Читать книгу: «Идеальное создание. Роман», страница 2

Следом за ювелиром в магазинчик заглядывали и другие посетители. Реакция их мало чем отличалась. Они застывали в изумлении, рассматривая все это великолепие. Некоторые теряли дар речи, узнав своих знакомых или даже родственниц. Никто не мог объяснить, как Дон добился подобного сходства.

Уже к вечеру первого дня почти все игрушки были распроданы. Ювелир, разумеется, выкупил фигурку своей дочери.

Остальные посетители тоже нашли игрушки по своему вкусу. К закрытию полки опустели. Плюшевые мишки, хитрые лисы, бравые солдатики-все было раскуплено за один день. В следующий раз магазин Дона открылся только через неделю, и надо сказать, к открытию выстроилась приличная очередь.

Больше никто не считал его чудаком, не осуждал его брак равно как и его дом.

Глава 2

С тех пор минуло больше двадцати лет. Двадцать счастливых лет, которые Дон с Шейлой провели в своем синем домике, не были омрачены не только ни единой ссорой, но даже и самой незначительной и пустячной размолвкой.

Слава о мастерстве Дона к тому времени разлетелась далеко за пределы их графства, достигнув даже королевского двора, откуда ему за все эти годы поступило немало заказов с просьбой изготовить кукол для известных государственных лиц и их отпрысков. И хотя Дон как и любой член семейства Хиллзов, всегда играл важную роль в жизни города, теперь, благодаря своему таланту и той известности, которую принес здешним местам, он поистине стал его неотъемлемым символом и своего рода местной достопримечательностью. Если б его родители были бы живы, они бы чрезвычайно гордились своим младшим сыном, потому как никто из их рода за добрую сотню лет не сделал для города так много и не пользовался таким безграничным уважением со стороны жителей, как Дон Хиллз.

Стоит так же отметить, что помимо известности его ремесло принесло ему и немалый доход, такой, что он уже давно бы мог переехать в дом несравненно больший, чем тот, в котором он продолжал жить, нанять дюжину отлично вышколенных слуг, открыть магазин где-нибудь на центральной улице в столице и наладить масштабное производство своих игрушек, обзаведясь станками и рабочими. Его имя было до того известно, что пусть бы даже его игрушки сделались вдруг значительно хуже, этого никто бы не заметил, и от покупателей все равно бы не было отбоя. Их одинаково сильно желали заполучить как маленькие дети, так и заядлые коллекционеры. Однако Дон пренебрегал всеми этими блестящими возможностями, по-прежнему исполняя все заказы сам и отправляя посылки в нежно-лиловых коробках в разные уголки Англии.

Он спускался в свой подвал, где у него находилась мастерская, каждое утро после раннего завтрака и принимался за работу. На его столе аккуратными стопочками были сложены присланные ему письма с заказами, описаниями, портретами, просьбами и пожеланиями.

«Мистер Дон, высылаю вам портрет моей младшей сестренки-она здесь чудо как хороша. Не могли бы вы сделать куклу, похожую на нее и непременно в лиловом платье с оборками»,

«Дорогой Дон. Мои родители обещали мне, если я перестану грубить старшей сестре и пугать по вечерам нашу горничную, у которой от меня сделался нервический припадок, выписать набор солдатиков из вашего магазина. Нельзя ли что б мой набор оказался лучше того, что вы сделали на прошлое Рождество для моего кузена напыщенного болвана Тима, который и в войне то ничего не понимает».

«Дорогой Дон. Моя семья всегда была бедна. Когда я была маленькой, у меня не было ни единой куклы, а я всегда мечтала о кукле с золотыми локонами и лицом точно как у ангелочка. Теперь мои финансовые дела значительно улучшились – я счастливая обладательница приличного ежемесячного дохода, и если бы вы смогли исполнить мою мечту, то я бы не поскупилась на щедрую оплату».

