Читать книгу: «Индульгенции»

Дисклеймер

Все упомянутые ниже в авторской речи, речи персонажей и иных частях текста события, а также имена, фамилии, отчества, названия торговых марок, адреса и иные имена собственные являются вымышленными. Любые совпадения с реально существующими лицами, местами, названиями и торговыми марками, а также совпадения событий в сюжете произведений с реально происходившими событиями совершенно случайны, и автор не несет ответственность за возникающие на почве этих совпадений домыслы.

Автор не признает за собой безусловное согласие с мнениями и суждениями тех или иных персонажей, в том числе – при ведении повествования от первого лица, и не осуществляет никаких призывов к тем или иным действиям, а только представляет картину повествования.

Также автор не считает допустимым повторение в реальной жизни тех или иных негативных (в том числе противозаконных) опытов персонажей и не несет ответственности за субъективное восприятие читателем изложения данных полностью вымышленных событий.

Напоминание

extra infernum post mortem est non terribilis.

externa inferno post mortem nihil.

infernum intra cum vita est terribilis.

verum infernum intra in vita.

МЕЖДУ СЕКУНДАМИ

Саша

…но не могу рассмотреть, как ни пытаюсь, и текст кажется лишенным явного смысла.

Лишь острые углы. Они видны отчетливо.

Я впервые понимаю, что вся эта комната тоже полна острых углов.

Отрываюсь от экрана ноутбука. Ложусь на кровать.

Мир открывается мне заново, и он полон острых углов. Один угол ярко освещен. Торшер из IKEA. Я лежу на большой кровати из IKEA. Живу в мире из IKEA. Но это ни для кого не новость. Для вас точно. Вы же со мной в этом мире? Я не одинок? Правда? Вроде как вы киваете.

Спасибо.

Тьма на миг.

Мир снова настежь, и другой угол затемнен. Это мой дом. Я закрываю глаза, а когда открываю, мне кажется, что я потерялся, и вокруг – белая бесплодная пустыня. Белые панели, белые поверхности. Целый белый мир, сосредоточенный в трех взглядах. В каком-то шоу говорили, что видеть белые вещи вокруг после пробуждения – это здорово, и это побуждает к жизни. Но советы дает тот, кто не умеет делать то, что советует. Целый белый мир. Видите? Только представьте на миг. Только не уходите сейчас. Мне стало жутко одиноко в этом белом, избыточно чистом, слишком часто прибираемом мире.

Добро пожаловать. Это мой дом. В последние несколько месяцев это становится для меня открытием. Как и периодические вспышки странной, необъяснимой тревоги. Я слышу, как длинными, злобно шипящими щелчками отрабатывают свое в прихожей настенные часы, которые нам с женой подарила теща. Они вроде как очень дорогие, хотя я хотел бы их сжечь или просто сбросить с обрыва где-нибудь в Сьерра-Леоне, чтобы забыть, как страшный сон. На кухне льется вода. Там моя жена Соня что-то готовит. Настя – моя маленькая дочь, – уже спит в своей кроватке. Который день все это начинает казаться странным, поделенным на несвязные фрагменты, лишенным смысла, как и та самая необъяснимая тревога. Но всякий раз уже спустя несколько секунд, я одним усилием воли возвращаюсь в привычную реальность. Вам плевать, я знаю. Вам уже наскучило мое нытье. А еще – вас не существует. Поэтому, мне тоже плевать. В моем мире есть только я, белая тишина и IKEA. И тревога, которую я пытаюсь окрестить необъяснимой, потому что боюсь признаться себе, что для нее есть вполне себе осязаемый повод. Один-единственный.

Я в ванной. Споласкиваю лицо ледяной водой. Я вернулся, но на этот раз ощущения реальности происходящего добавилось не так много, как хотелось бы. На улице – омерзительно-нежный околонулевой холод. Обещали снег, но через окно на кухне видно лишь беспросветную асфальтную серость двора этой растянутой в длину новостройки и бездонного неба.

На моей кухне суетится призрак женщины, которую я любил. Мой мир рушится, когда я ее вижу. И строится заново. Слишком быстро. Я зажмуриваюсь от скорости, но что-то вынуждает меня открыть глаза.

