его сына занятия в университете, наверное, подействовали в обратную сторону, посчитал Хармен. Через несколько месяцев Рембрандт обьявил им с Нелтье: он хочет стать художником и торговцем картинами и по этой причине уходит из университета. Отец с матерью сначала опечалились: пропали их планы о завидной доле для сына, но потом поразмыслили и заключили, что это ремесло ничем не хуже любого другого. Младшенького определили в обучение к господину Якобу ван Сваненбюр⁸ху, известному в городе художнику из благородной семьи. Отец Якоба ван Сваненбюрха несколько раз был бургомистром Лейдена и Хармен с Нелтье рассчитывали на выгодные заказы для Рембрандта в будущем. Три года оттрубил младшенький у ван Сваненбюрха, но тем не удовлетворился, отправился учиться к амстердамской знаменитости – Питеру Ластману. Хармен сам поехал с сыном в Амстердам и отдал Ластману деньги за первые полгода обучения. Это Ян Ливенс его навострил, не иначе. Ян сам три года обучался у Ластмана, а затем поехал учиться в Утрехт. И вот теперь Рембрандт возврвщается, хочет работать здесь, в их родном Лейдене. Что же, в добрый путь, побольше ему заказов. Сейчас многие хотят украшать свои дома портретами и картинами, это стало модно…

Закончив работу, вернулись с мельницы отец и братья, пришёл Адриан с женой Лисбет. Рембрандт, услышав шум, бросил обустраиваться в приготовленной для него комнате и стремглав сбежал вниз. После веселой возни, возгласов и смеха, наконец, уселись за стол. В центре стола стоял кувшин с французским вином, купленным по случаю приезда «маменькиного сынка» и красовался белый воздушный пшеничный каравай – лакомство, покупаемое не каждый день, в Голландии мало своей пшеницы.

– В Лейдене художнику сейчас непросто работать, – вслед за поздравлениями, тостами и шутками глава семьи первым настроил застольный разговор на серьёзный лад, – гильдии Святого Луки здесь нет. Когда существовала гильдия, местные художники процветали.

– Да, – кивнул Рембрандт, соглашаясь с отцом, – иные прославили Лейден по всем пределам. Но работать можно и без гильдии, наши с Яном планы как раз на это и рассчитаны. Мы встретимся завтра и обсудим с чего начать, как действовать. В Лейдене живут и работают художники, найдется место ещё для одного.

– Верно, живут и работают, – вступил в разговор Адриан, – но при гильдии значительно легче, она помогает с заказами и не допускает произвола в отношении своих членов. Вот что имел в виду отец. Мы рады твоему возвращению, желанию работать в Лейдене, рядом со всей семьёй и чем можем поможем тебе.

Хармен одобрительно кивнул головой, Лисбет и Махтельт подливали всем вина и пива.

– С первыми заказами мог бы помочь твой учитель, Рембрандт, господив ван Сваненбюрх, – уверенно предложил Геррит. – Он из влиятельной и уважаемой в нашем городе семьи и, как ты говорил, прекрасный человек и дельный учитель.

– Да, говорил, и это правда. Возможно, он мог бы представить меня заказчикам как начинающего художника.

– И талантливого, – хором добавили Нелтье и Лисбет.

Рембрандт с благодарностью смотрел на своих родных домочадцев. Семья, несомненно, обсуждала его возвращение после получения письма. Следующие слова отца подтвердили его догадку:

– Мы выделим тебе под мастерскую наш старый склад, новый уже выстроен прямо около мельницы. Зачем тебе арендовать помещение, склад всё равно пустует и мы не станем его разбирать. Там и для Яна места хватит, если вы задумали работать вместе.

– Спасибо отец, это здорово мне поможет – поблагодарил Рембрандт, затем добавил – я всем вам очень благодарен, я понимаю, что это общее решение.

– За тебя, Рембрандт, пусть вам с Яном сопутствует удача – кружки с пивом в руках поднялись в последнем тосте. Нелтье счастливо улыбалась, довольная таким поворотом дела для своего любимца.

3

Следующий день с раннего утра Рембрандт помогал отцу с братьями на мельнице, а к вечеру отправился повидать Яна. Они встретились в кабачке «Три короны», популярном среди студентов. Заглядывали сюда и местные художники. Таверна была довольно шумная, но где же ты найдёшь тихую таверну, особенно, если неуёмная студенческая братия там обычные гости. Когда Рембрандт прибежал в таверну, Ян уже сидел за деревянным грязноватым столом и флиртовал с разносчицей пива.

