Читать книгу: «Быть русским»

© Крылов К.А., наследники, 2023

© Книжный мир, 2023

© ИП Лобанова О.В., 2023

I. Быть русским

Россияне и русские

Предлагаемая вашему вниманию статья была написана в 1993 году. В том же году я предпринял несколько попыток опубликовать её в различных «патриотических» изданиях. Несмотря на обширные знакомства в этой среде, на публикацию данного текста никто не решился – в основном по «тактическим» соображениям, связанным с тогдашней линией поведения так называемой «национальной оппозиции».

Насколько мне известно, сокращенная копия этого текста до сих пор имеет хождение в националистических кругах в качестве «черного самиздата». Авторство текста иногда приписывается И. Шафаревичу, а также некоторым другим известным публицистам.

Я привожу здесь, во-первых, полный и аутентичный текст статьи, и, кроме того, предисловие к ней, написанное одним из несостоявшихся публикаторов. В нём, по сути дела, вкратце изложены все резоны тогдашней патриотической «заединщины», приведшие в дальнейшем к глубокому кризису и маргинализации русского патриотического движения.

Константин Крылов. 14.05.1998

Вместо эпиграфа:

Выдержки из диалога Л. Филатова и А. Будниковой («Правда» от 24.09.1993)

Л. Филатов:

… Пусть народ сам для себя решает, как жить.

А. Будникова:

Сами люди ещё не дошли до такого состояния, чтобы что-то для себя решать.

Л. Филатов:

Человеку наплевать, в каком из своих теоретических построений поселит его интеллигенция.

А. Будникова:

…Эта власть в первый раз настоящая – интеллигентская.

Л. Филатов:

Я не могу гарантировать людям того, что обещает эта власть.

А. Будникова:

Если ты её [власть] не поддержишь, то те самые люди создадут тебе такую жизнь, в которой ты жить не сможешь. Потому что именно эти люди через своё правительство рабоче-крестьянское создавали тебе уже такую жизнь все семьдесят лет. Этот так называемый народ. А ты ведь в их жизни задыхался.

Л. Филатов:

…Это вонючим коробкам, которые понастроены вдоль дорог, ты радуешься?

А. Будникова:

Неправда, что в Москве разруха. Я вижу абсолютно другое. С Москвой происходит что-то потрясающее! Кругом красота, и люди привыкли к такой жизни…

Эти рассуждения приведены здесь именно потому, что подобные разговоры стали привычными: их сейчас можно услышать где угодно. Обе точки зрения давным-давно определились, а все мыслимые аргументы за и против прекрасно известны обеим сторонам. Но на самое интересное, кажется, до сих пор никто ещё не обратил внимания. Вполне естественно было бы ожидать, что выраженные мнения отражают позиции каких-то общественных прослоек – ну, допустим, народа и интеллигенции, бедных и богатых, культурных и некультурных, города и села, или хотя бы уж отцов и детей. Но, вопреки ожиданиям, ничего подобного нет. Устойчивые связи с общественными, культурными или даже возрастными группами населения, у этих «идеологий» отсутствуют. Можно найти сколько угодно рабочих, пенсионеров, коммунистов (как бывших партийцев, так и просто «верных Марксу»), выступающих тем не менее за новые порядки, – и сколько угодно молодых, интеллигентных, обеспеченных, ненавидящих эти новые порядки искренне и глубоко, несмотря на «объективную заинтересованность» в их торжестве.

С другой стороны – и это не менее любопытно – почти каждый житель России защищает одну из этих двух позиций. При этом человек может искренне считать себя совершенно аполитичным, и даже быть таковым – то есть не интересоваться политикой, экономикой и прочими подобными материями. И всё-таки в подавляющем большинстве случаев его позиция по данному вопросу ясна и недвусмысленна.

Мы намеренно не обозначили «сам вопрос», приведя взамен набор характерных высказываний, по котором легко догадаться, о чём идет речь. В самом деле: о чём, собственно, спорили г-н Филатов с г-й Будниковой, а также и все со всеми в течение последних лет?

