Читать книгу: «Мой брат, мой враг»

Шрифт:

Часть первая
Детские игры. 1988 год

Глава 1

Верка вошла в дом и первым делом оглядела стол:

– И это все? Трудно будет жить нашему народу.

Посреди помидоров, огурцов, вяленой рыбы и горки ломтиков хлеба стояли две непочатые бутылки мутноватого самогона.

– Девки, – прикрикнула она. – Кончай курить! Господи, как в свинарник зашла! Где тарелки, где масло, где соль? Рюмки помыть надо, лук нарезать… А ты, Коленька, по такому поводу мог бы и разориться, блин. О коньяке не говорю, но хотя бы шампанское выставил.

Коленька, полулежа в старом кресле, поправил очки и опять скрестил руки на груди:

– Коньяк мы вчера выпили. А шампанского, прости, я не мог достать даже в Ростове.

– Вчера тоже надо было выпить. – Верка по-хозяйски подошла к старому резному буфету, открыла створки. – Вчера отмечали твой приезд, чем не повод? Девки, блин, я два раза мало когда и кого прошу, запомните. Могу ведь и врезать в качестве знакомства… Коленька, где вы таких откопали?

Две девочки, обе в мини, с полненькими, но стройными, загорелыми до красноты ножками, одновременно затушили сигареты и с опаской взглянули на Верку. Коленька ухмыльнулся, потом сладко потянулся и, закрыв глаза, пояснил:

– Ты не пугай их. Я и Сиротка вчера на пляже с ними познакомились, когда вы с Бильбао слиняли в неизвестном направлении. Эта вот, у которой груди большие, – Настя, которая потоньше – Вика.

– Наоборот, – сказала полногрудая девочка и первой встала из-за стола. – Вика – это я. А хозяйничать в чужом доме мне как-то не с руки. К Николаю обратилась – он молчит, не говорит, что делать.

– Коленька и так уже слов десять сказал, – улыбнулась Верка. – Это для него рекорд. Коленька, как же ты их имена перепутал, а? Себе-то какую выбрал?

– Выбирать Бильбао будет, а мне – какая останется, – не размыкая глаз, ответил он.

Верка тотчас взъярилась:

– Чего? Ты, блин, шутить шути, да меру знай! Ты лучше им сам скажи: если кто на моего Бильбао глаз положит, то я этот глаз… В общем, девки, на полном серьезе предупреждаю…

Настя тоже выпрыгнула из-за стола и тотчас пошла к двери:

– Нет, хватит! Один молчит, другая кричит. Сумасшедший дом. Не хватало еще, чтоб мне тут грозили. И все ради чего?

– А ради чего? – спросил, не меняя сонной позы, Коленька.

Настя обернулась к нему:

– Дружок же твой заливал: скучать не будете, выпьем, поболтаем… Да видела я в гробу такую болтовню! А спящих мужиков и на пляже полно. Адью!

Вторая гостья тоже потянулась было к выходу, но тут у ворот дома загрохотал мотоцикл, взревел и стих, а потом послышался истошный крик:

– Эй, кто в теремке? Приготовились к разврату! Все, кроме покоящегося в кресле Коленьки, невольно посмотрели в окно, мимо которого прошествовали с коробками в руках два парня, в одинаковых синих джинсах, голые по пояс, русоволосые… И вот они уже в комнате, выставляют на стол бутылки лимонной водки, консервы, выкладывают батоны колбасы. Парни очень похожи друг на друга, но один мускулист, смугл, а у другого можно увидеть все ребра, да и загар его, видно, обошел стороной. Худой сразу обнял за талии девочек, подвел их к столу:

– Ну-ка, милые, покажите, как колбаску нарезать умеете… Вы давно колбаски не видели? А шпроты когда-нибудь пробовали? В наше голодное время все это притащить…

Верка быстро нарезала овощи: красные и зеленые кружки красиво как бы сами собой укладывались на тарелки.

– Шпроты ладно, а водку где раздобыли? Она же только по талонам, да и то не выкупишь.

– Мы – да не достанем! – хлопнул себя по впалой груди худой, но Верка махнула рукой:

– Сиротка, блин, ты помолчи. Ты пойди без Бильбао и достань хоть чего-нибудь, хоть гвоздь ржавый. У тебя получается только за ним коробки таскать.

Сиротка не обиделся, хохотнул, попытался было схватить со стола помидор, но Верка ловко выбросила нож навстречу его руке:

– Полегче, блин! Хоть руки у тебя и выросли не из того места, какого надо, но все равно их лучше беречь. – Заметив, что Бильбао оглядывает девочек, она почти жалостно продолжила: – Сереж, скажи ему: пусть угомонится. И вообще, давайте сейчас нормально сервируем стол, сядем по-человечески, а? – Верка приблизилась к Бильбао, заглянула ему в глаза: – Сереж, у нас же не просто пьянка, а повод, так же?

Он провел ладонью от ее плеча до бедра, легонько хлопнул по широкому заду:

– Молодец, правильно рассуждаешь, подружка! Гостей наших в дело увлеки. Смотри, каких прелестниц Сиротка оторвал! А ты его вечно ругаешь! У него, оказывается, вкус есть. Красота невиданная! – Тут же заметив, как поскучнела Верка, он добавил: – Им бы еще сердце твое, да такого сердца нет ни у кого. Ты неповторима, Верунчик.

Верка заулыбалась, в голосе ее вновь появилась уверенность.

– Колбасу очистить от шкурки сначала надо, потом нарезать. И раскладывайте кружочки, а не пирамиды из них стройте. Эх, дайте я сама…

Бильбао уселся на подлокотник кресла, где полулежал, так и не открывая глаз, Коленька, спросил:

– Не выспался?

Тот покачал головой:

– Все нормально. Мне просто хорошо. Я так ждал этих каникул…

– Оторвемся! На полную катушку! Что пожелаешь, дружок, то и сделаем. Скучать не будешь! Пойдем к столу. – И уже через плечо бросил:

– Вер, убери рюмки, мензурки эти. Ставь стаканы!

– Во, дело! – хлопнул в ладони Сиротка, но Верка тут же осадила его радость:

– Помолчал бы. Тебе из пробки пить надо! А лучше – только нюхать. И с этого пьян будешь. Сереж, а чего – стаканы-то? Есть большие рюмки…

– Стаканы, – только и ответил Бильбао, и Верка метнулась к буфету.

Славно погудели.

Уже после третьего тоста, который был за женщин, естественно, Бильбао повел Верку в соседнюю комнату. Старая кровать так славно скрипела, что завела даже инфантильного Коленьку, тот еле дождался появления на пороге Верки и Бильбао и исчез за створками дверей, обнимая полногрудую подружку. На Вике была расстегнута кофта, груди уже готовы были выпрыгнуть из ажурного лифчика.

За столом возвышался Сиротка и ныл так, как ноют нищие, прося подаяние. Рядом с ним сидела, распрямив спину, Настя, и недовольно морщилась, то и дело отбрасывая со своей коленки руку соседа. Верка, не останавливаясь, прошла мимо них, вышла на улицу.

– Бильбао, – сказал пьяный Сиротка. – А она не хочет со мной. Ну, скажи ей, Бильбао…

Настя пристально посмотрела на Бильбао, облизала кончиком языка красивые губы.

– Женщин нельзя упрашивать и заставлять. – Бильбао сел напротив, плеснул в стакан водки, выпил одним глотком. – Не хочет – отпусти ее. Женщина – как птица, она должна быть всегда свободной. Отпусти ее и ищи другую.

– А если я захочу быть с тобой? – не сводя с него взгляда, спросила Настя.

– Тогда я попрошу у тебя прощения, подружка. Желание женщины – конечно, закон, но я никогда не продаю друзей. Вот если бы не Сиротка, а я нашел тебя вчера на пляже…

– А как же твоя эта, которая роль хозяйки тут выполняет? – Настя кивнула на входную дверь.

– А подружки мне не диктуют, как жить. Я не диктую, и они не диктуют. Взаимоуважение.

Настя очередной раз сбросила руки Сиротки со своих ног, сказала, обращаясь к Бильбао:

– Действительно, жаль, что не ты меня вчера нашел. Предупреди, когда в следующий раз на поиски отправишься, постараюсь на глаза попасться.

– Ты меня правильно поняла, – кивнул Бильбао. – Мы еще найдем друг друга. А сейчас – побудь с Сироткой, представь, что это я.

Она перевела взгляд на плечи Бильбао, на широкую грудь, на живот с квадратами мышц.

– Не ты, – сказала. – Далеко не ты.

Сиротка мало что понял из их разговора, но кое-что все же уловил:

– Мы братья, понимаешь? Мы с ним одна кровь! Мы всегда друг за друга, до конца…

Настя даже не вслушивалась в его бормотанье, протянула Бильбао стакан:

– А как насчет брудершафта?

– Оставим на потом.

– Я снимаю комнату на Приморской улице, третий дом от края, справа. Еще четыре дня тут буду. Придешь? Я хочу, чтоб ты пришел.

Бильбао кивнул.

Она встала, прошла так, чтоб задеть бедром руку Бильбао:

– Я завтра ждать тебя буду. Посмотрю, как ты держишь слово.

И твердой, уверенной походкой направилась во вторую комнату. Сиротка поскакал вслед за ней, оборачиваясь и победно подмигивая Бильбао.

Вечером, когда солнце уже по пояс окунулось в море, они всей гурьбой вышли из дома и отправились на побережье. Левее городского пляжа, за огромными серыми камнями, разделись догола, всколыхнули зеркальную воду залива, и волны, медные от последних лучей светила, заплескались в отрывистый берег…

* * *

А утром следующего дня Бильбао сидел напротив человека в милицейской форме и уныло разглядывал трещины на лаковой крышке стола. Разговор складывался очень даже неприятно.

– Ты что-нибудь слышал про статью сто семнадцатую? Знаешь, какой срок там светит?

– Что, на меня заявление от изнасилованных поступило? – спросил Бильбао.

– Еще нет, но вполне, думаю, может поступить. Вчера вот опять притон в доме организовал, потом голыми в море купались. Было?

– Было. Но ведь, дядя Федя, повод какой: друг первый курс университета окончил, в отпуск приехал…

– Колька-то? Исаев? Видишь, парень какой молодец. Вы в школе за одной партой сидели, а он вон как пошел. Учится, и не где-нибудь, а в университете.

– Так мы же два события вчера отмечали: я тоже в университет поступил, на журфак. Заочно, правда. Вот и выпили. А без девочек и водка в горло не идет.

– Нашел девочек, – хмыкнул милиционер и снял с капитанского погона невидимую пылинку. – Ты ведь всех, кого ни встретишь, без разбору в кровать тянешь… Неприятно мне, племяш, с тобой на эту тему говорить, но приходится, потому что сеструху жалко. Мамку твою жалко, понял?

– Ты меня, дядя Федя, вообще половым гангстером представляешь?

– А кто ж ты? Гангстер и есть. Даже Полякову!..

Бильбао удивленно вскинул голову, а капитан продолжил:

– Да, даже Полякову, заместительницу редактора районной газеты, отодрал! А ей уже почти тридцать, и страшнее она атомной войны. Не так, что ли?

Бильбао тяжело вздохнул:

– Об этом знал только я и никому не говорил. Как это тебе стало известно, дядя Федя?

– Как стало известно… Я тебе могу даже сказать, подшивки каких газет вы для своих целей на стол подкладывали. Не в деталях суть. Чего ты с этой старухой связался?

– Она не старуха, а нормальная женщина бальзаковского возраста. Мне рекомендация от редакции нужна была, для поступления на журфак. А я в районке печатался, вот и пошел, попросил. Ну и она… попросила.

– Попросила, – вновь повторил милиционер. – Оно понятно, без мужа не сладко, да в таком возрасте… Хочется, конечно. А тут – вон качок какой, под два метра, с шампуром стальным. Как стало известно, спрашиваешь? У нас же, Серега, город такой – на одной окраине пукнешь, а на другой слышно. Тут все как на ладони.

Городок, где родился и вырос Сергей Калганов по прозвищу Бильбао, был действительно крохотным. Пять трехэтажек составляли его центр, были еще высотные корпуса рыбозавода, да райкома партии, да гостинки… Все остальное – частные застройки, хатки с садами на улицах, упирающихся с одной стороны в море, с другой – в степь. Тихо и покойно жил городок все месяцы, исключая летние. Уже с середины мая население его увеличивалось раза в три, почти в каждом дворе селились прибывающие сюда со всех концов страны «дикари», оживал базар, оживали мальчишки, торгующие связками сушеных бычков, и бабки, предлагавшие отдыхающим самогон. Впрочем, самогон по большей части раскупали свои же, местные ребята и мужики, так как большинство отдыхавших составляли представительницы слабого пола, от восемнадцати до сорока, привыкшие не тратиться, а угощаться за счет ухажеров.

Бильбао тоже когда-то начинал с бычков. Отца своего он почти не помнил, а то, что осталось в памяти, ничего хорошего не составляло. Отец пил и горланил песни. Раньше он был женат на живущей на их же улице Сироткиной, но та его выгнала, как только родила сына. Через год после этого появился на свет Серега. Еще через пять лет отца похоронили: отравился самодельным пойлом. О его существовании напоминал отныне Сереге такой же беловолосый и высокий Вовка Сироткин, его сводный брат. Они вместе ловили и продавали бычков, но вот первую артель основал сам Серега. Он ввел специализацию: под его руководством одни пацаны теперь только добывали бычка, другие его солили, третьи продавали. По поводу выручки, за дележ которой отвечал Калганов, никогда не возникало споров. Между прочим, ему тогда исполнилось чуть больше десяти, а большинство артельщиков были старше на два-три года…

– Я жалею, Сергей, что тебя в армию не забирают – единственный кормилец матери – инвалида труда, – продолжил капитан. – Надо было тебе послужить, может, ума набрался бы. Понял бы, что сыновнее дело – в первую очередь матери помогать.

– Да разве ж я не помогаю? На заводе пашу.

– Знаю, я ведь туда тебя электриком и устроил.

– Ну так а чего же говорите? Я у матери ни копейки для себя не беру, а ей с каждой получки что-нибудь покупаю.

– Правильно делаешь. Но у вас же еще сад есть, огород большой, а я тебя с лопатой никогда не видел. Вот в землю бы ты свою энергию и направлял, а не в баб, и земля была бы плодородней… Чего ржешь?

– В землю – это как, дядя Федя? В мышкину норку?

– Э, у тебя опять на уме одно. Но может, лучше и в мышкину, чем… Вот сейчас ты с этой связался, которая телеграфисткой на узле связи работает…

– С Веркой?

– Ага, с Веркой по прозвищу Трахтенберг. Знаешь, почему ее так назвали? Она же со своим передком Крым и рым прошла, она старше тебя почти на четыре года.

– Это не страшно, дядя Федя. Зато из-за нее уж точно по сто семнадцатой не сяду.

Капитан нехорошо улыбнулся:

– По сто семнадцатой не сядешь. Но не думаю, что все закончится лучше. Знаешь, что она своим подружкам говорит? Что поставила задачу забеременеть от тебя и потом затащить в ЗАГС. И ты от этого не откажешься, потому что… В общем, потому, что я тебя знаю. И все после этого. И сопьешься тут, и скурвишься, и сгоришь. И подзахоронят тебя к отцу. Хочешь этого? Хочешь в девятнадцать лет крест на себе ставить?

– А ты хочешь, чтоб я в девятнадцать в монастырь ушел? Или чтоб редиску на рынке продавал?

Капитан тяжело вздохнул, помассировал затылок, потом пригладил свой седеющий чубчик.

– Да не знаю я, Серега, чего хочу. Только жалко мне и свою сестру, и тебя. Боюсь, с такой жизнью в тюрьме кончишь, и даже я тебе ничем не помогу. Пьешь, баб без разбору дерешь, мужикам морды бьешь…

– В рифму у тебя получается, дядя Федя.

– Чего?

– Ну, говоришь, как стихи сочиняешь. А морды в прошлое воскресенье на танцах я бил за дело, между прочим. И те, кому бил, на другой день еще и бутылку мне поставили.

– Все, – сказал милиционер и встал со стула. – Все, Сергей. Не получается у нас с тобой разговора. Плохой из меня воспитатель. Не могу подсказать, куда тебе силу девать надо.

Поднялся и Бильбао:

– Да не переживай, дядя Федя. Насчет Верки – спасибо за предупреждение, умней буду. А так – все у меня нормально. Маму никогда на свете не обижу, слово даю. Вот сейчас она в больнице лежит, так спроси, какие я ей передачи ношу и какие лекарства достаю.

– Все, – повторил капитан. – Хотя нет, еще один вопрос, Сергей. Может, самый серьезный. Дошли до меня слухи, что пушкой обзавелся, стрелять начал?

Бильбао не спешил с ответом, и капитан продолжил:

– Ты, знаю, врать не умеешь, так что и сейчас не старайся это сделать. Скажи как на духу.

Бильбао поднял глаза на дядю:

– У меня есть самопал, под малокалиберные патроны. Сам сделал. По мишеням с Сироткой бахал. Но и ты же когда-то сам рассказывал, что тоже в детстве такой имел, забыл разве?

– В детстве, – поднял палец капитан. – А когда повзрослел, в туалете его утопил. Лет пятнадцать мне тогда стукнуло. Бывают такие игрушки: детям можно с ними возиться, а старшим – опасно. Так вот, советую, если ты уже не дите… Понял, да?

Бильбао промолчал.

– У пистолета, Сергей, одна особенность есть, ты уж мне поверь. Порой подумать еще не успеешь, а он уже стреляет. Первым стреляет, понимаешь? А кто стреляет первым, да еще точно, тот всегда виноват, по-нашему. Тут я если и захочу, то не смогу тебе помочь.

– Я вторым всегда буду стрелять, дядя Федя. Слово даю.

* * *

Бильбао лежал на животе, а Настя выводила пальцем на его загорелой спине понятные одной ей фигуры. Палец чуть дрожал – так она устала.

– И все же ты негодяй, Бильбао, – сказала она вовсе без зла и поцеловала его в плечо, в то место, где от недавнего метания, остервенения от сладостной муки остался след ее острых коготков.

– В чем дело? – спросил он, не повернув головы.

– Я все поняла. Я поняла, почему за тобой бабы табунами ходят. Ты влюбляешь их в себя. А так нельзя. Это нечестно.

– Я что тебе, стихи читал или цветы дарил? – Он продолжал лежать не шевелясь.

– Нет. Но ты пообещал – и пришел. Ты и обнимаешь, и целуешь по-особому, так больше никто не может. Ты очень хороший негодяй. Искренний негодяй. Я хотела бы сегодня быть с тобой долго-долго, но обманывать не буду. Уже полчаса ходит возле забора твой меньший брат. Он тебя не зарежет из-за ревности?

Бильбао рывком вскочил, сел на кровати:

– Сиротка? Он, кстати, на год старше.

– Никогда бы не подумала. И честно признаюсь, не хотела бы, чтобы он пришел ко мне в гости. – Настя на миг прижалась щекой к его плечу. – Даже если ты попросишь. Но ты не попросишь, ведь так?

– Сиротка пришел за мной, – сказал Бильбао.

– Он знал, что ты у меня? – удивилась Настя.

– А чего мне скрывать.

– Тогда ведь, у тебя в доме, у нас с ним ничего не было. Он упал рядом и сразу заснул. И я была просто счастлива от этого.

– Я и не сомневался, что так оно и произойдет, – ухмыльнулся Бильбао. – Только потому и обратился к тебе с просьбой.

– И еще спрашиваешь, почему я назвала тебя негодяем! – Настя стукнула его кулачком в грудь. – А он тут уже полчаса ходит. Знаешь, зачем я это говорю?

– Знаю. Значит, время у него терпит и может еще полчаса подождать, так?

Настя тихо засмеялась:

– Какой же ты хороший негодяй!

Сиротка даже одевался точно так, как Бильбао. Сейчас на нем были тельняшка с закатанными по локоть рукавами и темные джинсы, подпоясанные широким офицерским ремнем.

– Она тебе, наверное, что-то рассказывала о том, как мы с ней?.. – Сиротка попробовал на ходу заглянуть в глаза Бильбао.

– Нет, у нас были другие темы для разговоров.

– Ясно, конечно. Но у нас так все классно получилось – ты представить себе не можешь! – говорил Сиротка все же не слишком уверенно и косился при этом на сводного брата с подозрением.

– Ну и славно. И чтобы сообщить об этом, ты торчал битый час у дома Насти?

– Не, Бильбао. Тебя отец Жорика обыскался. Ты помнишь Жорика Кобылкина? Он со мной учился, сейчас в армии служит.

– Кобылкин? Который бычков хорошо сушил?

– Он самый.

– Нормальный парень. А чего отцу нужно?

– Вон их дом. Давай завернем, а то я объяснять долго буду.

