Читать книгу: «Не в добрый час. Вепсский причет»

Редко мы бываем вместе,

Редко ходим мы друг к другу

На пространстве этом бедном,

В крае севера убогом.¹

Дизайнер обложки Анна Алексеевна Архипова

© Ирина Зелинская, 2024

© Анна Алексеевна Архипова, дизайн обложки, 2024

ISBN 978-5-0060-7793-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1

На палубе туристического кораблика застыли ряды туристов, скрипучие слова приносило с воды в салон автомобиля:

– Построил великан дом, но поглотила его пучина, построил второй, и его пучина съела, не подавилась, тогда великан создал город целиком, прямо на ладони, и опустил на невские берега. И остался город стоять, а чухонские болота отступили. Так гласит финская легенда о возникновении Санкт-Петербурга. А теперь посмотрите налево.

Яр передразнивал интонацию экскурсовода, избавляя себя от скуки:

– А теперь посмотрите налево, а теперь – направо, головой крутите, пока шею не свернете. Все равно главного не увидите, все равно всей правды не поймете.

Корабль с туристами проплывал мимо набережной, автомобили плавились в пробке. Яр поднял стекло, спасаясь от скрипучего гида:

– Да заткнитесь уже, говорящие головы! Достали! Как вы живете с такими голосами?

Кораблик натужно пыхтел, но бежал быстрее, чем автомобили, зажатые между водой и дворцами.

– Тут уж лучше по воде, суша здесь не для людей, – наборматывал Яр, привыкший говорить сам с собой. – Чушь это все. Чтобы там финны не выдумывали, история этого города совсем другая. И образ другой. Из европейской архитектуры вырос чахлый Петербург, маленький, тянется к солнцу заморыш. А география… Это так, еще одно недоразумение. Плыл-плыл по течению, прилип к берегу. Так и будет болтаться, пока волной не оторвет. А волна каждый двадцать четвертый год случается. Недолго ждать осталось. Гнать отсюда надо, пока не потонули – вот что нужно туристам рассказывать, чтобы слюни не роняли.

Яр воды не любил, не любил мостов, не любил всего этого города. Чудилось во всем этом что-то коварное, скрытное, враждебное природе и человеку. Нелюбовь эта была не равнодушная, а болезненная, чувство обманутого ребенка, разочарованного, ненужного городу. Будто показали притягательный мир, уверили в его реальности, а потом выяснилось, что это лишь картинка, декорация. Так, в центре старинные здания, прогнившие и выпотрошенные, прятались за баннерами, изображавшими былое величие. Для Яра Петербург давно превратился в такой баннер.

С ума сводила жара, город пульсировал, исходил испариной, потел асфальтом, вдох-выдох в такт колоннам и ритму решеток, воздух плавился над соседней машиной. Вдох-выдох, под лобовым собачка кивала головой, совсем как голуби, которых кормят туристы у решетки Летнего сада. Как можно додуматься установить на торпеду игрушку? Что в мозгах у этих людей? Как же они надоели!

Не выдержав соседства с туристами, Яр свернул с набережной, пропетлял по переулкам и выехал на один из главных проспектов. Воспоминания тянули, прокладывали маршрут. Месяц назад подвозил Марину домой после очередного неприятного разговора: с ней тогда снова повздорили. Накануне той последней встречи, вечером, позвонила Марина, сказала, что хочет увидеться. Яр поначалу ломался: вроде и радостно, что позвала, но заранее ясно, что ничем хорошим это не кончится. Она смеялась, говорила, что нужна помощь. А это запрещенный прием. Не помочь нельзя. Особенно той, которая шутит и смеется спустя годы после расставания. Утром поехал к Марине на встречу, сюда, в центр. Где же еще ей быть, как не в центре? Девушка могла находиться только там, где живет красота, где все подчиняется эстетике. Марина вообще относилась к той породе людей, которые органично встраиваются в город, становятся частью общего баннера. Кафе, арт-пространства, пешеходные зоны – вот тот фон, с которым они сливаются.

В ту встречу Марина сидела в профиль к шумно текущему проспекту, изученным Яром движением поправляла челку, сворачивала оригами из салфетки, улыбалась плавно, контролируя каждую мышцу лица:

– Привет! Хорошо выглядишь. Как настроение?

– Привет! Пока ровно. Что ты хотела? – Яр пододвинул стул поближе к столику и равнодушно повертел в руках меню.

