Читать книгу: «Кавказский роман. Часть II. Восхождение»

Шрифт:

ISBN 978-5-4498-2327-4 (т. 2)

ISBN 978-5-4498-2323-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1. Рядовой Советский армии

Гейдар мучительно готовился к выпускным экзаменам. Глядя в учебник, он вместо теорем и цитат видел падающую в пропасть машину, уносившую с собой его отца и его детство. На долгие годы он запомнил то отвращение, с которым он заталкивал в себя школьную программу, которая теперь, после гибели отца, казалась ненужной и необязательной. Он подолгу глядел в окно, возле которого стоял его письменный стол. Из него открывался вид на ближайшую к селу гору с протоптанным овцами серпантин тропинок, на редкие, зацепившиеся за камни кусты и деревья, на практически голую вершину, на которую совершил своё первое восхождение вместе с инвалидом отцом.

– Ты настоящий мужчина, – сказал ему Руслан, когда с изодранными в кровь коленками, но счастливый Гейдар добрался до самой макушки горы и встал рядом с отцом, не имея сил оторваться от удивительной картины распластавшегося у подножия горы села.

На Кавказе не принято хвалить мальчишек, чтобы не баловать, поэтому редкая похвала отца была особенно приятна.

– А что, только тот мужчина, который может забраться на эту вершину? – спросил он обрадованно.

– Запомни, Гейдар, вершина у каждого своя, но только тот, кто идёт к вершине и покоряет её, может считаться мужчиной.

– А у тебя какая была вершина? Ты её взял?

– Если бы не война, я бы взял много вершин, но вот сегодня – это моя вершина, и я её взял вместе с тобой и горжусь, – ответил отец, устраивая поудобнее протезы ног на шатких камнях.

– Это и моя вершина! – крикнул мальчишка в огромный простор, который эхом отозвался ему: «…ршина, ршина».

– Нет, малыш, это твоя первая высота, а впереди их ещё много. Школу надо окончить, институт, специалистом стать, дом построить, семью создать, – одним словом, многое надо, чтобы стать уважаемым человеком.

– Вы с мамой мне поможете?

– Запомни, Гейдар, родители могут подсказать сыну дорогу к вершине, могут дать на дорогу хлеба, но вот если станут его тащить вверх, то ничего у них не получится. Только самостоятельно взятая вершина приносит удовлетворение, только с такой вершины человек никогда не свалится вниз. Ты бы был рад, если бы я тебя затащил в эту гору?

– Нет, я сам могу! – гордо ответил парнишка, задрав нос к солнцу.

Сейчас заходящее за горы солнце, заглядывая последним лучом в окно комнаты, напоминало: «Теперь ты парень один, и все предстоящие вершины придётся штурмовать в одиночку». Родни, которая на Кавказе часто заменяет родителей, у Гейдара не было.

– Я добьюсь всего сам, обещаю, – глядя на позолоченную солнцем макушку горы, ни к кому не обращаясь, сказал Гейдар.

– Ты что сказал, сынок? – послышался из другой комнаты тихий голос матери.

– Всё нормально будет, не волнуйся, – ответил Гейдар.

Собрав всю волю в кулак, он сдал экзамены, однако от поступления в институт отказался категорически.

– Поступать не буду, – заявил он в школе на выпускном вечере. – Мать не хочу бросать.

– Тебя ведь в армию заберут, если ты сейчас не поступишь в институт, – удивились учителя.

– Заберут через год, а если поступлю, уезжать надо будет уже через два месяца, как будет жить одна? Да и на какие деньги я учиться буду – на мамину зарплату технички?

– Тебе стипендию платить будут, мать что-то вышлет, – не унимались учителя, – как-то проживёшь, ты же такой способный. Жаль будет, если образования не получишь.

– Я так решил, – стоял на своём Гейдар, – не могу я за мамин счёт жить. Образование и заочно получить можно. Вот армию отслужу и поступлю на заочный. Зачем сейчас начинать, за три года всё забуду.

Ни уговоры учителей, ни матери, ни друзей не смогли заставить Гейдара изменить своё решение. Уже через три дня после получения аттестата зрелости он работал. Работа нашлась сама. Вернее, опять, как когда-то Руслану, Гейдару помог Гаджиев.

– Слыхал я, что ты не хочешь в этом году в Грозный на учёбу ехать? – спросил он, зайдя вечером на огонёк. – Что же, наверное, ты прав. Матери первое время без тебя трудно будет. Я вот тебе работу предложить хочу. Пойдёшь ко мне водителем? Я своего балбеса выгнал, совсем машину разбил. Верю, ты наладишь.

– Налажу, Иса Ахметович. Спасибо большое! – с готовностью ответил Гейдар, и первая за эти траурные дни улыбка появилась на его хмуром лице, где уже начали отрастать усы, как символ старшего в семье мужчины.

– Водительские курсы, чтобы получить шофёра первого класса, в районе можно пройти – продолжал Гаджиев, – а с такой профессией нигде не пропадёшь, хоть в армии, хоть на гражданке.

Гейдар ушёл в работу с головой. Жалко, конечно, было разбитую в горах машину, которую он знал практически до винтика, но теперь в его руки попала новая машина, которую необходимо было привести в порядок после прежнего разгильдяя водителя. Гейдар освоил машину самоучкой, теперь же с интересом учился на водительских курсах, значительно продвинувшись в шофёрской профессии. После их окончания Гейдар уже с полным правом возил своего шефа не только за пределы района, но и в Грозный. Молодость не терпит уныния. И у Гейдара воспоминания о пережитой трагедии стали постепенно терять свою остроту и тонуть в новых волнениях и заботах.

– Ну что ты, мама? – спрашивал он мать, увидев в очередной раз следы слёз на лице.

– Ничего, сынок. Не обращай внимания, живи спокойно, – отвечала Лейла, по-детски стирая слёзы ладонью.

– Как же «спокойно», если ты всё время плачешь, – загорался Гейдар. – Мне ведь тоже оч ень жаль отца, но я же держусь.

– Что ты сравниваешь? Отец не муж. Не понять тебе меня.

До этого Гейдар видел мать плачущей только в день похорон Степана Ивановича, но те слёзы высохли быстро, теперь они постоянно тихо катились по её щекам, и видеть это было невыносимо. Ещё больше поразился Гейдар, когда застал мать стоящей на коленях в одной рубахе.

– Мама, ты что, молишься?

– Да, сынок, молюсь.

– Мама, как ты можешь! – с комсомольской горячностью закричал Гейдар. – Ты что, не знаешь, что бога нет, что это опиум для народа?

Не вставая с колен, Лейла тихо ответила ему:

– Я в школе не училась и комсомолкой не была, но я забыла Аллаха, и Он покарал меня. Теперь я буду молиться, как и раньше там, в горах.

– За кого ты молишься, отца ведь не вернуть?

– За то, чтобы Аллах простил ему его прегрешения, и за тебя. Ты единственное, что у меня осталось.

– Мама, всё это бред. Как я молился, чтобы Аллах оставил отца в живых, когда спускался в овраг к разбитой машине, но разве Он меня послушал?

– Он не мог тебя услышать, ты же вспомнил Его только в тяжёлую минуту, а раньше и знать о Боге не хотел.

– Что ты хочешь сказать, что я тоже должен молиться? Я же комсомолец!

– Можешь не молиться, дело твоё, но и мне не мешай.

В её словах звучала такая твёрдость, что Гейдар не решился спорить с нею и больше не лез к матери с атеистической пропагандой. Привыкнув к атмосфере покоя и радости, царившей в их семье, Гейдар не хотел смириться с тем, что в доме стало тоскливо и неуютно. Он пытался расшевелить мать и отвлечь её от горестных мыслей, принося в дом новости, которых ему не надо было искать. Он в них просто купался, будучи водителем сельского головы. Гаджиев, распалясь на очередном заседании в райкоме, в машине вываливал на голову парнишке то, что побоялся или не захотел сказать на совещании. Часто приходилось кого-то подвозить, и пассажиры, особо не обращая внимания на водителя, обсуждали с председателем накопившиеся проблемы. Особенно популярной темой были события в стране, которые после смерти Сталина стали раскручиваться с какой-то невероятной быстротой. Когда хоронили Сталина, Гейдар вместе со всем классом ходил на сельский митинг, устроенный на центральной площади села. Многие школьницы плакали. Парни стояли нахмурившись. С трибуны сельское начальство славило умершего вождя и клялось продолжать начатое им дело. Выступал и отец, который сказал, что приложит все силы, чтобы воспитать подрастающее поколение в духе идей Ленина и Сталина. Как ни скверно было у Гейдара на душе, но он, хорошо знавший отца, почему-то подумал, что слова его на митинге звучат неискренне, и ему впервые стало как-то неловко за него.