Ответить на этот вопрос не так просто, как кажется на первый взгляд. Если бы речь шла о двух разных идеологиях (пусть даже крайне радикальных и по сути своей несовместимых), описанная выше ситуация была бы невозможна. Речь бы шла о чисто партийных разногласиях, подогреваемых небольшой группой профессиональных политиков и идеологов, имеющих разные воззрения на понятие прав человека, сущность демократии и прочие вопросы подобного рода. Разумеется, они могли бы увлечь своими спорами часть общества (пусть даже большую часть), но это все же оставалось бы борьбой за те или иные идеи. Но в данном случае противостояние двух позиций вообще не связано с идеологией. В самом деле, на одной стороне (условно говоря, «филатовской») могут выступать коммунисты, монархисты, анархисты, либералы (!), вообще сторонники любых известных идеологических направлений. Их объединяет только то, что все они, по выражению г-на А. Невзорова, наши. Они и ощущают себя нашими, отнюдь не поступаясь при этом собственными убеждениями и не чувствуя себя ренегатами. Многие наши вообще не имеют четко выраженных убеждений, но при этом ясно осознают, за кого они. Точно такая же картина наблюдается на другой (условно говоря, «будниковской») стороне, представляющей собою ещё более пестрый набор людей с очень разными взглядами на жизнь, среди которых тоже имеются монархисты, анархисты, даже коммунисты (!), которые, однако, четко отделяют своих от чужих и ведут себя соответственно. Собственно говоря, все идейные противоречия в российском обществе кажутся малозначительными по сравнению с разделением на наших и своих.

Разумеется, какие-то идейные предпочтения всё-таки имеют место: так, среди наших довольно много коммунистов, а среди своих их почти нет (хотя, если вспомнить начало «перестройки», так было отнюдь не всегда). Свои несколько более склонны выступать на стороне всего «либерально – прогрессивного» (и охотно называют себя «демократами»), хотя многие из ярких представителей этого лагеря на самом деле крайне далеки от признания каких бы то ни было реальных демократических ценностей. Наши, опять-таки, определяют себя как «патриотов» и часто пользуются традиционалистской риторикой.

Особенно интересны резкие переломы в настроении некоторых людей, «откалывающихся» от одного из лагерей и переходящих в другой, иногда с большим уроном для репутации. В подавляющем большинстве ситуаций такой исход можно было предвидеть с самого начала (как, например, в случае Ю. Власова, С. Говорухина или А. Невзорова: чувствовалось, что они как-то не вписываются в демократическую среду, не свои в ней).

Нельзя сказать и того, что существует некая нравственная противоположность между нашими и своими. Разумеется, каждая из сторон обвиняет противоположную в крайней моральной деградации, но на самом деле все они вполне обычные люди. Естественно, и там и там встречаются личности высоконравственные и безнравственные. На стороне относительно более успешной (в настоящий момент это «демократы»), разумеется, больше вторых, но это вполне объяснимо.

Единственным разумным выводом из всего этого может быть только признание того факта, что в обществе имеются представители не двух разных идеологий, и даже не двух разных мироощущений, но двух разных сознаний, различие между которыми не может быть описано в рамках идейной, культурной, возрастной или любой другой противоположности. В сущности говоря, это разница между сознанием двух разных народов.

* * *

«Русский народ» – весьма расплывчатое понятие, давно ставшее объектом недобросовестных спекуляций. Несмотря на их обилие, «сама вещь» исследована слабо. Не поставлен даже простейший вопрос о единстве объекта исследования – то есть неизвестно, одна это вещь или их несколько. Мы попробуем сделать это сейчас. Предположим, что единого «русского народа» уже нет. На одной и той же территории уже довольно давно живут ДВЕ РАЗНЫЕ НАЦИИ, ОШИБОЧНО ПРИНИМАЕМЫЕ ЗА ОДНУ Разница между «русскими-1» и «русскими-2» похожа на разницу между сербами и хорватами: представители этих двух народов имеют одинаковые антропологические признаки и пользуются одним и тем же языком. Но, в отличие от сербов и хорватов, сами представители этих двух «русских» народов не осознают, что они составляют две разные нации. Однако они сильно различаются по моделям поведения, этическим системам, отношению к другим народам и даже (в последнее время) по самоназванию: одни предпочитают называть себя русскими, другие – россиянами. Последний термин, появившийся, казалось бы, случайно (как дубликат термина «коренной житель одной из областей России»), сейчас становится фактическим самоназванием НОВОГО НАРОДА, не тождественного «русским». Соответственно, самоназвания типа «демократы» и «патриоты» маркируют осознавшую свою идентичность часть населения России. В этом контексте «патриот» – это просто житель России, сознательно считающий себя русским. Соответственно, «демократ» – это русскоязычный житель России, осознавший, что он не русский, или, так сказать, «другой», «новый», «не такой» русский¹.