Черт, этот белоснежно-белый мягкий халат! Она в нем действительно смахивает на призрака. Посматривает на меня. Пытается улыбнуться. Круглолицая по своей природе, но изрядно похудевшая за последние месяцы. Не знаю, почему. Терапевт и невропатолог говорят, что с ней все в порядке. Только психика немного подустала, но затяжной декрет – такое дело. Не каждому по зубам. Соня любит своего ребенка. Свой декрет. Свой дом. Хочет второго ребенка. Второй декрет. Второй дом? Там, на малой родине, откуда нынче планирует перебраться сюда чуть ли не вся ее семья? Эти намеки меня раздражают, но они поступают от нее, тут уж никуда не деться.

– Что-то мы совсем припозднились. Ко скольки тебе на работу?

Вздыхаю. Призрак ожил и воплотился в нее.

– К восьми или восьми-тридцати, – потираю шею; сажусь за стол. – В общем, нормально. Ты как?

– Отлично, – улыбается. – Руки помыл, крошка моя?

Изображаю ответную улыбку. Когда привыкаешь врать, отношение к миру меняется. Впрочем…

А вру ли я?

Неужто, я хотел бы что-то изменить? Хотел бы жить не здесь? Хотел бы жить не с ней? Абсурд. Между двумя вариантами не выбирают дважды. Во всяком случае, я не выбираю. А вы? Вы-то как? Обиделись на мою демонстративную неоднозначность? Ну, и черт с вами. Я и один проживу. С Соней. Потому что это мой выбор. И все эти тревоги, знаете… Это просто чушь.

Но почему в последние дни мир периодически сжимается вокруг меня? Самым главным боссом компании мне назначена командировка в Москву с проверкой и переговорами, и при одной мысли об этом, желудок сжимается и присыхает к позвоночнику. Куда угодно, только не в Москву, хоть в Петропавловск-Камчатский – так я сказал бы, будь моя воля. Но завтра все будет нормально. Наверняка. Уютная Соня укомплектовывает тарелки здоровыми овощами-гриль и полезным стейком лосося, и халат придает некоторый рельеф ее крошечной груди, едва поднявшейся перед кормлением, а я снова смотрю в окно, и во двор въезжает красный «гетц» и неровно паркуется сразу на два места, и из него вылезает высокая длинноволосая растрепанная девица, которая, мне кажется, не живет здесь, а просто…

Соня

…и открываю глаза и сразу смотрю направо. Пустое место. Почему я не встала раньше? Вот дура! Господи, почему?

Тихо. Даже в мыслях – не кричать. Настюшка еще спит. Это здорово. Мне трудно поднять голову с подушки, но я должна. Немного кофе – и все будет в порядке. На сегодня столько планов! Неужто я все успею?

На кухне неприятный запах. Легкий, но заметный. Я чувствительна к таким вещам. Очень. Некоторые мамаши живут с ребенком в квартире, где воняет мусором. Пара моих знакомых – такие. Это отвратительно. Оправдываться занятостью и жить на помойке просто потому, что тебе лень вынести лишний раз мусорное ведро. Приоткрываю стеклопакет. Город проснулся. Неестественный шум. Словно бы эти звуки извне всегда есть, но разобрать их, разделить на части невозможно. Тоненький кашель из детской. Настя проснулась. Теперь день точно начался. Успеваю включить кофемашину и иду в спальню.

Только покормив и усадив за игрушки дочурку, добираюсь до вибрировавшего недавно мобильника. Он написал? Пожелал мне доброго утра? Напомнил, как меня любит? Хотя бы спросил, что вечером купить по дороге домой? Господи…

Ничего.

Ноль.

«Ваш номер выбран для участия в розыгрыше…»

Я давно ничего не выигрывала в этой жизни. Все как-то со скрипом, с мучениями. Нонсенс ведь, правда – я вынуждена страдать за свое счастье. Почему он такой? Что с ним? Худшее, что у нас было, пережито, затерто, рассеяно по памяти. Вздорные мысли, странные поступки – нам ведь уже не до этого, правда, Сашенька?