Вечером после митинга, придя домой, он обратил внимание на то, что отец и мать совсем не в траурном настроении и всё о чём-то шушукаются. Всё это было странно, и он с вызовом спросил:

– Папа, тебе что, не жалко Сталина?

– Почему ты спрашиваешь, сын?

– Какой-то ты не очень печальный?

– Тебе это кажется. Конечно, жалко, как не жалеть умершего человека?

– Я тебя не о человеке спрашиваю, а о Сталине. Тебе что, не страшно?

– А чего я должен бояться, сынок? – спокойно ответил Руслан.

– Того, чего боятся все, что страна погибнет без Сталина, – с вызовом ответил четырнадцатилетний Гейдар, который в апреле на ленинские дни собирался вступать в комсомол.

– Не может погибнуть огромная страна, даже в случае ухода такого человека, как Сталин, запомни, сынок. Найдутся новые вожди, ты уж не сомневайся, и всё будет хорошо, – сказал он примирительно и вышел во двор.

Что-то странное прозвучало в словах отца, но Гейдар успокоился, тем более что отец оказался прав. Скоро на страницах газет, которые дружно изучали всей школой, замелькали новые имена: Булганин, Маленков, а летом 53-го все были буквально ошарашены известием о том, что арестован Берия как враг народа. Этому известию село обрадовалось, так как поползли слухи, что скоро вернутся высланные Берией односельчане. Затем со страниц газет ушли и Булганин с Маленковым, успев поездить по стране и слетать за рубеж, что было совершенно необычно для руководителей Страны Советов. Их место занял новый вождь – Хрущёв, который заполнил не только страницы всех советских газет, но и стал основной темой разговоров у народа большой страны. Летом 1956, когда Гейдар стал возить председателя сельсовета, о Хрущёве говорили непрерывно. Хрущёв сказал это, сделал то, поехал туда, вернулся оттуда. Вскоре Гейдар стал улавливать какие-то новые ноты в разговорах, которые крутились вокруг XX съезда Коммунистической партии и речи на съезде Хрущёва, которой никто не читал, но, по слухам, она была очень критическая. Гейдар улавливал в разговорах пассажиров какие-то намёки на «хозяина», который много натворил, и вот теперь всё вскрылось. Одни считали:

– Зря это Никита сделал.

Другие откровенно радовались:

– Наконец-то, шила в мешке не утаишь.

Имя Сталина никто не называл, но Гейдар не сомневался, что «хозяин» – это он и именно его критиковал на съезде его преемник. Мысль эта была совершенно невозможной, но и бесконечно интригующей. Как-то, не вытерпев, Гейдар спросил Гаджиева:

– Иса Ахметович, что было на ХХ съезде? Какого хозяина критиковал Хрущёв?

– Кто тебе такое сказал? – заволновался Гаджиев. – Ничего такого не было, говорил Никита Сергеевич, что надо поднимать страну, хозяином которой является советский народ.

Переспрашивать Гейдар не стал, но, придя домой, сказал матери:

– Мама, мне кажется, на ХХ съезде Хрущёв критиковал Сталина, может быть такое или нет?

– Сынок, у кого ты спрашиваешь, что я в этом понимаю? Я же газет не читаю. Отца нет, спросить не у кого, – произнесла она, и опять одинокая слезинка побежала по её щеке.

– Ну вот, опять начинает, – раздражённо сказал сын и уткнулся в книгу.

