Читать книгу: «Дом у дороги. Цикл рассказов», страница 2
– Да… – неуверенно ответил Ванька.
– Что ты понимаешь? – уже чуть строже спросил Проводник.
– Не буду я бросаться под поезда и машины, а тихо повешусь в сарае, пока мать не приехала, и никому не помешаю.
– Ты так ничего и не понял… – обреченно вздохнул Проводник, – Ну тогда у тебя последняя попытка, – сказал он и распахнул четвертую дверь.
Теперь Ванька видел себя в собственном сарае, болтающегося в петле, с высунувшимся синим языком. Это зрелище так поразило Ваньку, что он пару минут открывал и закрывал рот. И тут в сарай зашла мама. Ее приглушенный вскрик вывел Ваньку из ступора. Мама бросилась к висевшему в петле сыну, схватив его за ноги и, пытаясь приподнять. Она всё время повторяла:
– Сынок! Ванечка! Как же так?! Что с тобой случилось, родненький?!
И тут она, схватившись за сердце, стала оседать. А потом и вовсе упала замертво. Ванька было кинулся к матери, но Проводник, крепко держал его в своих «железных» объятьях. Ванька неистово бился в руках Проводника и кричал:
– Мама! Мамочка! Всё это не правда! Я здесь!
Тут мама начала подниматься. Но это была не мама, а ее душа, белая, прозрачная и мерцающая. Отдалившись от мертвого тела, душа мамы подплыла к висевшему сыну, прижалась к нему и замерла. И тут Ванька заметил, что в стене сарая появилось две двери. Одна из них была белая, как чистый лист и, из-под нее был виден свет. Другая же было черной со стекавшей по ней смолой и, валившим сквозь щели дымом. Белая дверь бесшумно отворилась и яркий свет залил сарай. Ванька почувствовал, как его наполняет тепло и безмятежность. Мамина душа отстранилась от «Ванькиного» тела, последний раз взглянув на него с любовью и тоской. Затем развернулась и уплыла в «свет». Ванька рванул было туда же. Но дверь быстро захлопнулась и исчезла.
– Ну нет, дружок, – услышал он позади себя голос Проводника, – тебе туда точно вход заказан.
Ванька весь сник, сполз по стене и глядя на вторую дверь, от которой шел палящий жар и запах мертвой плоти, обреченно сказал:
– Да понял я… Мне туда, – указал он на вторую дверь.
– И туда ты тоже не вхож, – услышал он спокойный голос сверху.
Ванька непонимающе уставился снизу вверх на Проводника. Тот, присев рядом на корточки, почти в упор смотрел на Ваньку.
– Самоубийцам никогда не попасть ни в рай, ни в ад. Ты каждый раз будешь переживать момент своей смерти, испытывать боль и смотреть в глаза тем, чьи жизни ты поломал. Вечность… Вечность… ВЕЧНОСТЬ…
И тут Ванька открыл глаза. Он сидел в своем сарае с недопитой бутылкой водки. Дневное солнце, проникшее в щели между досками, било в глаза. Встряхнув головой, Ванька откинул в сторону бутылку и поднялся на ноги. «Ничего, – подумал он, – прорвемся».
***
– Вот такая история, ребятки, – вдруг неожиданно закончил свой рассказ Матвеич, – Ух ты! Уже стемнело. Спать пора.
– Так я не понял, – недоуменно развел руками Лёша, – Ванька жив или как?
И только Матвеич открыл было рот, чтобы ответить, как со стороны калитки раздался зычный мужской бас:
– Матвеич! Ты там где?!
Матвеич кряхтя поднялся и направился в ту сторону, откуда раздавался голос, и скрылся в темноте.
Через несколько минут он появился улыбающийся и светящийся, как медный таз.
– Сын соседки заходил, – сказал Матвеич, присаживаясь на лавку в беседке, – В городе живет. Попросил его свою старую «Дружбу» починить там. Здесь умельцев нет. Так этот шельмец мне новую бензопилу купил, заграничную!
