Читать книгу: «Тень «Райского сада»»

Шрифт:

Серия «Ретродетектив» основана в 2018 году

Глава 1

Одесса, конец марта 1936 года

Черный автомобиль с потушенными фарами завернул с Садовой на Соборную площадь, двигаясь очень тихо и медленно, словно на ощупь. Ночь была абсолютно безлунной. Только кое-где, под тусклым ночным фонарем, полурастаявшие полоски снега бросали белесоватый отблеск на мостовую, словно сожалея о том, что наступает весна, и этот призрачный снег, еще недавно сковывавший застывшую ночь льдом и морозом, постепенно исчезает.

Абсолютная тишина казалась объемным телом. Такая тишина бывает только в очень морозные, снежные ночи, когда весь мир словно спит. Однако снег уже почти весь растаял, и температура выше нуля отчетливо чувствовалась в воздухе. Тишина же была просто звенящей. И редкие выхлопы автомобиля громким взрывом звучали даже несмотря на то, что мотор работал на самой низкой скорости.

Повернув, машина покатила по старинной брусчатке, неуклюже перекатываясь по булыжникам. Слева возвышался собор. Его мрачная громада словно нависла над городом, закрывая всю площадь. И, несмотря на безлунную ночь, тень от собора накрыла землю, как покрывало из черного бархата, погребая под собой здания, мостовую, автомобиль и находящихся в нем людей.

– Этот дом? – Водитель, белобрысый молодой парень, полуобернулся к двум мужчинам постарше, сидящим на заднем сиденье. Те хранили угрюмое молчание, глядя прямо перед собой.

Один из них был в надвинутой почти на глаза фуражке. Плотный козырек почти полностью скрывал лицо. По всей видимости, сделано это было специально. Несмотря на то что фуражка явно доставляла ему определенные неудобства, он не собирался ее сдвигать.

– Сказано тебе было… Папудова, – отозвался второй, без фуражки, с обветренным, уставшим, заросшим недельной щетиной лицом. На нем была военная форма, но без погон, в то время как его спутник был в офицерском пальто из темной шерсти, застегнутом на все пуговицы, опять-таки, без опознавательных знаков.

– Так вы сказали, как с улицы завернем, дом напротив собора! – весело отозвался парень, сохранявший отличное расположение духа, несмотря на поздний ночной час и мрачные, напряженные лица своих пассажиров.

– С другой стороны, деревня, – презрительно бросил мужчина в форме, – самый знаменитый дом Одессы знать надо.

– А по мне – так один хрен! – хохотнул парень, но тут же осекся, почувствовав напряжение, повисшее в воздухе.

– Давно в городе? – Глухой голос мужчины в фуражке прозвучал неожиданно и вроде бы спокойно, просто внушительно, но было в нем нечто такое, от чего парень за рулем буквально задохнулся, чувствуя поползшие вдоль спины мурашки.

– Второй месяц… – дрожащим голосом отозвался он, разом растеряв и жизнерадостность, и бодрый, веселый тон.

И вдруг стало понятно, что сейчас три часа ночи, город застыл, словно оцепенев по приказу невидимого, но очень страшного командира, а автомобиль с потушенными фарами, проезжающий в тени огромного каменного собора, – знак беды, имя которой «страх».

– Извините… карту просто изучил плохо… – почти шепотом добавил водитель, напряженно сжав руль.

Страшный пассажир больше ничего не сказал. Тень от собора стала отчетливей: тусклый уличный фонарь, со скрипом раскачиваясь на ветру, высветил величественные каменные стены и высокую колокольню, острым шпилем уходящую прямиком в небо.

– Говорят, церковь не всю разобрали… Кладка прочная. – Человек в военной форме повернулся к своему соседу. – Надо бы наряд поставить… Хоть по ночам…

– Зачем? – Повернув голову, мужчина в фуражке уставился на собор, затем резко отвернулся.

– Говорят, огни видели… Как будто по церкви кто ходит. Значит, по ночам надо бы охранять. – Военный заискивающе смотрел на своего спутника, в котором за версту можно было разгадать большого начальника.

– И я слышал, – встрял в разговор шофер, который уже забыл, что надо бояться. – Народ говорит, что в закрытой церкви всегда есть блуждающие огоньки! Это не к добру.

– Сидел бы ты в своей деревне и не высовывался! – в сердцах отозвался военный, которого вдруг стало раздражать абсолютно все.

– Останови. Напротив входа, – скомандовал старший. Автомобиль замер у обочины, напротив деревянных дверей собора, запертых на висячий амбарный замок.

– Смотрите! – вдруг воскликнул шофер. – Ну, что я говорил! Колокольня!

На самом верху, в узкой прорези каменного окошка мелькнул, дрожа, тоненький огонек, словно пламя свечи, колыхнувшееся от порыва ветра.

Зрелище было страшным. Рука парня за рулем инстинктивно дернулась вверх. Но, вовремя сообразив, что перекреститься будет намного страшней, чем увидеть призрак, он сделал вид, что поднял ее для того, чтобы поправить зеркало в автомобиле. Скользнув пальцами по поверхности зеркала, водитель быстро опустил вниз дрожащую руку. Он моментально взмок, осознав страшную беду, в которую едва не попал – в компании таких пассажиров крестное знамение, даже сотворенное непроизвольно, означало смерть.

– Мародеры шуруют, – начальник в фуражке даже не шелохнулся, – находят щель. Стройматериалы воруют. Камни, доски. Щебень, опять же.

– Пугнуть бы, – отозвался военный, – пару раз по окнам пальнуть!

– Я тебе пальну! Весь город разбудишь, – начальник зло зыркнул на него темным глазом, с угрозой блеснувшим из-под фуражки, – дело сорвешь.

– Я это… того… предложил просто, – перепугался военный, – мародеров пугнуть. Шастают ведь.

– Ну и пусть шастают, – начальник пожал плечами, – не время и не место. Все равно в старой церкви больше ничего нет.

Было как-то странно называть величественный огромный собор старой церковью. И, словно с укором, отозвавшись на несправедливые слова, тусклая лампа на электрическом столбе, качнувшись, снова высветила высокий шпиль колокольни, тонувший в ночной черноте.

Огоньков больше не было. Темные впадины разбитых окон напоминали гнилые зубы во рту столетнего старика, являя зрелище жестокости времени и опустошения.

– Никого там нет. Показалось. Поехали дальше, – скомандовал начальник, надвинув фуражку на глаза еще глубже.

Автомобиль снова тихо заурчал и тронулся в темноту, следуя за изгибом пустой дороги, ночью похожей на спокойную полноводную реку с недвижимой ветром водной гладью.

Остановился он возле второго подъезда.

– Планшет, – коротко скомандовал начальник, и военный тут же подал ему кожаный планшет, лежащий сбоку на сиденье. Откинув крышку, мужчина принялся рассматривать лежащие в нем бумаги.

– Так, приказ есть… – задержался на одной из них.

– Все по форме, – нервно кашлянул военный, – как вы приказали.

– Хорошо. Ты все запомнил? Идешь со мной. Ты сидишь в машине, – обернулся к водителю. – Двигатель заглушить. Не привлекать внимания.

– Так нету здесь никого, коты только… – отозвался шофер, заметив мелькнувшего вдали темного ночного кота.

– Как выйдем из подъезда, багажник открыть, – начальник бросил на него злобный взгляд, но тут же обернулся к своему спутнику в военной форме, – пошли.

У входа в подъезд они остановились.

– Завтра этого… ушлешь. – Начальник говорил тихо, как будто их можно было услышать.

– В часть? Или… того? – замялся военный.

– Лучше того. Тупой, болтливый. Это твой прокол. Людей подбирать не умеешь. Доложить бы куда следует!

– Я исправлюсь! Все сделаю! – У военного затряслись руки. – И не пикнет больше, сволочь! Не повторится! Ты же меня знаешь.

– Знаю, – повернувшись, начальник уставился на него неподвижным тяжелым взглядом из-под фуражки, – знаю, потому и сказал. Другому бы не говорил. Сколько людей над делом работали. А тут…

Военный задрожал всем телом. Сделав вид, что не видит и не понимает его состояния, человек в фуражке усмехнулся и скомандовал:

– Пошли.

Они скрылись в дверях подъезда.

Пытаться уснуть было бессмысленно. Боль никуда не ушла, только стала острей. И, развернувшись к стене, Зинаида вдруг застонала от этой боли, которую в сотый раз принес повторяющийся жестокий сон. Затем откинула одеяло и села в постели, приложив холодные руки к пылающему лбу.

Занавески были раздвинуты. В этот раз она сделала так специально – так был виден собор. Он закрывал почти весь вид из окна, возвышаясь над миром и пряча от нее землю. Тень от каменных стен падала на ее пол.

На старом, вытертом паркете, чудом сохранившемся в ее комнате после девятнадцатого года, когда в топку в ужасные морозные зимы шло все – и мебель, и брусья комнатных перекладин, и паркет, – была видна четкая линия, всегда находящаяся в одном, строго определенном месте. Это ночная лампа на электрическом столбе рядом с домом отбрасывала тень. Зина привыкла к этой тени. Она жила с ней с самого детства. И это было единственным, что осталось неизменным.

Резко встав с постели, она переступила босыми ногами через черту и подошла к окну, чтобы прикоснуться к холодному стеклу разгоряченным лбом. В комнате было мучительно холодно, но Зина совсем не чувствовала этого, несмотря на то что от ее дыхания шел призрачный, белесоватый пар.

Эту привычку она сохранила с самого детства: вскакивать с кровати посреди ночи и прятаться в тени собора, если ей приснился плохой сон. Ей казалось, что это ее исцеляет, дает силы, и несмотря на все ночные кошмары, сердце ее рвалось к жизни, и она все еще сохраняла иллюзию, что все будет хорошо.

Ей снились коридоры медицинского института и выпускные экзамены, на каждом из которых она получала высший балл. Лучшая в группе. Самая лучшая. Всегда. Только она.

Как ее называл этот профессор?.. Имя его стерлось из памяти Зины жестокое время. «Гордость нашего курса! Ждет слава профессора Мечникова…» – и это все о ней. Как же тогда ей завидовали! Сон окунал ее в реальность – пережитое тогда ощущение счастья. А потом… Потом стол, заваленный папками с записями ее работы, с чертежами и графиками, со всем, чего больше не вернут. Никогда.

Собственно, именно это ощущение – ощущение того, что ничего больше нельзя вернуть, и было самым мучительным. В этом сне от Зины уходило счастливое будущее – осознанием того, что могло быть в ее жизни, но уже не будет, не случится, не произойдет, не вернется… И эта невозможность возвращения в прошлое, это жестокое понимание того, как могла бы сложиться ее жизнь и как не сложилась, ночь за ночью мучительными тисками рвала душу Зины, заставляя вновь и вновь возвращаться в ее личный, созданный специально для нее ад.

После таких страшных снов только вид из окна на собор был единственным стержнем, ухватившись за который, Зина пыталась сохранить крупицы рассудка. И постараться раскрыть глаза, возвращаясь в реальность, где сама себе запрещала страдать.

Эта картина, знакомая и родная с самого детства, всегда придавала ей уверенности и сил. А между тем она знала достаточно много людей, у которых вид на собор ночью вызывал мучительный ужас. Люди словно боялись оказаться в этой тени, грозящей Судным днем и небесной карой. Но только не она.

Для нее это был символ защиты, символ навсегда утраченного детства, и, пытаясь сохранить осколки разбитой души, просто сохранить, если уж не собрать в одно целое, она мучительно протягивала руки к ночной тени, прекрасно зная, что эта иллюзия возникает только по ночам.

Но иногда эта тень выступала предостережением, напоминанием о том, что нет такого плена, из которого нельзя было бы не освободиться.

Зине было шесть лет, когда мама впервые взяла ее в собор. Был канун Рождественского поста, и дорогу к собору устилал хрустящий слой белого снега, пушистым облаком опустившегося на город всего за одну ночь. Это было удивительное ощущение – бегать по хрустящей уже застывшей белоснежной корке, чувствуя, как тонкие иголки мороза покалывают щеки и нос. Мама смеялась, они бросали друг в друга снежки, и белый мех маминой шубки был так похож на этот яркий, удивительный снег.

Он искрился на солнце, Зине было весело, но когда они вошли в тень стены, она вдруг споткнулась и остановилась от того, что у нее мучительно сжалось сердце.

– Не нужно бояться, – мама улыбнулась и поцеловала ее в щеку, – иди смело! Запомни: всегда нужно идти вперед. Как бы ни было страшно и холодно. Всегда нужно идти вперед.

– Я домой хочу… На солнышко, – заканючила Зина, стрательно хлюпая носом.

– Здесь тоже есть солнце, Зинуля, – улыбнулась мама, – только оно находится внутри тебя! Не нужно бояться собора. Он наш защитник. Помни об этом.

Крепко сжав мамину руку, Зина зажмурилась и шагнула вперед. А потом замерла, оглушенная слепящим каскадом золотистой лепнины и мощными звуками хорала под высокими сводами. Это было так прекрасно, что она заплакала.

С тех пор прошло 30 лет. Но все эти годы она хранила в душе благоговение, возникшее в ее детстве, и помнила слова мамы.

Мама давно ушла на небо – как и вся прошлая жизнь. Осталась неизменной только она, Зинаида Крестовская, уже в зрелом возрасте осознавшая, что фамилия ее, как ни крути, означает только одно – крест.

Вздрогнув от холода, Зина опустила глаза вниз. На улице, возле самого подъезда, неподвижно стоял большой черный автомобиль с потушенными фарами. Не часто к их дому подъезжали такие машины, тем более по ночам. Заинтересовавшись, она попыталась выглянуть из окна, чтобы рассмотреть, кто находится в машине. Но ей это не удалось.

Резкий обрывистый крик прозвучал так неожиданно, что Зина резко дернулась, как будто ее ударили. Крик звучал со стороны комнаты соседа.

В этой комнате огромной коммунальной квартиры на девять семей жил старый подслеповатый учитель истории. Он давно был на пенсии. Говорил всегда тихим голосом, невероятно вежливо, что было для Зины настоящим бальзамом – так когда-то давным-давно разговаривали в ее семье.

Из комнаты сосед выходил только по утрам, жил очень размеренно и тихо. С чего вдруг он стал бы так страшно кричать ночью?

Сердце Зины сжало мучительное чувство тревоги. И, не долго думая, она схватила со стула длинную шерстяную шаль, в которую всегда закутывалась в холодной комнате, и бросилась в коридор.

Там было почти темно. Тусклая лампочка возле самой входной двери не рассеивала темноту. Это было проблемой их квартиры – никто не мог договориться с новыми, недавно вселившимися жильцами о том, кто и как будет платить за освещение в коридоре.

А туда навалили много барахла – сундуков, комодов, велосипедов, полок, шкафов, кастрюль и прочего ненужного хлама, который люди с низкой культурой выбрасывали из своих комнат на общую территорию, ничуть не переживая по тому поводу, что по коридору ходят все. И жильцы огромной коммунальной квартиры с завидной периодичностью бились впотьмах обо все это.

Выбежав в коридор, Зина тут же ударилась локтем о какое-то висящее на стене корыто, причем она отчетливо помнила, что вчера его в коридоре еще не было. Корыто звякнуло, словно огрызаясь. Зина продолжила путь дальше. Но тут же уткнулась в дородную соседку, внезапно выросшую перед ней, тетю Валю, такую же старожилку квартиры, как и она сама.

– Зинаида! До якой шухер шкандыбаем? – тихо, сквозь зубы рявкнула та на нее, намеренно загораживая путь.

– Там Петр Иваныч кричит, – Зина попыталась обогнуть соседку, но не тут-то было – в бок ей впился чей-то ржавый велосипед. – Ему плохо! Помощь нужна.

– Ха, плохо! Шоб нам так хорошо не было, как до него плохо! А ну засохни как столб под цугундером! – Тетя Валя была грозной, как дождевая туча. – Глаза б мои за твою дурную башку не шкрябались! А ну бикицер до комнаты – и ша! До кого за воздух трясу!

– Да вы что?! – от удивления глаза Зины полезли на лоб. – Ему же плохо! Он на помощь звал! Я врач!

– Ой, шоб высохли мои тапочки! Она таки-да дохтор! – Тетя Валя хмыкнула. – Да ты курья башка, шо свой тухес под такой шухер подставляет! Да за цей гембель всунешься, не долго будешь дохтором! Сиди как мышь засохшая до своей халабуды, и такое мне ша сделай, шоб ни одна кура не посинела!

Голос соседки звучал бодро, весело произносил привычные с детства слова, но была в этой веселости такая страшная, непредсказуемая трагичность, от которой у Зины сразу перехватило горло… И вдруг показалось, что больше нечем кричать.

Руки тети Вали дрожали. И, перейдя от слов к делу, она резко толкнула Зину назад. А затем решительно впихнула в комнату и вошла следом сама, придерживая дверь.

– Сиди тут, и уши об дверь не шкрябай. Никаких променадов за тот свет! – Тетя Валя стояла в дверях, загораживая проход. – Все, кончено. Гембель встал поперек горла. До него как до Боженьки – далеко, и горло не долетит. Жалко швицера старого. Беззлобный был, халамидник. А вот за тебя я в ощип не дам! Жизнь – она не грош под грязью, шоб топтаться тута – заходи, хто хочет. Дохлой курой быть мало радости, шая ты, за любой шухер недоученная! Знаю, до чего говорю. Сиди, как мышь недошмаленная. И не ори, как конь! Сейчас такое ша надо делать – шоб ни за кого!

– Вы думаете… – Понимание пришло резким ударом, и кровь отхлынула от лица Зины.

– Пыхтелку вонючую на резинах видела за окно? – Тетя Валя перешла на едва различимый шепот. – То-то же и наше вам здрасьте! Если уж за него пришли, ты-то за шо? За такой бикицер тебя зацапают – и все, пишите картины маслом! На кладбище. Ты мне ша сиди, и за комнату ни одним копытом! Дохтор!

Выскользнув в двери, тетя Валя растворилась в темноте коридора. Дрожащими пальцами Зинаида заперла дверь на замок и рухнула на кровать. Крик больше не повторился. В квартире стояла пугающая мертвая тишина. Но Зина прекрасно знала, что никто из жильцов не спит. В тишине было слышно, как мучительно стучит ее сердце.

Резкий звонок раздался как гром. Это звонили ей. Вскочив, Зина едва не задохнулась от ужаса и буквально окаменела. А в комнату продолжали настойчиво и резко звонить.

Глава 2

Оглушительный звук, казалось, заполнил пространство сразу со всех сторон – звонок нажали во второй раз, в третий. А Зина все не могла сдвинуться с места, ужас парализовал ее волю и мысли.

В коридоре послышался шум. В эту ночь никто в квартире, понятно, не спал. Ужас притаился в каждой трещинке потолка в коридоре, в прямоугольниках паркета на полу, в тенях стен. Ничего не оставалось – только умирать от страха, слушая, как ночью кто-то звонит в дверь. Это был вестник беды – страшный звук ночного звонка, несущий самое плохое, без всякой надежды на спасение.

Потом она увидела тень. Резкую черту на полу. Именно это вырвало Зину из оцепенения, из страха, охватившего всю ее душу. Сдвинувшись с места, она заставила себя открыть дверь комнаты и выйти в коридор. Медленно пойти к входной двери, замерев, словно в ожидании приговора.

– Не открывай! – Перед Зиной выросла тетя Валя с белым лицом, похожим на стеклянную маску, обмазанную белилами. – Позвóнят и уйдут. Не открывай!

– А если нет? – Говорить все еще было страшно – впрочем, оставалось уговаривать себя, что это скоро пройдет, потому, что не оставалось ничего другого.

– Они вернулись за тобой! Я не знаю зачем… – Голос тети Вали дрожал, и Зина подумала о том, что в эту ночь страшно было всем, кто оказался в этой квартире. – Сейчас за тобой… А потом и за кем-то другим могут прийти!

Продолжая двигаться к двери, Зина пожала плечами.

– Не открывай, кому сказала! – Тетя Валя вцепилась в ее руку, оставляя вмятины на коже острыми ногтями. – Позвóнят и уйдут!

– Нет, – Зина с трудом высвободила кисть и увидела, как полукружия ранок наполняются алой, совсем свежей кровью, – будь что будет. Мне все равно.

– Старика забрали до машины, – быстро зашептала тетя Валя, – я в окно видела, как его выводили. Он не вернется. Ты понимаешь? Он уже не вернется! Теперь они пришли за тобой!

– Уходите к себе, – Зина уже подошла к входной двери.

Тете Вале не нужно было повторять дважды. Трагически всхлипнув, она бросилась прочь по застывшему коридору со скоростью, совсем не свойственной для ее комплекции. И очень быстро захлопнула за собой дверь, а потом резко, с хрипом, повернула на два оборота ключа замок, как будто именно два оборота могли ее спасти.

Зина распахнула дверь, встречая беду. Но к тому, что увидела, она была не готова. Ухватившись за стену, чтобы не упасть, она только и смогла произнести:

– Ты?..

Человек, которого Зина меньше всего ожидала увидеть, потоптался, переминаясь с ноги на ногу. Это был Андрей Угаров, ее однокурсник по медицинскому институту.

– Я разбудил тебя? Извини. Можно войти?

– В половине четвертого ночи?! – Она все еще не верила своим глазам. – Зачем ты здесь? Почему от тебя всегда одни неприятности и беды?

– Я не хотел… Извини. Просто у меня не было другого выхода. – Андрей явно нервничал.

Быстро сообразив, что после всего, что произошло в квартире этой ночью, абсолютно неуместным дополнением к ужасу будет бесплатный концерт совершенно нелепого выяснения отношений, Зина посторонилась:

– Заходи, и быстрей. Хватит привлекать внимание соседей. Где моя комната, ты знаешь.

Андрей знал, несмотря на то что был здесь последний раз больше десяти лет назад. Очень быстро он прошел по коридору и открыл нужную дверь.

– Прости, пожалуйста, – Андрей нервно заходил по комнате, бессмысленно начал переставлять какие-то предметы на столе, – я понимаю, что тебя напугал, но…

– Нет, ты не понимаешь, – Зина вдруг почувствовала горечь, и эту горечь ей страшно захотелось сразу же выплеснуть на него. Она быстро заговорила: – Ты никогда ничего не понимал! В этом всегда была проблема. Десять лет! Ты не появлялся в моей жизни десять лет. Все это время я не была тебе так срочно нужна, да? Десять лет, чтобы потом появиться в половине четвертого ночи и перепугать весь дом!

– Извини. Мне срочно нужна помощь, – Андрей продолжал совершать какие-то бессмысленные действия – достал книгу из шкафа, передвинул чашку с середины на край стола… Он был похож на бесплотную тень, вихрем ворвавшуюся в ее комнату, чтобы снести абсолютно все, как бывало уже не раз, а главное – вдребезги разбить привычный уклад ее жизни.

– Я попал в очень тяжелую ситуацию. – Андрей наконец заговорил внятно, хоть и сбивчиво: – У меня есть один странный пациент… Что с ним делать, я не знаю, и никто не знает. Я вспомнил, что ты была лучшей на курсе… Твою дипломную работу по физиологии, и… Мне очень нужна твоя помощь! Я не могу справиться один.

– Что за бред? – Зина запахнула поплотней шаль, чувствуя себя неуютно под его обжигающим взглядом. – Я детский врач, педиатр! А ты работаешь в психичке! Зачем я тебе? Что, галоперидол закончился? Я просто не понимаю, почему ты ворвался ко мне ночью, чтобы нести весь этот бред, и…

– Пожалуйста! Ты должна со мной поехать! – В голосе Андрея зазвучала непривычная для ее слуха мольба. Это удивило Зину так, что она даже отступила на несколько шагов назад, пытаясь взять себя в руки. Сделать это было нелегко. Оказалось, что десять прошедших лет были совсем крошечным отрезком времени.

– Куда ехать? – вздохнув, спросила Зина.

– В психиатрическую больницу.

Андрей взглянул на нее, и она узнала знакомый блеск в его рыжеватых, ярких глазах, который про себя называла солнечными кристалликами.

Это были крошечные яркие огоньки. Но когда они загорались в его глазах, то освещали весь мир, вспыхивая сполохом настолько ярким, что по сравнению с ними гасло и солнце, и электричество. Как чарующие огни папоротника, ярко горящие в самой беспросветной ночи, эти огоньки вели ее за собой. И душа ее, мучаясь и корчась, как ведьма на костре, сгорала в них, лишаясь сопротивления и остатков последней воли. Эти огоньки его глаз до сих пор завораживали душу, хранимые в глубине памяти.

Солнечные кристаллики на ладони, которые разбили всю ее жизнь…

– Зина, пожалуйста, – он как-то по-женски, истерически заломил руки, – этого пациента привезли прошлой ночью, и я абсолютно не знаю, что с ним делать! Мне нужно с кем-то поговорить. С кем-то, кто понимает. Ты даже не представляешь себе, насколько это серьезно.

– Проконсультируйся с кем-нибудь из своих коллег, – она пожала плечами, – мало ли хороших психиатров в городе! Зайди на кафедру…

– Ты не понимаешь! – воскликнул Андрей. – К нему запрещено приглашать других врачей! Только я один могу заниматься им – в обстановке повышенной секретности. Я даже имени его не знаю, только номер, под которым его прячут.

– Его? Значит, это мужчина? И что ты должен с ним делать – заставить заговорить?

– Поехали со мной! Ты все увидишь сама.

– Но ты же сказал, что других врачей запрещено допускать… – Все происходящее нравилось Зине все меньше и меньше. Оно настораживало и пугало.

– Я проведу тебя тайком, через кухню, со стороны служебного входа. Ты единственный человек, которому я могу доверять! Я должен поговорить с тобой, иначе сойду с ума! Я знаю, что был перед тобой очень виноват. Но у тебя добрая душа! Все очень серьезно. Сейчас на кон поставлена моя жизнь, – казалось, Андрей готов был пасть на колени перед ней.

– А если кто-то узнает, что ты провел в больницу меня? Тебя арестуют, расстреляют? – усмехнулась Зина.

– Будем надеяться, что до этого не дойдет.

– Его НКВД прячет? – спросила она в лоб. Это была своеобразная проверка – если начнет изворачиваться и лгать, ситуация действительно может быть очень опасной. Но Андрей не лгал.

– Да, – прямо ответил он. – Я тебе говорю: его под шифрованным кодовым номером прячут. Никаких записей в истории болезни нет.

– Хорошо. – На самом деле Зина уже давно приняла решение, – слишком уж ее заинтересовал, заинтриговал этот ночной визит. – Я поеду с тобой. Но я не знаю, чем смогу тебе помочь. Я всего лишь районный педиатр в детской поликлинике на Слободке.

– Ты прекрасно знаешь, что это не так! А Слободка – совсем рядом со мной, – мягко улыбнулся он, – я всегда ценил твой ум.

Она горько усмехнулась. Затем, решив прекратить бессмысленное выяснение того, что выяснить нельзя, ушла за ширму и стала одеваться.

На улице было холодно. Поднялся ветер. Там, где на тротуаре оставались растаявшие полоски снега, теперь блестел лед. Они остановились перед небольшим черным автомобилем, стоявшим недалеко от подъезда.

– Вижу, ты пошел в гору, как и хотел, – усмехнулась Зина, – разбогател.

– Все не так, как ты думаешь! Это служебная машина. Я просто позаимствовал ее на время, – ответил Андрей.

Внутри салона она разглядела пропуск с печатью НКВД, прикрепленный к лобовому стеклу. Ей стало страшно. Она вдруг подумала о том, что, несмотря на все их прошлое, так до конца и не узнала этого человека. Этого странного мужчину с напряженным, застывшим лицом, изо всех сил вцепившегося в руль.

– Как для служебной, это хорошо! – против воли Зина внимательно вглядывалась в его лицо.

Угаров постарел. Профиль его стал жестче и четче. Появились серебряные волоски в висках и горькая складка у рта – следы одиночества и разбитых надежд. Зина умела читать лица людей как открытую книгу – по шрамам и отметинам, которые оставляло на них время. Почти все лица. Только вот это, когда-то такое родное, так и не смогла прочесть.

– Ты о чем? – нахмурился Андрей.

Она хотела усмехнуться, но получилась гримаса.

– О машине. Ты так хорошо научился водить. Раньше я и не подозревала у тебя такой способности.

– А ты считаешь, что знаешь обо мне все? – подняв брови, он повернулся к ней. Похоже, Андрей действительно был удивлен.

– Нет, – лгать Зина никогда не умела, это было самым большим ее недостатком – в отличие от многих людей, она прекрасно понимала, что в жизни это никакое не достоинство.

– Ты всегда что-нибудь да и подозревала, – без улыбки улыбнулся Андрей. Так умел делать только он. Улыбнуться без улыбки и этим поставить ее на место, заставить чувствовать себя виноватой без вины и извиняться без конца.

Но странно! Сейчас, впервые в жизни, Зина вдруг не почувствовала ни ненависти, ни раздражения, ни элементарной тревоги. Только что-то похожее на ностальгию шевельнулось в том месте, где когда-то была ее душа.

По Перекопской победы они стали спускаться к Балковской. Внезапно из ближайшего переулка выехал большой черный автомобиль. Он съехал на дорогу и фактически преградил им путь. Резко затормозив, Андрей чертыхнулся сквозь зубы. Зина отметила про себя, что это тоже было в нем новым. Раньше он никогда не употреблял крепких слов. Это она научилась выражаться резко и грубо, и даже куда дальше послать… Он – нет. Ссоры между ними возникали и из-за этого тоже. Зина все пыталась доказать, что умение вставить при случае крепкое слово не делает из нее опустившегося человека. Однако Андрей всегда ценил благопристойность – хоть и внешнюю, фальшивую и лишнюю, как шестой палец… Он был из тех людей, о которых говорят, что ненавидят за спиной, улыбаясь в глаза…

Но теперь и он изменился. Похоже, время меняет всех. И, услышав, как Угаров ругнулся, нажав на тормоз, Зина с удивлением, граничившим с восторгом, распахнула глаза.

Из машины, преградившей им путь, вышел человек в форме НКВД и поднял вверх руку, приказывая остановиться. Он стал в кругу света от уличного фонаря, падавшего на его лицо.

– Документы! – рявкнул офицер, когда Андрей вышел из машины. – И гражданка пусть выйдет тоже!

Зина вышла. Было холодно. Черное драповое пальто не спасало от ночного мороза и от страха. От этой адской смеси даже руки ее стали дрожать. Угаров протянул документы – водительское удостоверение, паспорт. Офицер подсветил фонариком, вынутым из кармана. Он был один, но было понятно, что в темном автомобиле находится довольно существенная подмога.

– Куда направляетесь в такой час? – задал он вопрос.

– Я врач, работаю в психиатрической больнице на Слободке, – заговорил Андрей. – Мне позвонили и сообщили, что одному из пациентов стало плохо, он впал в буйство. Я выехал… – Говорил Угаров спокойно и ровно, и Зина вдруг вспомнила принцип, которому он учил ее с самого первого момента их знакомства: рассказывать надо только правду, тогда ты не собьешься, и тебе поверят, исключительно правду – но не всю, и не всегда.

– Кто ваша спутница? – Офицер направил фонарик Зине в лицо. Она отвернулась…

– Врач из соседнего отделения. Физиотерапевт. Я по дороге заехал за ней.

– Чей автомобиль? – Задавая вопросы, офицер просто проверял их, так как по документам явно знал ответ.

– Мой личный автотранспорт.

– Проезжайте. – НКВДшник вернул документы и вернулся в черный автомобиль. Тот, урча двигателем, съехал на мостовую и быстро укатил вниз к Балковской.

Зина и Андрей вернулись в машину, но заводить зажигание он не спешил. С ужасом она увидела, что у него дрожали пальцы.

– Ты видела, за мной следят, – наконец произнес Угаров. И так как Зина молчала, продолжил, словно упорствуя: – Это не случайность!