Читать книгу: «Здравствуйте, дорогие потомки!», страница 4

Мне надо, чтобы мама как-нибудь нашла мой дневник и прочитала. И тогда она всё, всё сразу поймет – и как я умею любить, и как я умею грустить, и как я умею скрывать весь свой внутренний мир от чужих и посторонних глаз… Всё это она там прочтёт. И… И пусть даже прочтёт и про то, как я незаслуженно получил пятёрку – пусть!.. Ведь я не трус! А прежде чем ругаться за это на меня – так пусть ещё и прочтёт сначала, про то, как она мне торт не купила и при продавце оскорбила на глубину души!.. Пусть знает – что я и это всё от неё стерпел и ничего не сказал, и что, уж тем более – за какую-то там двойку-пятерку меня ругать не стоит!.. Вот, только как бы так сделать, чтобы она прочла – я уже даже и не знаю. Я почти отчаялся и потерял надежду. Уже я и клал свой дневник на самое самое видное место – на телевизор. И делал вид при ней, что я что-то здесь усиленно пишу и так же усиленно скрываю – я так старательно озирался на папу и на маму, что уже наверное и трансформер бы догадался, что у меня здесь записано самое сокровенное!.. Но мама, видимо, не догадалась… И папа тоже. И тогда я даже зачеркнул надпись "Просто простая тетрадь" на обложке и написал крупно: "Самое сокровенное". И это, всё равно, не подействовало. И я однажды даже уже положил свою тетрадь прямо на мамин кухонный стол!.. А мама всего лишь, когда пришла на кухню, чтобы что-то сильно готовить и спешить, так и крикнула мне, чтобы я у ней забрал свои вещи со стола, потому что ей нужно побыстрее готовить, а то сейчас папа придёт и ему нечего кушать… И даже сказала, что я неряха, ведь разбрасываю свои вещи везде где попало – и опять оскорбила меня в глубину души!.. Возможно – мне всё-таки стоило бы раньше чуть-чуть больше работать над почерком… Ведь мама, возможно, просто не разобрала, что там на обложке написано было "Самое сокровенное" – ведь если бы она разобрала, то она бы, конечно же, заинтересовалась, и никакой голодный папа, наверное её бы не смог от этого дела отвлечь. Вот так вот и говорится – что ученье свет, а не ученье… не свет. Вобщем как-то так. Я, иначе говоря, совсем уже разнадеялся, что мама у меня хоть что-нибудь прочтёт, и думаю, что она не прочтёт и про то, как я хотел, чтобы она прочла. Так что пишу смело. Как каланхоэ. И думаю, что возможно мне стоит поговорить с папой и ему как-то случайно раскрыть все свои секреты невзначай, а он уже, при случае, когда мама начнёт с ним, например, обсуждать то – какого же бесчувственного сына они с ним растят, смело бы возразил ей и сказал по секрету, что как он догадывается – так у меня есть неразделенная чувства к какой-то прекрасной даме, которая как никто умеет прыгать с горки-кораблика… И мама тогда раскается в своём непонимании и станет смотреть на меня улыбаясь и даже извиняясь чуть-чуть.

10 ноября.

Сегодня я поговорил с папой, дорогие потомки. Мы с ним шли вместе из магазина. И я спросил его, чтобы как-то зайти издалека:

– Папа… А ты когда-нибудь любил?..

Папа опешил и говорит:

– А как же, ты думаешь, я на маме твоей женился?..

Я говорю:

– Ну, не зна-ааю… Может от того, что она очень вкусно готовит.

– Ну, то, что мама у нас готовит вкусно, так это, конечно, да… Но если бы я на ней только из-за этого женился, так это уже нельзя было бы, понимаешь, назвать настоящей любовью.

Я вздохнул и сказал:

– Да… Куда серьёзней, когда она ещё умеет прыгать с горки!.. Как настоящая серна… и антилопа.

Но папа, видимо, не понял тонкого намёка на тайну моей души, или не понял сразу – что такое серна… И продолжил дальше. Он говорит:

– Любовь – это когда ты сам хочешь что-то для неё сделать… Когда готов отдать ей весь мир!.. И подарить всю свою жизнь. А не только радуешься тому, что она что-то хорошее сделает для тебя.

И я подумал – что тоже хочу отдать Ане весь мир и подарить ей всю свою жизнь, когда мы в следующий раз с ней встретимся на площадке.

И я говорю:

– Да, па-па!.. Любовь – она прекрасна!..

– Да… – говорит папа, – Хотя иногда, знаешь ли, она бывает и болезненная.

И я говорю:

– Это уж да… И не говори. Болезненная… Как влюбишься – так сразу кашель у тебя начнётся, и горло всё заболит… И живот. И нос зачешется… – Это я бросил такие слова, так – мельком. Чтобы папа понимал, что я тоже не лишён чувства печали и переживания. – А то ещё и зуб у тебя потом вырвут… И в школу не пустят идти, потому что ты весь больной будешь…

– Ого!.. Ну, это ты сильно, наверное, влюблялся, раз тебе аж прям зуб вырывали!.. – улыбнулся папа.

– Да так… – говорю, – ничего… Его-то и не вырвали, конечно.. всё равно, но… Но, кажется, всё к тому и шло…

– А… – сказал папа. – Ну, раз не вырывали… Тогда может быть – это ещё и не настоящая любовь была. А только так – влюбленность. – папа любит шутить. Особенно когда не кстати. – У меня-то, вон – видел, сколько коронок стоит?.. Так это, уж потому что я твою маму по настоящему люблю!..

Ну, вобщем… уж не знаю, что и как мой папа понял – но папа, похоже понял, хоть в общих чертах, и осознал, что я уже хлебнул достаточно в своей жизни неразделанной любви.

13 ноября.

Сегодня… Сегодня случилось нечто, дорогие потомки!.. Я сегодня опять встретил Аню. И она даже совсем не сердится. Потому что меня не очень помнит. Ну и… Так оказалось, что её мама саму не пустила в тот день, потому что был дождь. Но это потом выяснилось… А сначала – я просто выглянул из окна, и смотрю: она!.. Явно она, потому что кроме неё никто так, совсем в одиночку, не скачет по площадке. А на площадке – только она и мама. И она скачет… И я понял, что это она. И побыстрее схватил со стола свой парусник по имени Анна – а это я так решил сделать себе коллекцию парусников и первый из них – наречь Анна. Он был очень красивый парусник: из коробки из-под сыра. Ведь я недавно прочитал книжку про путешествия. И в ней очень много чего, прям про меня было написано. А я уже говорил, что люблю я такие книжки – где про меня. И вот, я там столько много всяких морских терминов не понимал, что просто сразу же решил, что я в них во всех теперь буду знаток, и даже куча кораблей у меня по комнате будет расставлено. Как у любого знатока. Вот, как ещё мама мне сможет отдать коробку какую-нибудь из-под другого сыра, или творога, так я себе ещё сразу и сделаю. И вот я побежал во двор. И во мне аж всё сердце забилось от счастья, пока я свой лифт ждал!.. И я бегом выбежал из лифта и побыстрее побежал к выходу из подъезда… Но когда открыл дверь, так сразу же притормозил и стал ме-еедленно подходить к площадке, даже и не глядя, как бы, на неё… А потом ещё остановился на пол пути и поднял высоко кораблик и посмотрел на него внимательно, оглядел его, и так и продолжал идти, глядя только на него аж до самой площадки. И даже немного споткнулся. И чуть не упал. Но всё равно продолжал смотреть только на свой кораблик, делая вид такой, что будто мне всё вокруг безразлично… А ведь на самом-то деле-то очень даже и различно. И иду я так дальше, а сам слышу – она у мамы спрашивает уже: -"Мам, а можно я с этим мальчиком познакомлюсь?"

Ну, вот те раз, думаю!.. Я ей тут такой вид себя показываю… А она уже тут хочет еще с мальчиком каким-то знакомиться пред моими глазами!.. Предательница ещё!.. Ну, я вскипел внутренне, глаза поднимаю возмущенно так, а она тут уже – стоит, глазами мне хлопает и говорит:

– Мальчик, а тебя как зовут?..

Я думаю – ну и зачем я себе футболку новую надел?.. У ней, видимо, память на лица не очень… А я тут весь в одежду новую вырядился!.. Как франт какой. Забыто всё, что было между нас!..

Ну, я уж думаю, ну надо ей хоть как-то намекнуть.

-А-аа!.. Это ты… – я сделал вид так, что будто её только увидел. – Ах, да… Помню, помню. Мы здесь с тобой играли… Как-то раз. – а она смотрит большими глазами своими… Ну я и дальше говорю, – Ты… Вроде… Аня, да?.. Если не ошибаюсь? А ты ещё на следующий день прийти обещала… А там был дождь… Дождь…

– А… – говорит. – А, это ты?.. Да, я… вспоминаю. А меня мама тогда погулять не вела, потому что дождик. И я не тут была. Да…

"Ну, фух! – думаю, – Теперь уж хоть помнит, что я такой существую!.. А то и не поймёшь ведь – как с ней и говорить-то теперь уже…"

Я говорю:

– Уж думал – больше тебя не увижу.

Так один дяденька в ещё одном мамином сериале однажды говорил. – Ты, кажется, помолодела с нашей последней встречи… – и это тоже из сериала.

Аня раскрыла глаза широко, широко. От удивления видимо. Уж куда же ей ещё молодеть-то, действительно?!. Она бы, наверное, ещё и не хотела бы, чтоб кто-то её считал младше – четырехлетней дошкольницей, там, несмышленной какой-то!.. Что я говорю?!. Но это ничего – с такими глазами она ещё только красивее.

– Это у мамы новый крем такой… Она на лицо мне мазала, когда я обгорела… – поспешила оправдаться моя Аня.

– Ясно… – говорю… И сам замялся. – Понапридумывают сейчас всякой косметики… Что мать родная не узнает!..– и я сунул руки в карманы и начал пинать камушек очень серьезно. Как настоящий бизнесмен из сериала. А Аня, кажется, испугалась, что её теперь мама действительно не узнает, и поскорей обернулась к ней – а то вдруг она сейчас уйдёт куда-то с площадки, потому что её не узнает и отправится искать свою дочь?.. Но мама спокойненько сидела в телефоне на лавочке. И Аня слегка успокоилась. Она потупилась и стала срывать лепестки и листья с куста, а параллельно водить носком босоножки по гариевому покрытию. А потом я стал ещё яростней пинать свой камушек, как будто я совсем отважный и безбашенный каланхоэ. А Аня стала смешивать все свои листики с песком и осматривать их как творческая личность – чуть со стороны и склоняя голову то на один бок, то на другой. А потом – она сгребла свой песок с листьями в большую такую горсть двумя руками и мне насыпала на край песочницы.

– Это, – говорит, – тебе. Супчик.

Я подумал, что это ещё ничего… Это ещё хорошо – не с брокколи.

Я говорю:

– Ням-ням. – ну а что же ещё говорят в таких случаях?.. – Вот, сме-таны бы ещё!..

И она посмотрела на меня так, понимающе, и положила на край песочницы ещё ма-ааленькую горсточку песка.

– Вот. – говорит, – Сметана.

А потом сорвала ещё один листик – большой и положила рядом. Туда же.

– А это, – говорит, – хлеб.

Я говорю:

– Спасибо. Это белый или чёрный?..

…Как будто я не вижу, что это – зелёный!..

– Это… – подумала Аня и говорит, – А это макарона такая.

Я думаю – ну ничего себе!.. Вот это женщина неожиданная!.. Непредсказуемая!.. И находчивая.

Я говорю:

– Понятно. Благодарю. Ням-ням. Всё… Съел. – и высыпал песок обратно в песочницу. – Очень вкусно, спасибо. Почти как чупа-чупс.

Она вся засветилась, говорит:

– Не за что!..

А сама, прям улыбается до невозможности!..

А я тут стал, усиленно корабль свой катать по волнам из песка. Сейчас, думаю её ещё обрадую. И так его ещё с почтением и важностью катаю. Как самый крейсер какой-то. Ну она и спрашивает у меня:

– А что это за… парусник?.. У тебя?

Я говорю:

– А это из моей коллекции… – я промолчал, конечно, что он у меня, в коллекции, пока что единственный только и есть… – Флагман. Я его сам делал. Герцогиня Анна называется.

А Аня аж выпрямилась и на меня с восторгом посмотрела.

– Мы тоже, – говорит, – на кружке платочки шили. Сами.

Я говорю:

– Я это так… Своим умом. Без кружка. Так по вдохновению душевному.

– А это, – говорит, – познакомься… Мой Тайфи. – и показывает мне щенка своего – игрушку.

Я говорю:

– А почему Тайфи?..

– А это, просто – виноград такой есть. Сорт… Я в магазине видела. И, вот, назвала…

Я думаю – ну у неё и мышление!.. Образное!

– А сколько ему?.. – говорю. – Год?.. Или пятнадцать?

– Ему, – говорит, – два дня. Мне его мама разрешила, за то что я себя чуть-чуть хорошо повела.

– А-аа… – говорю, – А что он ест?..

– Косточку. И суп.

Я говорю:

– А обои не дерет?..

Она говорит:

– Нет. А он ещё маленький. Он не умеет – у него когти все не выросли.

– А, ну тогда хороший пёс.