«Дорогой Дон, я знаю, что великий волшебник и все можете. Нет ли у вас коньков для плюшевых медвежат? Мой медвежонок ужасно хочет научиться кататься на коньках».

Дон перечитывал некоторые письма по несколько раз, делая пометки на полях, а затем открывал свою толстую рабочую тетрадь, в которую записывал имя и адрес, а так же все пожелания заказчика, после чего брал альбом и карандаш и принимался за эскиз.

Подобно художнику, пишущему портреты, он максимально точно старался соблюсти сходство с оригиналом и не упускал из внимания ни одной, даже самой на первый взгляд незначительной детали.

Он так же крайне серьезно относился ко всем пожеланиям своих просителей, будь они написаны строгим взрослым почерком или представлены в виде неряшливых детских каракуль и с равным усердием выполнял работу как для знатных людей, так и для самых обыкновенных.

Его увлечение медициной во многом помогло ему, привив дотошность и внимательность, с которой врач осматривает пациента, стремясь выявить истинную причину недуга. Проводя дни в подвале, не видя солнца и не ощущая дыхание весеннего ветра, он выводил эскизы и чертежи будущих игрушек, рисовал наброски и обозначал размеры. Его отросшие золотистые, не лишенные, правда, первых седых прядей, волосы, падали на сосредоточенное лицо, когда он делал пометки в рабочем альбоме, склонившись над массивным старым столом.

За все долгие годы кропотливой работы он мог бы поручиться в одном – ни одна его кукла не была выполнена второпях, или недостаточно точно, или скопирована с другой подобной. Ни одна его кукла не имела двойника. В каждую игрушку он вложил душу… не свою. Он овладел одному ему известным искусством – легко заглядывал своим просителям в душу, тщательно вникая в любые тонкости и детали, а затем вкладывал ту часть их души, которую смог разглядеть, в игрушечные глаза и щеки. Все это время, каждый день он кропотливо и целеустремленно искал, исследовал, старался понять всю глубину человеческой природы и отразить ее как можно точнее. С каждой новой игрушкой ему удавалось все большее сходство. Как говорила его младшая дочь, двенадцатилетняя Китти: «все кончится тем, что они просто оживут».

Дон по-прежнему крайне редко бывал на людях. Он вовсе не пренебрегал здешним обществом, не находил его излишне скучным или провинциальным, но при этом уделял ему времени не больше, чем обязывали приличия, светский этикет и занимаемое им здесь положение

Казалось, ему было просто жаль тратить драгоценное время на все, что отвлекало его от работы.

Жители часто задавались вопросом: почему бы Дону не взять себе учеников, не переложить на них часть заказов, самому между тем наслаждаться праздностью. Он преуспел так, что мог бы больше ничего не делать, живя на свое более чем достаточное состояние. Его непостижимое усердие и трудолюбие ремесленника оставались для многих загадкой. Он работал как бедняк, знавший, что если урожай на его поле не вызреет, то зимой он будет голодать. Он тратил все время и силы, точно сапожник, вынужденный содержать семерых маленьких детей.

Дети Дона давно привыкли к тому, что их отец постоянно занят и потому без крайней необходимости никогда не отвлекали его от дел.

Старшему сыну, Тому, названному в честь дедушки Дона, к тому времени минуло двадцать два года. Он получил прекрасное образование и теперь работал в одном из столичных банков. Том был честолюбив равно как и трудолюбив, и сочетание этих двух качеств позволяло ему добиваться всего самому, не прибегая к помощи именитого отца. Впрочем, он унаследовал его фанатичное трудолюбие равно как и статную фигуру. От матери же ему достались вдумчивые серые глаза в обрамлении пушистых черных ресниц. Они могли бы вскружить голову не одной девице, если б только их взгляд был не таким отстраненным и сосредоточенным на чем-то куда более важном. Однако Том был все же не настолько предан своему делу как Дон, и ему, тем не менее, была свойственна некоторая мягкость, не присущая ни Дону ни Шейле. Дон говорил, что характером он пошел в своего деда, который, несмотря на высокий пост, все же превыше всего чтил уютное кресло у камина и сытный ужин в обществе своей обожаемой жены.