– Во-первых, я тебе кое-что принесла. Нашла на родительской квартире, – девушка кивнула на пакет, лежащий на соседнем стуле. – Среди конспектов попались твои негативы. Те, где ты с родителями. Маленький там еще. И семейные какие-то фотографии. В общем, твое.

Яр усмехнулся:

– Благодарю. А во-вторых? Моя помощь требовалась не для того, чтобы избавить тебя от десятка негативов.

Марина не торопясь сделала глоток и обратилась к Яру:

– Что бы ты ни думал, я хороший специалист. И хотела бы предложить тебе вернуться к беседам. Всё-таки, они имели смысл.

Марина сделала еще глоток, выдержала паузу и продолжила:

– Я бы хотела передать тебя одному специалисту, он гениален. Я обещаю не вмешиваться в процесс. Ему мы не скажем о том, что знакомы. Обсуждать тебя с ним мы не будем. Я просто хочу быть уверена, что с тобой все в порядке.

– Марина, хватит! Просто оставь меня в покое! Не нужно меня никому передавать.

– Постой, но тебе же на терапии лучше. Если бы я еще могла, не беспокоя тебя, контролировать лечение!

Яра передернуло. Слова Марины смешались в комок, липким тестом уши забили, и забаюкало: «Полная моя половиночка, встань со мной на частые разговорчики по-старому да по-прежнему, как мы с тобой разговаривали, говорили-говаривали, реченькой рекли, словами-камушками рты набивали. Говорила я тебе, упреждала: опасна реченька, бережочки круты, не ровен час унесет, разобьет, камнями-словами закидает. Сбежит головушка по плечам, за камнями покатится, верх-низ не различит, заморгает непутево, рот разинет, кричать захочет, да моготы нету – кричать-то не выкрикнешь!»

И так было после каждого разговора с Мариной. Причитало, запевало, баюкало на все голоса. И никуда от этого не деться. И как это остановить? Чем больше об этом думаешь, тем громче расходится-распевается. А дальше подвозил Марину куда-то, сдержанно прощался – все как в тумане. Изо всех сил старался молчать: когда в голове голоса-плачи расходятся, главное рта не раскрывать, чтобы слова наружу не посыпались.

Тот последний случай в кафе саднил, мешался в памяти. Каждая встреча застревала в сознании, и долго еще Яр выпадал из времени и пространства, возвращаясь в момент разговора. Вот и теперь поколесил по городу, снова убедился в том, что каждый дом в центре крепко сшит воспоминаниями с бывшей возлюбленной. Отдирать с мясом придется.

Бронко Яра полз на Остров, тарахтя дизелем, жаждал простора и бездорожья, а не екатерининских выхолощенных гранитов, не ажурных решеток в ветровых стеклах.

Яр щурился сквозь очки, кривился от пышных архитектурных роскошеств. Не любил всего этого, северному городу – северный колорит. Север – мамино наследство.

Всю самостоятельную юность Яр кочевал по городу, с юга на север, с запада на восток, из центра в гетто и обратно. Но тянуло только в сторону ранних воспоминаний: мамино детство прошло в доме на Стремянной улице. Маленького Ярика водили в гости к прошлому: к каким-то бывшим соседям по коммуналке; ни люди, ни обстоятельства ребенку не запомнились. Только серая глыба дома с мордами зверей на фасадах. И нет, это были отнюдь не питерские великодержавные львы, а северный лесной бестиарий: змеи, хищные птицы, ежи, рыси, нахохлившиеся совы. Ели разлапистые, мухоморы, папоротники по штукатурке. Окна-трапеции, будто кто-то их в скале вырубил. Мрачная сказка. И имя у архитектора-хозяина тяжелое, круглое как камень – Бубырь. То ли упырь, то ли бобыль – вертелось что-то на языке, вставали перед глазами каменные сказки. Мама с папой геологами долго колесили по Карелии, читали маленькому Яру «Калевалу», и под напевы раскидистые хорошо спалось, уютно, домашне. В них хотелось остаться, потом, со временем, вернуться, а потом хотя бы иногда на них опираться, когда нужно было создать очередной архитектурный проект. Но эпоха северного модерна закончилась, выдохлись сказки как мамины пустые флаконы из-под духов, и даже детские воспоминания о карельских лесах постепенно сквозняком выдуло.