Затем, хитро прищурившись, Матвеич добавил:
– Иван Дмитриевич, большой начальник в городе. Каждые выходные возит свое семейство к матери в деревню. Хотел, по началу, ее к себе в город перевезти. Так та уперлась. «Не хочу с земли родной никуда уезжать», – говорит. Так а чего? И воздух здесь и природа. И пацанам его трудотерапия, чтобы знали, что труд разным бывает. Он их в строгости держит.
– Так это тот самый? – удивленно спросила Кира.
– Эх, девонька, – покачал головой Матвеич, – То, что я давеча сказывал – молва людская, а это – жизнь, – и, уже поднимаясь с лавки, деловито продолжил, – Так, ребятки, всем спать.
Кира и Алексей поднялись вслед за дедом…
***
Субботнее утро встретило Киру пеньем птиц и ярим солнцем, пробивавшемся сквозь цветастые занавески на окне. Еще никогда она не спала так спокойно и безмятежно. Сладко потянувшись, Кира посмотрела в сторону, где спал Лёша и, не обнаружив его, догадалась, что тот уже рыбачит с Матвеичем. Поднявшись с постели, она посмотрела на экран мобильника. Шесть утра. Первое, что заметила Кира, это то, что обычная утренняя тошнота, вызванная ее беременностью, сейчас отступила. Она быстро собралась и вышла из дома. В летней беседке ее ждал еще один приятный сюрприз. Настоящий деревенский завтрак, заботливо приготовленный Матвеичем и прикрытый от мух белоснежным рушником.
Спустившись к небольшому деревянному причалу, Кира заметила неподалеку в реке деревянную лодку. В ней сидели с удочками Матвеич с Лешей и о чем-то тихо переговаривались. Глядя на Алексея, который весело улыбался Матвеичу, она залюбовалась им. Руки сами потянулись к животу и, она непроизвольно его погладила. И тут «мать» заговорила в ней: «И ты хочешь убить ребенка от любимого человека? Задумайся, какая у тебя может быть жизнь, семья. Сколько любви ты можешь получить от двух родных тебе людей? Разве потеря этой радости стоит двух-трех поездок за границу?». «Не слушай ее! – ответила ей «свободная» личность Киры, – «Нас ждет Париж! Нас ждут бульвар Сен- Жермен и Монмартр! Ты же столько о них мечтала!».
«Остановись! Одумайся!».
«Только вперед! К свободе и путешествиям!».
Кира почувствовала, как у нее разболелась голова от наплыва противоречий. Она резко развернулась и поднялась к беседке. В конце концов, у нее есть еще три дня на раздумье. Стоп! Раздумья? Кира вдруг ясно стала осознавать, что действительно уже сомневается в принятом решении.
Через полчаса, когда Кира уже позавтракала и собиралась собирать со стола и помыть посуду, появились Леша и Матвеич. Они весело переговаривались и громко смеялись. Леша нес ведро с рыбой. Завидев Киру, Леша широко улыбнулся и сказал:
– Привет! Хорошо спала?
– Как в раю! – без тени лукавства ответила Кира.
Матвеич хитро сощурился, потом хмыкнул и, забирая ведро у Леши, сказал:
– Ну вот и ладненько. А теперь, ребятки, идите скупнитесь на реку, отдохните. А я рыбку приготовлю. А вечером банька будет.
– Так может, я Вам помогу? – робко спросила Кира.
– Даже думать, девонька, не смей! – словно обидевшись, прикрикнул на нее Матвеич, – Успеется тебе еще поработать. А сюда вы отдыхать приехали. Так что бегом на речку!
День пролетел, как один миг. Уже сидя вечером в летней беседке, распаренные после бани, все втроем пили чай и мирно беседовали. И тут беседа как-то незаметно перешла на тему бытового пьянства.
– Вот скажите мне, Матвеич, – высказал предположение Алексей, – ведь в деревнях пьют больше, чем в городе.
– Э нет, паря, – возразил ему Матвеич, – пьют везде одинаково. Только в городе меньше заметно, так как народу у вас много. И все сидят у себя в квартирах, за закрытыми дверьми. Вы иногда и соседей-то своих не всегда знаете и, что там у них происходит не видите. А спохватываетесь только, когда беда уже случается. Вот, вроде бы, живет в соседней квартире сосед с семьей весь из себя положительный. И жена у него хорошая и детишки упитанные. А когда полиция к вам вдруг приходит, то выясняется, что пьет он крепко, и деспот в семье, и жену с детками поколачивает. А жена с ребятишками запуганы до смерти и слово боятся сказать, только чтобы люди об их семье плохо не подумали. А у нас все как на ладони. Всех мы видим, обо всех всё знаем. А если какое лихо случается, то помогаем всем миром. Так вот.
Потом Матвеич призадумался и сказал:
– Вот только помню, жила у нас тут одна. Любаней звали…
История вторая
Любаня
Любаня проснулась среди ночи. Голова гудела, как чугунный жбан, по которому долбили битами. «Сушняк» был такой, что казалось, язык сросся с верхним нёбом. Вся правая сторона тела затекла и сейчас, когда, она пыталась повернуться, стало колоть жуткими мурашками. Застонав, Люба попыталась приподняться. Но в теле была такая слабость, что с тем же стоном она рухнула назад. Лежа на боку Любаня медленно стала приходить в себя и думать. Сколько же она уже бухает? Так… Начала она в начале сентября, числа пятого, когда Савельевне помогали картошку копать. А сейчас какое число? Да хер его знает! Люба даже не думала, какой сейчас месяц. Когда тело начало нормально чувствовать, Люба поняла, что в доме очень холодно. Ее начал бить озноб. Значит никто из друзей алкашей не додумался печь протопить. Вот суки! Только бухать к Любке и ходят! Твари! А чем топить-то? В доме не осталось ни одного полешка. Даже забор вокруг дома весь стопили.
Мучимая жаждой, Люба опустила руку с кровати на пол и начала ей шарить в поисках хоть чего-нибудь, напоминающее ёмкость с жидкостью. Раздался звон и грохот пустых бутылок. Любаня поднимала каждую из них и подносила ко рту в надежде, что хоть в одной из них осталось «бухлишко». Но, увы, все они были пустыми.
– Всё вылакали, б…ть, уроды! – зло выругалась Любка.
«Нет, так не пойдет. Нужно вставать. Хотя бы попить», – подумала она и, тяжело выдохнув, начала медленно подниматься с кровати. Опустив ноги на грязный пол и сев на сером, давно не видевшим пастельного белья матраце, Любаня огляделась в темноте, пытаясь сфокусироваться на дверном проёме, чтобы дойти до выключателя. Свет в доме давно отключили за неуплату, но один из ее собутыльников, что-то «нахимичил» с проводами и «в тихоря» подключился к соседям. Те жили в городе, бывали в своем доме редко и пока не заметили, что счетчик много «мотает». Но в доме была только одна лампочка, на кухне. Определив, где дверной проем, ведущий на кухню, Любаня, гремя по дороге валяющимися бутылками, двинулась туда. Раздался щелчок и, кухня осветилась тусклым светом. Посмотрев в сторону комнаты, Любаня увидела, что на небольшом старом диванчике, рядом с ее кроватью, кое-как прикрытый старым бушлатом, и скрюченный от холода, спал ее четырехлетний сынишка. Любаня развернулась, доковыляла до ведра с водой. Схватив ковш, плавающий там, и зачерпывая воду, стала жадно пить. Затем, дотащив свое ватное тело до стола, неуклюже опустилась на шаткий стул и обвела мутным взглядом кухню, если это можно было так назвать. Кругом была грязь, бутылки, окурки на полу, грязная посуда с остатками когда-то еды. Запах стоял такой, что Любаню, находящуюся в состоянии жуткого похмелья, замутило.
А ведь когда-то она обещала себе, что никогда не будет такой, как ее мать. Та бухала жестко, месяцами, напрочь забывая о них с братом. Тогда сердобольные соседи забили тревогу и пятилетнюю Любу и ее годовалого брата изъяли у матери и лишили ее родительских прав. Их к себе забрала сестра матери, тетя Тамара. Она жила одна в деревне за сотни километров от деревни своей сестры и своих детей не имела. Там Люба впервые узнала, что такое есть досыта и спать в тепле и чистой постели. Она впервые узнала, что такое материнская любовь, пусть даже не от родной матери. Но когда Любе исполнилось восемь, ее тетя тяжело заболела и умерла. Их с братом отправили в детдом. Теплый и уютный мир Любы рухнул, а на смену ему пришел мир выживания и борьбы за свое место под солнцем. Люба научилась быть жесткой и давать отпор за себя и за младшего брата. А перед самым выпуском из детского дома она узнала, что ее мать «сгорела» от водки и покинула этот мир. Ни один мускул не дрогнул на ее лице. Ей было всё равно. Зато от нее Любе достался дом. Ну как дом? Домишко, хоть и маленький, зато добротный. Как мать его сохранила в пригодном состоянии, остается секретом. Брату же достался в наследство дом тети Тамары.
Окончив ПТУ на маляра-штукатура, Люба отправилась в родную деревню с надеждой на лучшее будущее. Она мечтала, что когда плотно обоснуется: устроится на работу, наладит хозяйство, то обязательно заберет брата из детдома. Но, как говорят люди: «кровь не водица». Как же всё это началось? Как всё покатилось под откос? Она уже и не помнила. Полные и пустые бутылки, пьяные лица собутыльников и, так называемых, сожителей, шли перед глазами чередой. Две замершие беременности, три аборта, а после приговор: бесплодие. Но для Любы это не было чем-то трагичным. Меньше проблем. В деревне Любу стали звать «Любаней». И она не понимала того сарказма, с которым это имя произносили. Ей казалось, что оно звучит как-то «по-свойски». Перебивалась она случайными подработками у соседей. У них же и занимала с надеждой, что когда-нибудь отдаст. Так дом Любани превратился в притон, куда стекались все местные алкаши.
Любаня уже и не помнит, как ее брат выпустился из Детского дома, как приезжал к ней, пытался что-то говорить, уговаривал остановиться. А потом уехал жить в оставленный теткой в наследство дом и больше не появлялся. А через пять лет Любаня узнала, что брат пошел по той же «дорожке», что и она и, в одном из очередных застолий его пырнули ножом. До приезда «Скорой» он не дожил. О смерти брата сообщили его соседи, которые сами организовали похороны. Любане требовалось только приехать на похороны и проститься с ним по-человечески. Но Любаня так и не приехала на похороны брата, так как была в очередном запое. Но как только через тех же соседей покойного брата ей передали, что от него в наследство Любане достался дом и, его хотят купить, она через все «не могу» кое-как «протрезвилась» и поехала продавать недвижимость. В дороге она прикупила бутылочку пива для «поправки здоровья» и понеслась. Как приехала в деревню брата, как продавала дом и как вернулась назад, она не помнила. Денег от продажи дома ей хватило на две недели. Может продавец обманул невменяемую на тот момент Любку, а может и дружки, пока она валялась в «отключке» стырили. Так и осталась Любаня совсем одна на целом свете, как она, хорошо набравшись и размазывая пьяные сопли по лицу, с жалостью о себе говорила рядом сидящему очередному собутыльнику.
А потом случилось непредвиденное. Любаня забеременела. Когда, как и от кого, она не помнила. Ей было уже за тридцать и, с учетом диагноза «бесплодие», поставленного врачами, Любаню в этих щепетильных вопросах вообще не заботили какие-либо способы контрацепции. Новость о своей беременности Любаня приняла равнодушно. Идти на очередной аборт ей было лень. Так и проходила всю беременность, не показываясь врачам. Рожала тоже дома, закинувшись «обезболивающим». Был то самогон или спирт, не важно.
Вопреки всем законам природы, которые должны были оставить свой отпечаток на потомстве хронической алкоголички, Сёмка родился не просто баз каких-либо патологий, он был абсолютно здоров и красив, как маленький ангелок. Любаня красотой похвастаться не могла. Темно-русые жидкие волосы, маленькие карие глазки, нос «картошкой», губы-нитка. Вот и вся «красота», доставшаяся ей при рождении от алкоголички матери и, наверняка, такого же папашки, которого она никогда не знала. Сёма же был пепельным блондином с большими синими глазами, черными бровями и такими же длинными ресницами. Плюс ко всему, милые ямочки на щечках завершали портрет идеального детского личика. В деревне его так и прозвали «Ангелок».
Поначалу Любаню раздражали плач и крики голодного младенца, но, со временем, она приспособилась. Ведь был во всей этой ситуации один жирный плюс – детское пособие для матери-одиночки. А «халявным» деньгам Любаня была рада всегда. Мальчик рос спокойным и каким-то не по годам серьезным. Матери сильно не докучал, а когда та была в похмельной «депрессии», уходил в дальний угол с тетрадкой и карандашом и что-то там «малевал». Один раз, когда Сёмке было три года и, он, как обычно тихо сидел со своей тетрадкой в углу дивана, дабы не мешать матери в очередном возлиянии, один из ее собутыльников, заметив, как усердно и сосредоточенно мальчик что-то «выводит» в ней, подозвал к себе Сёмку. Взяв у ребенка из рук тетрадку, взглянул в нее и тут же пораженный подскочил на месте.
– Слышь, Любаня, – начал он тормошить уснувшую в пьяном забытие Любку, – Твой-то буквы пишет. Да не! Не просто буквы, он слова составляет! С ошибками, но ведь слова! В таком-то возрасте! Слышь, Любаня? Ало?
Но Любаня была на тот момент в очередной «нирване». Она лишь что-то пьяно промычала в ответ, не открывая глаз.
Потом Сёмка в своей тетрадки стал выводить и цифры, но его матери было всё равно, главное, он был чем-то занят и не путается под ногами.
Всё бы ничего, только с появлением Сёмки, в жизни Любани возникли, по ее мнению, и трудности. Во-первых, Сёмка был ребенком и, его нужно было кормить, одевать, обувать. В общем, заботиться, отвлекаясь от запоев и отрывая от себя «пропойную» денежку. Во-вторых, это вездесущие соседи! Они и до Сёмки каждый раз стыдили Любаню за ее разгульный образ жизни, а с появлением сына, от них просто не стало прохода. Особенно доставала Любку ее ближайшая соседка, Ленка, сучка такая! Четверо детей у нее, видите ли, хозяйство крепкое. Так у нее и муж что надо. А Любане с мужиками не везло. Проблемы в себе она, конечно, искать не стала. Ну бегает к Ленке Сёмка иногда «харчеваться», ну вещи она от своих кое-какие дает. Так у нее же четверо, от пятого с неё не убудет. Так эта тварь на Любаню опеку натравила. Два раза появление опеки в ее доме Любка «проскочила», отделавшись предупреждением. А этой всё неймётся. Собрала соседей и притащила эту делегацию к дому Любани с последним «китайским» предупреждением, что если Любаня не возьмется за ум и не изменит свою жизнь, то они поднимут на уши все районные инстанции и, в конце концов, отнимут у нее Сёмку. В принципе, Любке было плевать на сына, а вот «детских» ей лишаться ой как не хотелось.
Сейчас же, сидя на стуле, Любаня лихорадочно соображала, где взять похмелиться. «Нужно идти к Колгану и просить в долг, иначе сдохну», – обреченно вздохнула она и поднялась со стула. Борька Колганов, или попросту Колган, торговал в деревне разбавленным спиртом. Он очень неохотно давал «горючее» в долг, но для Любани делал исключение. Она всегда оплачивала спиртное, как только приходили «детские». Вот и сейчас, помня о том, что пособие на Сёмку должно быть через три дня, Любаня воспряла духом и улыбнулась. Тут она почувствовала, как заболело под левым глазом. Подойдя к куску зеркала, висевшему на стене, она взглянула в него и сморщилась. Оттуда на нее смотрела женщина, лет пятидесяти на вид (а ведь ей не было и сорока!), с растрепанными, жидкими и уже седеющими волосами, заплывшими от постоянного пьянства глазами. Под левым из них уже растекался здоровый синяк. Любаня стала припоминать, что вчера по пьяни рассорилась с очередным своим сожителем, Колькой и, тот, зарядив ей под глаз и изрядно попинав, забрал последний «пузырь» самогона и гордо удалился.
– Ну и хрен с тобой, – зло подумала Любка, – Сейчас возьму целую «полторашку спиртяги», закроюсь и больше никого не впущу, пока ее не прикончу. Нахер мне халявщики.
Приободренная этой мыслью, Любаня заглянула в комнату, где спал Сёмка. Подойдя к сыну, она в порыве вдруг появившейся сентиментальности, подоткнула бушлат под маленькое тельце, скрючившееся от холода. «Авось, до моего прихода не замерзнет» – подумала Любаня и только тут заметила, что на скуле Сёмки была здоровенная шишка. «Видать Коляну под горячую руку попал, – проскочила у нее мысль, – Ничего, пацан здоровый, поправится. Лишь бы соседи не увидели. А то опять хай поднимут».
Быстро собравшись и накинув на себя старую куртку, Любаня вышла за дверь. Ночной холод говорил о том, что на дворе стоял октябрь, а Колган жил на другом конце деревни. «Ну ничего, – поежившись взбодрила себя Любаня, – По холодку и бежится легче».
Ее радовало то, что была ночь и ее никто не видит. Добежав до дома Колгана, Любаня постучала в закрытое окошко и стала ждать. Минуты через две окно открылось и на нее, заспанно и сердито, уставился Колган, сухощавый мужичок лет пятидесяти. Без лишних приветствий тот спросил:
– Сколько?
– Полторашка.
– Когда отдашь?
– Через три дня.
Он утвердительно махнул головой и скрылся в глубине дома. Через некоторое время Колган вновь появился в окне, протягивая Любане полуторалитровую бутылку с прозрачной жидкостью. Всучив ее в дрожащие руки Любани, Колган захлопнул окно перед ее носом.
Понимая, что назад она просто не дойдет и, ей срочно нужно похмелиться, Любаня быстро открутила крышку и сделала два жадных глотка. После, присев на лавку возле дома Колгана и отдышавшись, чтобы содержимое не полезло назад, встала и поплелась домой. Только не заметила Любаня, что пошла она не к дому, а в абсолютно другую сторону. По пути ее стало шатать из стороны в сторону. Прохлады она больше не чувствовала, зато стала наваливаться усталость и сильная сонливость. «Нужно идти, – подбадривала сама себя Любаня, – Главное держаться, а то упаду и не поднимусь больше».
Она стала чувствовать, что заносит ее в сторону всё больше и больше. Любаня уже стала натыкаться на деревья в темноте, смутно соображая, что фонарей, освещающих главную улицу деревни давно не видно. Любка уже собралась послать всё к черту и сдаться, упав возле очередного дерева, на которое «налетела», как ей в глаза ударил свет. Любаня подняла отяжелевшую голову и, изо всех сил пытаясь сфокусировать пьяный взгляд, увидела в пяти метрах от себя старый, заброшенный дом, в разбитых окнах которого был свет, а тепло, исходившее от него, было столь манящим. Всего на секунду в голове Любани возникла мысль: «А вдруг там маньяки какие-то? Еще изнасилуют и «пузырь» отнимут?». Вопрос изнасилования Любаню волновал мало, а вот со спиртом расставаться она ни в какую не хотела. Но сейчас ей так хотелось в тепло, где-нибудь прилечь или хотя бы присесть и на минутку забыться сном, что чувство самосохранение исчезло с горизонта и, Любаня, шатаясь и запинаясь, двинулась к дому.
Войдя в дом Любаня увидела только стол, кровать, да кресло-качалку. Пыль и паутина ей были не в диковинку. А вот спасительное тепло и кровать с матрацем очень Любаню обрадовали. Кое-как доковыляв до кровати, она плюхнулась на нее плашмя, прижав к себе бутылку, и забылась пьяным сном. Ей показалось, что она только-только прикорнула, как кто-то пихнул ее в бок. Она тут же открыла глаза и стала озираться вокруг. Напротив нее, в кресле-качалке сидел высокий, смуглый брюнет, лет сорока, в строгом черном костюме-тройке, и брезгливо держал за горлышко «заветную» бутылку со спиртом.
– Доброй ночи, – спокойно поздоровался с ней незнакомец.
– Слышь, мужик, – вместо приветствия, зло ощетинилась на него Любаня, – А ну верни «пузырь», а то кадык вырву.
Незнакомец удивленно приподнял бровь, но потом, небрежно взглянув на емкость в своей руке, всё также спокойно спросил:
– Тебе этот предмет дороже всего на свете, Л-Ю-Б-А-Н-Я?
Он произнес ее имя, чеканя каждую букву. И от того сарказма, с каким незнакомец произнес ее имя, Любане стало не по себе. Но сейчас она была не намерена сдаваться. За лишний глоток «бухла» она была способна на многое. А тут целая бутылка!
– Я тебе говорю, верни «пузырь»! – уже поднимаясь с кровати и угрожающе наступая на незнакомца, шипела Любаня.
– А ты в курсе, Любаня, – не обращая внимание на ее угрозы, спросил незнакомец, – что сейчас, в эту минуту, в твоем доме замерзает твой маленький сын?
– Тебе-то какое дело? Со своим сыном я сама разберусь. А сейчас давай сюда бутылку! – уже визжала Любаня.
– На. Держи.
С этими словами незнакомец передал ей бутылку. Любаня, схватив ее, быстро открутила крышку и жадно «присосалась» к горлышку. Затем опустив ту на пол, возле себя, уселась на кровать и, уже подобревшим голосом спросила:
– Слышь, мужик, закурить не найдется?
– Держи, – услышала она в ответ.
И к ней протянулась рука с уже зажжённой сигаретой. Блаженно затянувшись и обращаясь к незнакомцу, Любаня сказала:
– Значит ты здесь живешь?
– Не совсем, – ответил ей брюнет, – я здесь работаю.
– Работаешь? – хмыкнула Любаня, – Вы чё, бандиты? А здесь наркоту прячете?
– Да, я кое-что здесь храню. Но не наркоту, как ты говоришь. А кое-что ценное, – он показал на стену с вырезками газет, ориентировками на розыск преступников и пропавших людей, – Я храню здесь воспоминания о людях, которым я помог найти свой путь и о тех, кто, увы, не прислушался ко мне.
– Ты говоришь какими-то загадками, – отмахнулась от него Любаня.
– Нет, дорогая, я говорю вполне доступным языком. Только, к сожалению, некоторые слушают, но не слышат меня. Вот скажи мне, Любаня, кто виноват, что ты докатилась до жизни такой? – вдруг спросил он.
– До что ты всё Любаня, да Любаня, – дернулась она, – Тебя-то хоть как звать-то? А то мы тут сидим, по душам общаемся, а имени я твоего не знаю.
– Все зовут меня Проводник.
– Проводник? – удивилась Любаня. А после пьяно отмахнувшись, продолжила, – Ну проводник так проводник. Будь ты хоть стрелочником. Мне всё равно.
– Нет, не стрелочник, а именно Проводник, – поправил он Любаню, – Так что же всё-таки с твоей жизнью? Кто виновен в том, что она превратилась в череду беспросветных запоев?
– А что с ней не так? – подскочила на месте Любка, – А кто сейчас не пьет? Ну выпиваю я немного. А вообще, знаешь, какая у меня была жизнь?
И тут Любаня, не выбирая выражений, начала повествование о своей «злосчастной судьбинушке», виня и кляня на чем свет стоит всех вокруг. Она зацепила всех: и мать алкоголичку, и тетку, которая не вовремя померла, оставив ее одну сиротинушку. Припомнила, для сравнения и брата. Что вот, мол, гены не обманешь. Дальше пошли собутыльники, вечно спаивающие ее. Соседи, которые всегда суют свои носы, куда не следует и не дают ей нормальной жизни. Закончила Любаня своим последним сожителем Коляном, который оказался «ни фига» не джентльменом и, подвесив ей столь некрасивый «бланш» под глаз, удалился в ночь, прихватив с собой всю «драгоценную» выпивку.
Выслушав тираду Любани, Проводник сказал:
– Интересно… В твоем рассказе прозвучало столько имен, кроме одного.
Любаня призадумалась. Кого же она еще забыла упомянуть? Проводник прищурился и, в упор глядя на Любаню, продолжил:
– Ты забыла упомянуть своего сына. Скажи мне, от кого сейчас зависит судьба этого маленького человека?
– Ты про Сёмку, что ли? – ухмыльнулась Любаня, – Так ему никто не нужен. Он у меня самостоятельный. А башковитый, знаешь какой? Недавно притащил с помойки какие-то детальки. Что-то там крутил-вертел и, вуаля, машинка. Странная, конечно, но ведь сам собрал! А ему всего четыре! Так, что мать ему не нужна, он и «сам с усам».
– Я не буду читать тебе морали и призывать к твоей совести, – сказал Проводник, – Это не входит в мои обязанности. Но позволь задать тебе вопрос. Ты только что обвиняла свою мать во всех своих бедах. А ты? Какая ты мать, Любаня?
– Ну ты сравнил! – подорвалась Любка, – Я убогой родилась. Мне помощь по жизни была нужна. А Сёмка и сам справится. Мне иногда кажется, ему даже школа не нужна. Он у меня гений! Вот увидишь, Сёмка сам поднимется и обо мне не забудет.
– Гений говоришь… – задумчиво произнес Проводник, – Ну что ж… Знаешь, Любаня, помогая человеку найти выход из жизненного тупика, я могу показать ему множество путей и возможностей. Но в твоем случае, я покажу тебе только одну реальность, которая может случиться. И только тебе решать, что с этим делать дальше.
И тут в стене появилась дверь, из-под которой выбивался яркий свет. Любаня подскочила на месте.
– Ты что, мой пьяный глюк или «белочка»?
– Называй это, как хочешь, – ответил Проводник, – Подойди ко мне. Ты должна это увидеть.
Любаня на негнущихся ногах подошла к Проводнику и, тот распахнул дверь. В лицо Любани ударило яркое летнее солнце. Они с Проводником стояли в дорогом коттеджном поселке с красивыми домами и подстриженными газонами. Проводник взял Любаню за руку и уверенно повел ее к одному из таких домов. К нему как раз подъезжал шикарный белоснежный автомобиль. Любаня раньше таких никогда не видела.
– Это будущее, – увидев удивление на лице Любани, пояснил ей Проводник, – Здесь много всего, чему ты удивишься.
Тем временем автомобиль подъехал к воротам и, они сами открылись. Любаня завороженно смотрела, как машина въехала в ворота и остановилась возле двухэтажного каменного дома. Проводник, не выпуская руки Любани, пошел в том же направлении. Когда они подходили к воротам, те уже почти закрылись и, Любаня начала притормаживать. Но Проводник и не собирался сбавлять шаг. И когда, сначала сам Проводник, а затем и Любаня прошли сквозь эти ворота, та почувствовала, что резко протрезвела. Тем временем из автомобиля вышел высокий, широкоплечий мужчина в светлом, строгом костюме. Его пепельного цвета волос был аккуратно подстрижен, а фигура выдавала в нем человека, который много времени проводил в спортзале. Мужчина развернулся в сторону проводника и Любани. И та вся сжалась.
