Читать книгу: «По острым камням»

© Дегтярёва И.В.

© ИП Воробьёв В.А.

© ООО ИД «СОЮЗ»

www.soyuz.ru

* * *

Сирия, 2019 год

Ее глаза… Черные абсолютно, словно без зрачков, антрацит – такие же, как уголь, блестящие, способные вспыхнуть в одно мгновение. И жар будет нестерпимым. От этого взгляда сосало под ложечкой. «Знать бы еще, где эта «ложечка»?» – усмехнулся Горюнов, глядя на женщину. Но неведомую ложечку все же сосало и неодолимо тянуло занырнуть в черные глаза, чтобы добраться до эпицентра маслянистого непроницаемого омута. До сути.

Полковник Петр Горюнов хорошо знал подобный взгляд. В нем слились, как Тигр и Евфрат, и отчаяние, и решимость. Эти реки сходятся в Шатт-эль-Араб, на болотистых берегах которого когда-то шли тяжелые бои между арабами и персами. Там же сто лет назад была битва за Эль-Курну турок с британцами.

Война застыла в антрацитовых глазах женщины. Не та, восьмилетняя, и, уж тем более, не бои столетней давности, а нынешняя, такая же бессмысленная, пропитанная смрадом псевдоислама и ядовитой желчью тех, кто ее затеял в неистовом стремлении овладеть нефтью, территорией, где хотели провести газопровод, и, желая расшатать арабский мир, в конечном счете, уничтожить его.

В классе бывшей школы остро и навязчиво пахло потом, страхом и лимоном. Горюнов наверняка знал, что у женщин под черными перчатками религиозные менди, нанесенные хной с лимонными добавками. Держатся узоры недели три и по ним легко определить, лгут они или говорят правду, ведь в дороге девушки не стали бы наносить узоры. Наверняка сделали менди где-то, в тогда еще тихом местечке, на юге провинции Идлиб, находясь среди мужей и братьев, возможно, готовясь умереть вместе с ними, если не удастся вырваться из-под бомбежек атакующей сирийской армии. А в итоге они просто затерялись в толпе беженцев.

Полковник сидел в стороне ото всех, на облезлом ковре на низком подиуме у стены. В уголке рта у него тлела очередная сигарета с едким иракским табаком. Иногда он вынимал сигарету, держа ее за кончик, как держат мундштук кальяна.

Выглядел он обычным арабом-сирийцем или жителем Ирака. Смуглый, черноволосый, с легкой проседью, с щетиной, которая почти обрела статус бороды, с выдающимся во всех отношениях носом и голубыми глазами, но среди арабов это не редкость. Гутра на голове, довольно грязная, старая, застиранная, а блестящий, засаленный от множества прикосновений уккал, как лакированный. Камуфляж, изрядно ношенный, кое-где зашитый небрежно, крупными стежками черных ниток. Две кобуры – одна на поясе со Стечкиным, другая, набедренная, поменьше, с иракским ТТ.

Его могли принять и за офицера сирийских спецслужб. Может, за ксировца. Они тут в Сирии тоже на острие. Персидский он знает, но не слишком похож на иранца внешне, да и нелюбовь к персам у него засела в подкорке. Ничего личного, просто слишком долго Горюнов жил в Ираке под именем Кабира Салима, работая в парикмахерской Багдада. Тогда он был офицером российской нелегальной разведки. Теперь, после вынужденного возвращения в качестве «погорельца», оказался в УБТ¹ ФСБ.

Выезд за границу ему закрыт, хотя его просто-таки жаждут видеть представители многих спецслужб мира – и MIT, и ЦРУ, и, вероятно, Моссад. Но не для того, чтобы опрокинуть с Горюновым в тени пальмы по рюмочке арака и выкурить трубку мира, вспоминая о былом, а чтобы засадить далеко и надолго. А еще лучше расправиться с ним раз и навсегда.

Но женщины, сбившиеся в стайку, напоминающие воробьев, сидящих рядышком на сильном холоде, всего этого про Горюнова не знали и принимали за одного из сирийских военных, ведущих дознание и работу с беженцами вместе с русскими военспецами, разбирающимися кто есть кто, отделяя зерна от плевел. Нельзя допустить, чтобы черные ядовитые зерна проросли. Иначе подобные всходы станут смертоносными для сотен мирных людей.