Не окончившая школу Лейла, благодаря стараниям дяди Сандро, читать умела и любила. Школьная библиотека была для неё самым интересным местом на земле. Читала она много и запоем. Особенно любила русских классиков, писавших о Кавказе и о Петербурге – городе, про который так много рассказывал её учитель. Руслан, зная интерес жены к этому городу, обещал, что в очередные школьные каникулы обязательно свозит семью в Ленинград, где живёт его фронтовой друг. Выполнить свои обещания он так и не успел. Из советских писателей Лейла признавала только Шолохова и пролила немало слёз над страницами его книг.

– Ты чего опять носом шмыгаешь? – спрашивал её Руслан, увидав её за раскрытой книгой. – Опять кого-то жалко?

– Да, жалко, – смиренно отвечала Лейла, – Аксинью. Она любит, а не может быть вместе с любимым.

После гибели мужа читать она перестала, так как стоило ей взять книгу в руки, как слёзы начинали литься буквально от первой прочитанной строчки, которая каким-то странным образом напоминала Лейле о постигшем её несчастии.

– Мама, если ты плачешь от книг – возьми почитай газеты, там про любовь не пишут, – предлагал ей Гейдар.

– Любовь – это жизнь, а газеты – это всё выдумки, читать это неинтересно, – сопротивлялась Лейла.

Однако в тот день, когда Гейдар прибежал домой с газетой «Правда», где была напечатана речь Хрущёва на ХХ съезде, и уже с порога закричал: «Я ведь догадался, что что-то не то, что-то скрывают! На, почитай!» Нехотя взяв газету, Лейла уткнулась в неё, время от времени тяжело вздыхая. Дочитав до половины, она отложила газету и тихо произнесла:

– Отец был прав. Это лавина. Не дождался он, когда она сойдёт.

– Так отец знал, что творится в стране? – удивлённо спросил сын, стараясь не замечать её слёз.

– Он так сказал, когда горцев с Кавказа выселяли. Больше мы об этом никогда не говорили. Да и что толку со мною об этом говорить? Я же только перед войной спустилась с гор. А там была совсем другая жизнь, – нахмурилась она и вышла в кухню, давая понять, что разговор закончен.

– Мама, – не отставал сын, – ты никогда не рассказываешь про своих родных. Кто был мой отец, дед? Как они погибли? Может быть, тоже были репрессированы?

– Нет, сынок. Наших завалил оползень, – твёрдо ответила Лейла. – А были они уважаемые люди в горах.

– Странно, – удивился Гейдар, – ты со мной, младенцем, осталась, а они погибли. Ты ничего не скрываешь?

– Гейдар, мы с тобой спаслись благодаря тебе: ты меня заставил из дома выйти и отойти от дома. Так что нас не задело. Я же тебе рассказывала.

Эта недосказанная правда успокоила Гейдара, но очень хотелось знать фамилию своего рода.

– Ахметовы.

Так она назвалась, придя в Боевое. Это была фамилия их дальнего бедного родственника, жившего в Панкисском ущелье, который, как говорил отец, дружил с русскими.

– Расскажи что-нибудь о них, – попросил Гейдар.

– Почему ты не спрашивал о них, когда был жив отец? – удивилась Лейла.

– Мне его хватало. Я ведь не понимал, что значит родной отец. Мне кажется, что для ребёнка, кто рядом – тот и отец. Давно хотел спросить про настоящего, но не хотелось тебя расстраивать.

– Его звали Магомет. Он был храбрый воин, хорошо танцевал, как ты.

– Ты его любила?

– Любила, наверное. Я ведь его до свадьбы и не видела ни разу. Нас засватали. Наши отцы были из одного тейпа. Он тоже был совсем мальчишка. Красивый и добрый. Почему не любить?

– А как же Руслан? Ведь любовь – это навсегда?

– Что ты меня мучаешь? Ещё немного – и поймёшь, что такое любовь, навсегда она или нет. У каждого по-своему. Магомета жалко, а без Руслана я просто жить не могу, это любовь или что? – сказала она с таким отчаянием, что Гейдар понял: ещё немного – и опять покатятся слёзы, которые он так не любил.