Теперь жил Яр на Васильевском острове, по линейке расчерченном, острове самом умышленном в умышленном городе, самом ненормальном – только психу охота подставляться под ветры и наводнения – из всех кусков Петербурга. Дом, по Ярову разумению, был завравшимся, фальшивым, пытался убедить себя и других в том, что он часть Италии или Франции, а сам тем временем чухна чухной. Ну и что, что разукрашен псевдоколоннами, портиков на себя понавешал? За всем этим правды не спрячешь. Рядом с окном гигантский завиток волюта, под ним гнездо. Если бы не оно, не мельтешение пичуг, не грай воробьиный, было бы совсем грустно. Вид – брандмауэр с вечным вопросом в оке-окне: ничего, что я к вам стеной?

Яр въехал во двор, выволок из багажника пару здоровенных чемоданов с инструментом, отсалютовал охраннику и поднялся к себе, на четвертый этаж, по бывшей черной лестнице. С порога встречал холостяцкий развал, запах пыли и пластика. Яр включил чайник, распахнул окно и поставил стираться белье. Споткнулся о раззявленную коробку и пока она не сожрала его вместе с ворохом вещей, подготовленных к упаковке, отказался от идеи что-либо делать по хозяйству. Уселся за компьютер – манил Фоллаут² Через пару часов из виртуального постапокалипсиса пришлось вернуться в реальность.

Переливчато запел дверной звонок. Яр посмотрел в глазок, брякнул всеми пятью замками и отворил.

– Здоро́во. Не помешал? – грузно ввалился сосед, задевая вешалку, коробки, ящики. Из пакета достал вискаревую бутылку. – Подгон.

– Здоро́во. Благодарю. Твой?

– Мой шедевр, на можжевеле. Стаканы чистые найдешь?

– Попробую. Жрать, правда, нечего. Димыч, три дня уже не могу до магазина себя доволочь.

– Знал бы, что-нибудь захватил. А теперь увольте, вернусь – бабы не выпустят. Они мной ремонт делают, на дрова распилят, если узнают, что я отдыхать пошел. А что ты дома-то сидишь, мох растишь? Погода наконец расщедрилась. Лишь бы в игрушки играть. Уделал хоть всех? – сосед кивнул на экран.

– Само собой, – Яр гремел банками в холодильнике. – Вот, халапеньо есть. И десять коробок тушенки – бери, что хочешь.

– Халапень пойдет. Кошку бы, что ли, завел. Бегал бы ей за кормом, про себя бы тоже помнил.

– Нет, уж. Если бы она мне за кормом бегала, тогда другое дело.

Булькнул янтарный самогон в низкие стаканы, крякнул от первого глотка сосед.

– Ухх… Идеально.

Яр выпил, положил в рот перчик. Глаза взорвались и вытекли:

– Оххх! Острый! Как петарду съел.

– А потому что нечего после первой закусывать, – сосед огляделся по сторонам, будто только сейчас заметил, что происходит в квартире. – Смотрю, все-таки пакуешься? Я думал, ты так, поигрался и хватит.

Яр отключил телефон – верный признак того, что разговор планируется серьезный. Не подслушал бы кто.

– Какое там! Не до игр. Ты смотри, что происходит вокруг. Внешняя политика – мрачный мрак, внутри погода не лучше. Новости читать уже страшно, а не читать еще страшнее. Планомерное отсечение от свободы. В антиутопии живем. Удивляюсь, как Оруэла не запретили во всех странах мира. Фонари новые видел на Большом проспекте?

– Какие фонари? – сосед недоуменно смотрел на Яра, шагамерящего диагональ кухни-гостиной.

– Новые. Я думаю, это 5G. Оставаясь в городах, мы просто загоняем сами себя в ловушку, живем обложенные налогами, законами, правилами, подслушивающими устройствами, отупляющими контактами с системой – и это еще у меня телевизора нет! – и отвратительной экологией, – Яр подошел к открытому окну, провел по обратной стороне стекла пальцем:

– Вот! Посмотри! И это окна во двор, и не самый экологически запущенный район.

– У тебя мрачный взгляд на жизнь.

– А ты жизнь видел?

Яр вытер грязь о штанину, и хаки обзавелось еще одним маскировочным пятном.

– Ну, экология, да, согласен. Но все эти твои 5G, масоны-заговорщики и скорый апокалипсис – это перебор. Ты бы еще шапочку из фольги надел, – Дмитрий снова булькнул по стаканам самогон. Тоже укусил кривой от злобы перчик и побагровел.

Яр довольно выжидал, наблюдая как пунцовеет круглая физиономия соседа.

– Я бы надел, если бы помогало.

Когда Дмитрий отдышался, снова выпили.

– Ты, вроде, и так уже окопался со всех сторон. Будто ты не архитектор, а политик. Кому ты нужен, кто тебя стрелять пойдет? Пулезащитные окна, бронированная дверь, звукоизоляция. Машину-то хоть не обварил еще?

– Пока нет.

– На стрельбы-то когда? – сосед зарядил Яров страйкбольный пистолет и, отойдя в дальний угол, начал палить по мишени, висящей на внутренней входной двери.

– Не знаю. Не скоро. На следующей неделе не получится точно, повезу вещи.

– Неужто в глушь эту поедешь? Нет, я понимаю, на шашлык, на стрельбы, на рыбалку—охоту, но жить! Без сортира, без электричества… Связь-то хоть есть?

– Сигнал не ловится, только рыба.

– Без ножа режешь. Как освоишься – приеду к тебе на недельку: на рыбалку, за грибами, может, и с охотой что выгорит.

– Вот это не в мою смену. Я бы лицензию выдавал на отстрел охотников. И первый бы занялся.

– Как же инстинкт добывать мамонта?

– Если добудешь с палкой и камнем – вперед. А с двустволкой неспортивно. А капканы – вообще варварство. Те, кто ими промышляют, просто подрасстрельные.

– Так и не в спорте вопрос. В силе. Человек не просто так эволюционировал, чтобы потом этим не пользоваться. Что же твой мамонт двустволкой не обзавелся? Не только время не использовал, но, больше того, сдох. Человек природу обошел с умопомрачительным счетом. Разнес. – В подтверждение своих слов Дмитрий перезарядил пистолет и снова расстрелял мишень на двери.

– Это еще не факт. А самое главное, почему ты человека от природы отделяешь?

– Потому что мы выше. Точка. Ружье у человека. Значит, он и победил. Короче, я считаю, что человек победил природу, а город деревню. Жить в лесу – вообще на любителя. Это надо отшибленным быть. Полностью. Для меня и ты, без обид, на всю голову отмороженный, но, чтобы так, с концами, в лес…

– Конечно. Отмороженный я, однако ночью, в чужой квартире, пьяный, по мишени палишь ты.

Утро к Яру пришло после обеда. В квартире стоял скверный запах ночного гудения, четырехдневная коллекция мусора и немытой посуды склоняли к действиям. Открытые пасти полупустых коробок требовали пищи.

Чтобы Яр не делал, все получалось у него медленно, но добротно. Посуду перемыл, чтобы до скрипа и блик, мусор вынес в бак во дворе, все предварительно рассортировав: пластик, стекло, картон. Вещи для переезда аккуратно укладывались в коробки, на коробки клеились ярлыки: крепеж, посуда, консервы, белье. За всеми этими действиями отвлекался Яр от громких мыслей, от советов разноголосицы. И становилось спокойнее.

Глава 2

Сначала ехали под ребрами ЗСД³, в скелете изогнувшегося в агонии левиафана, потом среди высоких корабельных сосен, ухоженных елей, иногда берез, аккуратно расставленных среди отелей, ресторанов и садоводств. Потом, все дальше от города, редело человечье жилье, потом закончилась трасса, началась дорога, никогда не видевшая асфальта. Обороты приходилось сбавлять. Названия поселений на финском языке встречались все чаще и чаще, вытесняя русские топонимы. Деревья в колтунах гнезд раскачивались по сторонам дороги. Машина кралась. Яр напряженно следил за доро́гой – в таких местах надо в оба смотреть, в любой момент может перед машиной оказаться лось, лисица, заяц, а то и проспиртованный туземец. Неспокойствие эхом отдавалось в голове, звучало диалогами о бессмысленности сделанного выбора, напоминало о том, что не поздно еще отказаться от планов. Этому вторил пассажир. Навязался к Яру в попутчики Влад, искушал не меньше, чем здравомыслие. Приятель по стрельбам, риелтор, пару лет назад сосватавший заброшенную вепсскую деревню. Яр купил ее на случай зомби-апокалипсиса, да тот не случился. Влад рассуждал об идее переезда в глухомань монотонно, бесстрастно, вторя голосам в Яровой голове:

– Вот даже не знаю. С одной стороны, землю ты купил у черта на куличиках, жалко даже не горючку, а саму машину – после таких поездок надо капиталку делать. Ни дорог, ни заправок, ни даже ларька, чтобы водички купить, случись что – мхом обрастешь, пока кто-то тут проедет. С другой, ты прав, что купил землю, пока она ничего не стоила. Уже сейчас она взлетела на четверть. Наиграешься – распилишь на куски, замутишь девелопмент, и продашь таким же психопатам как сам.