«Как дела? Хорошо добрался?»

А что я еще могу написать? Этот козел ведь не может сам полюбопытствовать, да?

Нет, нет, я не должна так… Это сводит меня с ума.

«Все нормально. Как у вас?»

А тебя правда волнует? Хоть когда-то волновало? А?

Да, он ведь хороший отец. Я смотрю на фотографию в тоненькой магнитной рамке, прилаженную к левой дверце холодильника. Насте на ней два года, и она на плечах у отца. Он счастлив. Мне иногда кажется, что на этом фото он плачет от счастья. Его черные волосы. Его глаза…

Мне не хватает какой-то части его. Возможно, это связано с тем, что мы давно не были… ммм… вместе. По меркам семейной жизни – очень давно. Которую неделю ни мне, ни ему не до интима. Он напряжен и молчалив. Я не знаю, о чем говорить с ним, хотя пытаюсь заводить то одну тему, то другую. Выходит неловко, и мне даже стыдно его отвлекать – может, что-то серьезное происходит на работе, а я знаю, как щепетильно он к этому относится. Но он не должен закрываться от меня. Он и Настя – весь мой мир. Мир, за который я так долго сражалась. Но как только мне показалось, что пора почивать на лаврах, все опять начало расшатываться. Это все странно, и серое небо, почти сливающееся с раскинувшимся под ним огромным колодцем двора, полным эхо однообразных шумов, словно бы подтверждает мои догадки о том, что он сейчас думает не о том, как прикоснуться ко мне, а о своих – только лишь своих проблемах, которые он делает нашими, оправдывая этим тот факт, что я…

Юля

…глаза снова открыты, и бесформенные цветные пятна понемногу рассеиваются, становятся блеклыми, тают.

– Девушка, Вам помочь?

Мне даже не важно, кто это. И почему. Чем помочь?

– Спасибо, все в порядке, – отвечаю так сухо, как могу – почти агрессивно.

Каждый раз, сдавая анализы, я какое-то время сижу вот так на скамейке и чего-то жду. Просветления? Полного забвения? Не знаю точно. Что-то приказывает мне не торопиться и осмыслить происходящее, но рассудок отказывается осмыслять это. Защитные механизмы психики, страх сломаться. Я когда-то хотела учиться на психолога. Лет в пятнадцать. Когда мне казалось, что секс – это плохо, а красная помада – верный признак проститутки, как и длинный каблук. Забавная была девчушка, надо полагать.

Провожу рукой по голове, машинально поправляя волосы. На ладони остаются тонкие светлые локоны. Усмехаюсь. Мелирование что надо. Совершенно бесплатно. Вот только это уже за пределом. Это уже не мое. И даже этого я лишаюсь. Забавно, как далеко уходит жизнь, начиная забирать у тебя все. Никогда не знаешь, какой сюрприз следующий. Одно хорошо – я всегда знаю, как все кончится. И все знают. Но стараются забыть. А я почему-то не могу. Но я могу забываться, и поэтому встаю и шагаю к машине, чтобы отправиться в царство забвения.

По дороге на работу я цепляюсь покрепче за руль моего «ситроена», потому что ладони слишком влажные от пота и соскальзывают.

Паркуюсь. Почему-то ужасно раздражает выскальзывающая из-под мокрой ладони выпуклая ручка переключения передач. Когда выключаю зажигание, обращаю внимание на наличие в подстаканниках кучки каких-то фантиков, пары огрызков яблок, шелухи. И на запах, который я стараюсь считать привычным. Я нынче очаровательна. «Шестеренки» на руле словно бы указывают вверх, с усмешкой намекая мне на что-то, и я обещаю себе вырезать их канцелярским ножом при первой возможности. Но пока что следует хотя бы выбросить потемневшие огрызки. Вечером.