При виде плачущей матери он просто не находил себе места и терял самообладание. Лейла действительно совершенно изменилась после гибели мужа, очень похудела и постарела. Чёрная, траурная одежда ещё больше подчёркивала произошедшие в ней перемены. Тёмные, траурные одежды на Кавказе не редкость. Женщины здесь носят траур годами, даже по давно умершим родственникам. Однако, глядя на Лейлу, каждый ощущал глубину постигшего её несчастья.

– Ну, девка-матушка, ты совсем себя загнала, разве же так можно? – корила её баба Зина. – Я мужа да сыновей обоих похоронила и выжила, а ты уж себя заживо хоронишь. Тебе, почай, ещё и сорока нет, а ты как старуха гнёшься к земле. Тебе же ещё сына надо в люди вывести да внуков вырастить. Это ты знаешь?

– Знаю, – тихо отвечала Лейла, – но ничего с собой сделать не могу.

– Ты бы хоть подумала о Гейдарке. Каково ему вечно горестную мамку видеть? Смотри, сбежит от тебя. Мужики – они в горе жить не любят.

Гейдар действительно стал всё реже и реже бывать дома и однажды поймал себя на предательской мысли, что лучше было уехать учиться в Грозный, чем видеть непрерывные слёзы матери. Поэтому, когда весной начался очередной призыв и Гаджиев предложил поговорить в военкомате об отсрочке от военной службы для единственного сына одинокой матери, Гейдар отказался.

– Зачем откладывать? Я служить пойду, – ответил он твёрдо.

– А как же учёба?

– Вернусь, пойду на заочный факультет. Я в газетах читал, что в стране приняли новый закон о приёме в институт. Для поступления надо иметь или четыре года стажа на производстве, или отслужить армию.

– Вот интересно, а я и внимания на это постановление не обратил. А как же школьники?

– Школьников зачисляют только при условии сдачи всех пяти экзаменов на пятёрки, мне этого не потянуть.

В возрождающейся после войны стране конкурсы в технические институты были огромными. Склонный к экспериментам Хрущёв, как и большинство членов правительства, получивший заочное образование, решил решить эту проблему своеобразным способом: ограничить высоким проходным баллом поступление выпускников школ и дать огромные льготы абитуриентам со стажем. Мнение учёных о том, что только свежие мозги способны к восприятию сложных точных наук, было проигнорировано. «Ничего, пусть грязь пузом потрут, прежде чем в инженеры выйти», – решило пролетарское правительство, и этот закон до конца правления Хрущёва практически отсёк от учёбы наиболее подготовленных абитуриентов.

– Ну, коль так, – сказал Гаджиев, – может быть, ты и прав. Иди служи, когда вернёшься, я тебе направление в институт от нашего совхоза дам.

Лейла не стала удерживать сына дома. Как ни странно, ей тоже хотелось побыть одной, чтобы не отравлять жизнь сыну своими переживаниями.

Школу молодого бойца Гейдар проходил под городом Горьким. Военный городок стоял на берегу Волги, и вид широченной реки просто потряс Гейдара. Узкие, мелководные, но бурные реки Кавказа мало походили на Волгу – спокойную и величественную. Однако любоваться красотами великой русской реки в учебке времени не было. Многие его сверстники мучительно вживались в солдатскую жизнь, а Гейдар переносил всё легко. Не раз вспоминал он отца, приучившего его к турнику и пешим переходам. Не было у него и проблем с дедами, так досаждавшими большинству из новобранцев. Не то чтобы их не было совсем, но и те, что появлялись, разрешились быстро и без последствий.

Спокойная сдержанность Гейдара, его подчёркнутая независимость от чужого мнения, безусловно, раздражали дедов, но все эти качества не оставляли сомнений, что с этим новобранцем известные штуки типа: постирать носки ротному, продуть макароны, почистить зубной щёткой полы в казарме – не пройдут. Как-то самый зловредный из дедов, кривозубый крепыш из-под Чернигова, ефрейтор Капшук придумал способ проверить Абрека (так он окрестил Гейдара) на вшивость. Однажды после отбоя, уже успев задремать, Гейдар проснулся от того, что кто-то грубо стащил с него одеяло.

– А ну, вставай, абрек!

Гейдар вскочил, не понимая, что происходит.