Этнические различия в стиле поведения русских и россиян уже сейчас стали вполне очевидными. Так, россияне в некоторых отношениях ближе к «западным» (точнее – североамериканским) поведенческим стереотипам, чем русские. Это дает им основания ощущать себя «западными людьми», хотя на самом деле они таковыми не являются. Такой тип поведения можно назвать европеоидным. Тем не менее тема «европейского дома» и «западной цивилизации» сыграла довольно значительную роль в развитии идентичности россиян.

Специфика положения россиян состоит в том, что это молодой и достаточно агрессивный этнос, вынужденный жить на уже заселенной территории. Интересно отметить, что само слово «россиянин» чем-то похоже на слово «американец»: чувствуется, что так себя называть может не коренное население, а некие «поселенцы».

Свойственное «демократам» отношение к русскому народу с этих позиций легко объяснимо: это обыкновенная ксенофобия, свойственная молодым самоутверждающимся нациям. Точно так же объяснимо плохо скрываемое (а часто и демонстративное) отвращение «демократов» к России и её истории: это не их история. По сути дела, «демократы» ПЫТАЮТСЯ ОСВОИТЬ ДЛЯ СЕБЯ И СВОИХ ПОТОМКОВ ТЕРРИТОРИЮ, НАСЕЛЕННУЮ АБОРИГЕНАМИ. Разумеется, «поселенцы» не хотят и не могут вписываться в общество аборигенов, да оно и не могло бы их принять. С точки зрения россиян, современная Россия представляет из себя нечто подобное «дикому Западу» для американских колонистов: это территория, подлежащая освоению. Оккупантами россияне себя при этом не считают, и не потому, что они «родились здесь» (и, в самом деле, россияне автохтонны), но потому, что они a priori отказывают существующим на данной территории социальным структурам (в частности, русскому государству) в легитимности: с точки зрения россиян, их деятельность – это, скорее, колонизация и окультуривание, нежели оккупация. Так, социализм (а также и любые другие модели устройства русского общества) – это, с их точки зрения, «дикость», которую можно только разрушить, то есть нечто вроде родоплеменного строя индейцев, который никому и в голову не придет «реформировать».

Неудивительно, что подобное разрушение представляется им вполне созидательной деятельностью, поскольку оно воспринимается как необходимая подготовительная стадия грядущего развития – нечто вроде распашки целины или корчевания леса под пашню. Само разрушаемое россиянами общество иногда вызывает у них любопытство, но, в сущности, это чисто этнографический интерес, сбор материала для будущих романов a la Фенимор Купер. На первых порах достаточно того, чтобы аборигены не мешали освоению территории. Тем не менее её всё равно прийдется очищать от местного населения – если не сейчас, так позже. Но начать этот процесс необходимо сейчас. Разумеется, наиболее приемлемым выходом из положения является мирная депопуляция, то есть вымирание аборигенов. В таких случаях в ход пускаются традиционные методы воздействия, а именно просвещение, сводящееся к деструкции местных национально-культурных стереотипов (со времен пресловутой «гласности» такое разрушение уже осознано как стратегическая цель), товарная экспансия, а также разрушение среды обитания: лишение традиционных источников пропитания и дохода, провоцирование конфликтов и т. п.

Поэтому непонятные и внешне нелогичные экономические и социальные эксперименты «демократов» имеют вполне разумные цели и задачи. Так, разрушение русской промышленности аналогично по функциям колониальным запретам на традиционные промыслы (охоту, рыбную ловлю). То, что в России «традиционным» является не охота на медведей или подсечно-огневое земледелие, а черная металлургия и производство оружия, дела не меняет. Эти туземные занятия преследуются просто потому, что позволяют коренному населению поддерживать привычный жизненный уклад, который как раз и необходимо разрушить. Стоит обратить внимание на то, что максимально подавляются именно престижные для русских производства – несмотря ни на какие «экономические соображения». В самом деле, очевидно, что сам факт производства в России суперкомпьютеров или реактивных двигателей может играть роль фактора, препятствующего деморализации русского населения. Военный завод, производящий кастрюли и сковородки (и тем более дилдо) является подходящим символом того, что делается с русской жизнью – не с экономикой, а именно с жизнью. При этом тот факт, что на продаже оружия можно заработать несопоставимо больше, чем на сковородках, «демократами» прекрасно осознается. Но поскольку русские не должны иметь возможностей зарабатывать себе на жизнь традиционными занятиями, прекращение производства оружия только приветствуется. Конечно, те производства, которые будут создаваться россиянами в ходе освоения территории, будут всемерно поддерживаться – но это должны быть заводы россиян, фабрики россиян, выпускающие нужную россиянам продукцию. В связи с этим нужно заметить, что усиленно насаждаемая идея «фермерства» преследует ту же цель: разрушить традиционную русскую форму жизни (деревню), заменив её на хуторское хозяйство, притом чрезвычайно энерго- и ресурсоемкое, плохо приспособленное к зоне рискованного земледелия, следовательно – маловыгодное и крайне уязвимое (как для капризов погоды, так и для колебаний закупочных цен), но зато полностью зависящее от поставок колонизаторами техники, материалов и энергоносителей.

Точно так же в ход пытаются пустить дешевый спирт, табак и мануфактуру – традиционный набор товаров «белого человека» в дикой стране.

* * *

Трудность положения россиян в России состоит в том, что (постулируемое россиянами) культурное превосходство над аборигенами, без которого схема колонизации новых территорий работает плохо, на самом деле отсутствует. Русское общество отнюдь не является примитивным. Россияне попали в ситуацию, аналогичную не столько освоению американских прерий, сколько двусмысленному положению европейцев в Китае, где стандартная схема колонизации забуксовала из-за того, что местная культура была достаточно сложной и развитой. Поэтому перед россиянами встала дополнительная задача деструкции сложных культурных форм русской жизни. В современной России это приняло вид «антикоммунизма», очень непохожего на западный «антикоммунизм» и на самом деле являющегося системой тотальной критики всех существовавших до сих пор моделей устройства русского общества. В этом смысле этот «антикоммунизм» является прямым продолжением «антимонархизма» прошлого века. Разумеется, сами создатели этой идеологии (наиболее «продвинутая» часть «демократов») отнюдь не считают её идеологией «для себя», но только для русских. Аналогичные по функциям идеологические системы внедрялись колонизаторами в Латинской Америке, Индии и Китае, причём и там они оформлялись как «идеологии модернизации». На самом деле функция этих идеологий является прямо противоположной: они не позволяют местному обществу модернизироваться и тем самым адаптироваться к новым условиям.

В этом отношении «рыночно-либеральные» идеи, предлагаемые русским в качестве идеологии модернизации и обновления, по сути дела сводится к утверждению того, что русское общество принципиально неспособно адаптироваться к рыночным отношениям и либеральной демократии.

В связи с этим возникает интересный вопрос об истинном отношении к указанным принципам общественного устройства самих россиян. Прежде всего, большинство «демократов» не слишком хорошо разбираются в западных реалиях или даже сознательно их не приемлют. Тем не менее некий образ «Запада» в сознании «демократов» действительно присутствует и даже играет роль парадигмы. Но это не Западная Европа и не Соединенные Штаты: это некий нигде и никогда не существовавший мир, представляющий собой образ идеальной для россиян среды обитания – нечто вроде «земли обетованной» для соплеменников Моисея времен скитаний в пустыне.

* * *

Далеко не все россияне («демократы», «свои») отдают себе отчет в том, что они из себя представляют и что делают. С другой стороны, коренное население («патриоты», «наши») тоже плохо понимает, что происходит. Любопытно, что некоторое косвенное определение целей той или другой стороны уже имеет место. «Демократы» обожают разговоры о необходимости полного вымирания нынешнего поколения русских людей как предпосылки необратимости «демократических перемен». Обычно это подается как простое следствие необходимости избавиться от «пережитков проклятого прошлого», что-де невозможно при наличии в обществе значительного числа тех, кто жил в советское время и «необратимо заражен тоталитарным вирусом». (Здесь обычно приводится ссылка, всегда одна и та же, на «стратегию Моисея», водившего «избранный народ» по пустыне «доколе не умерли все, рожденные в рабстве».) С другой стороны, постоянной темой «патриотических» разговоров является вымирание русского народа: приводятся кошмарные «секретные» цифры о количестве родившихся уродов и дегенератов, сведения о демографических потерях и т. п. Депопуляция ощущается «нашими» как близкая, реальная, и даже главная опасность.

* * *

История возникновения нового народа – отдельная тема, но кое-какие предположения на этот счет высказать всё-таки можно. Прежде всего, в российской ситуации нет ничего оригинального. В Западной Европе уже происходили подобные процессы – например, Реформация была попыткой формирования нескольких новых наций, что привело к серьёзным межнациональным конфликтам (так, Варфоломеевская ночь во Франции имела характерные черты погрома, и была именно межэтническим столкновением, что современники живо ощущали). Самая динамичная и агрессивная часть новых народов была вытеснена из Европы в диаспору, в частности – в европейские колонии в Америке. В этом смысле американцы как народ возникли до появления Соединенных Штатов.

Первыми представителями россиянского этноса в России были, судя по всему, так называемые «лишние люди», всем хорошо знакомые благодаря классической русской литературе. Важно отметить, что эмоциональное отвержение «среды» (то есть народа и общества) в среде «лишних» предшествовало любой идеологической позиции, а не вытекало из неё. В дальнейшем первичная консолидация «своих» проходила в рамках формирующейся разночинной интеллигенции – протоэтнического образования, пытающегося играть роль социальной прослойки, но не являющейся таковой. Объединяющий фактор оставался тем же самым: это было чувство тотальной отчужденности от всех традиционных целей русского общества и русского государства, а также интенсивный поиск новых – «своих» – норм личной и социальной жизни. (Например, одной из таких попыток была интересная концепция «новых людей», предложенная Н.Е Чернышевским.) В результате постепенного увеличения численности нового этноса на протяжении последних полутора веков этнические россияне встречаются среди всех социальных слоев и групп, однако интеллигентское ядро этноса сохранило своё значение. Именно этим объясняется один интересный факт, часто отмечавшийся исследователями политической жизни современной России, а именно высокий статус интеллигенции и её ценностей даже среди самых необразованных и неинтеллигентных «демократов» – и ощутимое недоверие (если не ненависть) к интеллигенции со стороны самых образованных и умных «патриотов».

Вообще говоря, «демократичность» как этнический поведенческий признак, уже стала в известной мере наследуемой. В самом деле, этнически чистые россияне (например, потомки интеллигентов в третьем поколении), как правило, устойчиво воспроизводят в потомстве национальные стереотипы. С другой стороны, имеется известное число брачных союзов между русскими и россиянами, которые необходимо рассматривать как смешанные браки. (Впрочем, это не очень распространенное явление: неприятие русских россиянами и наоборот распространяется и на сексуальную сферу.) Дети от смешанных браков не могут устойчиво закрепить национальный стереотип, что приводит к метизации и тормозит этногенез россиян (поэтому в россиянской среде отношение к подобным союзам резко отрицательное).

Разумеется, россияне остро чувствуют потребность в ограждении себя от метисации и вообще от какого бы то ни было смешения с коренным населением (по «маньчжурско-китайскому» варианту). В принципе, сегрегирующую функцию могли бы выполнять языковый или религиозный барьер. К сожалению, россияне появились в период окончательного формирования русского литературного языка. Что касается религии, то «духовные искания» россиян в начале XX века были, по сути дела, подготовкой раскола православной церкви и обособления россиян в качестве конфессиональной общности. Примером подобного решения вопроса могут послужить те же сербы и хорваты. Нечто подобное предлагал россиянам ещё Чаадаев, которого можно считать одним из первых «демократов» (то есть осознавшим себя россиянином). Однако официальный атеизм последних семидесяти лет (как официальный, так и бытовой) закрыл эту соблазнительную возможность обособления надолго, если не навсегда. При отсутствии языкового и религиозного барьера между русскими и россиянами функцию разделяющего начала может взять на себя только социально-культурное расслоение (по каковой причине оно приветствуется россиянами в любых формах, в том числе самых уродливых). Это, однако, никоим образом не означает, что россияне являются просто динамичной частью общества, стремящейся к вершине социальной пирамиды. Как уже было сказано, россиянам нет места в русском обществе, и они сами это прекрасно понимают. Россияне не могут играть в русском обществе никакой роли, тем более – элиты (как белые люди не могли бы стать вождями индейских племен или взять на себя функции раджей). Социальное расслоение рассматривается россиянами исключительно как средство подрыва русского общества, а не как способ его переустройства. Только этим объясняется крайний, неумеренный эгалитаризм россиян в советскую эпоху, когда сам факт наличия социальной пирамиды вызывал у них острую иррациональную ненависть – и крайний элитаризм их нынешнего восприятия, тоже доходящий до абсурда. (Вспомним, какое негодование возбуждали в среднем интеллигенте черные «Волги» «партократов», и какой завистливый восторг – белые «Мерседесы» перекупщиков и бандитов). Дело в том, что в первом случае россиянами двигала ненависть к самому русскому обществу, в котором они были вынуждены жить – что трансформировалось в тотальное неприятие его внешней структуры. (Впрочем, постоянные разговоры о социализме как «азиатчине» и тогда позволяли понять, что речь идет об этническом, а не об идейном или нравственном неприятии.) Теперь же «свои» получили возможность разрушить русские социальные структуры – и они сочувствуют любым процессам, которые могут привести к этому результату.

* * *

Этнические конфликты в подавляющем большинстве случаев являются разновидностью борьбы за ресурсы. Как таковые, они не могут быть описаны в категориях борьбы «прогрессивного» и «реакционного», «традиции» и «цивилизации» и т. п. Разумеется, сами участники конфликта склонны его идеологизировать, но создаваемые идеологические конструкции являются только оправданием уже ведущейся борьбы за территорию и ресурсы.

При этом понятие «правоты» в подобном конфликте вообще неуместно. Нельзя сказать, что одна из сторон имеет «больше прав», чем другая. В случае конфликта русских и россиян это особенно верно. Оба народа имеют вполне одинаковые права на территорию и ресурсы России. То, что один из них «старше», а другой «моложе», не дает морального преимущества ни тем, ни другим (хотя русские обычно ощущают себя «исконными хозяевами», а россиян – «оккупантами»; россияне же склонны к рассуждениям типа «вы своё отжили»).

Уровень так называемой «цивилизованности» того или иного народа тоже не является универсальным мерилом правомерности его притязаний. «Культурные» римляне, воюющие с галлами и британцами, и «некультурные» готы и венеды, разрушившие Рим, sub specie aeternitatis² имели примерно равное «культурно-историческое значение». Осуждать тех или других за их завоевательную политику равно бессмысленно и безосновательно.

В самом лучшем случае межэтнический конфликт может стимулировать развитие обоих участвующих в нём народов – подобное бывает редко, но всё же случается. Более распространенным бывает вариант развития событий, при котором одна из сторон с крайним напряжением сил, в конце концов, побеждает другую и присваивает себе ресурсы противника – если к тому моменту ещё остается, что присваивать. В таких случаях максимальную выгоду от конфликта получает третья сторона, участвующая в конфликте ради получения выгоды. (Таковая, как правило, всегда находится.) В самом худшем случае может произойти взаимоуничтожение или радикальное ослабление обеих этнических общностей, а спорные ресурсы становятся объектом новой дележки.

Имеет значение и сам «стиль» конфликта. При этом относительно «мирное» противостояние этносов далеко не всегда оказывается менее разрушительным, чем открытое столкновение, которое зачастую обходится дешевле, чем длительное антагонистическое соперничество, истощающее ресурсы спорной территории. В описываемом нами случае, однако, имеются все основания полагать, что конфликт русских и россиян никогда не выйдет за относительно мирные рамки (что не исключает отдельных эксцессов)³. Это означает, что предстоит долгая и изматывающая борьба двух народов за контроль над территорией и ресурсами России.

Спорной территорией в данном случае является всё пространство бывшего Союза ССР, и, может быть, некоторые области за его пределами. При этом роль россиян в уничтожении единого государства, существовавшего на этих территориях, достаточно очевидна. Дело в том, что ликвидация любых автохтонных властных структур является необходимой предпосылкой освоения новых земель. Тот же самый процесс проводился во всех вновь осваиваемых регионах мира. Россиян можно сравнить с конкистадорами, уничтожавшими инков и ацтеков. Интересно, что кучка испанских завоевателей смогла одержать победу и в дальнейшем произвести успешный геноцид именно потому, что местное население относилось к ним с пиететом, вызванном достаточно случайными причинами. Это преимущество имеется и у россиян, поскольку значительная часть русских принимает их за «своих», и даже за «лучших», чем они сами.

При этом такие мероприятия, как создание нестойкой коалиции местных сил, направленных против бывшего народа-гегемона, являются вполне закономерными. В нашем случае подобную роль могут сыграть т. н. «ближнее зарубежье» и сепаратистские силы внутри России. Россияне оказывают и будут оказывать всемерную поддержку всем этим силам, стравливая их с русскими. В ближайшем будущем можно ожидать даже втягивания России в ряд региональных конфликтов на её территории или за её пределами (например, на Кавказе). При этом россияне сделают всё, чтобы Россия в любом подобном конфликте оказалась бы в проигрыше. В настоящий момент это вполне осуществимо, поскольку именно они (россияне) держат в своих руках политическое руководство страной.

Тем не менее сами россияне вовсе не заинтересованы в том, чтобы «третьи силы» полностью захватили контроль над российской территорией и ресурсами – хотя и готовы поделиться с союзниками по антирусской коалиции. Россияне немногочисленны, и им просто не нужна вся территория России: они готовы удовлетвориться европейской её частью, или даже меньшей территорией. Во всяком случае, сейчас они готовы поступиться всеми землями, которые они просто не способны заселить в течение будущего столетия. Их политический идеал – небольшое «европейское» государство со столицей в Москве или Петербурге, интегрированное в «мировое сообщество», и осуществляющее эффективный контроль над остальной территорией бывшей России, играющей роль сырьевого придатка для россиян и их союзников.

В лучшем случае россияне могут удовлетвориться вытеснением русских за Уральский хребет, и примириться с существованием нескольких формально независимых государств с преимущественно русским населением. Разумеется, реальное руководство этими политическими образованиями должно находиться в руках россиян, чтобы предотвратить возможные реваншистские планы русских. С другой стороны, при таком варианте остается опасность, что русские, получив в своё распоряжение хотя бы остатки территории России, смогут в дальнейшем перехватить политическое руководство и попытаться взять реванш, чего россияне категорически не желают. Поэтому их симпатии, скорее всего, склоняются к планам радикальной депопуляции русского населения, поскольку только она может навсегда оградить россиян от каких бы то ни было попыток нового передела территории.

* * *

Перспективы развития россиянского общества и соответствующей ему культуры определяются прежде всего менталитетом и интеллектуальными качествами самих россиян. Этнопсихологическое исследование нового народа – дело будущего, однако уже сейчас можно сказать, что россияне во многом напоминают «западных славян». Судя по всему, россиянам присущ ряд полезных качеств, слабо выраженных у русских. Так, россияне более динамичны, легко обучаемы, склонны быстро принимать решения. Тем не менее у них имеются и существенные изъяны – в частности, они ощутимо уступают русским в сфере абстрактного мышления.

Последнее утверждение кажется не вполне очевидным. Одна из распространеннейших моделей описания русского общества россиянами – «страна дураков». Россияне (в особенности «демократы») вообще считают русских не вполне полноценными людьми, а русское общество обычно воспринимают как крайне отсталое. Всё это, однако, является вполне обычным проявлением неприятия колонистами автохтонной цивилизации, которую они попросту не понимают. В данном случае ситуация усугубляется тем, что россияне в течение долгого времени считали себя частью русского этноса (правда, особой) и на этом основании считали свои суждения о русской жизни вполне адекватными. Возник даже особый феномен россиянской литературы (известной как «прогрессивное» или «критическое» направление в русской литературе), которую правильнее было бы назвать русскоязычной (как в наши дни называют литературу русскоязычных израильтян). Ситуация усугублялась тем, что русские до сих пор считают россиян частью русского народа (пусть даже «отколовшейся» и «изменившей»), и поэтому воспринимают их суждения неправильно. На самом деле россияне не понимают русской жизни, и судить о ней по её карикатурным изображениям в россиянской литературе не более дальновидно, нежели изучать культуру североамериканских индейцев по произведениям Майи-Рида.