Яр скептически посмотрел на собеседника, но тот не остановился:

– Но здесь у меня к тебе снова вопрос: а чем ты планируешь заниматься? Я все понимаю, романтика, выживание, все дела. Можно окопаться в собственном лесу так, что никто никогда не доберется. Незваных гостей можно зарывать только что не в собственном огороде – это тоже плюс. Можно поиграть в исследователей, походить с металлоискателем, если с местом повезло. Можно рейды по заброшенным домам устраивать, кадки-коромысла собирать развлечения ради, на Авито продавать или музей открыть. Но делать-то что здесь?

Яр не знал, что ответить. Он и сам себе задавал похожие вопросы, и когда их становилось так много, что начинали ворочаться сомнения в принятом решении, то разгонял их одним, не требующим подтверждений или комментариев ответом:

– Жить.

Влад только бровь вскинул, мол, у богатых свои причуды, и отвернулся, вперился в окно, так же монотонно продолжил:

– Дед Микой тут сидит на птичьих правах, между ручьем и лесом. Мирный старик, может странный чуть. Раз в тысячу лет к нему дочь приезжает, привозит продукты. Электричества у него нет, живет по старинке. Его деревенские уважают, приезжают к нему то ли гадать, то ли лечиться на условиях, так скажем, натурального обмена, но нечасто. Не бойся, паломничества не будет, да и дом у него с краю. Микой вроде колдуна местного. У них, вепсов, это называется нойд.

– Да, ты говорил тогда, когда сделку оформляли. До сих пор жив?

– Жив-здоров и даже не чихает. Так мне говорила тетка из соседней деревни недавно. Я ее дом продавал. Это поколение палкой не убьешь.

– Не тронутый? – Яр постучал по голове.

– Вроде, нет. Просто странный. Ты бы к нему зашел, так, отметиться, рассказать, что ты тут хозяин теперь.

– А дом он мне не сожжет, пока я дела завершать в город поеду? Вряд ли его эта новость обрадует. Люди в глуши живут именно для того, чтобы с «хозяевами» поменьше соприкосновений было.

– Нет, конечно! Нужен ты ему! А может, и нужен. Он старый как эта деревня. Не исключено, что будет только рад соседству.

С подобия дороги пришлось свернуть на едва намеченный заросшими колеями путь в лес. Далеко позади остались последние кусты деревень, торчавшие вдоль воды по холмам. Здесь кроме гранита и деревьев не было ничего. Великан, разбросавший камни по всей Карелии, здесь заигрался: насыпал щедро, кучно, будто карманы вывернул, чтобы шагать легче стало. По сторонам папоротники, брусничные кочки, кляксы мхов. Выворотни щерятся, выдыхают вересковые дурманы, тягучие ароматы в салон втекают через открытые окна. Голоса смолкли: в присутствии такого леса нужно помалкивать. Только Бронко хрустел сухими ветвями, нахраписто влезая на очередную сопку, пережевывал протекторами хвою и камни, похрустывал, почавкивал.

Остановились, вышли из машины на одеревневших после шестичасовой поездки ногах. Из прицепа выгрузили квадроцикл, на нем победили еще несколько километров, а дальше пешком. Деревья-богатыри отступились, и показались вдалеке остовы крыш, сараев, развороченные стены, кое-где столбы неизвестного назначения. Влад с Яром прошли почти всю деревню насквозь. Только поодаль стоял дом по виду еще жилой, хотя и разваливающийся. К нему продираться не стали. Рядом на веревке трепыхалось белье, белым флагом кричало времени: «Сдаюсь!» Влад огляделся и закурил, отгоняя слепней и комаров:

– Мрачновато у тебя в королевстве. Тут или спиться, или повеситься.

– Влад, а ты риелтор-оборотень. Я тебя рекомендовать друзьям не стану. Два года назад кто заливался соловьем, втюхивая мне пять гектаров исторических вепсских поселений? Побойся, если не бога или в кого ты там веришь, то хотя бы клиентского гнева. Пойдем, оценим лучше масштаб разрушений. Нужно что-то поживее выбрать.

– Ты что же, хочешь в местном доме жить?! Я думал, ты фюрер-бункер выкопаешь или хотя бы что-то построишь, архитектор как-никак!

– Посмотрим.