Сдавливает грудь. Немного откашляться. Заранее. Подальше от чужих глаз. Расчес на руке, под рукавом требует внимания, и я обещаю себе принять еще обезболивающего и «Супрастина». Возможно, оно поможет унять и зуд. Крем уже не справляется. Симптоматика – слабое утешение. Пустое место, когда вопрос стоит о возможности выздоровления. Впрочем, людям свойственно уходить в мелочи, в конкретику, в текущий момент. Если бы не это – мы бы знали только момент рождения и момент смерти. А так – жизнь полна сюрпризов. То ключом, то обухом.

Еще несколько месяцев назад я клялась себе, что это все не возьмет надо мной верх. Но попробуй-ка ты побудь сильной, когда нет ни единой секунды без боли. Даже во сне. Я не могу пить слишком мощные обезболивающие, потому что тогда превращусь в безвольное одноклеточное и не смогу вести даже те скромные дела, что веду сейчас. Не смогу тихо, неприметно работать по полдня и уходить, стараясь не споткнуться и не упасть больше ни разу в обморок прямо в офисе, где на меня давно смотрят, как на прокаженную. Проблема в том, что если я перестану туда ходить вообще, и на меня не будут так смотреть – все кончится гораздо быстрее. Я паразит офиса. Мне нужны его соки. Единственный неприятный нюанс в том, что многие уже стали это замечать, а кого-то это даже раздражает. Человеческого сочувствия, как и прочих эмоций, хватает совсем ненадолго. Дальше идут привычка и отторжение.

В перерыве я листаю инстаграм, чтобы попытаться разбередить память, но стойких ассоциаций даже с самыми теплыми кадрами не возникает. Изучаю нарезки фото в коллажах – с подругами, на море, в Барселоне, в Париже. Ленка прекрасна в этом прикиде из короткого топика и таких же недлинных шортиков, и я хорошо помню, как в Риме ее пытались снять примерно каждые пятнадцать минут – то итальянцы, то какие-то турки, то наши же туристы. Было весело, было много вина и много глупостей. Я бы хотела остаться там, в том лете, но сейчас вокруг бесснежная питерская зима, и остается только ждать, когда наступит тепло. А я уверена, что оно наступит, потому что я назаказывала кучу всякого дешевого барахла на «ибее» и «алиэкспрессе» – ведь с мной ничего не может случится до тех пор, пока это все не придет. Ну не бывает же такого, чтобы получатель не дождался свою посылку, правда?

Меня мутит по дороге домой, и я паркуюсь рядом с Макдоналдсом на «лиговке», чтобы немного отдышаться, а заодно вспоминаю сегодняшнее утро. А именно – момент, когда я сдавала «клинику». Ее нужно сдавать регулярно, для проверки изменений в структуре крови. Это помимо маркеров, каких-то мазков и прочей дребедени.

Кровь шла сегодня очень туго, словно намекая на то, что мы с девочкой-лаборанткой занимаемся сизифовым трудом, но я винила в этом не высокую свертываемость или свое состояние, а неумелую медработницу, которая давила изо всех сил, но не могла выдавить из меня нужный литраж.

Ну, ты еще отрежь мне палец и надави посильнее, дура!

Я хотела что-нибудь ей высказать, но вовремя поняла, что не права. Что она просто пытается делать свою работу и просто хочет, чтобы все быстрее закончилось. И претенциозных куриц и истеричек на грани жизни и смерти ей и так хватает. Не стоит мне становиться одной из таких полоумных.

Это были, кстати, последние пробы. Дальше в бой пойдет третья очередь тяжелой артиллерии. Первый сеанс должен быть назначен через день после результата анализов, если больше не будет вопросов. Только вот на большую часть вопросов и так уже найдены ответы, потому что первые две попытки дали крайне скромный эффект. Мой лечащий врач старается подавать все свои заключения под максимально позитивным соусом, но я лично вижу в этом попытки кинуть спасательный круг всплывшему телу.

Вечером я в очередной раз захожу на форум моих коллег-больных. Я делаю это нерегулярно, но достаточно часто. Поначалу я искала больше информации о своей болезни и о том, как люди справлялись с ней. Но спустя несколько недель я устала пробираться сквозь километры бредовых текстов умирающих людей, отчаянно доказывающих свое присутствие в мире живых. Теперь я заглядываю на эти форумы лишь для того, чтобы в очередной раз ощутить дикое отвращение от этих постов и снова понять, что со мной все еще в порядке, что я – не выеденная яичная скорлупа, заполненная по-новому несчастьем, а еще та самая Юля, у которой были обширные планы на жизнь, карьеру, любовь…

Что я – не конченая психопатка.