– Чего разлёгся? Не чуешь, что твой ротный срать хочет?

– Я здесь причём? – спросил Гейдар, начиная понимать, что пришёл его черёд посвящения в новобранцы.

– При том, что твой черёд везти меня в сортир!

– Как это «везти»?

– А так! – И дед недолго думая вскочил на спину сидящего на краю кровати Гейдара и, набросив ему на шею скрученное полотенце, которое, по всей видимости, должно было изображать сбрую, заорал: – Вези, джигит, а то худо будет!

Странная, никогда ранее не испытанная ярость охватила Гейдара. Вскочив на ноги, не замечая сдавливавшего горло полотенца, он со всего маха ударил седока о железную спинку железных нар, и, когда тот, свалившись, поднялся и хотел наброситься опять, Гейдар тихо, но так, что услыхала вся казарма, сказал:

– Ещё раз полезешь – зарэжу!

Налившиеся кровью глаза, заходившие на скулах злые желваки, рука, инстинктивно потянувшаяся к несуществующему кинжалу, – всё говорило о том, что этот новобранец не шутит и следующему обидчику не поздоровится.

– Абрек, ты псих, оказывается, надо было сразу сказать, – процедил сквозь зубы посрамлённый дед, после чего разбуженная казарма опять уснула.

Больше к Гейдару никто не лез. Он и сам удивлялся, откуда у него вылетело это «зарэжу»? Никогда раньше ему не приходилось произносить эту чисто кавказскую угрозу, да и, с детства много общаясь с русскими, говорил почти без акцента. «Вот ведь голос крови», – подумал он, засыпая, и дал себе слово, что после армии обязательно постарается побольше узнать о своём роде.

Как ни тяжела была учебка, но и она прошла. Сразу после присяги, когда пришла пора определяться с местом службы, на построении капитан отдал приказ:

– Певцы, танцоры и прочая самодеятельность, шаг вперёд!

Вместе с немногими новобранцами Гейдар сделал шаг вперёд, не отдавая себе отчёта в том, что это был шаг в самую светлую полосу его жизни.

– Вы поступаете в распоряжение капитана Хоменко. Шагом марш к машине! – прозвучала чёткая команда, и солдаты – потенциальные артисты двинулись за шедшим впереди капитаном.

Машиной их доставили в Горький в Дом культуры Советской армии, где уже собралось как минимум человек двести солдат со всего военного округа.

– Небось, начальство едет, надо концерт готовить, – шепнул весёлый, разбитной парень, сидевший рядом с Гейдаром.

– Бери выше, сейчас будут в армейский музыкальный взвод отбирать. Мне браток говорил, что служба там лафа, – отозвался кто-то сзади, – вот я и назвался, кому халявы неохота?

– Да нет, это, наверное, запевал для строя будут готовить, надо же уметь в строе петь, а то вы, салаги, воете, как будто вас за одно место тянут, – авторитетно заявил уже знакомый Гейдару ефрейтор Капшук.

– Вас-то, дедов, зачем учить, у вас ведь дембель скоро? – удивился сосед Гейдара.

– Это, понятно, для того, чтобы за оставшиеся до дембеля дни салаг погонять, чтобы песню не портили. Я вас, салаги, научу музыку любить!

– Мне кажется, это агитбригаду собирают, чтобы потом по колхозам в страду ездить и народ развлекать. Были у нас такие в институте. Вот уж где мы с деревенскими девчонками попели так попели, – мечтательно произнёс один из новобранцев.

– Тебя не за эти песни в армию-то из института выперли? – поинтересовался Капшук.

– Нет. Это я уже в институте после агитбригады никак собраться не мог, вот и загудел.

– Ты что, отличник, что в институт после школы попал? – поинтересовался Гейдар.

– Да, как ни удивительно. Но любовь, она и отличников ломает, мой друг Горацио! – со вздохом ответил лирически настроенный бывший студент.

– Какой он тебе Горацио – он абрек, – тихо, но злобно произнёс не забывший позора Капшук. – То есть бандюга по-ихнему, – добавил он и на всякий случай отодвинулся от Гейдара.

Гейдар был настроен миролюбиво:

– Абрек не бандюга, а человек, изгнанный из аула за какие-то провинности и вынужденный скитаться.