А что домладшенькой Китти, то ей было всего лишь двенадцать, и как любил говаривать Дон: «это лучшая кукла, которую я создал».

Ни внешне, ни по характеру Китти не походила ни на отца, ни на мать. Ей не досталось ни аристократичных черт лица Дона, ни утонченных Шейлы, ни ослепительно голубых и ни призрачно-серых глаз, ни пепельно-русых или золотистых волос, ни хрупкой фигурки, ни высокого роста. Она была похожа на свою бабушку. Волосы цвета потемневшей меди зимой и янтарного меда летом, белая как молоко кожа, маленький аккуратный рот и зеленые глаза, похожие на изумруды в оправе из темного золота. Китти едва ли соответствовала стандартным идеалам красоты, но стоило ей появиться где-нибудь, она неизбежно притягивала к себе внимание.

Не будучи слишком общительной, за все это время она обзавелась только одним настоящим другом, хотя желающих дружить с дочерью кукольника ясное дело было немало. Вместе с тем вряд ли ее можно было упрекнуть в недружелюбности или отсутствии хороших манер и надлежащего воспитания. Не стремясь быть отличницей в школе, она, тем не менее, одинаково успешно справлялась со всеми предметами, будь то география или арифметика. Ее нельзя было назвать живой или слишком подвижной, так же как и нельзя было сказать, что она задумчива, молчалива или мечтательна. В ней не было присущего детям нетерпения и неуемного любопытства. Она не слишком увлекалась куклами или нарядами подобно другим девочкам ее возраста, однако ее платья всегда ей шли, а волосы были убраны в опрятную прическу.

У нее не было даже любимого щенка или котенка. Она была со всеми приветлива, но ни к кому не привязывалась. Лет до десяти ее характер и склонности вообще никак не проявлялись. Родители и учителя были не на шутку обеспокоены этим. Ее интересовало в равной степени все, но не настолько, что бы увлечь, вызвать привязанность или желание разобраться в данном предмете более детально. Вместе с тем она ничего не бросала из того, что было ей начато, будь то занятия музыкой или новая книга. Вы могли бы провести с ней достаточно долгое время и так и не найти ни единого слова, способного описать ее хоть как-нибудь.

Не добрая и не злая, не красавица и не дурнушка, не глупая и не талантливая. Ее нельзя было назвать даже равнодушной, потому что она никогда не оставалась безучастной к чужому горю. Единственной чертой ее характера, которую можно было отметить сразу, и которая была так несвойственна детям, было ее поразительное спокойствие. И именно эта ее черта пленяла настолько, что люди готовы были подолгу говорить с ней или просто находиться рядом точно под гипнозом, хотя впоследствии, в сущности, так и не могли объяснить, что именно так привлекло их в этой девчушке.

Что же касается Шейлы, то она, несмотря на рождение двух детей, осталась все такой же тонкой и хрупкой, лицо ее почти совсем не изменилось, словно суровый дровосек, оставляющий морщины на лицах, не пожелал занести над ней свой суровый топор. Она любила показываться на людях едва ли не меньше, чем ее муж. Старательно избегая всех возложенных на жен членов совета обязанностей, она вежливо, но твердо отказывалась от любых попыток вовлечь ее в общественную жизнь, будь то организация благотворительной ярмарки с выпечкой, пасхального спектакля в воскресной школе или посещение кружка рукоделия по воскресеньям.

Так же как и дети, она никогда не спрашивала мужа о причинах, вынуждающих его дни напролет проводить за работой. За годы совместной жизни она ни разу не задала ему не единого вопроса касательно его увлечения. Она чувствовала, что ее муж все время что-то ищет, стремится постигнуть тайну, занимавшую большую часть его мыслей. Он искал это всегда, сколько она его помнила. Как безумный ученый, строящий вечный двигатель или алхимик, тратящий время на то, что бы превратить медь в золото, он проводил дни, вечера, а нередко и ночи в своем подвале, что-то чертя, рассматривая, подбирая и исследуя.

Шейла была единственной, кто видел его за работой. В те дни, когда он не выходил из подвала к обеду, она бесшумной тенью проскальзывала в его мастерскую, что бы оставить на столе кофе и пару сдобных булочек и немедленно уйти. Дон до того был увлечен, что иногда не замечал ее минутного присутствия. Его лицо было сосредоточенным, губы что-то негромко шептали, глаза горели в возбуждении, содержащим, правда, примесь досады.

Иногда она позволяла себе взглянуть поверх плеча мужа на его работу. Чаще всего ей удавалось застать его в тот момент, когда он занимался прорисовкой лица игрушки или приделывал шарнирные руки-ноги к туловищу. Однако иногда он лишь сосредоточенно и очень быстро что-то писал, точно только что сделав важнейшее открытие. Так торопится записать в свой блокнот поэт, которому пришла на ум удачная строчка или химик, после проведенного эксперимента.

Иногда же он наоборот читал вдумчиво и внимательно, поправляя свои очки в тяжелой оправе и делая пометки на полях писем с заказами.

Шейла так же видела, что даже когда он читает трогательные детские письма, на его лица не выражается ни толики умиления, лишь та же серьезная сосредоточенность, с которой он читал медицинский справочник. Прибираясь на его рабочем столе, она старалась быть невидимой, точно призрак, но иногда ей удавалось заглянуть в его записи. Циничный тон его пометок пробуждал в ней ужас. И однажды она поняла, что он так увлечено ищет. Он научился создавать идеальные формы лица, глаза, ресницы. Но ему нужно было больше – он хотел из дерева и ткани создать точную копию человеческой души. Шейла помнила, как двадцать лет назад, когда они только что поженились, он так же кропотливо исследовал различные справочники по медицине, стремясь придать своим игрушкам максимальное сходство с живыми людьми. Теперь он подобно Франкенштейну решил пойти еще дальше.

Нельзя сказать, что Шейлу это пугало. Она всегда уважал то, как ее муж был увлечен своей работой. Она никогда не говорила с ним об этом, но всегда понимала, видела, как он постоянно что-то ищет, пытается разгадать загадку, одному ему известную.

Она никогда не обижалась на него за то, что он уделяет ей немного времени. Иногда ей даже казалось, что он женился на ней ни потому что действительно полюбил, а лишь увидел в ней достойную союзницу, которая помогла бы осуществить его мечту. Однако позже Дон не раз доказывал ей свою любовь и преданность, и все ее дурные сомнения на этот счет были развеяны. Проведя с ним рядом двадцать лет, она не только до сих пор любила своего мужа, но и по-прежнему была влюблена в него ничуть не меньше, чем в день их свадьбы.

Однажды вечером Дон вышел из мастерской в необыкновенном возбуждении, что для него, человека весьма сдержанного и редко выказывающего любые проявления эмоций, было поистине необычно, и никак не смогло ускользнуть от внимания его супруги. Стараясь ничем не выказать своего любопытства, она, тем не менее, украдкой рассматривала мужа. Что-то в нем вдруг переменилось. Исчезло его обычное спокойствие и сосредоточенность, уступив место лихорадочному блеску в глазах и судорожному нетерпению. В тот вечер он вышел из мастерской к ужину чуть раньше обычного, что немало удивило Шейлу, ведь, как правило, Дон проводил за работой все свое время и старался выходить точно в семь. Однако сейчас он появился на пороге кухни без четверти, наспех схватил несколько булочек и снова исчез в своем подвале. Ночь он провел там же, так и не появившись ни к ужину, ни к завтраку следующего утра. Он поднялся только к полудню, когда солнце уже во всю светило на чистом прозрачном небе, что бы выпить крепкого кофе, так как ночь провел за работой. Шейла не стала его расспрашивать, однако как только он допил кофе, то сам рассказал ей о том, что произошло.

– Я наконец-то сделал ее, свою идеальную куклу. Наконец-то понял, как добиться нужного результата. Шейли, она похожа на тебя. Точь-в-точь как в тот вечер, когда я встретил тебя тогда в конце улицы у старого дуба. Я закончу ее через неделю, и это станет лучшим подарком нашей Китти к ее тринадцатому дню рождения. Может хоть этим я смогу немного удивить нашу маленькую снежную королеву.

Он поднял жену на руки, покружил немного и снова пропал в своей мастерской. Следующие несколько дней он не выходил оттуда ни к обеду, ни к ужину, ни даже на ночь. У Шейлы в душе нарастала тревога. Дурное предчувствие не давало ей покоя, в то время как Дон напротив был совершенно безмятежен.

Она приносила ему в мастерскую еду, но он всякий раз не давал ей спуститься вниз, встречая ее на лестнице и забирая поднос.

Он выглядел необычайно вдохновленным. Шейле казалось, что последний раз она помнит его совсем еще юным, в тот месяц, когда они только что поженились. Если бы она не знала наверняка, что последнюю неделю он провел в своем подвале в абсолютном одиночестве, она бы подумала, что ее муж всерьез увлекся другой женщиной. Ей вдруг стало неловко за то, что она испытывает такие подозрения, ведь ее супруг наконец-то за долгое время был абсолютно счастлив, получив ту последнюю необходимую составляющую, которую ему не могли дать ни дети, ни она сама. В последующие дни она старалась ничем не отвлечь и не побеспокоить своего мужа.

Она оставляла ему на столе обед, а сама занималась домашними делами или шла в сад к своим чудесным благоухающим розам. Розы были ее страстью. Ни такой серьезной, как куклы у Дона, но тем не менее, в ее саду имелось немало редких сортов. Идеально подстриженные кустики занимали две клумбы у дома, произрастая вдоль дорожки, ведущий от калитки до крыльца. Нежные чайные, трепетно-белые, дьявольски красные, осыпанные брильянтами росы, они манили к себе и источали прекрасный аромат, добавляя свою ноту во флакон утренней свежести.

Вернувшись, она обнаруживала на столе лишь пустые тарелки. За все долгие годы совместной жизни Дон и Шейла никогда не расставались на срок больший, чем пара дней, и теперь Шейла физически ощущала, как соскучилась по мужу. Ей не терпелось побыстрее его увидеть, а заодно и посмотреть – какие же перемены произошли с ним за эти несколько дней.

На следующее утро она затеяла его любимый пирог, в надежде, что аппетитный запах отвлечет Дона от работы. Но не успела она замесить тесто, как он появился на пороге кухни, слегка похудевший, немного помолодевший, со счастливой улыбкой на лице. Он объяснил, что, наконец-то, закончил работу и счастливый и довольный, закружил жену по кухне.

Вечер они провели вместе у камина, причем Дон постоянно ее целовал, точно они только что поженились.

Она попросила показать ей эту новую игрушку, но он лишь улыбнулся в ответ, сказав, что это сюрприз для их Китти-котенка, который он преподнесет ей завтра.

– Дон, а ты уверен, что она не выросла из игрушек, пусть даже из таких?

Может, лучше купим ей изумрудные серьги или подвеску?

– Как захочешь, дорогая! Завтра утром я покажу ей свой подарок, а уж потом отправимся на нашу центральную улицу, и вы вдвоем выберете все, что пожелаете. А когда вернемся, мы закатим грандиозную пирушку с мясным пирогом и фруктовым мороженым. Но все-таки жаль, что ты ее не увидишь до завтра. Она ну просто вылитая ты. Даже куклы мадам Тюссо, этой величайшей искусницы, музей которой я неоднократно посещал, не сравнятся с этой копией тебя. Вчера, когда я заканчивал все мелкие детали, мне даже показалось, что она немного улыбается.

Странное беспокойство вдруг кольнуло Шейлу. Она постаралась не придать этому никакого значения, но какой-то легкий противный холодок вдруг пробежался по ее спине. Однако она лишь отмахнулась, радуясь тому, какой сегодня выдался прекрасный вечер.

Завтрашний день обещал быть не менее приятным, но к тому же еще и несколько хлопотным, поэтому сегодня не мешало бы как следует выспаться.

Перед тем как лечь спать, она еще раз спустилась вниз проверить, заперта ли входная дверь и потушен ли огонь в камине. Когда она проходила мимо двери, ведущей в подвал, ее вдруг обдал легкий сквозняк. Ей показалось, что дверь приоткрыта, и за ней кто-то есть. Постояв несколько минут, вслушиваясь в тишину, она все же списала все это на усталость последних дней и разгулявшееся воображение. Тем не менее, ее посетила вдруг странная мысль: а что если ненадолго спуститься вниз и все-таки тайком взглянуть на то, что создал ее муж. Однако стоило ей об этом подумать, ее желудок точно скрутило, а голова слегка закружилась. Постояв еще с минуту у лестницы, она все же решила не спускаться в мастерскую, откуда дул такой прохладный ветер, дабы не разболеться к утру, и отправилась спать.

Китти проснулась от слепящего солнечного света, который все-таки пробивался в комнату, несмотря на плотно задернутые на ночь шторы. Она думала было еще немного поспать, но вдруг вспомнила, что у нее сегодня день рождения. Эта мысль тут же заставила ее окончательно проснуться и сделаться серьезной.

Она не очень-то любила дни рождения. Ей совершенно не нравилась вся эта праздничная суета вокруг нее. Кроме того, она довольно искренне не понимала, зачем собственно отмечают эти дни рождения. Как-то, когда она была совсем еще маленькой, у ее лучшего друга Тедди умерла собака. Это был самый добрый, милый и славный пес из всех, каких она только видела. Он всегда сопровождал их по дороге в школу, на речку или на каток. Ей было до слез жаль беднягу. Когда она спросила родителей Тедди, отчего он умер, то получила ответ, что псу было уже много лет, и что он умер от старости.

Китти никогда раньше не видела смерти, но после этого случая в ней поселился страх. Конечно, ее считали очень спокойным ребенком. Она никогда не боялась темноты, одиночества, злых духов и ночных кошмаров. Родителям не приходилось подолгу укладывать ее спать или оставлять в комнате на ночь горящую лампу. Но все же в глубине души где-то в совсем юном возрасте в нее закрался страх перед смертью, которая неизменно подкрадывалась с каждым годом все ближе и ближе. Почему то она вдруг именно сегодня представила себе смерть довольно отчетливо, все до мельчайших подробностей: цвет, запах, ощущение. Смерть перестала быть для нее пугающей неизвестностью, темной и холодной. Теперь она вдруг увидела ее уродливое черное лицо, впалые глазницы и ледяную улыбку.

Подобные мрачные мысли были весьма некстати этим прекрасным солнечным утром. К тому же Китти никак не могла понять, как и откуда они вдруг закрались ей в голову, поэтому постаралась как можно быстрее их отогнать. Она встала, умылась, заплела себе две аккуратные тугие косички, выбрала красивое зеленое платье, которое ей сшили еще полгода назад, и спустилась вниз по широкой массивной лестнице.

В гостиной, где часто царил легкий полумрак, сегодня все шторы были подняты, и яркий солнечный свет заливал комнату. В воздухе витали утренние ароматы только что сваренного кофе и свежих сливок, к которым примешивался доносящийся с улицы запах свежести.

Дон и Шейла как обычно в это время сидели за столом, правда, одеты были чуть более нарядно, чем в другие дни. Шейла надела нежно-лиловое платье с изящным кружевным воротничком и собрала волосы, что делала нечасто, а Дон сменил свою рабочую одежду, в которой трудился в мастерской, на отлично сидящий выходной костюм. Китти сразу бросилось в глаза, что в это утро он выглядел необыкновенно счастливым и возбужденным. Его лицо удивительно изменилось. Оно как будто помолодел за эту ночь.

Шейла же казалась слегка растерянной, но, впрочем, тоже улыбалась.

Китти вошла в гостиную почти бесшумно, заняла свое обычное место за столом и налила себе кофе, точно это утро ничем не отличалось от других.

Родители тотчас встали со своих мест. Шейла чмокнула дочь в макушку, а Дон обнял за плечи.

– С днем рождения, принцесса!

– Я приготовил тебе подарок, милая! Он ждет тебя в подвале. Мне прямо не терпится, что б ты его увидела. Ну а потом мы отправимся по магазинам и купим тебе все, что ты пожелаешь. А уж вечером отметим твой тринадцатый день рождения как полагается. Пригласим твоего дружка Тедди и устроим настоящий пир. Ты не поверишь, как я сегодня счастлив. Твой день рождения принес мне настоящую удачу. Я наконец-то смог воплотить свою мечту. Я сделал точную копию твоей матери в молодости. Тебе же интересно узнать, какой она была?

Китти вежливо улыбнулась. Ей нравились игрушки, которые делал ее отец, но она так к ним привыкла, что они давно перестали ее удивлять.

– Идемте скорее в подвал, я просто обязан вам это сейчас показать.

Оставив недопитый кофе на столе, Китти вместе с матерью отправилась вслед за Доном.

Он шел спереди, а они медленно и торжественно шествовали за ним, вдруг заразившись его энтузиазмом, предвкушая и в самом деле увидеть что-то необычное и по-настоящему красивое. Спустившись по лестнице, они оказались в мастерской. Дон направился к самому дальнему углу, куда почти не попадал дневной свет, и им ничего не оставалось, как последовать за ним.

– Итак, дорогие мои, я наконец-то готов вам показать то, ради чего трудился всю жизнь, то, ради чего так отвратительно мало уделял времени вам и то, что теперь стало венцом всех моих творений.

Он сдернул темную занавеску, которая, подобно ширме, скрывала этот угол от остального подвала и взглядам матери и дочери предстала фигурка юной хрупкой девушки, ростом и сложением и правда походящая на Шейлу.

Лицо ее было скрыто темно-лиловой накидкой, из-под которой выбивалась пара светло-каштановых прядей.

Всегда спокойной Китти вдруг завладело такое нетерпение, что она в доли секунды оказалась рядом с новой игрушкой и почти одновременно с отцом сорвала с нее капюшон.

В ту же секунду подвал огласил истошный крик. Так кричат те, кто и вправду увидел нечто чудовищное, те, столкнувшись лицом к лицу со своим самым большим страхом.

– Дон, немедленно выкини эту гадость из дома!

Сквозь свой собственный крик Китти слышала, как ее мать кричит на отца впервые за все совместно прожитые годы, и от этого ей становилось еще страшнее.

Под капюшоном оказалась хорошенькая головка куклы в обрамлении чудных каштановых локонов. Но вот лица у нее не было. Вместо него была огромная черная дыра, бездна, раскинувшаяся точно врата ада и готовая утащить с собой любого, кто осмелится подойти ближе. От нее веяло таким леденящим холодом, что казалось, можно было замерзнуть. Чем больше Китти смотрела в это пустое черное лицо, тем больше в ней откуда-то из самого живота поднимался неконтролируемый животных страх. Именно так она и представляла себе смерть и именно здесь и сейчас столкнулась к ней лицом к лицу.