Читать книгу: «Первая любовь», страница 3
ГЛАВА ВТОРАЯ
Шли годы, Евангела оставалась незамужней, а я, как и прежде, очень сильно её любил. Так мне исполнилось восемь, а вскоре и десять лет. Учёбу в школе я мог продолжить лишь перебравшись в ближайший город, от которого наше село находилось на расстоянии суток и даже более пути. Мне совсем не хотелось покидать наш дом, к тому же я нисколечко не чувствовал в себе ни стремления к наукам, ни потребности исследовать новые края. Наш посёлок, где жила Евангела, где обитала вся моя родня и мои друзья, я считал достаточным для полноты своего счастья, однако, как ни крути, всё, что я мог себе позволить на тот момент, это вволю плакать, а оттого, и вправду, детских слёз пролилось немало. Единственным моим утешением оставалась надежда, что вернусь я оттуда грамотным, знающим, повзрослевшим и по-столичному раскованным, а, стало быть, сделаюсь ещё достойнее своей возлюбленной.
Два или три года я проучился в городе. На каникулы обычно возвращался и как только прибывал домой, все мои мысли были о Евангеле. Мать и сестра ревновали меня и уж начали сердиться из-за моей одержимости:
– Бедный ребенок! – сокрушалась мать. – Медом что ли девица намазана?!
Я же начал смутно догадываться, что за «мед» это был или, скорее, ощущать это отчетливее, поскольку до сих пор моя любовь в большей степени была подражательной и неосознанной. Ныне же она стала жечь изнутри и распалять огонёк, которому уж нельзя было не придавать значения.
И в этом личном откровении мне помогла сама Евангела. Было мне около тринадцати или четырнадцати лет, когда в мой приезд на пасхальные каникулы, войдя в дом, я неожиданно обнаружил у нас Евангелу, и предчувствие, что она преднамеренно пришла к нам дожидаться моего прибытия, чуть не заставило меня прыгать от радости. И когда, наконец, мне удалось вырваться из объятий матери и сестры, чтобы подойти к ней, вдруг неизвестные доселе переживания всецело завладели мною – я задрожал и впал в оцепенение…
– Да он же вырос! Прям-таки мужчина! – произнесла Евангела, пристально рассматривая меня. – И даже страшно обнять-то, не то, что прежде!
Эти её слова глубоко обрадовали, но и сильно смутили меня – я почувствовал себя запутавшимся. Я не только побоялся, как раньше, по детской своей привычке броситься к ней в объятия, но даже приблизиться к ней не решался. Но ещё через мгновение я сумел преодолеть робость, мы обнялись, и Евангела поцеловала меня. Щёки мои зарделись, меня опалило изнутри – это были уже другие поцелуи: их как будто стало меньше, но показались они длительнее и словно бы в губы.
Улыбаясь, она обернулась к моей матери:
– Ох, ну надо ж, как вытянулся, и нагибаться к нему не приходится, да и целовать теперь совсем негоже.
Мать ничего не ответила и даже не улыбнулась… Я же не осмелился потребовать разъяснений, хотя слова, сказанные Евангелой, мне показались не вполне понятными. Растерянность моя только возрастала, недоумение и вопросы не иссякали: почему я смущаюсь посмотреть ей в глаза? Отчего я стесняюсь её так, точно вижу впервые? Почему нельзя поцеловать?! А ведь с каким нетерпением мне хотелось стать большим! А что, если и нет в том никакого счастья – быть взрослым? Строгое молчание моей матери доказывало мне, что она больше всех была убеждена в том, что моему возрасту не годятся поцелуи и нежности. Сегодня, по прошествии многих лет, я понимаю, что Евангела пыталась выяснить отношение моей матери, та разгадала этот жест и промолчала в ответ, но это молчание оказалось красноречивым – мать скрывала неприятные мысли, о которых не хотела говорить вслух.
Вечером к нам пришла тётя, и я невольно подслушал, как мама жаловалась ей:
– Заявилась к нам Вангела, Деспины дочка, да как начала его целовать… Жаль, тебя не было – видела б ты её! Будто кровь из парня выпить собралась!
Тётя немного помолчала, а затем прибавила:
– Эта девка разве ж выйдет замуж?! Безмужняя всё шлёндает и жажда ейная теперича как безумие.
– И что ж теперь?! Силы моего ребёнка истощатся этим «ейным» безумием?
– Да то ж лихоманка у неё похотная, – принялась пояснять тётя и перешла почти на шёпот.
Продолжение разговора я уже не слышал (мать выгнала меня из комнаты), но в дверях до меня донеслись её слова – неизвестные, таинственные, похожие на те, что были сказаны тётей, но по тому, как они были произнесены мамой, я догадался, что подразумевалось нечто очень грубое и злое. С тех пор я стал подозревать, что любви моей что-то угрожает, отчего начал беспокоиться и наперёд сильно расстраиваться.
Шла Страстная седмица. В течение нескольких дней Евангела не появлялась в нашем доме, но мы несколько раз мельком виделись по дороге к церкви и на службах.
С наступлением Великого Пятка пришло время украшать Господню плащаницу. В воодушевлении звонкими компаниями разбрелись сельские девушки по утопающим в пышном весеннем цвете окрестным лугам и принялись собирать свои пёстрые благоуханные букеты. И был средь девиц негласный уговор, и каждая стремилась принести самое нарядное украшение, а пока плелись веночки, напевали они свои тихие девичьи песни. А уж после праздников, когда настал час разбирать плащаницу, сошлось к моменту много влюблённых охотников до тех цветов, а случалось, что двое иль даже трое тайных воздыхателей не могли поделить желанного букета, так что доходило и до рукопашных. Так с церковными обычаями были переплетены и те другие – особенные, кои занимали ласковым трепетом молодые сердца.
Одна из таких шумных девчачьих компаний взяла и меня с собой – была средь них и Евангела. Всем было очень интересно узнать о том, как я всё это время жил в городе.
– Неужто не скучал по селу? – всё не унималась расспросами одна из девушек.
В ответ я молча кивнул и мельком невольно бросил взгляд на Евангелу, но этого было достаточно, чтобы её подружки всё заметили.
– Вот так хитрец! Ох, как посмотрел-то на неё! – развесились все разом.
– Нет, ты видела?! – обратилась к моей сестре всё та же – самая неугомонная из девчат, – будто и не ревнуешь?! А ему ж Вангела-то поважней тебя и мамы будет!
– Так а мне-то оно зачем? Я ж сестра! Вот вы и завидуйте, коли из всех вас Вангелу себе выбрал.
– Да разве ж мы не ревнуем?! – потешалась другая, – такого себе парня какая ж не захочет?! Вот только нас он чтой-то не особенно жалует – ну не убиться ж нам?! Вот маленьким когда был – ещё куда ни шло…
На это Вангела что-то пробормотала себе под нос, и сердце мне подсказывало, что ей не очень-то нравилась вся эта трескотня. Пытаясь спрятаться и скрыть от других вспыхнувшее лёгким румянцем лицо и побыстрее перевести разговор на другую тему, она побежала к высокому кусту бузины, усыпанному богатыми белыми сладко-пряными соцветиями, потянулась срезать самую пышную ветку:
