Читать книгу: «Раскольники»
© Константин Шахматский, 2020
ISBN 978-5-4498-6281-5
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
РАСКОЛЬНИКИ
из серии «Другая жизнь писателя Салтыкова»
глава первая
конец сентября 1854 года. кабинет управляющего III Отделением Дубельта
– Поздно уже, голубчик, – проворчал генерал-лейтенант, – Ужели срочно так?
– Да, Ваше превосходительство, – согнулся в три погибели адъютант, – Чрезвычайные обстоятельства. Курьера нашего, с секретным грузом, нашли убитым на Рогожском кладбище.
– Когда?! – приподнял голову генерал.
– Второго дня, утром.
– А груз?
– Исчез.
Леонтий Васильевич протер глаза и протяжно зевнул. Почтенный возраст давал о себе знать. Раньше от такого известия сон как рукой сняло. Теперь же без чашечки кофия не обойтись.
– Поставь-ка, брат, чайничек, – тихо проговорил Дубельт.
Поднявшись с кушетки, Его превосходительство перешел к рабочему столу и тяжело опустился в роскошное кресло с орлами. Стрелки часов, стоявших перед ним, показывали четверть первого.
– И долго я спал, Владимир Андреевич?
– Часа два. Как от патриарха Филарета вернулись, так и сморило вас, – отвечал подполковник.
– Да черт меня дернул церковного винца пригубить. Да и Его Святейшество – тоже хорош, – наклюкался в зюзю.
– Ну и как? Вопросик уладили?
– Да, слава Богу.
– А вот и чайничек.
Владиславлев поставил на краешек стола серебряный поднос с приборами.
– Позволите?
Налив начальнику штаба кофию, адъютант присел на стул рядышком. Леонтий Васильевич взял двумя пальцами горячую чашку, подул в нее, и сделал первый осторожный глоток.
– Сагтынский знает? Он у нас агентами командует.
– Да.
– А кто еще, кроме московской полиции, в курсе?
– Никто, пожалуй. Агент без документов был.
– Х-м, откуда, вообще, известие? Операция секретная.
– Трактирщик с Московской дороги донес. Подозрительные личности расплачивались золотыми дукатами.
Дубельт поморщился:
– Значит, сами разбойники не знали, кого грабили. Наугад действовали. Это хорошо.
– Возможно, Ваше превосходительство.
Адъютант Владиславлев старался не иметь своего мнения, и за долгие года службы научился угадывать настроение хозяина.
Леонтий Васильевич сделал еще глоток.
– Мы трех курьеров отправляли. Как другие двое, от них есть известия?
– Да. Секретные наблюдатели докладывали о прохождении ими контрольных пунктов.
– Отлично, отлично, – промурлыкал Дубельт, – Значит все в порядке, скоро сами отрапортуются.
– Да, до границы путь не близкий.
Генерал поставил чашку на стол.
– Эх! А все Мейендорф виноват! Вот не заартачился бы, дипломатической почтой дукаты отправили… И не стали бы такую грандиозную операцию городить: из Петербурга в Москву, к старообрядцам; из Москвы в Австро-Венгрию.
– Да… уж, – вставил адъютант, – маршруты весьма громоздкие.
– И не говори, голубчик. Такие неприятности. Наш-то Государь в Восточном вопросе непреклонен, что поделаешь.
Генерал покрутил пальцем у виска.
– Но, ничего. Сдается мне, поменяет Государь посланника. Назначит кого посговорчивей.
– Кого же?
Его превосходительство фыркнул:
– Горчакова, разумеется. Он давно в Германском супчике варится. Сейчас в Вене посольством командует, обеими руками за сердечную дружбу с Австрийской империей. Отличная ширма.
– Согласится ли?
– А куда он денется! – усмехнулся Леонтий Васильевич.
Старый жандарм окинул довольным взором бесчисленные полки с толстенными фолиантами. В его обширном архиве были дела на каждого.
– Да, – спохватился Дубельт, – И передайте Сагтынскому: пусть отправит кого в первопрестольную. Пусть узнает подробности.
Октябрь 1854 года. Вятка
– Наконец-то я дома! – выкрикнул Салтыков, ступая в гостиную, – Платон, ну где мои вещи?!
Согнувшись под тяжестью чемоданов, в комнате появился слуга: еще крепкий старик с кудрявой и седой шевелюрой, аккуратно подстриженными бакенбардами.
– А где второй бездельник? Гришка где?
– Не знаю. Три дня уж нет его.
– Запил, подлая натура? – чиновник расстегнул пальто.
Старик неопределенно хмыкнул:
– Может и запил. Караулить мне его, что ли…
– Ну-ну, давай скорее, – скомандовал барин и плюхнулся на маленький диван у стены, – Совсем обессилел, старый хрыч! Али спал весь день, каналья? Не ждал хозяина-то?
– Ждал – ждал, – с готовностью отвечал Платон.
– То я не вижу, – усмехнулся Салтыков, разматывая кашне, – Лучше печь затопи, холодно здесь! И вина дай, замерз я в дороге… Живо!
Старик поставил чемоданы посередь комнаты и зашаркал в кухню. Через минуту возвернулся с графинчиком и рюмочкой на подносе.
– Пожалуйте, Михал Евграфыч.
Барин замахнул первую рюмку и налил вторую.
– Ну, как тут без меня? Приходил кто, почта была ли?
– И пошта была и письмо, – затараторил Платон, принявшись стаскивать с хозяина сапоги, – Второго дня Тиховидов приходил. Спрашивал, не оставляли ли вы для него денег за проигранную партию.
– А ты что? – изумился Салтыков.
– Так я и сказывал, как велено было, что вас еще нету, не приехали.
– Правильно сказывал, молодец, – кивал Михаил, – А еще?
– Ну, …барышня была. Тоже вас спрашивала.
– Какая барышня?
– Почем я знаю.
– Фамилию сказывала? Да по какому делу?
– Сказывала, но разве ж я запомню. Помню только, что вся из себя, фифа.
– Дурак ты старый. Хоть бы записал.
Платон закончил разувать хозяина, и тот с удовольствием взгромоздил ноги на подставленную банкетку.
– Ладно, хватит. Дай мне письмо и в кухню ступай, приготовь чего-нибудь.
Михаил держал перед собою конверт, медля, однако, с прочтением. Так он устал от командировки, что сил нет…
И эта проклятая поездка через Разбойный бор по пути из Глазова, жуткого и промозглого городишки! До того жуткого, что не описать. А еще кучер, будь он не ладен. Мало того, что замешкал с лошадьми, отчего пришлось ехать ночью, так весь перегон потчевал байками о разбойниках, коими наполнены были здешние места издревле. И что самое страшное, – утверждал пройдоха, – большинство лихоимцев этих из местных, значится, из крестьян! И что ты говоришь? – отзывался Салтыков, стараясь не выдавать страха. Да, вашвысбродь! – настаивал кучер, – И днем можно запросто любого из них в какой-нибудь деревне встретить. Да он еще и поздоровается с тобою, ежели навеселе: Здрасьте, мол, Емельян Макарыч, наше вам с кисточкой! Ну а ежели в лесу встретишь, да еще ночью: и глазом не моргнет, – ножом по горлу, аль дубиной по башке. Вот как! Интересно! – восклицал Салтыков, – И почему же их не арестовывают, ежели каждого в лицо знают? Ямщик усмехался и отвечал с издевкою: Так жить-то, всем хочется! Ну да, ну да, – вслух размышлял Салтыков, – Коль по-твоему рассуждать, то дорога, – она всегда прокормит. Денежку наскреб, глядишь, и до следующей весны дотянул. Верно! – кивал ямщик, – Взять, хочь, меня. Не от хорошей жизни на вольных поштах1 промышляю.
Мужик замолчал, то ли выглядывая в полутьмах дорогу, то ли размышляя, не сболтнул ли чего лишнего. Мимо пролетали прямые, как корабельные мачты, сосны; разлапистые ели раскачивали на ветру пушистые ветви.
– А вы обратили внимание, вашвысбродь, как в наших краях дорога ухожена? – снова говорил мужик. Обратил, – отвечал Салтыков, смущаясь. То-то и оно! Наши двадцать верст завсегда в порядке. Мы всей деревней ходим, повинность отрабатываем. Что мужики, что бабы, что дети малые: колышки вбиваем, отводы для воды окапываем, настил, где надо, подновлям – все честь по чести. Не хочешь ли ты сказать, – усмехался под шубой чиновник, – что по своей воле ходите, …и никто вас палкою не гонит? Нет, – на чистом глазу отвечал ямщик, – не в жизнь такого не было! Ну-ну, – думал тогда Салтыков, – те же самые разбойники, наверное, и гонят, чтобы проезжих заманивать.
Естественно, его высокоблагородие не верил ни единому слову извозчика.
Когда в комнатах стало тепло, Салтыков наконец-то разделся. Конечно, пурпурного цвета халат с заплатами на локтях и синие брюки с лампасами выглядели не comme il faut2, однако в них Михаил чувствовал себя комфортно и по-домашнему.
Теперь он ласково произнес, обращаясь к нерасторопному камердинеру:
– Ладно, старый хрыч. Поди-ка сюда. Что я тебе привез.
– Что? – выглянул из кухни слуга (Михаил Евграфович не часто баловал его подарками).
Барин достал из чемодана маленькую коробочку и протянул мажордому:
– На-ка вот, глянь!
Платон осторожно принял из рук хозяина жестяную коробку и принялся открывать ее дрожащими пальцами. Кое-как управившись с крышкою, слуга обнаружил внутри швейную иглу, и в его слезящихся стариковских глазах застыл немой вопрос: мол, что это? и зачем?
– Аглицкая, – пояснил Салтыков.
Платон фыркнул, раздосадованный.
– Глянь, какое у нее ушко широкое, – продолжал расписывать Михаил, – Это для того, чтобы ты своими незрячими глазищами мог без труда вдеть в нее нитку. Да и сама игла, обрати внимание, не прямая, а специально так изогнута. И сей изгиб назначен для того, чтобы твои дырявые пальцы ее держать могли, а не роняли бы на пол, чтобы по два часа искать… Понял?
– И на что она? – выдавил Платон.
– Будешь мне исподнее штопать, вот что! На новое белье сейчас денег нет. Я вон, давеча, так перед одною мамзелькою опозорился, что вспоминать совестно!
– Как это? – хмыкнул старик, – Где?
– Да, – махнул рукою чиновник, – в одной гостинице. Там, в Глазове еще. Брюки, представляешь, снял, гляжу, а на коленке-то – дырка! Благо, темно было, одна свеча над кроватью и горела.
– Так может и не заметила барышня? – хихикнул Платон.
– Может, – согласился чиновник, – Неудобно ей было мое исподнее разглядывать. Не по той, собственно, надобности, зашедши.
Хозяин и слуга посмеялись недолго, после чего Салтыков погнал старика обратно в кухню, напоминая об ужине:
– Тебе лишь бы языком чесать!
Интересно, – размышлял чиновник, пока камердинер убирал со стола остатки курицы, – что за барышня приходила? Ежели фифа, как говорил Платон, то он только одну такую знает, Катеньку. Хотя, то могла быть вовсе и не Катя, а Маша, к примеру.
Тот час мысли чиновника побежали в известном направлении. Все молодые и неженатые люди, тем паче вынужденные вести одинокий образ жизни, частенько забредают в те недалекие дебри, а бывает, и по нескольку раз на дню, стоит лишь узреть в фарваторе особу женскага полу. И настолько это направление заманчиво и привлекательно, что ежели вовремя не пресечь его, то и опомниться не успеешь, как через минуту другую заплутал, запутался, отдался на волю сладостным фантазиям…
Салтыков, подвязал распустившийся халат, прихватил графин вина, и с ногами плюхнулся на застеленную одеялом скрипучую кровать, – читать письмо.
Письмо было от маменьки. Писала она, что летом непременно будет ждать Михаила, в отпуск; жаловалась, что давно не получала известий от его брата Ильи; опять просила повлиять на остальных детей в разделении наследства; и так далее. В общем – скука.
***
На следующее утро, прибыв в правление что-то около 10-ти, Салтыков сел писать рапорт о проделанной ревизии в Глазове. Прочие рапорты он отправлял почтою, только лишь последним был вынужден задержаться. Поэтому писал нынче.
Ситуация складывалась не из легких: получалось так, что в уездном городе Глазове воровали все, кроме, пожалуй, городничего Виктора Фелициановича. Все, от исправника Ергина до начальника инвалидной команды Диденко или винного пристава Щетенева. И все свои изыскания чиновник теперь истово выкладывал на бумагу, никого не жалея, не задумываясь о последствиях.
Где-то посередине его прервали. В кабинет ворвался коллежский Лапников и со сбившимся придыханием сообщил некую новость, ибо знал, что она покажется Михаилу интересной. Чиновники, можно сказать, дружили, а иногда засиживались за картами, поэтому о причинах многих терзаний советника губернатора коллежский асессор был прекрасно осведомлен.
– Ты знаешь, – сходу выпалил он, – некий господин Пащенко назначен к нам управляющим палатой имуществ! Сам он здесь еще не появлялся, но достоверно известно, что карьеру начинал в Петербурге. Как и ты. И вообще, наши поговаривают, что сей господин имеет отношение к…
Лапников осекся.
– Нужели? – оторвался от рапорта Салтыков, – И как звать этого Пащенко?
– Константин Львович.
Салтыков покачал головой:
– Н-н-нет, не знаком… Но, ты-то откуда знаешь?
– Так все говорят… – развел руками проныра.
– Ах, да! – кивнул Михаил, продолжая работу, – Ладно. Сейчас некогда мне. Рапорт, вот, закончу, и сам к тебе зайду. Тогда и поговорим.
– Точно зайдешь?
– Точно-точно. А сейчас поди, …поди прочь. Не мешай.
Лапников вышел, а Салтыков на секунду задумался: Чиновник из Петербурга – значит есть общие знакомые. Ежели есть знакомые, значит могут дать рекомендации. Но что означает это двусмысленное «имеет отношение к»? Уж не масон ли? В любом случае, надобно самому расспросить Драверта и срочно писать в Петербург брату Дмитрию, – может он знает? Да, и сегодня же вечером – в клуб.
***
Вечером Салтыков отдыхал в благородном собрании на улице Спасской. Отдыхали, по обыкновению, за картами. Компания для игры подобралась подходящая: все тот же учитель гимназии Тиховидов, вожделевший партии накануне, сослуживцы Драверт и Федосеев…
Допивали последнюю мадейру из старых запасов клуба, а Тиховидов беспрестанно повторял, сокрушаясь прекращением поставок оной продукции:
– Вот, ведь, господа, какая напасть приключилась с этими заграничными виноградниками!
– Да что за напасть? – спрашивали его.
– А мучнистая роса! И ведь ничем ее, заразу, не выведешь.
– Так надобно купоросом ее, купоросом! – советовал кто-то.
– Нет уж, дудки! – не соглашался учитель, – Только серой, господа, исключительно серой!
– Тиховидов, – говорили ему, – Ну вам-то, голубчик, что с того. Ну, закончится мадера, – перейдем к хересу!
– Подумаешь, – кричал Тиховидов, – я и сейчас могу… перейти!
Игра, вопреки ожиданиям, не пошла. Поэтому Салтыков воспользовался первой же возможностью и увлек Драверта в угол, учиняя допрос.
– Я слышал, вам нового начальника назначили?
Станислав Иванович Драверт, правитель канцелярии, утвердительно кивнул:
– Да, ждем со дня на день.
Салтыков ухватил Драветра за верхнюю пуговицу:
– Ты мне про этого Пащенко расскажи. Что за человек, не знаешь ли?
– Да практически ничего. Знаем только, что лет десять назад значился управляющим палатой в Пензе. Но что-то там плохо кончилось и его перевели в Министерство без содержания.
– Н-да, маловато, – отступил Михаил.
– А тебе что? – Драверт поправил пуговицу, – У тебя, кажется, и без того, полно связей в Петербурге.
– Шутишь?! Моим связям теперь грош цена. Да и кому я нужен, кроме собственной матушки.
Станислав Иванович виновато потупился.
– Извини… Не хотел…
– Все прошлое, – фыркнул Салтыков, – Новые связи налаживать надо. А что, ежели Пащенко этот, приличным человеком окажется? Еще одно знакомство не помешает. Верно я говорю?
– Скоро увидим! – воскликнул с готовностью Драверт, – Как появится, я тебя сразу представлю, мне не трудно.
– Будь так любезен, – сквозь зубы процедил Салтыков.
Теперь уже Станислав Иванович ухватил младшего товарища за руку и поволок к выходу:
– Лучше пойдем ко мне, отужинаем. Игры все равно нет, а моя Анелла гуся обещала запечь.
Салтыков, поколебавшись для виду и пожаловавшись, что ему никак нельзя жирного, согласился. В гардеробе, насилу отбившись от пьяницы Тиховидова, господа оделись и вышли на улицу.
– Ну и погодка нынче, – поежился Драверт, – Слякоть одна.
– Гадкая погодка, – соглашался Салтыков, ища глазами извозчика.
– Пора тебе, брат, менять своего калабреза3 на что-нибудь подходящее, – усмехнулся Драверт, глядя как Салтыков натягивает шляпу по самые уши.
– А тебе свой картуз на вату подбить, – парировал Михаил.
Всю дорогу правитель канцелярии расспрашивал Салтыкова о прошедшей командировке. Потом читал собственное стихотворение и требовал от Михаила компетентного мнения. Потом допытывал, не написал ли он сам чего-нибудь новенького. Салтыков отвечал нехотя, через силу – зачастую Драверт был так невыносим, хоть плачь. В конце-концов коллежский асессор отделался отговоркою, что в последнее время не писал ничего стоящего, акромя донесений о вороватых исправниках.
– Да и вообще, пошло оно к черту, это писательство! – вконец разозлился Салтыков, – Никогда в жизни не притронусь боле к перу и чернилам, ежели не касается сие обязанностей по службе. Слышишь, брат, – никогда в жизни! Помяни мое слово!
– Как скажешь, Миша, – соглашался Станислав Иванович, похлопывая приятеля по плечу, – Сейчас приедем домой, покушаем, домашнего ликеру выпьем… Кстати, ты ликер любишь? Моя Анелла прекрасно готовит вишневый с косточками.
– Нет.
***
Вскоре, как Драверт и обещал, Салтыков был представлен новому управляющему палатой, и в тот же вечер приглашен к нему на обед. Ох уж эта странная вятская традиция обедать по вечерам!
Предположения чиновника оправдались: у них с Пащенко оказалось много общего, и существенная разница в возрасте не помешала общению. Мало того, жена Константина Львовича, – Мария Дмитриевна, – в молодые годы блистала в Александринском. Салтыков даже потрафил ей, сказавши, что кажется, видел ее в роли Финеллы.
– Да как вы можете помнить? – кокетничала Мария Дмитриевна, – Вы в то время, должно быть, совсем еще были дитя!
– Прекрасно помню! – отвечал, смеясь, Салтыков.
На самом деле, чтобы не прослыть невеждой, ему срочно пришлось вспоминать кое-что из либретто и пересказывать даме, ведь оперы Салтыков, к собственному стыду, не видал.
Ну а сам Пащенко имел то же пагубное пристрастие, что и его молодой коллега. Сразу после обеда приятели сели в вист. Салтыков сходу проиграл Константину Львовичу несколько партий и господам подали кофий. Тут же выяснилась и еще одна интересная подробность. Управляющий рассказал, как год назад разоблачал в Ярославской губернии секту раскольников и героически завершил дознание. В ответ Салтыков поделился некоторыми деталями своего нынешнего расследования по делу старообрядца Елчугина, и господа чиновники окончательно сблизились.
После третьей проигранной партии, Салтыков, как бы в шутку спросил:
– А нельзя ли, дражайший Константин Львович, устроить мой перевод в ваш департамент?
– А чем же вам свой не по нраву? – так же в шутку отвечал Пащенко.
– Да слишком уж хлопотно.
– Думаете, у нас по-другому будет?
– Нет, не думаю. Но по вашей линии у меня появится больше возможностей.
– Не знаю, не знаю, – качал головою Пащенко, – Ничего конкретного обещать не могу.
Салтыков приуныл: старый хрыч ломал его планы. Но Константин Львович, желая подсластить пилюлю, вымолвил:
– Ваше стремление похвально, ежели продиктовано благими намерениями. Я вот, к примеру, имею желание многое поменять в здешнем распорядке, потому как перед отъездом имел беседу с самим министром…
Салтыков вздохнул:
– Советуете и мне заняться тем же? Ну-у-у, я могу, конечно. Отчего бы и нет. Прикажете гербовые пуговицы на мундирах обратно поменять?! Извольте, перешьем!
Внимательно посмотрев на поникшего Салтыкова, Константин Львович сказал:
– Давайте-ка, Миша, вернемся к этому разговору несколько позже. Я осмотрюсь, освоюсь. Войду, так сказать, в должность….
– Непременно, – отвечал Салтыков, – Еще партию?
– А давайте! – махнул рукою Пащенко.
Дальнейшие партии выигрывал исключительно Салтыков, удовлетворенно покрякивая и, всякий раз, требуя реваншу.
Москва. Рогожский участок полиции
– Вот он, ваш покойничек, – сторож ткнул пальцем в лежащий на полу труп.
– Точно он?
Чиновник особых поручений Аверкиев неприязненно поморщился. Он не любил трупы. Даже побаивался.
– И что, он вот так неделю и лежит, на полу?
– Восьмой день, – уточнил штафирка, поднимая лампу повыше, – Водичкой холодненькой окатываем время от времени, и ничего, не жалуется.
Подобный цинизм от видавшего виды служителя был вполне объясним. Человечек склонился над мертвым телом и сунул лампу ему в лицо. Аверкиев утвердительно кивнул, давая понять, что осмотр закончен. Отступив в сторону, спросил провожатого:
– Никто, значит, не приходил за ним, не справлялся насчет личности?
– Нет. Кому он, бродяга, нужен. Документов при нем не было, – мужичок почесал под мышкой, потом закашлялся, – Его же сначала в Лефортово хотели везти, но там занято. Пришлось к нам в часть отправлять, для выяснения. Потом ждали дохтура…
Аверкиев, недослушав объяснений смотрителя, замахал перчаткою, дескать, пора бы наружу. Выскользнув с завидным проворством на улицу, коллежский асессор радостно глотнул свежего воздуха.
– У-уф!
Следом из подвала покойницкой поднялся и сам мужичок, в стеганой душегрейке поверх непонятного цвета рубище и подшитых валенках. Нагло уставившись на чиновника, протянул раскрытую ладонь.
– Значит, вскрытие уже делали? – спросил Аверкиев, не обращая внимания на понятный жест.
– Огнестрельное ранение в голову. Остальное в целости, – досадливо выдохнул человечек, – Что зря полосовать, и так ясно: пульнули в затылок, и вся любовь. Дохтур с ним, конечно, повозился, но что он там колдовал, мне не ведомо.
– Из револьвера стреляли?
– Может из револьвера. Пулю-то не нашли. Навылет прошла.
– Понятно, – хмыкнул чиновник, – И кроме одежды никаких предметов при нем не было?
– Этот вопрос не ко мне, ваша милость. Ко мне покойнички налегке попадают. Не обремененные, так сказать, излишним имуществом.
– Понятно, – повторил чиновник.
– Вот полежит еще недельку, схороним за казенный счет. А так…
Аверкиев достал из кармана монетку и сунул сторожу.
– Благодарствую, – пробормотал маленький человек, разглядывая медный гривенник, – А ведь с ним ведь еще одного старообрядца привозили, для допроса. Весь день держали, вечером только выпустили.
– Вот как?!
– Да-а. На извозчике уехал. Бородатый, как черт. А во рту зуб из золота.
– И как же ты впотьмах золото разглядел?
– Ругался он сильно, матом кричал.
– Старообрядец? ругался?
– Я таких слов и не слыхивал, – утвердительно закивал мужичок.
– Пристав допрашивал?
– Разумеется.
Квартира пристава располагалась здесь же: на территории полицейского участка в главном здании. Поднимаясь по деревянной лестнице, Аверкиев вспомнил, что никаких документов, подтверждающих его полномочия, предъявить блюстителю закона не сможет. И как поступить? – думал чиновник, – Пристав меня самого в кутузку засадит. Спросит, кто таков? и по какому делу? а я, что? Да, все-таки работать на два департамента, дело неблагодарное. Да и опасное – тоже. Двойных агентов никто не жалует. Хотя и без них никуда. Одно хорошо: в жандармерии деньгами снабжают за хлопоты. В родном-то Министерстве внутренних дел не озолотишься.
Аверкиев постучал. Не дождавшись ответа, толкнул скрипучую, обитую конопляной дерюжкою дверь. Пристав, в накинутом поверх белой рубашки кителе, заканчивал убирать со стола нехитрую снедь. Совершенно очевидно, что Аверкиев помешал ему с ужином.
– Разрешите, ваше благородие?
– Чем обязан? – штабс-капитан задвинул под стол почти пустую бутылку и провел пальцами по лихо закрученным кверху усикам.
– Пропавшего брата ищу, – выдал первое, что пришло в голову, Аверкиев, – Неделю назад как исчез. У вас, как я слышал, неопознанный труп имеется? Без документов, с Рогожского кладбища привезен?
Пристав хмыкнул, что-то припоминая, и полез в шкап за бумагами, оставив посетителя один на один с лежащей на столе полураскрытой кобурой. Бывалый вояка Аверкиев сразу распознал внутри новехонький револьвер Нэви, фирмы Кольта, аглицкой сборки, кстати. И откуда он у дурака? – подумал Аверкиев, – подарил кто?
Из-за отворенной дверки со шторкою, тут же донеслось:
– Вашему, извиняюсь, брату, сколько лет было?
– Тридцать пять.
– Понятно. А росту?
– Два аршина восемь вершков.
– Одет?
– Креповое пальто, шерстяные брюки, …ботинки.
– Так-так-так, – деловито пролопотал пристав, появляясь с раскрытою папкою, – Вот он, голубчик. Смертельное ранение в голову. Особые приметы у вашего брата имеются?
Аверкиев задумался. Забирать из участка труп и брать на себя соответствующие хлопоты не входило в его полномочия. Всего-то и нужно – узнать от полиции насколько те продвинулись в розысках, и не раскопали ли чего лишнего. Надо опять что-то выдумывать.
Пристав, уставившись на посетителя, ждал ответа на свой вопрос.
– Переломы, травмы в детстве были? Татуировки в неположенных местах?
– Да! – подхватил Аверкиев, – Татуировка в виде черепа!
– Где?
– Здесь! – Аверкиев ткнул себя пальцем в грудь.
Штабс-капитан внимательно посмотрел на чиновника, потом сверился с актами вскрытия, отрицательно покачал головой.
– Боюсь, не ваш покойничек… К сожалению.
Аверкиев облегченно выдохнул.
– Не убивайтесь вы так, – посочувствовал пристав, – найдется обязательно.
Чиновник сделал вид, что собирается плакать. Надулся, покраснел лицом, нижняя губа задрожала. Штабс-капитан, придерживая на плече китель, метнулся налить воды.
– Сами-то откуда будете? Служите где? – участливо спрашивал пристав, отпаивая сидящего на стуле Аверкиева.
– В департаменте, – чуть слышно отвечал тот.
Раскрывать инкогнито ему не хотелось, да и нельзя. Отсюда вывод: продолжать комедию.
– И всю жизнь с ним так, сколько помню. То в одни неприятности ввяжется, то в другие. Представляете?
Пристав вместо ответа почесал себя за ухо.
– Один раз связался с жуликами. Поддельные векселя подписывал. Почерк у моего брата каллиграфический, …был.
Пристав смахнул с плеча посетителя невидимую соринку.
– Теперь вот, как исчезнуть, грезил какими-то пиастрами.
Штабс-капитан, отстранившись от бедолаги, покосился под стол, выясняя, не осталось ли чего в бутылочке.
Аверкиев поставил стакан и резко выпрямился.
– Пойду я, ваше благородие.
Пристав вздрогнул от неожиданности. Потом развел руками и округлил глаза, мол: воля ваша, кто вас держит.
– Побольше бы таких как вы, участливых блюстителей законности, господин штабс-капитан.
– Не стоит благодарностей, – распластался в улыбке служака, подбирая со стола револьвер.
Выйдя на улицу, Аверкиев усмехнулся: пристав, называется. Даже фамилии моей не спросил. И про неопознанный труп, наверняка ничего конкретного не выяснил.