Что я – существую. Даже в том мире, где нет места ходячим мертвецам, не говоря уже о….

Саша

…и я отказываю ему в этом, и он уходит, понурив голову, чтобы продолжить биться в закрытые двери вместо того, чтобы попытаться найти к ним ключ. Никогда не понимал таких людей.

Вообще, в этой компании слишком много тех, кто привык сидеть на своем месте годами и просто ждать зарплаты. Сформированная за годы клиентская база и относительное уважение к имени компании, где я с недавнего времени назначен руководителем отдела закупки, в сообществе оптовых поставщиков должны становиться импульсом для развития, а становятся лишь гирей, привязанной к ногам коммерческого отдела.

Надежда одна – девочки-акулята из коммерции, работающие с топовыми клиентами. Вот они, маршируют на обед мимо моего кабинета в коротких шубках и пальто. Длинные каблуки, короткие юбки, облегающие платья, много штукатурки – весь арсенал для отключения головы партнера при проведении очередных переговоров и улаживании конфликтных ситуаций. Их задача – не только показаться клиенту, но и запомниться – для того, чтобы даже при телефонном разговоре образ, привязанный к конкретному менеджеру, маячил перед ним и не давал делать резких выводов и стратегически невыгодных нам шагов.

Впрочем, не на всех это действует. Периодически, когда оказывается, что заключение какого-нибудь договора конфликтует с политикой отдела закупки или проходит мимо него, чтобы впоследствии создать множество проблем с затариванием складов, но договор нужно заключать быстро, вертихвостки хотят усыпить мое внимание и отвлечь какой-нибудь болтовней. Но мое отношение к этому хорошо известно, и иногда меня даже удивляет, как они с визгом голодных чаек раз за разом бьются об одни и те же скалы.

В такой атмосфере постоянного напряжения и борьбы с женским коварством проходит практически каждый день. Главный плюс всего этого – возможность не думать о том, что ждет тебя вечером. Назначение на пост, стоящий плечом к плечу с должностью коммерческого директора компании, помогло мне обосновывать периодические задержки и более частые командировки. А это помогает поддерживать баланс, некое равновесие, благодаря которому дефицит времени, потраченного на мой мир IKEA, превращается в запас терпения ко всем нюансам этого мира. Так что я не завидую тем, кого работа губит и угнетает. Меня она просто спасет. А любовь к делу – симптом надвигающегося успеха. Не верите? А вы пробовали? Или убегаете из офиса в 18.00, чтобы потом возмущаться тому, как растут сидевшие еще вчера за соседним столом карьеристы?

Из-за того, что я отвлекся на ваш насмешливый взгляд, я снова вспомнил про Москву. Хотя не хотел о ней думать. Спасибо за намек, что уж там. Надо бы подготовить статистику товародвижения для поездки. Не беспокойте меня до вечера, договорились?

Открыв глаза после очередного усталого массажа висков и переносицы, я обнаруживаю, что уже половина восьмого. Не сказать, что это меня сильно расстраивает, но я обещал сегодняшний вечер – вечер пятницы, кстати, – провести дома, а сам даже не ответил на сообщения от Сони, и допускаю, что дома меня могут ждать моральные половник и скалка по голове.

Я сознательно не смотрю в окна до выхода из бизнес-центра, надеясь хотя бы на легкий снегопад, но на улице все та же грязная оттепель, только немного опустившаяся по столбику термометра. Отправив успокаивающую смску и запустив двигатель, я закрываю глаза, чтобы унять легкое жжение от длительного сидения в обнимку с монитором и вспоминаю одну из зим далекого прошлого. Мне всегда казалось, что зима должна быть именно такой.

Ноябрь, двор родительского дома на Типанова. Я выбегаю на улицу, сообщая всем вокруг о том, что выпал первый снег, и его крупные хлопья оседают на всем вокруг, делая мир похожим на одно большое облако. Я не ловлю снежинки ртом, как многие другие маленькие дети, а пытаюсь поймать их руками, и когда одна из них задерживается у меня на варежке, и я успеваю рассмотреть ее идеальную форму, я смеюсь от счастья.

Снега нет. Зимы нет. И счастья – того, которое давалось просто так, без ответственности и финансовой нагрузки, – тоже не стало. Можно убеждать себя сколько угодно в том, что теперь, когда источниками счастья стали поездки в далекие страны, удачный – не только для тебя, но и для партнерши, – секс и пьяное праздничное веселье, наступила настоящая, серьезная жизнь. Вот только до конца в этом убедиться невозможно. Потому что счастье это, построенное на фундаменте из оборотных средств и денег на вкладах, будет разрушено, стоит этим средствам упасть. И вот – ты уже намертво прикован ко всем этим источникам счастья, потому что без поездок по Шенгену и дальше тебя загнобят дома, без секса свихнешься сам, а без бухалова с нужными людьми выпадешь из тусовки, благодаря участию в которой тебе доверяют ответственные посты. Happiness seems to be loneline-e-ess.

– Что случилось?

Это даже слишком ожидаемо. Где-то в параллельном мире тебя встречают дома приветствием, поцелуем и вопросами, как прошел день. В моем мире это стало редкостью. Более частыми стали тревожные всплески руками и категоричные вопросы.

– Засел за подготовку документов, не заметил, как прошло время, – машинально выдаю заранее заготовленный текст, скидываю на вешалку пиджак и ухожу в комнату, на ходу расстегивая рубашку.

– Ну, куда там предупреждать меня об этом, – Соня не решается последовать за мной, хотя я слышу, как бы ей этого хотелось.

А мне хотелось бы швырнуть эти серебряные запонки куда-нибудь подальше, но я аккуратно кладу их в надлежащую коробочку и, ощутив внезапный отлив сил, обрушиваюсь на кровать. В незапамятные романтические времена, когда я приходил после невыносимо тяжелого дня домой и присаживался, чтобы перевести дыхание, Соня еще могла раз в месяц зайти в комнату, скинуть халат, обнаружив под ним корсет и чулки или просто чулки без каких-либо дополнений, а далее следовал или просто горячий – а потому и быстрый, – минет или скачки на мне до счастливого окончания. В последний раз нечто в таком духе было, пожалуй, года два назад. Трехлетний брачный период миновал, но оставил за собой шлейф проблем, которые развели меня и Соню по разным углам – это важно признать просто для того, чтобы быть честным с самим собой. Потеря одного вида близости уводит другой, и эта схема работает с любой стороны. Начинается фильтрация мыслей, сказанных слов, высказанных желаний. Все превращается в рутину. В белую рутину белого мира.

Но сейчас я бы и не ждал супружеской инициативы от Сони. Источник моей тревоги наверняка стал и источником ее беспокойства. Все было достаточно просто и предсказуемо проблемно. Вечером прошлой пятницы я вышел из квартиры в магазин и до машины, случайно оставив мобильник дома, причем на видном месте. Разумеется, именно в этот получасовой интервал на него поступил звонок от человека, которого я точно не ждал. После того, как трубку не взяли, последовало короткое сообщение.

«Перезвони мне. Нужно поговорить»

Вполне безобидное послание, если не учитывать его источника. В тот вечер Соня ничего мне так и не сказала, только странно поглядывала на меня время от времени, словно ожидая, что я расскажу все сам. Это было вполне в ее стиле – понимать, что я догадался о ее знании, и все равно ждать, что я буду подыгрывать и рассказывать правду от первоисточника. Когда мы смотрели очередной фильм на огромном экране телевизора, она сняла мою руку со своей груди и, пару раз коротко нервно улыбнувшись, села с другой стороны кровати. Прямая спина, устремленный сквозь экран взгляд – все намекало мне на то, что нам надо поговорить. Но я отказался. О причинах даже не спрашивайте – я их не знаю. Вы знаете? Ну, вот и сидите молча со своими догадками. Ваше мнение конкретно на этот счет меня мало интересует.

До этого вечера, как мне казалось, все было прекрасно – в рамках дозволенного для нашей поблекшей семейной жизни. И даже сама Соня и по сей день пытается изображать спокойствие. Но спокойствие ревнующей женщины – это бомба с часовым механизмом, на которой стоят часы без цифр. Тебе может сколько угодно казаться, что ситуация под контролем, ведь ты знаешь, где должны стоять цифры и видишь стрелки, но детонация произойдет далеко от твоих расчетов.

Я замираю, погрузившись в мягкий шум воды, и меня захватывает странная ассоциация с событиями прошлого. Когда я мылся, я погружал голову под воду, в ванную, и мама говорила: «Не надо так, наберешь в нос воды, захлебнешься!», но я все равно так делал. И прижимался лицом к подушке дивана, пока страх задохнуться окончательно не заставлял оторваться, и мама, замечая это, говорила: «Не делай так, задохнешься, плохо станет!», а я все равно продолжал. Она никогда не говорила «Ты умрешь», потому что детям нельзя так говорить. И поэтому я не понимал, что плохого в том, чтобы задохнуться или захлебнуться. И страсть к самоистязанию… В общем, эта страсть не проходит с годами. Желание причинять себе вред без осознания того, что его воздействие распространяется не только на тебя самого.

Выходные успокоили Соню, и сейчас, после вполне рядового понедельника, за поздним ужином она рассказывает о том, как страдают дети-негритята там, куда свозят отработанные аккумуляторы от айфонов. Ее сильно задел репортаж об этом. Я прикидываю шансы избежать разговора на эту тему и примерный тайминг разговора в случае, если я включусь. Припомнив события последних двух недель, я отвечаю взаимностью, и ее это явно радует. В кои-то веки ее радость совпадает с моей. Остается только решить, что делать с тем сообщением, но я откладываю это на неопределенный срок.

– Может, уже ляжем спать?

Соня ложится напротив меня и смотрит мне в глаза. У нее удивительно чистый, ясный взгляд сегодня. Ее движения лишены скованности, и глядя в ее глаза, я словно вижу себя, свои былые желания и устремления, потому что вижу то время, когда мы еще могли несколько часов проговорить друг с другом, не повышая тон и не уставая за две минуты.

– Ты устала?

– Нет, – она улыбается и заползает ладонью на мой мгновенно напрягающийся живот. – А вот ты, мне кажется, устаешь больше обычного. Тебе нужно как следует отдохнуть. А сначала…

Вместо продолжения фразы, она толкает меня на спину, плавным движением спускает с меня белье и принимается делать то, что ей всегда очень здорово удавалось. Надеюсь, вы не подглядываете. Потому что такой минет сводит на нет возможность следить за вами и вашим вуайеризмом. Соня буквально поедает меня, затягивая в себя. Это чертовски знакомое чувство, ведь именно оно когда-то заставило меня помчаться к ней навстречу и кардинально поменять жизнь. Она затянула меня в себя, зажгла страсть, заставила подчиниться ее воле, встала во главе моих поступков и суждений, хотя по меркам общих стандартов красоты и интеллекта в ней не было ничего особенного. Тем не менее, все угасает, и сейчас тревога и неопределенность все равно мешают мне наслаждаться моментом.

– Тебе нравится? – освободив рот и работая рукой, интересуется Соня.

Впрочем, секс – это игра на двоих, и раз уж у меня стоит, надо сыграть свою партию для нее.

– О да, детка. Это просто класс.

Она залезает на меня, принимается целовать мне шею, и я обнаруживаю, что на ней уже нет трусиков, которые только что, вроде как, были. Как только она пытается насесть на меня, я понимаю, что тревога не даст мне покоя, если я буду рисковать новыми проблемами, и даю Соне знак сделать техническую паузу. Она проявляет смекалку и быстро достает из-под матраца заранее заготовленный презерватив.

– Умница, – пытаюсь поцеловать ее в нос, но в последний момент она врезается мне в губы своими губами и запускает мне в рот свой язык.

Вдавливая в себя брезгливость, я вслепую одеваю резинку и вхожу в Соню, заставляя ее издать изумленный и слишком громкий для спящей в соседней комнате Насти стон. Она просит меня закрыть ей рот, и это оказывается весьма кстати, потому что с каждым движением ее стоны все сильнее, и то ли и из-за этого, то ли из-за чего-то еще я спускаю гораздо раньше, чем планировал, ощущая оргазм такой силы, что темнеет в глазах. Но странно то, что я ощущаю удовольствие только те самые три секунды, что длится эякуляция, не более того. Сразу после нее мне становится просто мерзко и стыдно. Мерзко – от понимания того, что у меня во рту побывал язык, еще только что лизавший мои причиндалы, а стыдно – от того, что Соня явно не кончила за этот двадцатисекундный спринт. Тем не менее, она улыбается, гладит меня по голове, лепечет что-то и заботливо снимает с меня презерватив, вытирая потеки салфеткой. Это блюдо явно предназначалось только для меня. Но послевкусие оказалось гораздо хуже, чем могло быть. И я возвращаюсь к тем мыслям, которые посещали меня еще минуту назад, когда я тонул во взгляде Сони.

А было ли это время? Было ли что-то до того дня, как Соня нацепила свадебное платье и притараканила на церемонию всю свою родню? На церемонию, которую мы сыграли, кстати, на ее малой родине. Мы всегда ищем ключевые события, некие опоры для упорядочивания воспоминаний, и все, что было до Сони, не упорядочено, а вот потом – alles in Ordnung. Продажа машины, покупка квартиры, покупка другой машины, повышение, рождение Насти. С кем это все было? Неужели со мной и с этой женщиной, которая сейчас ложится в кровать, целует меня и делает вид, будто ей действительно хорошо?

Может, мне и не следует так переживать на этот счет, и все эти вещи, которые сейчас…

Соня

…и хотя я знаю, что это все мы пережили вместе, сейчас мне кажется, что это было не так, и что каждый из нас тащил свой крест. Надеюсь, ему такого на ум не приходит. Он лежит – осчастливленный, спокойный, без обычного для него напряжения, и я рада, что я это сделала для него и для себя. Но поможет ли это так, как я рассчитываю?

Почти год я мучилась, пытаясь выжечь ее из нашей жизни каленым железом. Одна знакомая в возрасте советовала мне пойти к гадалке и навести на нее порчу, но я справилась сама. Не хотелось быть в долгу у потусторонних сил, хотя так могло быть даже лучше и удобнее. Общие вещи, общие события, знакомые – я постаралась лишить их всего этого, но вот телефон ее поменять не удалось. Я попробовала сделать так, чтобы ее номер оказался скомпрометирован. Для этого пришлось попыхтеть и разместить множество объявлений о том, что она предлагает интим-услуги. Для меня было не столь важным превратить ее жизнь в ад, сколько заставить ее уничтожить этот телефон и окончательно лишить его шанса связаться с ней. То же касалось и страниц в соцсетях и электронной почты, но теперь я поняла, что ничего не вышло. Когда-то я знала обо всей той переписке, которую они вели у меня за спиной. Видела сообщения, даже звонки. Я заблокировала ее страницу «вконтакте» от его имени, и это немного помогло.

Но только-только я успокоилась, и снова она маячит передо мной. Надеется на то, что мы расстались – это уж точно. Она поверила когда-то его – уставшего от ее давления, поникшего головой, – намекам на то, что он не совсем счастлив в браке со мной, и решила выждать момент, чтобы вновь нанести удар. Я чувствую ее дыхание за спиной. Теплое, мерзкое, заставляющее член мужиков вставать, а мои кулаки – сжиматься. Эти вещи никогда тебя не оставляют, сколько бы ты ни молилась господу о том, чтобы он унес их. Но мои молитвы будут услышаны. Я заставлю его прекратить контактировать с ней. Вот только бы понять, почему он скрывает ту смску и тот звонок, только бы понять это. Понять – заботится он обо мне или решил что-то сделать – что-то ужасное, что-то мерзкое…