Женщины прижимают к себе детей возрастом от двух до пяти лет. Детишки джихада. Если у этих дамочек и были еще дети до жизни в псевдохалифате, то они их оставили с родственниками в России, Узбекистане, Таджикистане, Туркмении. Бежали из дома, как правило налегке, с мужьями или к мужьям.

Полчаса назад их заставили снять никабы, разрешив сменить на химары. Унижать мусульманок никто не намеревался, их не лишили совсем платка, но требовалось сделать фотографии. Горюнов пока приглядывался, опасаясь, что и в этот раз уедет ни с чем. Он уже полтора месяца отсматривал всех вышедших из-под огня, из окружения – мирных или причастных к боевикам.

С биографиями беженцев в деталях разбирались другие, в том числе оперативники из ДВКР². Горюнов пока лишь смотрел, пытаясь выявить только одного человека, вернее, одну.

В здании идлибской школы три с лишним года обитали игиловцы³, а теперь тут царило запустение. Несколько помещений на втором этаже расчистили, и в них расположился штаб по фильтрации беженцев.

На первом этаже боевики сделали завалы из парт, чтобы затруднить штурм сирийцев. Изрешеченные школьные парты производили тягостное впечатление. Ошметки столешниц из ДСП, металлические ножки, каркасы, ящики из письменных столов учителей. На лестничном пролете в стене дыра метра на полтора в диаметре от выстрела из гаубицы Д-30. Вот парадокс, СССР не существует, а его орудия все еще стреляют.

Горюнов видел в Ираке модификацию этой гаубицы, прозванную там «Саддам». Гаубицы работали на окраинах Багдада, поднимая еще большую пыль. В те дни американского вторжения Багдад накрыла песчаная буря…

Сирия частенько вызывала у Горюнова ассоциации с Ираком, особенно когда он ездил по дорогам страны в одиночку. Возвращался невольно в то нелюбимое им состояние загнанности и отчаяния, когда прервалась связь с Центром, и перспективы ее восстановления казались таким же туманными и призрачными, как видимость на улицах Багдада во время той бури 2003 года, кровавой и в прямом и в переносном смысле – песок из пустыни имел красноватый оттенок.

Хотелось завыть тогда в унисон с ровным ветром из пустыни. И Горюнов погрузился в состояние полной автономности, замер, застыл, не тешил себя пустыми надеждами, смирившись с тем, что неопределенное время, которое может затянуться на годы, он будет существовать только в одной своей ипостаси – багдадского цирюльника Кабира Салима. Появившемуся связному даже не сразу удалось с ним начать разговор, поскольку законсервировавшийся Кабир не мог переключиться с арабского на русский.

С иракских времен он сохранил неистребимый акцент в русском. Многие видели в этом позерство, но не те, кто знали его чуть лучше или понимали специфику нелегальной разведки…

В школе базировались сирийские войска до того, как их отсюда вытеснили игиловцы. Теперь, когда выбили боевиков, в школе уже никто дислоцироваться не мог – слишком большие разрушения.

Под ногами хрустели гильзы, осколки ампул, шуршали пустые пакетики из-под американского сухпайка. Горюнов прошелся по коридорам, заглянул в бывшие классы, заметив знакомые коричневые пакетики из-под мяса и овощей.

Сам такие ел, когда были на выездах с группой игиловцев в Эс-Сауре. Часто пайки оказывались просроченными, но с голоду все шло на ура. Несложно догадаться, откуда поступали эти питательные пакеты, маркированные одинаково и произведенные в США. Часть из них попадала из Израиля, часть непосредственно от американцев, ну и от турок. Таким же незатейливым способом игиловцев снабжали американскими стволами в обмен на нефть и ценности из сирийских музеев. Хотя Горюнов, оказавшись по «производственной необходимости», как шутил он сам, в рядах игиловцев в Эр-Ракке несколько лет назад, еще в 2013 году, предпочитал родной Калашников штатовской М16.

Его грела мысль, что из одного АК можно непрерывно сделать около шестисот выстрелов, только тогда автомат растечется в руках раскаленным металлом, дорого продав жизнь вместе со стрелком. Столько патронов в БК у Горюнова даже не имелось, зато имелось желание выжить.

Помимо двух пистолетов он не расставался и с автоматом Калашникова. Наученный горьким опытом, предпочитал тащить на себе лишнее, чем оказаться под обстрелом с автоматом и парой магазинов.

В прошлом году Горюнов попал в передрягу, когда совершал вылазку в Рожаву – Сирийский Курдистан с полковником Ермиловым из ДВКР, журналисткой Олесей Меркуловой и с Абдулбари из сирийского Мухабарата.

Вот вдвоем с сирийцем Петр на рассвете и принял бой, отстреливаясь от напавших на них аннусровцев, и, грешным делом, поверив, что это его последний рассвет. Ермилова ранило, журналистка, хоть и не робкого десятка, а все-таки женщина… Была бы курдянкой, а то обычная москвичка. До базы Хмеймим не доехали немного, это их и спасло – помощь подоспела вовремя.

Примерно в этом же районе уже второй месяц крутился Горюнов. Теперь тут чуть поспокойнее. Хотя на разрозненные группы игиловцев все же можно налететь. И такой риск возрастает, поскольку Горюнов перемещается по Сирии автономно, на свой страх и риск, убежденный, что так безопаснее. Учитывая его арабскую внешность и владение арабским, доля здравого смысла в таком предположении существует, но больше авантюризма и наглости, свойственных Горюнову. Иногда он ездит в сопровождении Абдулбари или своего зама майора Зорова.

Потрепанный джип со следами пуль на левом крыле, пыльный настолько, что невозможно различить, какого он цвета, с привязанным проволокой бампером. По полику за водительским сиденьем катаются консервные банки и бутылки с водой. В салоне пахнет чипсами, одеколоном чистюли Зорова, с омерзительной хвойной отдушкой. Но все забивает неистребимый табачный дух. Горюнов, пристрастившийся к курению в Ираке, где дымят и в школах, и в кинотеатрах, где угодно и в неограниченных количествах, так и не избавился от вредной привычки. Однако не слишком-то и стремился.

Абдулбари тенью увязался за ним уже в четвертый раз подряд, решив, видно, докопаться до истинной причины, зачем русский полковник так упорно и регулярно ездит в район Идлиба и вообще торчит в Сирии уже второй месяц подряд.

Иногда вместо полковника к беженцам ездил его заместитель Мирон Зоров. Противоположность Горюнова – опрятный, даже какой-то чопорный и вроде бы нерасторопный. Но Абдулбари, пообщавшись с ним, понял, что заместитель достоин своего шефа. Просматривая документы беженцев, уже проверенные арабами, Зоров заметил несоответствие сразу в двух паспортах.

Между Абдулбари и Горюновым (особенно после пары перестрелок, в которые они попадали вместе) установились дружеские отношения, насколько это возможно между представителями спецслужб разных государств, на данном конкретном этапе считающихся союзниками.

Когда подъехали к зданию школы, Абдулбари в очередной раз с лукавой улыбкой в зеленоватых глазах поинтересовался, кого это его русский коллега выискивает среди беженцев и почему больше всего глазеет на женщин.

– Уж не жену ли ты себе присматриваешь? Ты только намекни, у меня есть пара незамужних родственниц, причем мы не попросим дорогой махр для невесты.

Горюнову показалось, что Абдулбари перешел от шуток к серьезному сватовству, и ему эта тема не понравилась.

– Четвертую жену я брать пока не планирую, – поморщился он.

Помятое темнокожее лицо Абдулбари вытянулось от удивления. Сирийский контрразведчик, приставленный к русскому полковнику для оказания помощи, ну и для контроля, знал, что Горюнов, владеющий арабским слишком хорошо, не мог оговориться. Иногда употреблял такие выражения, о которых и Абдулбари не догадывался. Посмеиваясь порой, Абдулабари утверждал, что полковник обогатил его лексикон. Разговаривали они по-арабски, за исключением тех случаев, когда в разговоре участвовали еще русские военспецы.

А в общем, насчет трех жен Горюнов не слишком лукавил. Это две его мусульманские жены, обе приобретенные в конспиративных целях, и одна вполне официальная, зарегистрированная, реальная, ждущая сейчас дома в Москве – Александра. Одна из двух мусульманских жен покоится на курдском кладбище в горах Кандиль на базе РПК⁴. Зарифа. Она охраняла Петра и она же закрыла его собой от пуль в турецком Мардине, когда их обстреляли местные полицейские. Вторая – журналистка Олеся Меркулова, получившая статус жены Горюнова на пару дней в прошлом году для ее же безопасности во время поездки по Сирии, уже, наверное, забыла об условном бракосочетании. Абдулбари сам выправлял документы об их браке.

Сириец не сомневался, что Горюнов мусульманин. Тот цитировал Коран как настоящий хафиз. Абдулбари держал его за богослова и очень удивился бы, узнай, что в Москве Горюнов носит православный крест и мусульманство принял, только чтобы избежать разоблачения в обществе игиловцев.

– Погоди-погоди, уже три жены? – Абдулбари выглядел расстроенным. – Сколько у тебя зарплата, если ты можешь себе позволить сразу трех? Да и в России у вас ведь не принято многоженство. Или они у тебя в разных странах проживают? Я вот до сих пор за свою с ее отцом не расплатился.

– Твоя жена согласилась на отсрочку? – удивился Горюнов, заруливая на площадку перед школой. Он припарковался около разбитой осколками пальмы, все равно зеленевшей, даже с расколотым стволом. Петр достал из бардачка несколько сигаретных пачек и распихал по карманам. – Наверное, любит тебя.

– Напрасно сомневаешься, – Абдулбари потянулся на заднее сиденье за своим автоматом. – Сколько тебя знаю, ты источаешь скепсис по любому поводу.

– Источать можно яд, – поправил его Горюнов. – И кстати, с точки зрения ислама выкуп отцу за невесту это уже не махр, а безобразие. Унижение невесты, которую фактически продают.

– Ты это объясни моему тестю, – вздохнул Абдулбари. – Слушай, ну что ты ищешь? Сказал бы мне, я бы помог с поисками. А то, гляжу, сколько времени торчишь тут… Ладно-ладно. Не надо на меня так смотреть! Ты как Ремненог.

– Это из мифологии? – припомнил Горюнов и усмехнулся, догадавшись, на что намекает язвительный Абдулбари.

Ремненог – это некий старичок, вернее гуль – оборотень. Злой дух, прикидывающийся беспомощным стариком, просящим донести его до воды, но едва стоит его посадить к себе на закорки, как он вцепится в тебя мертвой хваткой, вытянет все соки, пока наивный добрый человек не упадет замертво.

– Кто на ком паразитирует – это большой вопрос, – намекнул Горюнов. – И ты мог бы не тратить свое бесценное время на поездки со мной.

Абдулбари сплюнул, вылезая из машины. Если бы не война, если бы не помощь, от которой сирийцы зависят, разве допустили бы они, чтобы чужие разведчики и контрразведчики лазили по их территории.

Пока сириец прикуривал во дворе, Горюнов успел зайти внутрь и сразу же увидел эти черные, антрацитовые глаза, глядящие через прорезь никаба. Он теперь не стал торопиться, уже ошибался несколько раз. С одной очень похожей девушкой провозился целый день, довел ее до истерики, но в итоге понял, что все напрасно. То была не она.

Пакистан, осень 2018 года

Иван Алексеевич Арефьев на лужайке бывшего английского клуба в Исламабаде играл в крикет. Уже прошло время полуденного джума-намаза. Октябрьский день раскалился за тридцать градусов.

Дурацкий крикет стоял у Арефьева поперек горла. Этот вид спорта – наследие англичан и чуть ли не единственная возможность встречаться со своим агентом без соглядатаев, на газоне, в отдалении от песочного административного здания клуба.

Нур Бугти служит в исламабадском территориальном полицейском управлении. Он чиновник довольно высокого ранга по местным меркам, а поскольку коррумпированность у местных зашкаливает, то не так уж сложно было заполучить его в агенты. Деньги полицейскому нужны. Очень нужны. Молодая жена, трое маленьких детей.

Его и подлавливать ни на чем не пришлось. Он, встретив Арефьева, чуть ли не сам кинулся к нему в объятья в Исламабадской мэрии на приеме, посвященном пятидесятилетию столицы. Там же присутствовал и посол Киргизской Республики, с которым местный мэр обсуждал взаимные договоренности, чтобы сделать Бишкек и Исламабад городами побратимами. Они настолько увлеклись обсуждениями, что не заметили, как Бугти подошел к сотруднику российского посольства.

Нур завел светский разговор и вдруг с визитной карточкой подсунул записку с указанием времени и адреса, где он хочет встретиться с Арефьевым.

Записка эта вызвала бурю эмоций у резидента, когда Арефьев ему доложил о странном подходе полицейского.

– Этого нам только и не хватало! Инициативник? Почему он подошел именно к тебе? Там было еще пятеро дипломатов. Не похоже на совпадение. Подставой попахивает.

Однако с агентурой на тот момент были проблемы, и Арефьев решился рискнуть.

И вот уже почти восемь лет он пожинал щедрые плоды своего тогдашнего риска. Уже и сам стал резидентом, но когда приезжал в Москву в отпуск и встречался с бывшим шефом, тот каждый раз вспоминал вербовку Нура. «Везунчик ты, Арефьев! К тебе агент сам обратился, предложил услуги, да еще и за эти годы карьеру в полиции сделал нам на радость».

Нур посещал крикетный клуб как и многие чиновники Исламабада. Клуб считался элитным заведением, а крикет, как и поло, был в стране чрезвычайно популярным спортом и среди чиновников, да и у рядовых пакистанцев. Но не все могли себе позволить ходить в закрытый клуб.

Арефьев присел в плетеное кресло на лужайке перед крикетной площадкой. Его команда уже собралась за исключением Нура.

– Как всегда наш бэтсмен опаздывает. Ловит воришек и террористов, – засмеялся зам министра Исламабада по строительству. – Ну хоть боулер на месте.

Шутку его никто не поддержал. Особенно после летнего теракта в Мастунге, где погибли сто двадцать восемь человек и сто пятьдесят тяжело ранены. В Белуджистане более всего неспокойно, впрочем, как и в Хайбер-Пахтунхве. Арефьев за ситуацией в приграничных с Афганистаном и Ираном районах наблюдал внимательно и уже давно. Там шуруют боевики «Аль-Каиды», ИГ и «Талибана», вспыхивают очаги гражданской войны. Белуджи воду мутят. Самое неприятное, что смертниками становятся дети.

Арефьев лет девять назад, еще будучи замом резидента, узнал о школе мальчишек-смертников в одном из лагерей талибов в долине Сват. Ему шепнул об этом один из агентов, у которого талибы похитили семилетнего сына двоюродного брата, и мальчик попал в этот самый лагерь. Он смог бежать и вернулся домой. Родители прятали его в подвале, настолько мальчишка был напуган, да и семья опасалась, что талибы бросятся на поиски и силой попытаются его вернуть или просто-напросто ликвидировать, а в придачу всю семью.

Агент вдруг попросил помощи у Арефьева. В полицию обращаться родители не решались, опасаясь налететь на коррумпированных чиновников. Агент предлагал безумный план – спрятать семью в российском посольстве, а то и помочь вывезти их за границу. Арефьев в то время уже начал сотрудничать с Нуром, и тот назвал фамилию полицейского, к которому стоит обратиться. Напрямую на самого Нура выводить другого агента Арефьев не стал, во избежание недоразумений.

С этого начали раскручивать в местной полиции дело о детской школе террористов-смертников.

Пацанам так там промыли мозги, безо всяких наркотиков, что когда детей вернули домой, они кидались на родителей с желанием их убить. Пришлось проводить реабилитацию ребят с помощью психиатров. Часть мальчишек талибы похищали, часть покупали у родителей в нищих семьях. Но какими бы путями они туда не попадали, несколько сот ребят готовились стать смертниками, ребят посообразительнее подготавливали для работы информаторами, боевиками. Самому младшему исполнилось шесть лет.

В Афгане шурави тоже сталкивались с подростками-муджахединами, но даже тогда мальчишки просто воевали, а не становились смертниками, во всяком случае, не так массово. Терроризм совершенствуется, и вербовщики достигли виртуозного мастерства в подмене святых понятий – борьбы за родину и веры в Аллаха. Двинувшиеся за фальшивыми огнями, какие иногда возникают на болотах и ведут в холодную гнилую топь, мальчишки гибли, не понимая, что творят. Кто-то получал деньги, кто-то выгоду и славу, а разорванные пластитом детские тела соскребали с асфальта в пакет и бросали в морге. Если и находились близкие, они, как правило, отказывались хоронить сына-террориста.

Сейчас Арефьева беспокоило, что в Пакистане орудовали боевики из Узбекистана и число их перевалило за четыре тысячи. Они сосредоточились в Зоне племен⁵, вытесненные хорошо действующими узбекскими спецслужбами. Вместе с семьями они представляли опасность не только для правительства Пакистана, но и в конечном счете для Узбекистана, так как могли вернуться с нехорошими намерениями или, используя дружеские или родственные связи, оставшиеся на родине, агитировать на террористическую борьбу своих друзей и близких. А сколько узбеков работает в России? И сколькие из них окажутся в родстве с теми самыми ребятами, сбившимися в антиправительственные банды в Пакистане?