Годом моложе Рембрандта, Ян Ливенс, тем не менее, не относил себя к начинающим художникам. Ян Ливенс являл собой лейденскую достопримечательность. Его способности к рисованию стали очевидны с детства. Отец Яна, не чуждый миру искусства в силу своего ремесла ткача гобеленов и вышивальщика, не мешкая, отдал сына в обучение к местному художнику Йорису ван Схотену⁹ когда ребёнку едва исполнилось восемь лет и продержал его там три года. Затем мальчика на столько же отвезли в Амстердам учиться у Питера Ластмана, самого модного исторического живописца¹⁰ Амстердама. Ластман, соответственно своему статусу, брал за обучение дороже других художников. Но что не сделаешь для своего талантливого чада, пришлось раскошелиться, чтобы потом при случае сказать – Ян вышел из мастерской Ластмана. Даже мастерской Ластмана, обучавшегося в Италии, Яну показалось недостаточно, он уже сам изъявил желание поехать в Утрехт. Утрехтские художники писали особенным, ни на какой более в Голландии не похожим стилем. За образец своей живописи они ставили итальянцев – обожавшие свой город утрехтцы оставались верны католицизму.¹¹ В Утрехте Ян не пошёл в ученики к одному художнику, считая, что после шести лет обучения уже изрядно подготовлен, а предпочёл брать уроки у разных мастеров. Вернулся Ян заболевшим «утрехтской болезнью»: все утрехтские художники сходили с ума по скандальному итальянцу Микеланджело Меризи.¹²

Тем времемем слава о незаурядном ребёнке разошлась по Лейдену и за его пределы. В перерывах между обучением от заказов не было отбоя. Лейденские коллекционеры, бюргеры, желающие украсить свои дома, хотели иметь картины от одарённого ребёнка-художника. К нему приезжали из других городов Голландии. Но прошло время, Ян подрос и, хотя у себя в Лейдене он ещё не утратил известности, слава его утихла. То, что он так и остался отличным живописцем, знали теперь только художники, читай – соперники, да разбирающиеся в искусстве коллекционеры. С утиханием славы его самомнение и честолюбие, напротив, возрастали.

Ян Ливенс и Рембрандт ван Рейн представляли собой любопытный дуэт: высокий, стройный Ян, светлокожий и светловолосый, с тонкими, правильными чертами и крепкий, коренастый, смугловатый Рембрандт, кареглазый, с тёмно-каштановыми жёсткими, непослушными кудрями. Оба молоды, честолюбивы, полны надежд и готовы работать день и ночь во имя признания.

Они заказали по кружке пива, Рембрандт немедленно поделился с Яном новостью:

– Отец отдает свой старый склад мне под мастерскую… нам под мастерскую – поправил себя Рембрандт, – если ты по прежнему желаешь работать под одной крышей, как предлагал. Ты можешь переехать, как только я там устроюсь. Да

уймись, Ян, оставь девушку в покое, – пришлось сказать Рембрандту, так как Ливенс продолжал перемигиваться с разносчицей, в его голосе слышалась лёгкая досада.

– Вечно ты, Рембрандт, одно другому не мешает.

– Мешает. Сначала поговорим о деле, а затем заигрывай со всеми барышнями подряд.

– Ладно, – посерьёзнел Ян, – общая мастерская – необходимое условие для нашего предприятия. В этом вся соль, иначе не имеет смысла начинать. Разговоры пойдут непременно, возникнут любопытство и интерес…

– А далее всё зависит от нас, – в тон Яну продолжил Рембрандт.

– Да, да, – энергично закивал Ян. Я переберусь как можно скорее и помогу с устройством. Что ты думаешь предпринять для начала? Тебе не помешает навестить ван Сваненбюрха – твоего учителя. Он может представить тебя тому и другому, Сваненбюрхи – влиятельная семья.

– Я так и собираюсь сделать. В ближайшие дни нанесу ему визит. Он должен быть на короткой ноге с возможными заказчиками. Он заботливо относился ко всем нам, ученикам.

– Он так и уперся в свою «адскую» тему, – усмехнулся Ян, – не хочет ничего больше писать. Такие сюжеты не пользуются здесь спросом, и он об этом прекрасно знает, хотя «адские» картины неплохо идут в Утрехте и Фландрии.

– Учитель упрямый, только свои адские сценки и рисовал, – вспоминал Рембрандт, соглашаясь с Яном, – и нам всё время твердил, пока мы тёрли краски или натягивали холст, что художник должен выработать свой стиль или выбрать свой жанр, чтобы стать узнаваемым.