Справа и слева от того, что когда-то считалось доро́гой, раскорячились кособокие, рассыпающиеся дома с дырами окон, с проломленными спинами крыш, разбитыми переносицами рам. Не деревня, а одна сплошная рана. Боль времени. Вот он, обнажающийся страх от потери местом человека.

Влад пытался поймать отсутствующий сигнал, заглядывал в выбитые окна и производил неприлично много шума. Яру было неловко за него перед всеми этими замолчавшими навсегда домами, перед лесом, обнимавшим деревню тишиной. Из четырех кое-как сохранившихся домов, один, притулившийся к деревне с краю, вызывал у Яра большее доверие. Сползшая кровля, замшелые бока, косое крыльцо, но сам дом крепкий, бревна в нем не разбегаются, печь цела – все можно починить-подлатать. Для того, чтобы начать, большего и не нужно.

Влад помог перетащить в дом коробки из машины, сделать замеры. Во дворе подготовили площадку для костра, разожгли огонь. Туман выплывал из озера неподалеку, обползал деревья, обступал незваных ночлежников. Яр такое любил, в детстве очаровался тайной молочного пара; чем гуще, тем лучше, чтобы в него, – мамины слова – как в сметану, бо́язнь обмакнуть и пальцы облизать. Незаметно смерклось. В доме оставаться не решились, поужинав, разбили палатку и заночевали на улице. В незнакомом месте спалось тонко, на грани яви. Яр проснулся перед рассветом. Перекрикивались птицы, трепетали листья осин и берез, чуть дымили остатки костра над сединой золы. Яр вылез из палатки, с хрустом потянулся, и поежился от влажного холода. Накинул капюшон, проверил швейцарский нож в кармане, зажигалку и пошел прогуляться. Штаны и кроссовки отсыревали от росы, темнели. Яр смотрел по сторонам, прислушивался. Спокойно все вокруг, ветер – не ветер, а дыхание, в траве что-то шуршит, птицы поют, цикады скворчат – все делом занято, жизнью. И нет ей дела ни до чего, кроме себя. Кукушка куковала гулко, ухабисто.

– Кукушка-кукушка, сколько мне лет осталось? – Яр запрокинул голову, взглядом блуждая по лохматым макушкам деревьев. – Раз, два, три…

На сорока звук захлебнулся, а когда продолжился, Яр отвлекся и сбился со счета.

– Жить тебе еще долго, жить и жить еще, пока не умрешь – вот, что говорит кукушка, когда человек считать ленится.

Яр подскочил от неожиданности. Из-за валуна вышел старик в ватнике. На голове кепка, борода седая торчком, набок, глаз из-под козырька и бровей не видать.

– Ты, значит, теперь тут хозяин? – неприветливо спросил дед.

– Доброе утро! Формально, да. Не мала деревня, не подеремся. Меня Яром зовут. Вы, наверное, Микой?

– Наверное, Микой.

– Я вон в том доме планирую осесть. Соседями будем. Вы, если что, заходите.

– Если что, заходите, – старческое бухтение эхом повторилось. Микой повернулся спиной к Яру и пошел прочь, что-то бормоча.

Кукушка смолкла. Яр смотрел на вперевалку ковылявшего старика, за которым по тропинке семенила бесхвостая кошка.

Волшебство утра пропало. Яр пошел будить товарища, навис над палаткой, гаркнул:

– Подъем, оборотень! Солнце встало, пора по ко́ням.

Опухший, залежанный Влад выполз из палатки.

– Доброе.

– Я тут наткнулся на соседа, мне не показалось, что он был рад встрече.

– Он мирный старик, просто одичал здесь. Сколько времени?

– Самое то, чтобы позавтракать и отчалить.

Поели, поскребли складными вилками банки из-под тушенки. Яр собрал мусор, залил вчерашнее кострище и перепроверил коробки, поселившиеся в доме. Поставил навесной замок и закрыл дверь.

– Влад, а ты не в курсе, кто здесь жил?

– Нет. Можешь у Микоя спросить, он, наверное, знает.

– Спасибо, мне не настолько любопытно. Я просто смотрю, что дом самый приличный, а на двери и замка никогда не было.

Влад только плечами пожал, ничего не ответил.

Всю дорогу обратно Влад проспал, не мешал внутренним монологам. Яр спешил в город, с которым нужно было проститься. Или дать ему последний шанс исправиться, помириться, позволить себя остановить. Так самоубийцы суют пальцы в рот, когда таблетки уже приняты – вдруг обойдется, авось спасет, поможет. Помогает не всегда.