Амплуа боулера, игрока, подающего мяч, досталось Арефьеву, когда Нур ввел его в свою компанию, весьма ценную в плане полезных знакомств, а главное, удобную для контакта с агентом. В коротких перерывах можно переброситься парой слов. На довольно большом поле их никто не услышит и не прослушает. Тем более, Арефьева знали тут как специалиста посольства России по экономическим вопросам. Если и подозревали в работе на спецслужбы, то на крикетном поле подозрения сходили на нет. Играет человек, кидает мяч, сделанный из пробки и обтянутый кожей, хорошо кидает. В конце концов, разведчики тоже люди, могут они когда-нибудь расслабиться и не думать о работе.

Центр не слишком одобрял проведение контактов в такой обстановке, но справедливо рассудил, что резиденту там, в Исламабаде, виднее. Арефьев прикинул, что посторонних в клуб не пускают, а постоянный состав их команды не подразумевает внедрения представителей пакистанской контрразведки. Если только в команду соперников.

Появился Нур, как и все пакистанцы, несмотря на жару одетый в белую рубашку с длинными рукавами и даже в легкий бежевый джемпер с эмблемой полиции на груди. Он торопливо надевал защиту на ноги. Надо успеть сыграть до следующего намаза.

Молятся в Пакистане усердно. Однако молитвенное усердие не слишком помогало пакистанцам в жизни. Стоило отъехать чуть от Исламабада и можно было увидеть такую нищету, что, казалось, Аллах навсегда ушел из этих мест и даже следов узких ступней не оставил в серой пыли. А в городе хоть и чисто, но ощущение, что и тут как-то все неладно, в ожидании террористической атаки – везде блокпосты, военные с автоматами, полицейские с бамбуковой тростью.

Удалось переговорить с Нуром накоротке, пока отошли к столикам в тени стены, заросшей каперсником. Они пили кока-колу, которую в Пакистане поглощают в огромных количествах, хотя Арефьев предпочитал всем местным напиткам коктейль из древесной картошки, которую еще называют саподилла.

Нур икал от газировки и смущенно прикрывал блестевшее от пота лицо, темнокожее, словно изображенное на старой медной чеканке, только глаза у полицейского удивительно светлые, почти голубые.

– Вы, наверное, хотели разузнать о тех трех девушках, которых задержали на днях наши пограничники? – догадливо спросил он.

– Ты как всегда прозорлив, – похвалил Арефьев, отирая лицо белоснежным полотенцем. – А главное, осведомлен. Это же в Карачи.

– Их задержали в Кветте. Они с восемью детьми перешли границу с Ираном. Они же ваши гражданки. Вы можете официально с ними увидеться. У вас ведь Генконсульство в Карачи, если я не ошибаюсь.

– Позволь нам самим решать, что и как делать, – не слишком церемонился Арефьев. У них давно сложились такие отношения. Нур вежливо на «вы», а резидент чуть снисходительно, однако не гнушался и лести, хотя считал, что с пакистанца довольно и тех немалых денег, которые он получает. – Нам необходимо, чтобы нашелся в тюрьме человек, способный, как бы выразиться… – Арефьев призадумался.

– Разговорить их, – подсказал Нур, и его глазки, чуть затененные пушистыми веерными ресницами, заблестели. – Ну вы же сами понимаете, как это сложно.

Арефьев долгим взглядом посмотрел на полицейского.

– Нет, ну в самом деле, уважаемый Иван, – как следует имя он произнести не мог, и звучало это примерно как «Ивэн». – Вы же знаете, что наши управления имеют полномочия только в своих провинциях. К тому же тюремные порядки… Тысяч триста рупий меня бы устроили.

Резидент покачал головой, поражаясь неумеренности Нура.

– Любит ваш брат дурить иностранцев. Почти сто тысяч рублей вообще-то немалая сумма. Мы ограничены в средствах.

– Мне же лучше, нет проблем, – вздохнул Нур. – Пойдемте, нас зовут.

Они вернулись к игре. Но несколько раз удалось перекинуться парой слов вдали от других игроков.

– И все же за что такие деньги? – недоумевал Арефьев, безуспешно пытаясь сбить цену. – Должен быть разумный подход. Ты же понимаешь, если мы откажемся от этой затеи, ты потеряешь все. Не получишь ни двести пятьдесят, ни двести тысяч.

– Ну так что ж? – самодовольно улыбнулся полицейский. – Мне меньше проблем. Все-таки риск попасться. А я ведь рискую, очень рискую. Надо будет задействовать третьих лиц, а это дополнительный риск.

Он пошел отбивать бросок, закинув биту на плечо. Через несколько минут игроки прервались на намаз и ланч. Об этом договаривались загодя. Так же как и о продолжении матча в другие дни. Один игровой день мог занять около шести часов с ограниченными оверами.

Арефьев оставил полицейского в одиночестве с его подсчетами и с Аллахом на время молитвы. Со всех мечетей Исламабада разносился азан, усиленный многочисленными мегафонами.

Вернувшиеся после молитвы игроки команд пошли в здание клуба на ланч. Тут был организованно подобие шведского стола, но еда, в основном, подавалась местная, привычная пакистанцам. На блюдах дымились овощи сабзи и чавал. Риса вообще тут едят много. Пироги и халим с чечевицей. Подали много видов мяса – и ягненок, и курица. В клуб ходили богатые чиновники, а обычные пакистанцы такого щедрого стола не видели. Разве что иногда едят курицу, пересушенную, пережаренную нещадно и острую невероятно – приготовленную так, чтобы избежать отравления.

За столом Нур заметно загрустил, не замечая со стороны Арефьева поползновений продолжить беседу. В итоге он подвинулся к резиденту и шепнул:

– Хорошо. Двести пятьдесят.

Арефьев призадумался. Он знал, что красная цена – тысяч сто пятьдесят. Однако если у агента возникнет чувство неудовлетворенности, а оно наложится на особый пакистанский норов, то привести это может к крайне неприятным для Арефьева последствиям. Резидент кивнул в ответ на пристальный вопрошающий взгляд.

Они снова сошлись, чтобы переговорить во время небольшой паузы, когда игроки утоляли жажду. Небо над Исламабадом затягивало тучами, но это не гарантировало дождь, а только усиление жары.

– А что вы от них хотите? – приступил к делу Нур и снова принялся икать от сильно газированной колы.

– Вытрясти всю их подноготную. Любыми способами. Пообещать им заплатить за информацию или даже освободить, устроить побег. Все что угодно. Нам их скоро забирать в Россию, не хочется получить кота в мешке. Кто они и что? Попали в Иран из Сирии или Ирака? Любые детали, фамилии, прозвища… Короче, выпотрошить их основательно.

– Вы всерьез насчет побега? Это же другие суммы…

– Стоп-стоп. Никаких побегов, ни в коем случае. Нам надо их заполучить в Россию в целости и сохранности. Просто слишком долго ждать, пока все процедуры, дипломатические и юридические, будут улажены. А нам надо понимать, что получим на выходе.

– То есть сулить золотые горы? Ну-ну, – улыбнулся Нур. – Это мы можем.

– А ты что всерьез насчет побега? – заинтересовался вдруг Арефьев.

Нур пожал плечами, что могло означать только одно – все зависит от суммы вознаграждения.

– Сколько времени понадобится?

– Неделя как минимум. Я оставлю знак около Клуба.

После того, как Нур наносил парольный знак, он делал закладку в свой шкафчик раздевалки. За членами клуба были закреплены эти шкафчики. Ключи имели только хозяева. Не дублировались ключи даже для администрации клуба. Эта традиция осталась со времен англичан в Пакистане. Нечего администрации копаться в шкафчиках джентльменов!

Но никто не предполагал, что хозяин шкафчика, владеющий им пока является действующим членом клуба и платит взносы, в здравом уме сделает дубликат ключа и передаст его другому члену. У Арефьева имелся ключ от шкафчика полицейского. Делать закладку в свой шкафчик резидент не позволял.

«Кто знает, вдруг кому из местных сотрудников службы наружного наблюдения придет в голову светлая мысль обшманать мой шкафчик, – здраво рассудил Арефьев. – Уж они найдут способ открыть замок так, что я не замечу. А может, и того хуже, таиться не станут. Хотя тут вмешаются владельцы клуба – они обеспечивают безопасность и конфиденциальность членов сего заведения. Если с помощью отмычки, еще куда ни шло – конфиденциальность не пострадает, во всяком случае, хозяин шкафчика не догадается о негласной проверочке. Тогда владельцы клуба попотеют, помнутся, но решат, что иностранца можно и потрясти слегка. Ведь вряд ли русский дипломат хранит в шкафчике что-нибудь ценное».