Кобылкину-старшему было за пятьдесят, когда-то он работал на рыбозаводе механиком, но попал там по пьянке в аварию и потерял пальцы на одной руке. После этого он, во-первых, совершенно бросил пить, во-вторых, начал читать газеты и следить за политикой, а в-третьих, нашел свое место на поле зарождающегося бизнеса. Мотался Кобылкин по деревням, скупал свиней, коров, потом вез мясо на рынок в соседний город, Светловск, который не чета их. Там и железнодорожная станция, и завод с фабрикой, и техникум с институтом… Словом, товар не залеживался, и имел на нем Кобылкин неплохую выручку. Моторку приобрел, гараж кирпичный поставил, в доме есть все…

– Я бы, Бильбао, тебя и не думал беспокоить, да сын пишет: обратись, етить, за помощью к лучшему дружку моему. Я раз отписал ему, что бесполезно это, что, етить, при таком раскладе и милиция не поможет, а Жора опять: Бильбао все сделает. А я думаю, ничего тут не сделаешь. Но все же тебя услышать хочу, поскольку затронута задача политической важности. Может, хоть совет, етить, дашь.

– Ты насухую все объяснять собираешься? – спросил Сиротка. – Может, все же нальешь по пять капель? Да не самогонки, а чего-нибудь поприличнее.

– Так Горбач, етить, виноград вырубать стал, чтоб общество политически протрезвело, вот и нет в стране хорошего пойла. Хотя для Бильбао, конечно, найдем.

На столе в беседке, увитой изабеллой, появилась бутылка коньяку. Хозяйка принесла сюда сваренные вкрутую яйца, рулет, заправленный чесноком, огромные мясистые помидоры. После первой же рюмки начался разговор по существу.

До поры до времени проблем с продажей мяса у Кобылкина не было. Но с месяц назад впервые на рынок наведались непонятные парни. Сказали, что это отныне их территория, что они на ней устанавливают свой порядок, а за это им надо платить. Ну, раз заплатили, два. А потом их ставки расти начали, да так, что потерялся смысл заниматься торговлей.

– И много брали? – спросил Бильбао.

– Так я ж говорю, что, етить, смысла теперь никакого нет на рынок ездить. Это удар по государству, Бильбао. Я у кого мясо покупаю? У стариков да старух из глубинки. Не куплю – они же завтра скот перестанут держать, потому что на мои живые деньги там и комбикорм достают, и сено. И таких частников-заготовителей только в нашем городе я знаю восьмерых. У всех сейчас руки опустились. Потому и говорю: если посмотреть на вопрос политически…

– Политически я не умею, – сказал Бильбао. – В милицию обращались?

– Без толку. По рынку-то менты ходят, но в аккурат перед набегом исчезают. А нам потом говорят: у нас, мол, полно и других объектов. Но мне кажется, боятся они сами этих лысых.

– Почему лысых?

– А те, кто деньги у нас забирает, под ноль стригутся. И все как на подбор крупные бугаи. Ты Малашенка не знал? Он тоже ведь не подарок, в морфлоте служил, корову кулаком убивает. Отказался Малашенко им платить, и они его отделали так, что в реанимацию попал.

– И никто за него не заступился?

– Вот с этой рукой, – поднял Кобылкин культю, – разве навоюешь? И почти все продавцы такие: то больные, то старые. Это тоже политический вопрос, между прочим…

Бильбао поморщился:

– Да черт с ней, с политикой. Лучше скажи, сколько этих бугаев к вам приезжает.

– Когда четыре, когда пять. Так что и не знаю, стоит ли завтра за заготовку ехать, чтоб к выходным, значит, на рынок попасть.

Бутылка вроде как сама собой оказалась пустой. Хозяин позвал было жену, чтоб та принесла продолжение, но Бильбао уже поднялся из-за стола:

– Спасибо, хватит. Будешь сыну письмо писать – привет передай.

– Передам, а как же!

Кобылкин пошел провожать гостей до калитки. Те не сказали о деле ни слова даже тогда, когда потопали по щербатой асфальтовой дорожке, проложенной вдоль домов, в сторону моря. И он неуверенно крикнул уже им вдогонку:

– А с мясом-то, етить, как быть? Ехать на заготовку или уже и не надо никогда?

– Дак а чего ж, – пожал плечами Бильбао. – Непонятно разве? Раз друг помочь попросил…

– Добро. Так я и всем своим скажу!

Пустынна была эта улочка. Жара прогнала стариков в дома, молодых к морю, и только тощие коты отрешенными взглядами провожали сытых воробьев, перелетающих с дерева на дерево. Сиротка откровенно зевал: коньяк уже расслабил его.

– Бильбао, мы куда, купаться?

– Не знаю.

– Встряхнуться охота, не то засну.

– У тебя дел впереди много, – сказал Бильбао. – К поездке на рынок в Светловск надо подготовиться. Наших всех собрать, поговорить с ними, кого они еще с собой прихватить могут.

– А зачем нам армию собирать? Кобылкин же говорил, что этих пацанов от силы человек пять.

– Кобылкин еще говорил, что они Малашенко ребра поломали. А я драться с ними не хочу.

Сиротка остановился, даже рот разинул:

– Бильбао, ты боишься?

Тот покрутил головой:

– Я о другом. Драка ничего не решит, братан. Мы им, конечно, морды начистим, но через неделю они вновь наших мужиков ограбят. Надо, как в футболе говорят, показать сопернику скамейку запасных. Надо сделать так, чтоб они сразу и навсегда поняли: вякать на нас нельзя, мы – сила. Сообразил?

– Бильбао, у тебя голова!

– Эй, тельняшки-двойняшки!

Это уже раздался голосок от дома, мимо которого братья как раз проходили. Нина, женщина лет двадцати двух, крепко сложенная, с пышным бюстом, в огромных солнцезащитных очках, со взбитой прической, поманила их пальцем от калитки:

– Ребята, я завтра уезжаю, а выпить еще осталось. Хотелось бы это осуществить с приятными людьми. Вас я к таким отношу. Зайдете?

Нина приехала сюда аж из Москвы, где пела в ресторанах, а теперь вот ее пригласили в одну знаменитую, вовсю раскрученную группу, название которой она не говорит, чтоб не сглазить. После отдыха у моря ей предстоит подписать контракт. И первые же гастроли с ее участием – за рубежом. По этому поводу она уже проставлялась, попав в компанию с Бильбао, и тогда же, прямо на ночном пустынном берегу, поняла, почему знакомые подруги в восторге от местного плечистого дикаря, закусывающего коньяк луковицей и не умеющего держать вилку.

– А как же, Ниночка, зайдем! – сказал Сиротка, потирая грудь. – Только зови и свою подругу. У тебя была, черненькая такая.

– Нет, – одновременно с ним высказался Бильбао. – За счет дачниц не пью.

Женщина встряхнула копной рыжих волос: – И что ты по такому поводу предлагаешь?

Сиротка сказал чуть тише, так, чтобы слышал лишь Бильбао:

– А не мешало бы оторваться. У Кобылкина пригубили – и ни то ни се. Муторно на душе.

– Я предлагаю, чтоб Сиротка сбегал и принес, – ответил рыжей Бильбао. – Заодно он пригласит и Коленьку, я тебе рассказывал о нем, но так и не познакомил. Сейчас есть возможность.

Нина распахнула калитку:

– Заходи, еще чего-нибудь расскажешь, пока брат твой с задачей справится. – И зашептала, уже привалясь к плечу Бильбао: – Это ты хорошо придумал, что отослал его. Пойдем быстрей в дом, а то ведь можем и не успеть, если твой брат шустрым окажется…

Хорошо погудели! Так, что у девок уже не хватило сил топать к морю, где этот вечер выглядел просто сказочно хорошим. В загранку, в сторону Ирана, летели розовые от заходящего солнца лебеди, волна на песок накатывала легкая, шуршащая, уже тронутый осенью воздух разносил запах антоновки. Солнце садилось в дымку, тревожило багровым цветом.

На пляже оставались любительницы приключений да, наверное, поэтессы – нежные девицы с огромными мечтательными глазами. Бильбао с эскортом – а эскорт составили пятеро парней, таких же подвыпивших, рослых буянов – не обращали на нежных никакого внимания, шли мимо, но зато ощупывали и ощипывали представительниц той прекрасной половины человечества, которая, вроде бы протестуя веселым визжанием против этих грубых шуточек, подставлялась под их крепкие горячие ладони.

Вот в зоне досягаемости Бильбао оказалась точеная блондиночка с огромным мячом в руках. Она стоит к нему спиной, будто не замечает, будто не хочет замечать, будто не знает, что нельзя находиться на пути подвыпившего Бильбао. Нет, он не сволочь, он не гад, он не сделает ей больно, но… Но мимоходом, без остановки, он вскидывает руку, пальцы, никогда не теряющие гибкость и ловкость, делают свое дело, и вот уже в этих пальцах – голубая лента, составлявшая верх изысканного купальника. Блондиночка кричит, прижимая мяч к освободившейся от заточения в материи груди:

– Бильбао, дурачок, отдай, что ты делаешь!

А Бильбао знает, что делает. Он все тем же размеренным шагом идет по мокрому песку, с прищуром смотрит на затухающий солнечный диск и будто не замечает бегущего за ним белокурого ангелочка.

– Бильбао, отдай, Бильбао! Да ты что!

Он останавливается так, чтобы развернуть ее лицом к морю, чтобы хохочущая братия видела только спину девушки с легким загаром, а все остальное открылось лишь его глазам:

– Меняю на мяч!

И вишневым солнцем, и зеленоватым морем, и бледно-голубым небом освещается блондинка. Нет гнева и страха в ее глазах.

– Ты сумасшедший, Бильбао!

Отпускает покатившийся к воде мяч и тотчас прикрывает ладошками темные изюмины грудей.

Бильбао подзывает ее рукой:

– Иди, сам одену.

– Ты сумасшедший! – Нет гнева и страха и в голосе.

Он надевает ей бюстгальтер и говорит так, чтоб слышала лишь она:

– Боже, какое красивое создание! Какая идеальная фигура! Ты чудо, малышка!

И идет дальше, и блондиночка завороженно и влюбленно смотрит ему вслед, забыв о качающемся на тихой волне мяче.

А братва Бильбао хулиганствует, как армада флибустьеров, получившая на откуп от командира город в знак победы. Братва орет подобающую моменту песню «Бредет орда, берет в полон славянок…» и срывает, по примеру вожака, купальники с девчонок, те тоже визжат и ахают, в честь перемирия пьют из пластиковых стаканов вино и глядят при этом лишь на Бильбао. А он уже не пьет, он с Коленькой стоит на срезе песка и воды и разговаривает так трезво, будто не было ни попойки, ни пьянящих девчонок:

– Все нормально, Коля?

Тот одет в брюки от светлого костюма, в рубашку с модным стоячим воротничком. Тот не орет песен и не лапает девок и совсем не старается походить на Бильбао. Коля жует сухую веточку, поправляет золотую оправу очков:

– Спасибо, Сережа. Ты мне тут скучать не даешь. Я в Ростове чуть не скис от тоски.

– Неужто в Ростове скучно? Там ведь столько девок! Со мной знаешь какие на журфак поступили!..

– Девки есть. Моря нет, вольницы нет. В общаге разве вот так можно развернуться?!

Коленька был сыном учительницы физики и врача, слыл интеллигентным мальчиком, учился на пятерки, но успевал и бычков ловить, и футбол гонять, и драться умел. Пил он очень мало, вовсе не курил, раздеть на пляже девчонку никогда не посмел бы, лишь с тонкой улыбкой наблюдал за буйствами друга, но учить того своим принципам даже и не думал. Не по годам выдержанным и мудрым был Коленька.

– Сиротка сказал, ты в выходные уезжаешь в Светловск местных лупить?

Бильбао заулыбался:

– Мы с этой миссией туда уже мотались. В каком классе тогда учились, не помнишь?

– В девятом. Первый раз в марте поехали. Я в зимней математической олимпиаде участвовал, там познакомился с Ритой, узнал ее адрес, получил приглашение на чай. И вот после чая, когда к автостанции шел, меня местные отдубасили. Я тебе об этом сказал, и ты на следующий же день бойню там устроил.

– А что, хорошая драка тогда вышла. Мы после того раз пять или шесть еще с ними сходились. Ни разу не проиграли.

– Пацанами были, – сказал Коленька. – Но сейчас – дело другое. И драка совершенно другая намечается. Я с вами поеду.

– Не стоит. – Бильбао поднял плоский камешек, запустил его по воде. Камешек удачно перескочил через первую волну и долго еще прыгал лягушкой, не желая тонуть.

– Стоит. Я поеду.