– Вот и получается, что бандюга, как ему иначе прокормиться, как не на дорогах грабить?

Возможно, этот разговор мог бы опять распалить страсти, но в этот момент по рядам солдат прокатилась команда:

– В зал шагом марш!

Небольшой зал офицерского клуба быстро наполнился возбуждёнными от неведения солдатами. Когда все расселись по местам, на сцену вышли двое: пожилой майор и девушка с короткой чёлкой и в какой-то необыкновенной, стоящей колоколом юбке.

– Юбка хороша, а ножки лучше, – шепнул Гейдару, севший рядом бывший студент.

По заскрипевшим креслам, по гулу одобрения, пробежавшему по залу при появлении девушки, стало понятно, что и остальные солдаты в восторге от её ножек.

– Дорогие товарищи! – торжественно начал майор. – Разрешите представиться. Это худрук Дома офицеров Аксёнова Елена Дмитриевна, а я главный капельмейстер объединённого хора Горьковского военного округа майор Певцов Евгений Иванович.

– Прав был ротный, петь будут учить, – зашептал в ухо Гейдару сосед слева.

– Подожди, зачем спешить? – чисто по-кавказски ответил ему Гейдар.

– Дорогие воины Советской армии, – продолжал меж тем майор, – вы, наверное, знаете, что Центральный комитет Коммунистической партии и Правительство Советского Союза выступили с инициативой провести в Москве фестиваль молодёжи и студентов, который должен объединить всю демократическую молодёжь мира и растопить лёд холодной войны.

– Вот бы охранять послали! – не дослушав до конца, опять зашептал сосед слева.

– Разговорчики, – раздался откуда-то сзади грозный шёпот капитана Хоменко, и солдаты, втянув головы в плечи, затихли.

– Вам предоставляется высокая ответственность представлять самодеятельность Вооружённых сил Советской армии на этом форуме, и мы надеемся, что вы не подведёте.

– Ни фига себе! – удивился Студент (так уже звал его про себя Гейдар). – Это тебе не агитбригада – это тебе фестиваль! Но что могут наши раздолбаи, это же готовиться надо, а фестиваль, сдаётся мне, должен быть вроде через две недели.

Как бы услышав его вопрос, майор предоставил слово девушке-худруку, и она, покачивая своей юбкой-колоколом, грудным, хорошо поставленным голосом, выдававшим её вполне зрелый возраст, внесла ясность в вопрос о фестивале.

Фестиваль действительно должен был начаться через две недели. Молодёжь всей страны готовилась к нему целый год, но буквально накануне отдел по делам молодёжи Верховного Совета, которому было поручено проведение фестиваля, хватился, что Вооружённые силы Советского Союза не представлены на форуме, и сейчас по всем воинским округам проходили смотры-конкурсы армейской самодеятельности. Здесь тоже пройдёт такой смотр, на котором будут отобраны лучшие исполнители, которые и поедут на фестиваль. Смотр должен был начаться завтра, а сегодня солдатам необходимо было ещё устроиться на ночлег.

Ночлег был обустроен по-военному быстро и чётко. Солдат вывезли за город, где на самом берегу Волги они разбили походный лагерь с палатками, кухней, умывальниками и отхожим местом. Перед сном была дана команда продумать номера, которые завтра будут показывать на смотре, а утром зарегистрировать свой номер у капитана Хоменко, указав какой реквизит необходим для каждого номера. Чтобы собраться с мыслями и что-то отрепетировать, солдатам дали два часа свободного времени перед отбоем. Суета началась необыкновенная: певцам и танцорам требовались аккомпаниаторы, музыкантам – инструменты, а представителям оригинального жанра – булавы, мячики и прочая дребедень для жонглирования.

Заволновался и Гейдар, так как ему для исполнения лезгинки (а именно её он и собирался представить на смотре) нужен был бубен и тот, кто умеет на нём выбивать необходимый ритм. Ещё в клубе он заметил, что кавказцев среди армейских артистов не было. Однако аккомпаниатор, как это ни странно, нашёлся сам собой. К Гейдару подбежал разгорячённый Студент и без предисловия спросил:

– Ты что, будешь лезгинку бацать?

– Да, а откуда ты знаешь? – удивился Гейдар.

– Мы с матерью позапрошлым летом отдыхали на Чёрном море, так там все кавказцы лезгинку танцевали. Вот я и подумал.

– Я и другие танцы могу. В танцевальный кружок в школе ходил, но хочу лезгинку, только некому мне такт выбивать, а так, без бубна, не очень хорошо будет.

– Не дрейфь, джигит, я к тебе поэтому и подошёл. Я ведь барабанщик. Была у нас в институте джаз-банда, я там на барабане стучал, пока не достучался. Тогда, в Гаграх, научился и лезгинку выстукивать. Хороший ритм, зажигательный, так что подстучу, – успокоил Гейдара Студент и, протягивая руку, сказал: – Давай знакомиться: Александр, можно Сашка.

– Гейдар, – ответил тот радостно. – Саша, а где бубен взять?

– Думаю, в офицерском клубе найдём, а пока я тут бочку железную присмотрел. Сейчас я у капитана попрошу отойти от лагеря, чтобы прорепетировать.

– Не отпустит.

– Не дрейфь, отпустит!

Действительно, уже через пару минут он подбежал к Гейдару и потащил его подальше от лагеря.

– Разрешил пребывать в зоне видимости, в ином случае грозил всё оторвать.

Гейдар уже не интересовался, что собирался оторвать капитан, так как за время учебки понял, что в арсенале воспитательных мер офицеров эта угроза не самая страшная. Лавина мата, которую обрушивали на головы солдат старшины и офицеры, уже перестала удивлять его, выросшего среди школьных учителей и в мусульманской культуре. Сам он ругаться и не только не хотел, но и не мог.

Захватив пустую пятилитровую жестяную банку из-под солёных огурцов, которые накануне съели за ужином солдаты, ребята расположились на небольшой полянке и в наступающих летних сумерках начали репетировать.

– Молодец ты, Гейдар, здорово танцуешь, значительно лучше, чем абхазы. Это я тебе говорю, – сказал после репетиции Сашка, когда они решили немного отдохнуть. – Тебя точно возьмут, а вот меня вряд ли.

– Не дрейфь, – повторяя интонации друга, ответил Гейдар, – если возьмут меня, то возьмут и тебя, так как ты стучишь так, как никто в селе не стучал. Извини, а что это такое – джаз-банд?

– Ты что, не знаешь? – выгнул дугой брови Сашка.

– Нет.

– Во деревня! Это музыкальный ансамбль, который играет джазовую музыку. Ты фильм трофейный «Серенада солнечной долины» видал? – Нет, – ответил помрачневший Гейдар, – я действительно из села, новых фильмов у нас показывали мало, да я и не любитель был ходить в кино. Ансамбль, машина… времени не было.

– Ладно, прости меня, засранца. Нам, москвичам, всегда кажется, что кругом одна Москва, а кто там не живёт – сами виноваты. А «Серенада солнечной долины» – это вещь! Посмотри на гражданке, понравится, у тебя удивительное чувство ритма. Ты полюбишь эту музыку. Меня родители (а они у меня учителя: папаша директор школы, мамаша русский преподаёт) отдали в семь лет учиться на фано, но я это фано в гробу видал, как и их институт, куда они меня с репетиторами затолкали. Я хочу быть музыкантом и стану им. После армии приду и стану. Обязательно джазистом, потому что нет музыки лучше джаза.

Гейдар постеснялся спросить, что это за музыкальный инструмент, на котором учился в детстве играть его новый друг.

– У меня отец тоже директор школы. – И, помолчав, добавил тихо: – Был.

– Как «был»? Бросил, что ли?

– Нет, не бросил, погиб.

– Извини, брат.

Услыхав это «Извини, брат», Гейдар вдруг взял, да и выложил новому другу всё то, что так мучило его. И про отчима, и про то, как любил его, как он погиб на его глазах, и про то, как не мог терпеть материнских слёз и ушёл в армию. Говорил он по-мужски коротко, но чётко излагая всё, что накипело на душе, и Саша, поняв его боль, сказал: